04. наше обучение в литмо

 На фото Белла и я при проведении эксперимента на лабораторных занятиях по физике на Первом курсе в ЛИТМО: Я-считываю какие-то показания. Она что-то записывает.

Летом 1955  года в связи с приёмом меня в ЛИТМО совершилось  важное событие: мама смогла на время приехать в Петербург, прозывавшийся тогда Ленинградом.

По приезду в Ленинград мы остановились у тети Шуры- жены рано умершего Гелия Сергеевича Муратова, младшего брата моего отца.
Целыми днями мама  без устали водила меня по городу и выкладывала весь бесконечный запас знаний о нем. Ноги у меня болели от неудобной обуви, и я был зол, будучи перегружен информацией, а мама буквально купалась в  атмосфере, создаваемой  окружающим ее городом.

Каждый дом и каждая улица были наполнены для нее своим историческим содержанием и потому были носителями какого-то высшего смысла.
Часть этих настроений незаметно передалась и мне. Во всяком случае, запах мокрых набережных Невы, безусловно, вызывает у меня какие-то неясные ассоциации, скорее всего на генетическом уровне.
 С годами это необъяснимое чувство города ослабевало, как мне казалось, по чисто возрастным причинам. Но вот совсем недавно, перед самой своей смертью, академик Лихачев заметил, что и по его ощущению из города ушла душа…


В своем напутствии перед моим отъездом, отец предостерегал меня от использования чужих штанов в случае, если своих не будет. Так же он предлагал остерегаться женщин, у которых уголки губ опущены вниз, а тем более тех, кто к тому же обладает  носом  в виде шила – поскольку все они, как считал отец, потенциальные стервы.
В экстренном случае, когда по причине несчастной любви могло бы возникнуть решение об уходе из жизни, отец предлагал мне поразмышлять, какая какашка сидит внутри предмета обожания.
 Но Бог был  милостив ко мне,  и этот ужасный совет реализовывать не пришлось.Да
и вообще Создатель (которого в сущности нет) сводил меня на протжении всей моей жизни  иреимущественно с женщинами, имя которым было Личность.Иногда это мне удавалось сделать и по своей инциативе.

Но главным, что отец всегда повторял, была заповедь  никогда ничего не бояться

 В более развернутой форме эта заповедь позволяла выжить и лагерным зекам, для которых она звучала так: “не верь, не бойся, не проси “.
 
Как оказалось, ее в расширенной форме отнюдь не бесполезно применять и в обычной жизни, если только при этом не забывать известную поговорку относительно дурака, который травмировал свой лоб, когда возникала потребность  помолиться Богу.

Студенческая группа № 170, в которую я был записан, была сформирована из учеников и учениц, обучавшихйся в школе раздельно и потому не имевших достаточного опыта в обращении с существами другого пола.

В результате на много лет вперед в группе сохранился инфантилизм, удивлявший, а порой и шокирующий студентов других групп и преподавателей.

На фото  кое-кто из нас, в том числе Белла и я  изображены  на практических занятиях по физике по изучению каких-то свойств чего-то. Здесь я снимаю показания, а Белла записывает стоя .

В то время я положил глаз на Бэлку, что произошло, если не ошибаюсь, с первых дней, когда я увидел ее в параллельной студенческой группе. В то время это была просто симпатичная девчонка, всегда готовая рассмеяться, очень естественная и полностью лишенная потребности  эффектно выглядеть. Но при этом с первого взгляда можно было видеть, что это личность.


Однажды, во время посещения современного отдела Русского музея, я увидел маленькую фарфоровую статуэтку, изображавшую медведицу, поющую колыбельную песню своему медвежонку. И тут я понял, что хочу и буду иметь детей только от Бэлки.
 
Известно, что люди выбирают себе в жены женщину, похожую на мать. Как показали дальнейшие годы,  я сделал правильный выбор, лучше которого сделать совершенно немыслимо, поскольку Бэлла даже в самых незначительных мелочах оказалась копией мамы с теми же правилами и с теми же умом и мужеством.

Но только мама склонялась к пессимизму, а Белла была воплощением оптимизма.
 Отец всегда вспоминал о маме как об истинной  лэди. Позже, после  знакомства с Белой, он говорил о ней то же самое. И я до сих пор считаю, что он был совершенно прав.

Уже на первом курсе, в начале второго семестра по указанию свыше инженерно-физический факультет был расформирован. Одной из причин расформирования стала необходимость создания радиофизического факультета. При этом расформировании судьба опять действовала в мою пользу, и Белла перешла в нашу группу. Правда, она сразу же оказалась под патронажем Саши Дойникова, с которым мне пришлось иметь серьезное объяснение, когда  я довел до его сведения, что имею твердое намерение сделать эту девушку  моей женой. Впрочем, он остался при своем мнении, и мы решили ждать, как будут разворачиваться события дальше.

 На фото  на заднем плане видна фотобудка. На последнем курсе мы снова занимались в этой комнате. Но в это время уже начали образовываться пары и фотобудка начала интенсивно использоваться ими не по прямому назначению. Установилась даже что-то похожее на очередь.
Понятно, что ввиду неопытности  дело до беременностей не доходило, но девчонки выходили оттуда в существенно помятом виде.
 
Мне удалось достать фотографию Бэллы, с которой делал копию уже дома в Свердловске, куда приехал на зимние каникулы 1952 года. На это ушло много времени, поскольку мне хотелось добиться  наилучшего качества.

Родители тогда все поняли и одобрили  Беллу заочно. Отец  обратил внимание, что края рта у нее не опущены, а это для него было признаком высшего качества при аттестации личности.
Летом 1952 г. мы группой выехали на еще тогда паровом поезде в Кавголово, где провели без сна белую ночь .В нашей компании был Саша Пономарев, моряк-любитель . Он-то и приобщил нас к шлюпочному спорту и вообще морскому делу, которым мы увлекались несколько лет, пока на Неве не появились быстроходные суда на подводных крыльях, и движение лодок было запрещено. Впрочем, мы перешли затем на занятия академической греблей, что было так же интересно.

Не менее интересными были для нас и лекции в институте, к чтению которых привлекались известные ученые. Так химию нам читал профессор Щукарев, лучший знаток Периодической системы элементов.
Вообще профессорско-преподавательский состав был чрезвычайно знающим и опытным и во многом состоял из чудом    выжившей интеллигенции.

Так курс приборов точной механики читал профессор Изенбек, в молодости служивший офицером на артиллерийской батарее в Порт-Артуре в Русско-Японскую войну.

Курс морской географии  на военной кафедре читал нам контр-адмирал Егорьев, в молодости служивший на крейсерах Владивостокской эскадры. Его отец был командиром крейсера «Аврора» в Цусимском бою и был тогда убит.
 
Курс оптических приборов читал нам профессор Чуриловский, выдающийся оптик, автор лучших учебников по оптике.

Этот список можно было еще долго продолжать. Но общим практически для всех преподавателей была высокая культура и глубокое знание предмета.

Кроме того, им была свойственна  и  врожденная порядочность. Так, например, преподаватель теоретической механик Ананов покончил жизнь самоубийством после того, как он обещал принять в институт своего коллегу, а начальство внезапно ему в этом отказало.

Сейчас, глядя на своих сверстников, ставших докторами и профессорами, я даже не смею их сравнивать со своими учителями.

 Современный профессор в своей массе просто настырный, хотя и трудолюбивый выскочка, имеющий определенные знания в чрезвычайно узкой области.

И причислять такого к интеллектуальной элите нации просто срамно. Кстати, именно поэтому я не стал до конца доводить дело по получения степени доктора наук , хотя докторскую диссертацию написал и защитил, уже много позже,  и решением ученого совета государственного Оптического института мне была присуждена ученая степень доктора технических наук. Но уже в то время звание ученого было существенно девальвировано.
Но на мен был запущен донос и Высшая Аттестационная комиссия направила мою диссертацию на дополнительное рассмотрение в организацию, котора никогда бы не
согласилась дать положительное заключение.
.Завзалась интрига, тебовавшая еоднократных поездок в  Москву, которая закончилась
Но об э том -в другом месте

Но об э том -в другом месте
Находясь в студенческом звании, мы, естественно, должны были принимать участие во всех манифестациях советской власти. Есть  фото на одном из выданных нам плактов с изображением Фридриха Энгельса – мы уже тогда, возможно интуитивно,  выбирали наиболее симпатичных представителей коммунистической идеологии.

Помню, что организаторы традицинного для Мая и Нобря  шествия умоляли нас не бросать выданное нам оформление на землю, а сдавать его на  стоящий на Миллионной улице грузовик.
 
Но наиболее тесное знакомство мы поддерживали со студентами Консервато рии, которые не раз приглашали нас на проводимые для студентов концерты.
 
Так нам удалось живьем видеть выступления Исаака Дунаевского, одного из самых знаменитых советских композиторов того времени. Доводилась нам  слушать и выступления Соловьева - Седого, главы Ленинградских композиторов, который, выпив предварительно стакан водки, без возражений подписывался под документом, содержащим решение об аресте  того или иного музыканта..
 
В  нашем присутствии он впервые исполнял песню под названием «Ленинградские вечера». Со временем эта песня приобрела всемирную популярность, изменив с конъюнктурной целью название на «Подмосковные вечера».


В эти годы я, вместе с Лешкой Ануфриевым и Алей Станиславской нередко посещал лекции-концерты, которые в то время проводились бесплатно. Возможно, именно в то время у меня возник интерес к серьезной музыке, которая практически никогда в нашем доме не звучала.
Отец был весьма грамотным акустиком, да и по своей работе он имел прямое отношение к звукозаписи. Более того, он увлекался радио и нередко,  яради проверки качества звучания,  воспроизводил и музыкальную классику.

Но он был слишком большим оптимистом, чтобы наслаждаться ею. К тому же он надеялся, что занятия радио в домашних условиях приобщат нас с Гелькой к этому перспективному делу.
Но тщетно, и он лишь пришел к выводу, что тот, кто хочет приобщить собственных  детей к своей профессии, не должен делать этого на своем примере.

Лишь через многие годы я сообразил, что  лёгкая музыка дома, воспризводимая с грампластиок, записанных  на созданной им  ффабрике звукозаписи звучала для того, чтобы отвлекать безнадёжно больную маму от  мыслей о своей болезни..

 
Еще в школе у меня возникла привычка не слушать до конца объяснения учителя, так как уже после первой его фразы возникало желание задать вопрос, без ответа на который все дальнейшее объяснение становилось нелогичным.

Иными словами, я оказался абсолютно неспособным к обучению со стороны. Меня вообще никогда, ничему и никому не удавалось научить. Я был способен только научиться самостоятельно.
Эта привычка укрепилась и в институте.
   
Схема обучения была такова: прочитав  материал, я пытался в самом себе найти возражение по сути .  Как правило, такие возражения возникали и  для их нейтрализации требовалось  подобрать устраивающую меня аргументацию.
То есть лектор, будь он академиком, не мог  сразу же убедить меня.  До тех пор,  пока я сам не находил в усвоенном мною ранее материале отсутствия противоречия с тем, что было для меня новым.

Поэтому очень много времени я проводил в зале Публичной библиотеки на Фонтанке, где раньше находился Екатерининский институт.

Свободное время я странствовал бессистемно по улицам, и в моей памяти всплывали мамины комментарии. Я воспринимал город не как конкретное нагромождение построек, существующее только здесь и сейчас, но как нечто гораздо более значительное, в котором до сих пор живут души, мысли и, что главное, неосуществленные идеи, волновавшие давно умерших людей.

Пожалуй, это состояние можно было назвать ощущением ежедневной новизны, при котором не оставалось места для мыслей о различных бытовых неудобствах.



 Письма из Свердловска

К моему удивлению, мой отъезд в Ленинград стал в жизни оставшихся в Свердловске родственников весьма знаменательным событием, и об этом можно судить по получаемым мной оттуда письмам. Привожу несколько писем, полученных мною осенью 1952 года, когда эйфория у меня от знакомства с Ленинградом существенно ослабла и началось нечто похожее на депрессию. В этой ситуации крайне приятно было получать письма из дома

Письмо от Гелия:
Тодька!
Почему ты, имея аппарат, не делаешь снимков, а буде они у тебя есть, не присылаешь к нам? Очень прошу снять наиболее заманчивые места и послать.
Меня опять в комитет выбрали, и я теперь замсекретаря  комсомольской  организации школы №9 (хотели секретарем сделать, да только что-то Нина Родионовне не подошел и она вежливенько меня затемнила).

(Надо сказать, что Нина Родионовна  была нашей учительницей по литературе и весьма влиятельной в совете школы личностью). Кроме того, на районную конференцию попал помимо желания. Так что, как видишь, как никак, а все-таки карьеру делаю. В школе доски почета поставили. Одну для серебряных, другую для золотых.
На последней тебя, конечно, написали. Наверно грамма два золотой краски вымазали. Я в Динамо  гимнастикой занимаюсь и тебе советую. А легкую атлетику ты брось – это чепуха. После того, как ты уехал, я нанялся работать на плодоягодную станцию -яблоки срезать, заработал 15р.75 копеек. Как-никак – заработок! Во! А пока всего хорошего, присылай карточки.
Привет всем.               Собственной ногой его величества отпечатано
Я (подпись)                каблуком (заимствовано).


Письмо от отца
Глубокоуважаемый коллега!

 1. Мы с Гелькой взялись за ремонт квартиры. Причем сняли весь линолеум в вашей комнате, побелили, покрасили стены и окна и пол. Все это еще сохнет. Поэтому все вгорожено в большую комнату и Гельчик спит на столе, а мама качается от удовольствия к негодованию. Юрка имеет счастье лазать до самого потолка по вещам. Он, безусловно, счастлив.
2. Меня выпустили лектором по философии и теперь мне предстоит турнэ по району с тремя лекциями. Неожиданно оказался в отличниках, т.к. написал реферат с брошюры Ак.Наук и отпечатал в аккуратнейшем виде на машинке.
Прожил двенадцать дней в шишимском доме отдыха и научился там танцевать большого гопака. Оказывается, очень легкий танец. Там же видел, как ловили щук петлей (арканом). Мих.Мих тоже там был и тоже научился танцевать гопака.
Всем тетям привет. Малинке тоже. Пиши как можно чаще. Все интересуются твоей ездой на велосипеде по Ленинграду.
Подпись.

Письма от мамы приходили на адрес тети Шуры потому, что я проживал по разным общежитиям и постоянного адреса не имел. Однажды, уже после маминой смерти, она предложила мне взять пачку маминых писем,  и я их не взял, считая, что у меня нет возможности их надежного хранения. Тогда тетя Шура их уничтожила, что я себе не могу простить.
Сохранилось лишь одно письмо, которое я в оригинале привожу в своих "Воспоминаниях" .........

 
На фото Белла и я на лабораторных занятиях по физике на Первом курсе в ЛИТМО,

Летом 1951  года в связи с приёмом меня в ЛИТМО совершилось  важное событие: мама смогла на время приехать в Петербург, прозывавшийся тогда Ленинградом.

По приезду в Ленинград мы остановились у тети Шуры- жены рано умершего Гелия Сергеевича Муратова, младшего брата моего отца.
Целыми днями мама  без устали водила меня по городу и выкладывала весь бесконечный запас знаний о нем. Ноги у меня болели от неудобной обуви, и я был зол, будучи перегружен информацией, а мама буквально купалась в  атмосфере, создаваемой  окружающим ее городом.

Каждый дом и каждая улица были наполнены для нее своим историческим содержанием и потому были носителями какого-то высшего смысла.
Часть этих настроений незаметно передалась и мне. Во всяком случае, запах мокрых набережных Невы, безусловно, вызывает у меня какие-то неясные ассоциации, скорее всего на генетическом уровне.
 С годами это необъяснимое чувство города ослабевало, как мне казалось, по чисто возрастным причинам. Но вот совсем недавно, перед самой своей смертью, академик Лихачев заметил, что и по его ощущению из города ушла душа…


В своем напутствии перед моим отъездом, отец предостерегал меня от использования чужих штанов в случае, если своих не будет. Так же он предлагал остерегаться женщин, у которых уголки губ опущены вниз, а тем более тех, кто к тому же обладает  носом  в виде шила – поскольку все они, как считал отец, потенциальные стервы.
В экстренном случае, когда по причине несчастной любви могло бы возникнуть решение об уходе из жизни, отец предлагал мне поразмышлять, какая какашка сидит внутри предмета обожания.
 Но Бог был  милостив ко мне,  и этот совет реализовывать не пришлось.

Но главным, что отец всегда повторял, была заповедь  никогда ничего не бояться

. В более развернутой форме эта заповедь позволяла выжить и лагерным зекам, для которых она звучала так: “не верь, не бойся, не проси “.
 
Как оказалось, ее в расширенной форме отнюдь не бесполезно применять и в обычной жизни, если только при этом не забывать известную поговорку относительно дурака, который травмировал свой лоб, когда возникала потребность  помолиться Богу.

Студенческая группа № 170, в которую я был записан, была сформирована из учеников и учениц, обучавшихся в школе раздельно и потому не имевших достаточного опыта в обращении с существами другого пола.

В результате на много лет вперед в группе сохранился инфантилизм, удивлявший, а порой и шокирующий студентов других групп и преподавателей.

На фото  кое-кто из нас, в том числе Белла и я  изображены  на практических занятиях по физике по изучению каких-то свойств чего-то.

В то время я положил глаз на Бэлку, что произошло, если не ошибаюсь, с первых дней, когда я увидел ее в параллельной студенческой группе. В то время это была просто симпатичная девчонка, всегда готовая рассмеяться, очень естественная и полностью лишенная потребности  эффектно выглядеть. Но при этом с первого взгляда можно было видеть, что это личность.


Однажды, во время посещения современного отдела Русского музея, я увидел маленькую фарфоровую статуэтку, изображавшую медведицу, поющую колыбельную песню своему медвежонку. И тут я понял, что хочу и буду иметь детей только от Бэлки.
 
Известно, что люди выбирают себе в жены женщину, похожую на мать. Как показали дальнейшие годы,  я сделал правильный выбор, лучше которого сделать совершенно немыслимо, поскольку Бэлла даже в самых незначительных мелочах оказалась копией мамы с теми же правилами и с теми же умом и мужеством.

Но только мама склонялась к пессимизму, а Белла была воплощением оптиизма.
 Отец всегда вспоминал о маме как об истинной  лэди. Позже, после  знакомства с Белой, он говорил о ней то же самое. И я до сих пор считаю, что он был совершенно прав.

Уже на первом курсе, в начале второго семестра по указанию свыше инженерно-физический факультет был расформирован. Одной из причин расформирования стала необходимость создания радиофизического факультета. При этом расформировании судьба опять действовала в мою пользу, и Белла перешла в нашу группу. Правда, она сразу же оказалась под патронажем Саши Дойникова, с которым мне пришлось иметь серьезное объяснение, когда  я довел до его сведения, что имею твердое намерение сделать эту девушку  моей женой. Впрочем, он остался при своем мнении, и мы решили ждать, как будут разворачиваться события дальше.

а фото  на заднем плане видна фотобудка. На последнем курсе мы снова занимались в этой комнате. Но в это время уже начали образовываться пары и фотобудка начала интенсивно использоваться ими не по прямому назначению. Установилась даже что-то похожее на очередь.
Понятно, что ввиду неопытности  дело до беременностей не доходило, но девчонки выходили оттуда в существенно помятом виде
 
Мне удалось достать фотографию Бэллы, с которой делал копию же дома в Свердловске, куда приехал на зимние каникулы 1952 года. На это ушло много времени, поскольку мне хотелось добиться  наилучшего качества. Родители тогда все поняли и одобрили  Беллу заочно. Отец  обратил внимание, что края рта у нее не опущены, а это для него было признаком высшего качества при аттестации личности.
Летом 1952 г. мы группой выехали на еще тогда паровом поезде в Кавголово, где провели без сна белую ночь .В нашей компании был Саша Пономарев, моряк-любитель . Он-то и приобщил нас к шлюпочному спорту и вообще морскому делу, которым мы увлекались несколько лет, пока на Неве не появились быстроходные суда на подводных крыльях, и движение лодок было запрещено. Впрочем, мы перешли затем на занятия академической греблей, что было так же интересно.

Не менее интересными были для нас и лекции в институте, к чтению которых привлекались известные ученые. Так химию нам читал профессор Щукарев, лучший знаток периодической системы элементов.
Вообще профессорско-преподавательский состав был чрезвычайно знающим и опытным и во многом состоял из чудом    выжившей интеллигенции.

Так курс приборов точной механики читал профессор Изенбек, в молодости служивший офицером на артиллерийской батарее в Порт-Артуре в Русско-Японскую войну

Курс морской географии  на военной кафедре читал нам контр-адмирал Егорьев, в молодости служивший на крейсерах Владивостокской эскадры. Его отец был командиром крейсера «Аврора» в Цусимском бою и был тогда убит.
 
Курс оптических приборов читал нам профессор Чуриловский, выдающийся оптик, автор лучших учебников по оптике.

Этот список можно было еще долго продолжать. Но общим практически для всех преподавателей была высокая культура и глубокое знание предмета.

Кроме того, им была свойственна  и  врожденная порядочность. Так, например, преподаватель теоретической механик Ананов покончил жизнь самоубийством после того, как он обещал принять в институт своего коллегу, а начальство внезапно ему в этом отказало.

Сейчас, глядя на своих сверстников, ставших докторами и профессорами, я даже не смею их сравнивать со своими учителями.

 Современный профессор в своей массе просто настырный, хотя и трудолюбивый выскочка, имеющий определенные знания в чрезвычайно узкой области

И причислять такого к интеллектуальной элите нации просто срамно. Кстати, именно поэтому я не стал до конца доводить дело по получения степени доктора, хотя докторскую диссертацию написал и защитил, уже много позже,  и решением ученого совета государственного Оптического института мне была присуждена ученая степень доктора технических наук. Ведь уже в то время звание ученого было существенно девальвировано.
Находясь в студенческом звании, мы, естественно, должны были принимать участие во всех манифестациях советской власти. На фото на одном из выданных нам плактов изображение Фридриха Энгельса – мы уже тогда, возможно интуитивно,  выбирали наиболее симпатичных представителей коммунистической идеологии.

Помню, что организаторы шествия умоляли нас не бросать выданное нам оформление на землю, а сдавать его на  стоящий на Миллионной улице грузовик.
 
Но наиболее тесное знакомство мы поддерживали со студентами Консерватории, которые не раз приглашали нас на проводимые для студентов концерты.
Так нам удалось живьем видеть выступления Исаака Дунаевского, одного из самых знаменитых советских композиторов того времени. Доводилась нам  слушать и выступления Соловьева - Седого, главы Ленинградских композиторов, который, выпив предварительно стакан водки, без возражений подписывался под документом, содержащим решение об аресте  того или иного музыканта.
В  нашем присутствии он впервые исполнял песню под названием «Ленинградские вечера». Со временем эта песня приобрела всемирную популярность, изменив с конъюнктурной целью название на «Подмосковные вечера».


В эти годы я, вместе с Лешкой Ануфриевым и Алей Станиславской нередко посещал лекции-концерты, которые в то время проводились бесплатно. Возможно, именно в то время у меня возник интерес к серьезной музыке, которая практически никогда в нашем доме не звучала.
Отец был весьма грамотным акустиком, да и по своей работе он имел прямое отношение к звукозаписи. Более того, он увлекался радио и нередко, исключительно ради проверки качества звучания,  воспроизводил и музыкальную классику.

Но он был слишком большим оптимистом, чтобы наслаждаться ею. К тому же он надеялся, что занятия радио в домашних условиях приобщат нас с Гелькой к этому перспективному делу.
Но тщетно, и он лишь пришел к выводу, что тот, кто хочет приобщить собственных  детей к своей профессии, не должен делать этого на своем примере.
Лишь через многие годы я сообразил, что  лёгкая музыка дома звучала для того, чтобы отвлекать безнадёжно больную маму от  мыслей о своей болезни..

 
Еще в школе у меня возникла привычка не слушать до конца объяснения учителя, так как уже после первой его фразы возникало желание задать вопрос, без ответа на который все дальнейшее объяснение становилось нелогичным.
Иными словами, я оказался абсолютно неспособным к обучению со стороны. Меня вообще никогда, ничему и никому не удавалось научить. Я был способен только научиться самостоятельно.
Эта привычка укрепилась и в институте.
Схема обучения была такова: прочитав  материал, я пытался в самом себе найти возражение по сути .  Как правило, такие возражения возникали и  для их нейтрализации требовалось  подобрать устраивающую меня аргументацию.
То есть лектор, будь он академиком, не мог  сразу же убедить меня.  До тех пор,  пока я сам не находил в усвоенном мною ранее материале отсутствия противоречия с тем, что было для меня новым.

Поэтому очень много времени я проводил в зале Публичной библиотеки на Фонтанке, где раньше находился Екатерининский институт.

Свободное время я странствовал бессистемно по улицам, и в моей памяти всплывали мамины комментарии. Я воспринимал город не как конкретное нагромождение построек, существующее только здесь и сейчас, но как нечто гораздо более значительное, в котором до сих пор живут души, мысли и, что главное, неосуществленные идеи, волновавшие давно умерших людей.

Пожалуй, это состояние можно было назвать ощущением ежедневной новизны, при котором не оставалось места для мыслей о различных бытовых неудобствах.

 Письма из Свердловска

К моему удивлению, мой отъезд в Ленинград стал в жизни оставшихся в Свердловске родственников весьма знаменательным событием, и об этом можно судить по получаемым мной оттуда письмам. Привожу несколько писем, полученных мною осенью 1952 года, когда эйфория у меня от знакомства с Ленинградом существенно ослабла и началось нечто похожее на депрессию. В этой ситуации крайне приятно было получать письма из дома

Письмо от Гелия:
Тодька!
Почему ты, имея аппарат, не делаешь снимков, а буде они у тебя есть, не присылаешь к нам? Очень прошу снять наиболее заманчивые места и послать.
Меня опять в комитет выбрали, и я теперь замсекретаря  комсомольской  организации школы №9 (хотели секретарем сделать, да только что-то Нина Родионовне не подошел и она вежливенько меня затемнила).

(Надо сказать, что Нина Родионовна  была нашей учительницей по литературе и весьма влиятельной в совете школы личностью). Кроме того, на районную конференцию попал помимо желания. Так что, как видишь, как никак, а все-таки карьеру делаю. В школе доски почета поставили. Одну для серебряных, другую для золотых.
На последней тебя, конечно, написали. Наверно грамма два золотой краски вымазали. Я в Динамо  гимнастикой занимаюсь и тебе советую. А легкую атлетику ты брось – это чепуха. После того, как ты уехал, я нанялся работать на плодоягодную станцию -яблоки срезать, заработал 15р.75 копеек. Как-никак – заработок! Во! А пока всего хорошего, присылай карточки.
Привет всем.               Собственной ногой его величества отпечатано
Я (подпись)                каблуком (заимствовано).


Письмо от отца
Глубокоуважаемый коллега!

 1. Мы с Гелькой взялись за ремонт квартиры. Причем сняли весь линолеум в вашей комнате, побелили, покрасили стены и окна и пол. Все это еще сохнет. Поэтому все вгорожено в большую комнату и Гельчик спит на столе, а мама качается от удовольствия к негодованию. Юрка имеет счастье лазать до самого потолка по вещам. Он, безусловно, счастлив.
2. Меня выпустили лектором по философии и теперь мне предстоит турнэ по району с тремя лекциями. Неожиданно оказался в отличниках, т.к. написал реферат с брошюры Ак.Наук и отпечатал в аккуратнейшем виде на машинке.
Прожил двенадцать дней в шишимском доме отдыха и научился там танцевать большого гопака. Оказывается, очень легкий танец. Там же видел, как ловили щук петлей (арканом). Мих.Мих тоже там был и тоже научился танцевать гопака.
Всем тетям привет. Малинке тоже. Пиши как можно чаще. Все интересуются твоей ездой на велосипеде по Ленинграду.
Подпись.

Письма от мамы приходили на адрес тети Шуры потому, что я проживал по разным общежитиям и постоянного адреса не имел. Однажды, уже после маминой смерти, она предложила мне взять пачку маминых писем,  и я их не взял, считая, что у меня нет возможности их надежного хранения. Тогда тетя Шура их уничтожила, что я себе не могу простить.
Сохранилось лишь одно письмо, которое я в оригинале привожу в своих "Воспоминаниях" .........

;