Пренебрежение?..

Интересно написано, Борис. С теплом Саша.
И - Чернышевский... Мне нравится Чернышевский, но не нравится Владимир Набоков! Который написал гадости о нём в романе "Дар". Мне не нравится и такая - подобная - "литературная критика", однако - вот цитата:
http://arzamas.academy/materials/1618
"...И преобразование потери или компен­сация за потерю — это главный сюжет­ный механизм романа. Неслучайно много раз в «Даре» вспоминают «Капитан­скую дочку». Сюжет «Капитанской дочки» тоже строится на дарении, компен­сации и возна­граждении: Гринев подарил Пугачеву тулупчик, из кото­рого он все равно вырос, и сколько благодеяний он затем получил в дар и от Пуга­чева, и от судьбы, и от автора. Так же и здесь: что бы ни терял Годунов-Чер­дынцев, это каким-то образом, хитрым или простым, но компенсируется. Приведу пример: в самом начале романа Годунов-Чердынцев заходит в табач­ную лавку и обнаруживает, что того «русского окончания папирос, которые он предпочти­тельно курил, тут не держали». Разочаро­вание. Но он ушел бы без всего, пишет Набоков, «не окажись у табачника крапчатого жилета с перла­мутровыми пуговицами и лысины тыквенного оттенка». Папирос нет, но есть замечательное впечатление, цветной кадр, который годится для писателя. И Годунов-Чердынцев уже от первого лица комментирует: «Да, всю жизнь я буду кое-что добирать натурой в тайное возмещение постоянных переплат за товар, навязываемый мне». Здесь ключевое понятие — тайное возмещение. И оно происходит не только в таких мелких эпизодах, но и в самых крупных, судьбоносных событиях в жизни героя, и каждая потеря может преобразовы­ваться им и его сознанием в нечто ценное, за что и можно благодарить неизвестного. Даже за смерть отца Годунов-Чердынцев в конце романа получает-таки компенсацию, когда во сне, который более реален, чем реаль­ность, отец является герою, обнимает его и Годунов-Чердынцев чувствует, что его отец им доволен; он получает эту награду за свою верность.

Но, конечно, не каждое сознание способно сначала видеть мир, а потом его преобра­зовывать. В «Даре» есть пассаж о том, чему Федор Годунов-Чердынцев мог бы учить людей; в нем обозначены три свойства сознания, которые необходимы для художника, необходимы для переработки потери в приобре­тение. Годунов-Чердынцев говорит, что если бы он мог учить чему-то людей, то тому, что только один из миллиона знает — а именно трем китам художе­ственного сознания. Первое — это многопланность мышления: «Смотришь на человека и видишь его так хрустально ясно, словно сам только что выдул его, а вместе с тем нисколько ясности не мешая, замечаешь побочную мелочь, как похожа тень телефонной трубки на огромного, слегка подмятого муравья, и (все это одновременно) загибается третья мысль — воспоми­нание о каком-нибудь солнечном вечере на русском полустанке». Это то, что Набоков позже в американский период назовет «космическая синхронизация». Это свойство художественного сознания воспринимать одновременно несколько явлений настоящего и в то же время вызывать в памяти явления прошлого. У художника возникает стереоско­пический, 3D-образ мира. Второе свойство — «пронзительная жалость», «жалость к жестянке на пустыре, к затоптанной в грязь папиросной картинке из серии „национальные костюмы“, к случайному бедному слову, которое повторяет добрый, слабый, любящий человек… ко всему сору жизни, который путем мгновенной алхимической перегонки, королевского опыта, становится чем-то драго­ценным и вечным». То есть способность к жалости, жалость к преходящему, к обреченному, к уже ненужному, к отброшенному, жалость — сильное чувство, которое вызывает желание это сохранить, как-то вернуть, как-то не дать этому пропасть окончательно. Как это можно сделать? Только в пере­работке сора жизни в нечто драгоцен­ное и вечное. И третье — это чувство, которое Набоков здесь описывает с помощью денежных метафор: чувство, что наши здешние дни, что наша жизнь здесь, это карманные деньги, мелочь, которая у нас звякает в кармане, где-то есть капитал, с которого нужно уметь получать проценты в виде снов, слез счастья, далеких гор. То есть опять ощущение другого мира, того «там, там, там» из «Приглашения на казнь», которое провидит только художник, человек с обостренным индивидуальным сознанием.

Итак, вот эти три условия художни­ческого сознания; а кто ими не обла­дает, тот, по Набокову, бездарен. Персонификация такой творческой бездарности — Николай Гаврилович Чернышевский, кумир русских социалистов и любимый писатель Владимира Ильича Ленина. Набоков вставляет в роман целую био­графию Чернышевского, написанную на основе гигантского документального мате­риала, — но это биография, конечно, не апологети­ческая, а граничащая с фельетоном. Чернышевский для Набокова — это комический, нелепый персонаж. И Набоков показывает, что героический образ борца, философа, политика — это иллюзия, что на самом деле Чернышевский все время совер­шал нелепые поступки и в его случае не приобретения компенсировали потери, а наоборот, он каждый раз наказывался, а не вознаграждался за всевозможные ошибки своего сознания. И ошибки его сознания, как показывает Набоков (вовсе не извращая факты биографии Чернышев­ского, а лишь комбинируя их особым образом), — это нечто противопо­ложное трем принципам, которые заявлены Годуновым-Чердынцевым. Если многопла­новое мышление — это необходимое условие для преображения мира, то у Чернышев­ского исклю­чительно одноплановое, одномерное сознание. Если второе условие — это жалость к уходящему, к преходящему, к обреченному на гибель, то у Черны­шевского нет этого — он весь устремлен к будущему, к революционному преображению мира. И третье — он абсолютно отрицает существование какого-то иного, другого мира, он весь живет в сфере политики, эстетически он абсолютно глух и слеп, он не может отличить березу от лиственницы или даже пиво от мадеры (это все не Набоков придумал — это все маленькие факты из писем Чернышев­ского). И судьба мстит Чернышевскому именно за его полную эстетическую слепоту и глухоту — об этом книга Годунова-Чердынцева.

Итак, в романе есть как бы правильный путь художника — и исторически он ассоцииру­ется для Годунова-Чердынцева с Пушкиным и с пушкин­ской традицией. Когда Годунов-Чердынцев начинает свой переход к прозе, он, как сказано в романе, «питается» пушкинским словом, он учится у Пушкина прозрачному ритму, выразительному слову, искусству детали. Он перечи­тывает и перечитывает Пушкина, Пушкин становится его вторым отцом-учителем. И есть антагонист — это Чернышевский; как Пушкин — идеальный родоначальник, который приводит к Годунову-Чердынцеву и, естественно, к Набокову, так и Чернышев­ский — родоначальник, чья линия приводит к Ленину, к коммуни­стической диктатуре и к гибели миллионов людей. Вот главное идейное ядро романа «Дар»...".

Георгий Атаманенко   25.06.2023 07:10   •   Заявить о нарушении