Там, где рыдает Несси. Глава 6

      Не объявился Юрик и на третьи сутки, в воскресенье.   
      – Может, всё-таки сообщим в милицию? – теперь встревожилась и я. Подруга промолчала.
      В понедельник утром в фартуке у Натальи зазвонил телефон. Посмотрев на дисплей, Богачёва прямо в тапках кинулась в сад. Минут через пятнадцать она вернулась:
      – Из морга. Нужно явиться для опознания.
      На мой немой вопрос она как-то суетливо махнула рукой, отвернулась и села на табуретку. Похолодев от ужаса, я решила оставить её одну. В жизни человека случаются моменты, когда беда легче переносится в одиночку. Сейчас был именно тот случай. Я направилась в детскую. Немного погодя услышала:
      – Ухожу, завтракай без меня.
      – Туда? – выглянула я из комнаты.
      Наталья ничего не ответила. 
      – Можно с тобой? 
      Она отрицательно покачала головой. Сказала, что ей и без того сейчас тяжело. Да и ни к чему её подруге выплёскивать в таком тягостном месте нелишний адреналин. Так и сказала: «нелишний адреналин».
      Она ушла и долго не возвращалась. Я пыталась ей звонить, хотела узнать, как обстоят дела насчёт опознания, но телефон у неё был постоянно «выключен» или находился «вне зоны действия сети».
      Вернулась Наталья лишь к вечеру. Усталая, осунувшаяся, неразговорчивая. 
      Она узнала на покойном Юрину куртку. Экспертиза установила: произошёл «несчастный случай». Мужчина «проник на площадку, упал в открытую яму и ударился головой о камень».
      Меня затрясло, и я не смогла вымолвить ни слова. Между тем Богачёва продолжала бесцветным голосом:
      – А лицо ему изуродовали крысы. До неузнаваемости…
      – Убийц нашли? – разлепила я губы.
      – Дело из-за отсутствия состава преступления решили не возбуждать, – ответила Наталья.
      На следующий день состоялись похороны. Гроб был закрыт. Покойника забрали из морга и сразу повезли на кладбище. Церемония погребения прошла тихо, без лишних слов. Всё делалось в какой-то спешке. Дети Богачёвых не приехали. Как сказала мне Наталья, она не в силах была «сообщить им об этом печальном факте».
      Меня её заявление шокировало. Доводы подруги были неубедительными. Однако мне пришлось принять их к сведению, чтобы своим неуместным поведением лишний раз не расстраивать её, и без того убитую горем.
     Поминок тоже не было. Все молча выпили по рюмочке тут же на погосте и, не проронив ни слова, разошлись. Наталья, всхлипывая, ещё с полчаса постояла у холмика, украшенного тремя венками; затем решительно вытерла слёзы и устремилась к выходу. Я тенью проследовала за нею. 
      Дома Наташа не плакала. Листая альбомы, она вспоминала события прошлых лет. Вот они, молодые супруги, бродят апрельским днём по холмистым окрестностям Озёрска. В струящемся из земли тёплом мареве разлито не поддающееся описанию счастье. Не думается ни о прошлом, ни о будущем. Живут пока настоящим. И в этом настоящем им так тепло и уютно. Юной беззаботной жизни, кажется, не будет предела.
      – А это кто? – указала я на симпатичного молодого человека, держащего за руки мальчика и девочку.
      – Мои дети, Ира и Славик? – удивилась подруга.
      – Я про парня спрашиваю.
      – А-а-а… Наш сосед. Был когда-то влюблён в меня…
      – А сейчас?
      – Сейчас излечился, – погрустнела Наталья. Она закрыла глаза и опустила голову. – Знаешь, Каролина, – сказала она чуть погодя, – время – хороший психиатр, отменный патологоанатом, но никудышный хирург и терапевт.
      Я ничего не поняла, однако кивнула в ответ. Немного повздыхав и поохав, подружка тут же зарылась с головой в работу, не забыв прихватить и меня. И эта работа, думалось мне тогда, спасала её от безумия.
      Но иногда, наблюдая за её действиями, я не могла взять в толк: то ли это тоска по усопшему так гнетёт Наталью, то ли горькая жалость к самой себе разрывает её сердце. Хотя здесь могло быть и то и другое… 
      Дело было в четверг. Мне срочно понадобился носовой платок. Из детской пришлось шлёпать в прихожую, где висела сумочка. Проходя мимо спальни, я увидела Наталью, перебирающую фотографии. На глазах её были слёзы. «Недавно терзала альбом, и вот опять… – подумала я. – Так и с ума сойти можно». Заметив меня, вдова смутилась и выключила свет.
      И у мужа и у неё, сообщила она мне наутро, в молодости были фотоаппараты. У него – «Чайка», у неё – «Смена». И он и она по очереди фотографировали друг друга, потом вместе проявляли фотки. Старый громоздкий фотоувеличитель до сих пор хранится в сарае как память о тех безмятежных днях. Вот фото, где он на заброшенном кладбище. Прислонился к стволу тополя, раскинул руки от переизбытка чувств и осознания молодой силы. А тут он что-то рассматривает на склоне холма.
      – А здесь, узнаёшь, кто? – передавая мне порыжевшую фотографию, спросила Наталья.
      – Мы с Юленькой… – заулыбалась я. – Мой ангелочек… Кстати, завтра позвоню и ребёнку, и маме.
      Воспоминания лились из Натальи, словно вода из лейки на огуречные грядки. Она поведала мне историю, как однажды в автобусе потеряла обручальное кольцо. Был месяц июль, жара донимала так, что казалось, все пассажиры задышат сейчас огнём как Змеи Горынычи. Руки у Натальи распухли – и колечко врезалось в кожу. Она переместила его с верхней фаланги на среднюю, но оно не удержалось там и соскользнуло за обшивку «пазика». Сидящая напротив цыганка пробубнила: «И зачем детям дарят такие игрушки? Теперь всю жизнь будешь маяться». «До этих пор, Каролиночка, не было никакой маеты, – сказала мне Богачёва. – Маета, – она слегка придушила голос, – наступила только сейчас». 
      – Ты сказала водителю? – спросила я, игнорируя последнюю её фразу.
      – Сказала.
      – Вернул?
      – Как бы не так, – хмыкнула подруга, – хотя адрес взял, обещал выслать.
      На следующий день Наталья затеяла генеральную уборку. Мы поливали цветы, вытирали пыль, мыли полы в жилых и нежилых помещениях и даже пропололи несколько клумб у крыльца. Устав от бесконечных дел и наспех поужинав, решили лечь пораньше. Но мне не спалось. Измучившись верчением с боку на бок, я решила сделать вылазку в гостиную. Там, в книжном шкафу, ещё днём заприметила чёрно-жёлтые корешки хорошо знакомых мне книг. Сейчас это было то самое. Наполненный тонким юмором и здоровым оптимизмом очередной роман Дарьи Донцовой представлялся мне в этот миг самым лучшим лекарством для разбалансированной души. Чтобы не потревожить Наталью, начала красться к вожделенной цели. 
      Дверь в спальню была открыта, оттуда струился свет. Я не удержалась и заглянула внутрь. На прикроватной тумбочке горела настольная лампа. Наталья, опираясь затылком на высоко поднятые подушки, полулежала на широкой, не лишённой изящества кровати. Тело её, до пояса укрытое атласным одеялом, было облачено в тонкую лиловую сорочку. Узенькие бретельки выгодно оттеняли полные руки. Она плакала. Мне стало жаль её. Так как утешать я не мастер, то уже хотела прошлёпать дальше.
      И вдруг… произошло нечто, чего я никак не ожидала. Жалея всё-таки себя… да-да, саму себя, подруга заговорила… стихами. При помощи рифмы, ритма и прочей стихотворной премудрости она сообщила кому-то, что сочиняет, мол, давно, только вот никто об этом не знает. И лишь дневнику подвластны её тайны.
      От изумления я приросла к полу. И когда это Наталья, обременённая нехилым хозяйством, успевает беседовать с дневниками? По крайней мере, она мне об этом не говорила. «Ну да ладно. На то они и дневники, чтобы хранить чужие тайны», – наконец-таки дала я более-менее сносную оценку происходящему. 
      Затем с Натальей стало происходить и вовсе невообразимое. Схватив ручку, обливаясь слезами, она принялась лихорадочно бросать на бумагу следующее:
                Потеряла давно я колечко,
                Лет не помню уж сколько назад.
                Сквозь года слышу трепет сердечка,
                Вижу твой укоризненный взгляд.
                И пророчества чёрной цыганки
                До сих пор мне уснуть не дают.
                А на вётлах вороны и галки
                Берегут твой последний приют.
      Я задохнулась от негодования, но смолчала. А подруженька, между тем, опять сообщила невидимке: так и так, мол, уважаемый. Позвольте выслушать очередную байку. Представляете, за два дня до гибели муж уронил солонку. Та разбилась. «Не к добру это!» – воскликнул огорчённый супруг. Проглотив новую порцию слёз, вдовушка кинула на бумагу ещё несколько строчек:
                Упала солонка, и с хрустом рассыпалась соль.
                «К беде», – произнёс ты тогда, черепки собирая.
                Какою же зрячей была эта вера слепая.
                Какою же сильною стала в душе моей боль.
      Меня залихорадило. А ещё подруга называется! Как не стыдно! Если бы не интерес к тому, что будет дальше, я бы тебе, дорогуша, прямо сейчас высказала всё. Постой-ка, а где этот невидимка, которому ты постоянно вешаешь лапшу на уши? Я встала на корточки и с порога заглянула под кровать. Кроме тапки, загнанной туда котом, ничего не увидела.
      А новоявленная Сафо уже вошла в раж: «Я сознаю, – сетовала она на судьбу своему Алкею, – что боли как таковой в душе нет. Боль, сильная, изматывающая, придёт после, когда наступит окончательное принятие того, что любимого, а с ним и прошлой жизни уже не вернуть». – «Ну что ты, что ты! Это раннее, – едва не подпрыгнула она в кровати. – Себя поэтессой не считаю. Устала ткать изящное полотно и перешла на дерюгу».
      Улыбнувшись, она вздохнула и погасила свет.
      Я оказалась в полной темноте. Меня словно приклеили к полу: «Как?! Мои стихи!.. Ладно, завтра поговорим, На-та-ша!»
Развернувшись в сторону гостиной, я пяткой случайно поддела вазу. Ваза звякнула. Прислушалась – из спальни ни гу-гу. Я стала судорожно шарить по стенке в поисках выключателя. Раздался грохот.
      – Каролина, ты? – донёсся спокойный голос Натальи.
      – Да. Иду за книгой… Кашпо с цветком уронила…
      – Включи свет.
      – Не знаю, где.
      – Подожди, зажгу лампу. И не убирай там.
      Свет в спальне снова загорелся, и я увидела на стене нужный мне квадратик. Взяв в гостиной книгу и погасив свет, нырнула в детскую. Плюхнулась на постель, но читать не могла. Всю ночь меня поколачивало. Спала я плохо.
      Наутро Наталья сказала, что ей намного легче.
      Ах, ей легче! Конечно, не у неё же воруют стихи! Выслушав меня, Наташка разразилась хохотом:
      – Ты их публиковала?
      – Да, – ответила я.
      – Так кто же их у тебя ворует? Они послужат на благо общества, только и всего.
      На благо какого общества они будут служить, уточнять я не стала, однако успокоилась.
      Тем временем Наталья принесла вырезки из газет и журналов, и мы принялись изучать рецепты заготовок на зиму. Кое-что отметили для себя. Затем подруга взяла ведёрко и направилась в сад, чтобы «собрать чёрной смородины на варенье». Я же прошла в детскую. Не терпелось обдумать ситуацию с Юриком.
      Было ясно: в столь необычной гибели Юры таилось что-то загадочное. Почему он оказался у какой-то ямы в полукилометре от места рыбалки? Ведь Богачёв отправился половить рыбы не столько на уху, сколько ради собственного удовольствия. По словам подруги, муж от рыбалки сходил с ума – случись конец света, он бы и не заметил. Так что же такого могло произойти, что заставило Юру бросить удочки? Собственно, а где его удочки? Наверное, кто-нибудь из рыбаков подобрал, решила я, чтобы не заморачиваться больше этим вопросом.
      – Наташ, а Юра мальчишкой лазил в пещеры? – спросила я вернувшуюся Наталью. 
      – Кто? – вздрогнула подруга, ставя ведёрко на стол. Несколько коричнево-красных ягод выпрыгнули наружу. Одна из них, переспелая, покатившись, оставила на столе недолгий кроваво-фиолетовый след.
      – Юра.
      – Да. Иногда лазил.
      – И что там?
      – Да ничего. Лабиринт. Можно заблудиться.
      – А воды там нет?
      – Есть. В большой пещере, говорят, озеро… Да и вообще, чтобы под землёй шляться, нужен хороший запас жира и здоровья. Здоровья-то у моего Юрика хоть отбавляй, а вот жира кот наплакал… Камышовый… – последнее слово она произнесла очень тихо.
      – Какой кот?! – изумлённо спросила я.
      – Да нет… К слову пришлось, – смутилась Наталья.
      – А сколько там пещер?
      – Никто не считал. В позапрошлом году в коридорах и маленьких залах блудили два московских дачника.
      – Нашли?
      – Нашли.
      – Живых?
      – Живых.
      – А теперь мальчишки лазают в пещеры?
      – Думаю, нет. Теперь наступили другие времена. Днюют и ночуют у компьютеров. Хотя компьютер, на мой взгляд, опаснее всяких пещер.
      – Почему? – удивилась я.
      – Помяни моё слово, распнёт он молодёжь на кресте цифрового слабоумия. Не всю, конечно, но наиболее глупым и податливым достанется.
      – Так ты говоришь, в пещерах опасно? – рассеянно спросила я.
      – Опасно. Пещеры всё-таки, а не парк отдыха юрского периода, – ответствовала Наталья.
      – Но в парках юрского периода тоже было опасно. Не дай бог попасться на глаза динозавру.
      – Это я так, к слову, про юрский период, – торопливо сказала подруга, бросив горсть перебранных ягод в миску.
      – А учёные посещали их?
      – Динозавров? – спросила Наталья. Ойкнув, она растерянно посмотрела на меня, но тут же оправилась и как ни в чём не бывало продолжила сортировку ягод.
      – Я про пещеры спрашиваю, Наташ. А динозавры давно вымерли.
      – Вымерли, Каролина… вымерли…
      – Наташ, а учёные исследовали эти пещеры? – напомнила я ей ранее заданный вопрос.
      – Нет… Что-то пытались найти местные энтузиасты, да недолго пробыли… Вдруг горючий газ там, или… или ещё что-нибудь? – последние слова подруга произнесла смущаясь и как-то поспешно…
      Вечером я осторожно выведала у Натальи нужную мне информацию: у Юры, оказывается, врагов не было да и быть не могло.   
      Мысль о том, что с Юриком случилось совсем не то, что было написано в протоколе, ещё плотнее засела в моей голове.