Из воспоминаний. Армян на Колыме

Из воспоминаний.

Когда мне тоскливо, я начинаю вспоминать людей, которые оставили след в моей жизни.
Прихоть мозга реанимирует полузабытые эпизоды тяжелой, но яркой биографии.
 А на удивительных людей мне действительно везло.
 Пусть простят меня за то, что за давностью лет я мог запамятовать некоторые имена.

В следственный изолятор однажды привезли одного деда.
Если не ошибаюсь, по имени Армен — или мне так кажется, потому что по нации он был армянин.
Деду было глубоко за восемьдесят, и закрыли его по 102-й статье, за убийство. Статья тяжёлая, и срок ему корячился немалый.
Он так и говорил:
 «Буду доживать в тюряге».

Дедуля был очень колоритный: кучерявая седая шевелюра, стёганый бушлат-безрукавка и кирзовые сапоги с цигейковой шапкой. Как говорится, по полной вкован и готов к этапу на зону.

На воле дед был сторожем на рынке.
Были у него жена, дети и внуки.
Что там произошло, история умалчивает. Почему он оказался в тюрьме — неизвестно.
Раньше у него уже был срок, но ещё до войны.
 Сидел в колымских лагерях.
 Там и познакомился со своей будущей женой, с которой потом прожил всю жизнь.

В лагере он работал в тёплом местечке, а именно — в бане.
В те годы баня была общая: женская и мужская — в одной зоне.
И были определённые дни: женский и мужской.

Дед был с удивительным чувством юмора и светлой памятью, несмотря на свой почтенный возраст.
Как-то мы с ним чифирнули, и он рассказал одну историю.

Однажды, когда в лагере был женский день, он приготовил баню для помывки и сидел у себя в шушаре (подсобное помещение).
 Как говорится, в хер не дул и мечтал о золотой свободе.
А о чём ещё мечтать?

Женщины уже мылись, но несколько особенно активных дам ворвались к нему в эту шушарку.
Он даже толком ничего не успел сообразить, как эти голые нимфы, вернее фурии, налетели скопом на молодого симпатичного армянина.
Одна ему грудь в рот начала совать, другая — за член, третья на голову залезла...

Армен орёт:
«Помогите! Спасите! Пожалейте, не надо!» Но озверевших без мужской ласки баб было уже не унять.
 В общем, он кое-как вырвался и прямиком на вахту.
 Отделался малой кровью, так сказать.

У него на руке была наколка, коряво выколотая большими буквами: «МАНЯ». Вот не помню, в честь ли своей любви он её наколол или нет.

(продолжение следует)