Глава 18. Расплата

      ПОДПОЛЬЩИКИ
      Документально-мистическая повесть.
      Основано на реальных событиях. Фамилии и имена изменены.

Я регулярно ходил в институтскую библиотеку то за учебниками, то за методичками, то за дополнительной литературой для подготовки докладов на студенческо-научных конференциях, то за литературой по языкам программирования, которое меня увлекло. В библиотеке я познакомился с симпатичной молодой сотрудницей, за которой я начал ухаживать, и наши отношения постепенно прогрессировали.

Меня, однако, терзали сомнения, имею ли я моральное право на развитие таких отношений. В конце концов я признался своей девушке, что у меня серьёзная и неизлечимая болезнь, и я не знаю, сколько ещё проживу. В лучшем случае лет до тридцати, если повезёт… Я не хотел, чтобы, связав свою судьбу с моей, она бы искалечила собственную жизнь. Поэтому предложил ей прервать наши отношения. Она была расстроена, но ответила, что прерывать отношения не хочет и готова на любые превратности судьбы. Её поддержка воодушевила меня на борьбу со своей болезнью.

Я вдруг понял, о чём когда-то в палате незадолго до своей смерти мне говорил Акоп. Остаток своей жизни я проведу в больничных палатах, исколотый шприцами, обвешенный катетерами, лёжа на кровати и глядя в потолок. Меня больше не ждёт ничего, лишь облезлые стены и больничный запах. Зачем мне такая жизнь, не важно, длинная или короткая? Что в ней хорошего? Во мне всё больше нарастал протест. Я больше не намерен был ни в чём уступать своей болезни. Пусть мне осталось прожить совсем немного, но я проживу эти дни как нормальный здоровый человек, не утративший способности радоваться жизни. Я больше ни разу не лягу на больничную койку и не вдохну больничный запах! Если у меня будет болеть бок и повышаться температура, я не стану лежать в кровати! Я буду заниматься теми делами, которыми занимается нормальный здоровый человек. Я буду ходить, а не лежать, пока не свалюсь замертво! Даже если это будет последнее моё движение, оно будет сделано в вертикальном, а не в горизонтальном положении! Во мне поднялась неимоверная злость на свою болезнь.

Когда у меня в очередной раз случился почечный приступ и поднялась температура, я не стал ни ложиться в больницу, ни отлёживаться в кровати. Я опух, меня шатало, перед глазами всё плыло от высокой температуры, бок болел, но я продолжал ходить на занятия и даже пытался играть в футбол со своими друзьями-однокурсниками. В дополнение к стипендии я получал пенсию по инвалидности. Это была существенная материальная поддержка. Но я отказался проходить обследование в больнице, когда настал срок в очередной раз проходить медицинскую комиссию для подтверждения своей инвалидности. И в собес на медицинскую комиссию тоже не пришёл. Я больше не стану нюхать больничные запахи и смотреть в больничный потолок, точка! Я не только не инвалид! Я не болен! Я здоров! Поэтому я не лягу в больничную койку, не приду на медкомиссию и не стану пить никаких лекарств!

– Это не лекарство. Это просто чай, – сказала мне бабушка моей девушки, когда я в очередной раз пришёл к ним в гости. – Вот, попей, я специально для тебя заварила. Тут шиповник, крапива и подорожник. И больше ничего.
– Ну ладно. Чай, уж так и быть, попью, – согласился я.

Теперь бабушка моей девушки всегда заваривала для меня такой чай в большом термосе. И вместо обычного чая я пил этот напиток. Вкус у него был совсем не такой приятный, как у обычного чёрного чая. Но я пил, чтобы не огорчать бабушку.

Мне удалось продержаться на ногах пару почечных приступов. Потом болезнь стала отступать. Почечные приступы случались всё реже, и они были слабее и слабее. Боль в правом боку, которая меня донимала несколько предшествующих лет, стала слабеть. Я официально перестал быть инвалидом, потому что перестал посещать медицинские комиссии. Я уже длительное время не нюхал больничный запах. Моя злость на мою болезнь, мой внутренний настрой, судя по всему, испугали мою болезнь. Ну и, наверное, помог бабушкин чай, которым она не уставала меня поить… Я его пил постоянно вместо обычного чая несколько последующих лет и после того, как мы с этой девушкой расписались в ЗАГСе, и после того, как болезнь себя уже много лет никак не проявляла.

Впоследствии, когда мне исполнилось около тридцати лет и я понял, что прожил больше, чем рассчитывал, я, наконец, решился нюхнуть больничный запах и показаться врачам. От неизлечимой болезни не осталось никаких следов. И даже рубцов на почках не осталось. Почки каким-то чудом восстановились. Врачи не могли поверить в то, что подобное возможно. Мистика! Спасибо «братцам», если это они сотворили свой очередной фокус-покус. О «братцах» я, однако, вспоминал лишь в прошедшем времени. Попыток выйти со мной на контакт они более не предпринимали.
 
* * *

Я учился на одни пятёрки и получал повышенную стипендию. К концу второй сессии я был на хорошем счету у всех преподавателей, особенно у преподавателя высшей математики Шифтина, которому очень понравился мой доклад на научно-студенческой конференции по методам компьютерного моделирования математических задач и оценке погрешностей получаемых результатов. Для того, чтобы подготовить этот доклад, мне пришлось изучить разделы высшей математики далеко за пределами учебного курса. Я сделал этот доклад по собственной инициативе, поскольку столкнулся с трудной, но интересной задачей вне учебного процесса, решение которой меня увлекло.

Когда подошло время сдавать экзамен по итогам второй сессии, я, будучи уверенным в своих знаниях, явился пред светлы очи экзаменатора Шифтина. На экзамене он стал задавать мне вопросы по билету, на которые я ответил. Тогда он стал задавать мне дополнительные вопросы, постепенно всё дальше и дальше уводя тему обсуждения от тематики учебного курса. В конце концов он задал вопрос, на который ответить я не смог.
– Очень-очень-очень жаль, что на этот вопрос ты ответить не можешь, – покачал головой Шифтин. – Это с твоими-то мозгами! Давай мы сделаем так. Ты попробуешь более тщательно разобраться в этой теме и придёшь на пересдачу. Я хочу убедиться, что ты в ней разобрался.
– На какую пересдачу? –  удивился я. –  Это же вопрос за пределами учебного курса! Я готов ответить на любой вопрос в пределах учебного курса!
– С такими мозгами как у тебя непростительно знать математику всего лишь на пять. Ты должен знать её на пять с плюсом!

Я стал возражать, но он похлопал меня по плечу:
– Просто подучи то, что мы обсуждали. Придёшь еще раз, и я тебе поставлю «отлично» после того как увижу, что ты разобрался в данной теме. А сегодня я тебе ставлю «неуд», но это чистая формальность, не переживай. Просто приходи ещё раз.

Я хотел ещё что-то возразить, но он уже расписался в журнале возле оценки «неуд». Я вышел из аудитории в полной растерянности. Вот уж чего-чего, а «неуд» я получить никак не ожидал. Один из лучших учеников на потоке, любимчик Шифтина – и вдруг «неуд»! Просто в голове не укладывается… Ладно уж, сделаю, что он просит. Я пошёл в библиотеку, взял несколько подходящих книжек и погрузился в изучение вопроса. Несколько дней я читал эти книжки, разобрался в этом вопросе и ещё в нескольких смежных и пришёл на пересдачу. Вытянул билет, ответил на все вопросы по билету и ожидал, что Шифтин станет задавать вопросы по той самой теме, которую я проштудировал. Но он стал задавать вопросы уже по другой теме, и тоже за пределами учебного курса. И в конце концов задал мне вопрос, на который я не смог ответить.

– Ну вот, ты опять не до конца разобрался. Давай я тебе опять поставлю «неуд», а ты придёшь ещё раз.
– Как же так! Я разобрался с той темой, о которой вы спрашивали в прошлый раз! Задайте мне вопросы по ней, я отвечу! Вы же задаёте мне вопросы совсем из другой области! Я прошу вас поставить мне оценку, которую я заслуживаю, а не формальный «неуд»! Я не могу знать всю-всю-всю математику! Я обязан знать только то, чему вы нас учили! Вы нас не учили тому, о чём спрашиваете! Я прошу… Нет, я требую! Поставить мне нормальную оценку!
– Нет, я не могу тебе поставить пять, пока не увижу, что ты знаешь материал на пять с плюсом.
– Не можете поставить пять, поставьте четыре! Я согласен! – я начал подозревать, что дело тут неладное.
– Ну вот ещё! Тебе – и вдруг четыре! С такой головой! Иди-иди, придёшь в следующий раз, – и опять влепил мне «неуд».

Это уже было совсем не смешно. После третьей неудачной попытки сдать экзамен автоматом следовало отчисление из ВУЗа. Я пошёл в деканат и написал заявление с просьбой следующую пересдачу проводить не одному Шифтину, а комиссии в составе трёх преподавателей математики. Когда я пришёл в следующий раз на пересдачу, экзамен опять принимал Шифтин, поскольку он был назначен председателем комиссии, но рядом сидели ещё два преподавателя – Цаплин и Мирзоев. Я вытянул билет, подготовился и отправился отвечать. Я ответил Шифтину на все вопросы по билету, и он опять начал задавать вопросы за пределами учебного курса, не стесняясь присутствия Цаплина и Мирзоева. Поскольку на этот раз я оказался более подкован уже по многим темам за пределами учебного курса, мне удалось ответить примерно на пять таких вопросов. Пока я на них отвечал, Цаплин всё больше нервничал. Сначала он вертел в руках карандаш, потом стал ёрзать на стуле, потом стал вскакивать, проходиться по комнате туда-сюда и садиться обратно. Но он по-прежнему молчал и не задавал никаких вопросов, как и Мирзоев. Наконец, Шифтин задал вопрос за пределами учебного курса, на который я не смог ответить.
– Ну вот, ты опять поплыл, – пожал плечами Шифтин.
– Но это же вопрос за пределами учебного курса! – возразил я.
– К сожалению, пятёрку я тебе поставить не могу.
– Я согласен на четвёрку, – я уже понимал, что происходит нечто из ряда вон выходящее.
– Четвёрку я тебе тоже не поставлю, – возразил Шифтин.

Тут Цаплин внезапно прыгнул в нашу сторону и хлопнул ладонью по столу, обратившись ко мне:
– А тройка тебя устроит?
– Устроит, – ответил я, осознав, что вопрос стоит совершенно в ином ракурсе, нежели соответствие моих знаний оценке.
– Всё! Ставь ему тройку! – рявкнул Цаплин на Шифтина.
– Но… – попытался возразить Шифтин.
– Ставь, я сказал! На тройку он на сто процентов знает! Ставь! – я видел, что Цаплин весь покраснел, и руки у него трясутся.

Шифтин долго молча смотрел в глаза Цаплина и не шевелился.
– Дай сюда ручку! – Цаплин выхватил ручку у Шифтина и написал в журнале «удов». – Подписывайся, я сказал! – он навис над Шифтиным.

Шифтин, тяжело вздохнув, подписался.
– Ты тоже подписывайся! – обратился Цаплин к Мирзоеву.

Мирзоев подписался.
– Давай свою зачётку, –  обратился Цаплин ко мне. –  Удовлетворительно. Подпись. Всё, иди.

Я вышел в коридор и встал в раздумье. Что это было? Почему Цаплин и Мирзоев всё время молчали? Почему Шифтин не постеснялся при них провернуть свой финт? Почему Цаплин так нервничал? Почему он стал орать на Шифтина? Пока я размышлял над этими вопросами, все три преподавателя вышли из аудитории и пошли в сторону кафедры математики. Цаплин притормозил, достал сигарету, размял её трясущимися руками и закурил – он до сих пор сильно нервничал. Я подошёл поближе. Он оглянулся, посмотрел на меня и спросил:
– Ты занимаешься фарцовкой(*)?
------------------------------
(*) Фарцовка – сленговое название противозаконной в советское время спекулятивной деятельности по продаже из-под полы дефицитных импортных товаров
------------------------------

– Я? Фарцовкой? – удивился я. – С чего вы взяли?
– Ходят слухи.
– Что за ерунда! У меня даже слов нет! – я некоторое время размышлял. – Погодите, так Шифтин пытался меня завалить, потому что решил, что я занимаюсь фарцовкой?!
– Ему так сказали. Сказали, что нашему ВУЗу желательно избавляться от студентов, которые занимаются фарцовкой.
– Но я-то тут причём? Кто и с какого перепугу решил, что я занимаюсь фарцовкой?
– Тогда чем ты таким занимаешься, что тебя заказали?
– Ничем… Вот только, разве что… Возможно, всё это из-за того, что я распоясавшемуся монголу в морду дал. Спасибо, что вы меня выручили.
– Не за что, – он вздохнул. – Я бы тоже с удовольствием кое-кому в морду дал. К сожалению, не могу себе этого позволить.

Он затушил окурок и скрылся за дверями кафедры математики. Как же мне повезло, что на кафедре математики есть такой человек как Цаплин! Только благодаря ему я не вылетел из ВУЗа. Правда, теперь в моей зачётке среди отличных оценок затесалась тройка по «вышке», но, главное, я удержался в ВУЗе.

* * *

В сентябре, в начале третьей сессии, мы с моей невестой сыграли свадьбу, и я перебрался из общежития в частный бревенчатый дом бабушки своей молодой жены недалеко от ВУЗа, где мы теперь жили втроём. Всё вернулось на круги своя. Жизнь била ключом. Я активно участвовал в жизни института. Посещал стрельбище в Мытищах, вернувшись к занятию пулевой стрельбой. Участвовал в работе редколлегии факультетской газеты. Был членом факультетского комитета комсомола. Выступал на сцене студенческого театра эстрадных миниатюр (СТЭМ), которым руководил профессиональный актёр. Декламировал свои стихи в поэтическом клубе, членом которого я теперь был. Подрабатывал на полставки на институтском вычислительном центре (ИВЦ) программистом, поскольку к тому времени самостоятельно освоил несколько языков программирования. Делал доклады на научно-студенческих конференциях. Участвовал в работе научно-исследовательского сектора (НИС)… Теперь меня знали и сотрудники библиотеки, в которой работала моя супруга, и сотрудники подразделений ВУЗа, в которых я теперь занимался автоматизацией, и многие преподаватели со многих кафедр, и студенты.

Я стал популярен. Поэтому реакция начальника отдела кадров меня сначала не удивила. Хотя мне показалось несколько странным, что он при виде меня вскакивает со своего стула и спешит мне навстречу, чтобы пожать мне руку и поинтересоваться, как у меня дела. Или громко со мной здоровается издалека через головы людей в коридоре длиной около 70 метров. Мы, вроде бы, не были настолько с ним близко знакомы, чтобы его всерьёз интересовало, как у меня дела.

Однажды мы встретились с ним в коридоре, и он пригласил меня в кабинет. Я зашел. Он опять стал спрашивать, как мои дела, как моё здоровье, всё ли в порядке с работой и учёбой… Я односложно отвечал, не понимая, для чего он меня пригласил. Наконец, он сказал:
– Тебе нужно сходить вот по этому адресу, – и дал мне бумажку. – Ты там должен быть завтра в 16:00. Там нет никакой вывески. Ты постучишься, назовёшь себя, тебе откроют.
– Что это за место и зачем мне туда идти?
– Это местное отделение КГБ. Зачем, я не знаю. Тебе там всё объяснят. Моя задача лишь передать тебе эту информацию. Сходишь?
– Ладно.

Интересно, это из-за монгола, которому я дал в морду? Или до КГБ дошла какая-то информация об НКП, про которую я уже почти забыл? Ладно, на месте разберёмся.

Я пришёл по указанному адресу. Мне открыли, провели по каким-то извилистым коридорам и попросили присесть. В комнату вошли двое в штатском. Одного я узнал. Я видел его несколько раз с начальником отдела кадров ещё до того, как монгол получил в пятак. Я тогда не придал этому значения –  мало ли, какие люди и для чего приходят в отдел кадров. Со мной вежливо поздоровались и стали спрашивать:
– Скажи пожалуйста, чем ты занимаешься в СТЭМе?
– Участвую в постановках юмористических эстрадных миниатюр.
– И всё?
– И всё.
– А чем ты занимаешься в поэтическом клубе в Мытищах?
– Декламирую свои стихи, участвую в обсуждении стихов других участников клуба, а также тех стихов, которые они опубликовали в газетах или журналах.
– А кроме стихов что вы там обсуждаете?
– Ничего.
– Ладно. А ещё чем ты занимаешься и где состоишь?
– Много где. В редколлегии факультетской газеты состою, например. На ИВЦ подрабатываю – программы пишу. Делаю доклады на студенческих научных конференциях. Стреляю на стрельбище в Мытищах – на районных и областных соревнованиях по пулевой стрельбе призовые места занял…
– А кто такая Стрелка?
– Ну вот, сказали бы сразу, что вас интересует НКП, а то как-то всё издалека, – я понял, что про НКП им уже всё известно.
– Что за НКП?
– Нео-коммунистическая партия. Так мы назвали свою, типа, подпольную организацию. Пока пацанами несмышлёными были, игру себе такую придумали. Поиграли в Штирлицев, потом поумнели, да и бросили это занятие.
– А цели какие были у этой организации?
– О!... Какие у нас были цели!... Ни за что не поверите… Коммунизм построить! – я улыбнулся. Они улыбнулись в ответ.
– А кто был инициатором?
– Я. Если что, я за всё готов ответить. Я был главным придумщиком, потому что у меня самая бурная фантазия. Так что вы уж там остальных не сильно третируйте. Это я их увлёк. Дескать, мы будем подпольно бороться с коррупцией и с бесчестными людьми. Потом мы поумнели и поняли, что это была глупая затея. Как только мы это поняли, лавочку прикрыли и всем разослали письменные уведомления полтора года назад. Можете проверить.
– Какие конкретные действия вы предпринимали?
– Конкретных - никаких. Посидели, поговорили, пофантазировали. На этом всё и закончилось.
– Сколько в организации было участников?
– Семь, включая меня. Ну, это если Стрелку считать. Её толком даже завербовать не успели. Она решила задний ход включить, можно сказать, сразу после попытки её завербовать. Владислав из Владимира тоже, похоже, решил по-тихому свалить ещё до закрытия. Да и остальные, в общем-то, ничего не делали, только числились. С Жорой один раз только поговорили, да на этом всё и закончилось. Он, кстати, хоть и согласился, изначально считал эту затею глупой. Он это сделал лишь для того, чтобы меня, как своего друга, не обидеть.
– Я, пожалуй, в свой кабинет пойду. Дальше ты сам, – сказал один КГБшник другому. По всей видимости, он был старший.
– Так, вот тебе бумага и ручка. Садись и подробно всё пиши, – сказал мне оставшийся.

Прочитав мою писанину, он улыбнулся:
– Да, забавно ты пишешь, с юмором. Чайку хочешь?
– Не откажусь.

Мы ещё немного посидели, попили чай, поговорили о наших НКП-шных приключениях.
– Это вы, конечно же, хорошо закрутили с чтением мыслей, – посмеивался он. – Хотя, если бы такое на самом деле сделать, было бы, наверное, неплохо. Покрутил ручку на приборчике – и на тебе! Оказывается, очередной клуб фантазёров надумал уйти в подполье! Удобно… Нам бы работы поубавилось…

Мы вместе посмеялись…
– А откуда вы узнали об НКП? – спросил я.
– Откуда надо, оттуда и узнали, – он с хитрецой посмотрел на меня.

Он проводил меня до двери. Расстались мы приветливо, пожали друг другу руки. Я так и не выяснил, откуда они узнали об НКП. Скорее всего, от Стрелки. Хотя странно как-то, что узнали об этом спустя полтора года. Хорошо, что в КГБ теперь работают такие разумные люди. Хорошо, что они не стали раздувать из мухи слона. Хорошо, что времена изменились. В прошлые времена меня бы, наверное, объявили бы «врагом народа» и посадили бы за решётку, а могли бы и к стенке поставить. Если со мной обошлось всё настолько хорошо, то и с другими «подпольщиками» должно быть и подавно. Я же признался им, что именно я организатор.

Когда мы в очередной раз встретились с начальником отдела кадров, он тут же схватил меня за руку и затащил меня в свой кабинет:
– Ну что, сходил?
– Сходил.
– И что?
– Всё нормально.
– Зачем вызывали-то?
– Это секретная информация.
– Да-да, понимаю…
– Когда месяц назад я вас видел с человеком, который приходил из КГБ, он ведь про меня спрашивал?
– Ну да. Спрашивал, в какой ты группе, с кем дружишь, чем занимаешься, как учишься… Я ещё подумал, чего это КГБ нашим студентом интересуется. Сначала подумал, что ты, наверное, фарцовщик. А что я ещё мог подумать?
– Ну теперь-то вы так не думаете?
– Нет, конечно же!
– Вот и ладно. Ну, я пойду…

Начальник отдела кадров вскочил, пожал мне руку и учтиво открыл передо мною дверь.

* * *

Через некоторое время мне по междугороднему телефону из Ленинакана позвонили мои родители:
– Андрей, у тебя всё в порядке? Объясни пожалуйста, что происходит. К нам приходили с обыском, обшарили всю квартиру. Нас допрашивали. Сказали, что ты создал подпольную организацию. Это правда?
– Правда. Это всё были глупые детские игры, о которых теперь узнали в КГБ. Со мной всё в порядке, не волнуйтесь. Со мною уже поговорили вполне себе мирно.
– Они нашли твой тайник с магнитофонными записями и тетрадями. С какими-то трубками. Сказали, это детали оружия. Всё это конфисковали. Мы не знали, что ты там что-то такое прячешь…
– Не переживайте. Там ничего особенного нет. Всё будет хорошо.
– Приходили родители Жоры. Сказали, что его исключили из комсомола и выгнали из училища, в котором он недоучился всего лишь несколько месяцев. Сказали, что ты ему всю карьеру испортил. Что служба в училище теперь коту под хвост. Что он потерял несколько лет своей жизни. Называли тебя нехорошими словами. Сильно ругались… Мы были в полной растерянности. Мы не знали, что им сказать…
– Ничего себе…
– А ты про Жору ничего не знаешь?
– Я от него последнее письмо около двух месяцев назад получил. Тогда у него всё было в порядке…

Письмо от Жоры я получил на следующий день. То, что я в нём прочитал, ввергло меня в шок. Из письма следовало, что его на самом деле пропесочили на комсомольском собрании и исключили из комсомола, а затем и из военного училища. КГБшники ему сообщили, что я назвал его главарём подпольной организации и именно на Жору повесил всех собак. Он называл меня дураком и подлецом и сообщал, что больше не хочет меня знать. Ещё из этого письма я узнал, что Тимур тоже не хочет меня знать, что его тоже допрашивали, что Тимура, как неблагонадёжного, не выпустили из СССР, когда у него уже была на руках путёвка в одну из европейских стран…

Тимур-то тут при чём? Он вообще ничего не знал о подпольной организации. Вот и его настигла расплата за мои ошибки. Вся его вина была лишь в том, что он прежде дружил с человеком, который даже не подумал о том, как его увлечение игрой в подпольщиков может отразиться на судьбе его друзей.  Ну да, я придурок и эгоист. И Тимур, и Жора имели право на меня обижаться. Я ведь не думал о том, что могу сломать им жизнь. Мне очень жалко было Жору и обидно за то, что КГБшники разрушили его военную карьеру. Мне было удивительно, что я так легко отделался, а больше всего досталось Жоре, который к подпольной организации имел очень отдалённое отношение. Жора не знал очень-очень многого, ведь у него была всего лишь вторая категория посвящения. Мне было очень горько осознавать, что Жора счёл меня предателем и подлецом. Однако, я понимал, что он имел все основания так про меня подумать, ведь я когда-то в школьной раздевалке действительно струсил, когда его била шпана из нашего класса, и я не заступился за него. Пусть это будет наказанием мне за то, что я тогда струсил. Я не стану перед ним оправдываться. Я решил, что нашей дружбе пришёл конец.

Василий, который служил в армии и со мной переписывался, не ответил на моё письмо, в котором я спрашивал, чем эта история закончилась для него. С тех пор я больше не получал от него писем. Скорее всего, он тоже решил прервать со мной отношения.

После окончания третьего курса я приехал в Ленинакан к своим родителям на летние каникулы со своей молодой женой и годовалым сыном и там встретился с Колей, от которого тоже давно не получал писем. Он рассказал мне, что у них в доме тоже был обыск и что его допрашивали с пристрастием. Бить не били, но кричали на него «В глаза смотри!», светили лампой в лицо, запугивали, говорили, что всю оставшуюся жизнь он теперь будет видеть небо только лишь в клеточку. Ему сказали, что все остальные «подпольщики» указали именно на него, как на главаря подпольной организации, что у них есть письменные показания, и он теперь не отвертится. Он тогда тоже почти поверил, что и я, в том числе, всех собак повесил на него. Когда он уже решил, что свободы ему больше не видать, его вдруг взяли и просто отпустили, сказав: «Ладно, иди домой».

Я не мог поверить тому, что от него услышал. Почему же со мной разговаривали совершенно иначе? Организация одна и та же. Методы должны быть одними и теми же. Тем более, что комитетчикам, скорее всего, было известно, что лидером НКП был именно я, и я им сам в этом признался. Мне просто повезло? Я нарвался на более вменяемых комитетчиков? Или Коле так не повезло? Я не знал, что думать.

К Жоре я тогда решил не заходить и не звонить, но мы с ним случайно встретились на улице. Я думал, что он пройдёт мимо, сделав вид, что мы незнакомы, и тоже решил пройти мимо. Но он меня окликнул. Мы с ним поговорили, во всём разобрались и пожали друг другу руки. Домой к нему я, однако, решил больше не заходить, дабы не раздражать его родителей. Мы снова стали друзьями, хотя отношения наши теперь были немного иными, не такими как прежде… Эта история оставила в них свой след. С Жорой мы на протяжении многих последующих лет поддерживали приятельские отношения. И нам даже довелось некоторое время вместе поработать на одном предприятии, владельцем которого стал Жора двадцать лет спустя…

В Ленинакане я узнал, откуда КГБ стало известно об НКП. Армен в Иркутске, ностальгируя по прежнему своему увлечению подпольщиной и мечтая о власти надо всем миром, решил там заново создать подпольную организацию в армейской части, в которой он служил. Создание этой организации он решил начать с запугивания местного КГБ, в которое написал анонимное письмо, дескать «трепещите, скоро вам всем придёт конец!». Вместо того, чтобы «трепещать», иркутские КГБшники вычислили, кто и откуда отправил это письмо, повязали Армена и устроили ему допрос, на котором он выложил про НКП всё, что ему было известно. В конце концов его тоже отпустили, потому что кроме этого письма он больше никаких глупостей натворить не успел.

* * *

После того, как я покинул общежитие и жил в частном секторе со своей семьей, у меня больше не было повода как-нибудь пересекаться с монголами. Как-то я заскочил к своему товарищу в общежитие, в котором он проживал. Когда мы с ним проходили по коридору общежития, нам навстречу вышло шестеро тех самых монголов, среди которых был и монгольский великан из куста. Они шли по коридору и орали на всю общагу. Увидев меня, они тут же замолчали, посторонились, уступая дорогу и стали кланяться, растягиваясь в улыбках: «Здравствуйте! Здравствуйте!». Мы с товарищем прошли мимо них, и за своей спиной я услышал, как они между собой переговариваются полушёпотом по-монгольски. О чём они говорили, я не понял, но среди слов, которые они произносили, я несколько раз услышал «КГБ… КГБ…». Я понял, что слухи о моей связи с КГБ от начальника отдела кадров уже каким-то образом дошли и до монголов.
– Что это они перед тобой так расстилаются? – удивился мой товарищ.
– Не знаю. Видимо, решили, что я какая-то большая шишка, раз до сих пор остался в ВУЗе. Сдаётся мне, они на меня всё-таки пожаловались.

Мне везло просто невероятно. Одна проблема, из-за которой я мог вылететь из института, каким-то чудом нейтрализовала другую проблему, из-за которой я тоже мог вылететь из института. Слухи о том, что монголы меня боятся, постепенно разошлись по всем общежитиям. Знакомые студенты, проживающие в общежитиях, несколько раз просили меня прийти к ним, чтобы я обуздал распоясавшихся монголов. Я приходил, чтобы помочь своим друзьям.
– Здравствуйте, монгольские товарищи, – произносил я, по-хозяйски оглядывая их комнату и изображая из себя «большую шишку». – Ну как вы тут? Жалобы есть?
– Нет, спасибо, всё нормально.
– Никто вас не обижает?
– Нет, никто.
– А вы никого не обижаете?
– Нет, никого.
– Тут на вас жалоба поступила, что вы на кухне убираться отказываетесь, что сильно шумите, соседям спать не даёте. Это правда?
– Нет, что вы! Это какая-то ошибка!
– Ладно. На первый раз будем считать это ошибкой. Но если мне ещё раз поступит такой сигнал, я сделаю выводы. Надеюсь мы друг друга поняли?
– Да, конечно!

После чего я выходил из комнаты. Обычно монголы недоумённо переглядывались и тихонько переговаривались между собой. Я не понимал, о чём они говорили по-монгольски, судя по всему, пытались понять, кто я такой. И опять я среди непонятных слов слышал «КГБ… КГБ…». Мои друзья-студенты восхищались:
– Как тебе удалось их приструнить? Они теперь как шёлковые!

Встретив меня случайно в коридоре института, теперь все монголы уступали дорогу и растягивались в приветливой улыбке:
– Здравствуйте!
– Здравствуйте, – так же с улыбкой отвечал я.
– Что это монголы с тобой так приветливо здороваются? – удивился однажды преподаватель, с которым я шёл по коридору. – Они же отродясь ни с кем никогда не здоровались.
– Наверное, думают, что я тоже монгол, – отшутился я.

* * *

Дела обстояли совсем не так гладко, как представлялось монголам или начальнику отдела кадров. Когда наш курс отправляли на производственную практику на московский завод «Рубин», на котором производились советские телевизоры «Рубин», я оказался единственный, кто не получил на него допуск. Так что мне самому пришлось искать себе замену этой производственной практике. Я устроился на сезонную работу уличного продавца мелкой розницы при магазине-кулинарии в Сокольниках. Когда мои сокурсники вернулись с практики, оказалось, что они на заводе заработали в несколько раз меньше меня. Так что и в этот раз каким-то невероятным образом проблема преобразовались в успех. Я спрашивал своих товарищей, чем они занимались на заводе. Они работали в цехах, занимающихся производством телевизоров.
– А что-нибудь кроме телевизоров вы там видели? Может быть, какую-нибудь электронику для атомных подводных лодок, космических кораблей или военных самолётов?
– Да где там что-либо подобное может быть? Там же поточное производство. Кроме блоков для телевизоров и тестового оборудования, которое заточено под проверку именно телевизионных блоков, там ничего нет.

Я так и не понял, почему мне не дали допуск на завод. Неужели кто-то считает, что я каким-то образом могу навредить производству советских телевизоров? Или, может быть, выдать нашим врагам какие-то страшные секреты о том, из чего эти телевизоры сделаны? В книжных магазинах в свободной продаже доступные любому желающему были книжки, в которых до мелочей было расписано, как устроен каждый блок такого телевизора. Те, кто не дал мне допуск на завод «Рубин», наверное, считали авторов этих книжек диссидентами.

Начальник ИВЦ, на котором я несколько лет подрабатывал программистом, во мне души не чаял. Он добился, чтобы по распределению меня отправили не на завод по ремонту телевизоров, а оставили на ИВЦ. Одновременно я поступил на вечернее отделение аспирантуры, совмещая учёбу в аспирантуре с работой на институтском вычислительном центре. Я начал работать над кандидатской диссертацией, выбрав тему, которая мне была интересна. Я придумал универсальный способ автоматизированной диагностики неисправностей в радиоаппаратуре, способный конкурировать с методами интегральной диагностики. Для него не требовалось построения точных математических моделей радиоэлектронных устройств, и даже не требовалось вводить в систему какую-либо информацию о предназначении диагностируемой печатной платы. Достаточно было подать на совокупность эквипотенциальных точек платы широкополосные диагностические сигналы и со всех остальных точек снять отклики. Неисправность должна была выявляться по ОБРАЗУ неисправности, который синтезировался в процессе обработки статистики неисправностей и корректировался при последующей диагностике. Я специально изучил отдельный раздел математики – теорию распознавания образов. И собрал тестовую установку, которая с помощью компьютера ДВК-2 и разработанной мною программы моментально выявляла любую неисправность в радиоприёмнике ВЭФ-202. Мой научный руководитель был в восторге, но предупредил меня, что для качественного написания диссертации мне придётся получить допуск к ряду источников, потому что подобной тематикой занимаются военные.

Мой научный руководитель ничего не знал о моих подпольных приключениях и о том, что я взят на заметку КГБ. Он думал, что я легко смогу получить такой допуск. Он был не в курсе, что я не получил допуск даже на завод «Рубин». Мне пришлось оставить работу над диссертацией, оставить аспирантуру и переключиться на автоматизацию деятельности нашего ВУЗа. Через некоторое время, когда на ВДНХ демонстрировались мои разработки, на меня обратили внимание в СКБ АСУ, которое профессионально занималось автоматизацией предприятий. Меня переманили из ВУЗа в СКБ АСУ, и моя зарплата выросла сразу в 4 раза. До этого я сильно переживал, что мне пришлось оставить науку, но теперь мне завидовали мои товарищи, оставшиеся в аспирантуре. Это были годы перестройки. Для работы на многих предприятиях уже не требовалось получать допуск. Времена изменились. Карьера моя стремительно шла в гору вместе с доходами. Я смирился с тем, что моя мечта заниматься наукой так и не сбылась. Хотя я продолжал интересоваться некоторыми научными областями, которые мне были интересны. Со временем, когда системы искусственного интеллекта начали входить в моду, я понял, что принципы, которые я намеревался реализовать в своей диссертации для распознавания образов неисправностей в радиоэлектронных системах, совпадают с принципами систем искусственного интеллекта.

<продолжение следует>