Тутовый лист как корень мощи Советской Авиации

     Если говорить откровенно, то сделать диссидента в нашем социалистическом прошлом можно было очень легко, даже из 15-16-летних школьников.

     Потрудившись на овощной базе, я безмятежно отдыхал от Вовкиных шашлыков и массажей, набираясь силушки для десятого класса. Женька пропадал на рыбалке, Вовка с родителями уехал в туравтопробег Таганрог-Прибалтика. Все пацаны во дворе, увлекшись атлетизмом и культуризмом, качали мускулатуру, кто во что горазд. Химию мы не ели, поэтому мышцы были свои, с более или менее выраженным рельефом. До конца каникул было ещё двадцать счастливых дней юности.

     Неожиданно во дворе появился гонец-восьмиклассник из школы и вцепился в меня и Игоря Рудкина мёртвой хваткой. Больше мы ему никого не выдали, но самим пришлось идти. Три других гонца привели ещё четырёх человек: моего одноклассника Игоря О., Сергея С. и Люду К. из параллельного «А» и девчонку из девятого. Всего набралось десять рекрутов – семь парней и три девицы.
     Завуч произнесла пламенную речь № 1, из которой стало понятно, что без нашей помощи может произойти страшное. Поэтому завтра мы должны куда-то поехать и в течение десяти дней выполнять свой гражданский долг перед Родиной, за что Родина будет нас кормить. А наблюдать за нами будут физрук Пётр Максимович и географичка Марьванна (та, что злонамеренно искажала мою фамилию). И снова я не помню, чтобы испросили согласия хотя бы родителей, – наше мнение вообще никого не интересовало.

     13 августа, в воскресенье, мы с котомками на бортовом ГАЗоне прибыли в село Русское, где-то в Ростовской области. Тут местный бригадир произнёс пламенную речь № 2, из которой мы поняли, что питание будет трёхразовое, но за то, что мы будем кормить личинок тутового шелкопряда, которые остались без кормильцев. Жрут эти червяки исключительно молодые свежие листья любимой мной шелковицы в огромных количествах. И тут же повёл нас в какой-то сарайчик, где не было ничего, кроме нескольких рядов простых открытых стеллажей-этажерок, на 5-6-ти полках которых, возились среди обгрызенных тутовых листьев большие белые опарыши. Было тепло и влажно, и стоял ровный негромкий шорох. Это гусеницы шелкопряда грызли листья.

     Чтобы они не сдохли, мы должны быстренько перекусив, собрать хотя бы по полмешка свежих листьев, а с завтрашнего дня каждый должен набить листьями большой мешок. Выполнившие норму (семь или восемь килограмм) заработают трудодень. ТРУДОДЕНЬ в их хозяйстве стоит ОДИН руб. (ещё не перечеркнутый) 80 коп., из которых 80 коп. вычтут за питание. Таким образом за 10 дней мы можем получить в конце срока по 10 руб. на руки. Эта перспектива стала мощным стимулом для нашей бригады. Мы ободрали близстоящие деревца и выполнили первый пункт договора.

     Разместили нас в сарае, который служил когда-то клубом.
     Семь парней и физрук под окошком кинобудки, три девчонки и Марьванна на сцене за занавеской и все на соломенных матрацах.
     После ужина мы, разузнав дорогу, пошли на танцы в сторону центральной усадьбы. Через 5 км открылся танцпятачок и дощатый лабаз с окошком и небольшим откидным прилавком с тарелкой нарезанных пополам помидоров. У окошка висела бумажка: Чача – 100 гр. – 40 коп.
- Знаем мы вашу чачу, - подумал я и, сказав младшим – Цыц! – убедил Серёгу с Игорем взять на троих на пробу два по сто.

     Чача оказалась чистым как капля росы и не вонючим напитком, намного крепче водки. Пришлось употребить по второй дольке помидора. Смахнув слезу от неожиданного градуса, мы вошли в дансин-ринг.

     Во время второго танца ко мне подвалили несколько местных парней, разного возраста, и предложили выйти-поговорить. В приподнятом чачей настроении, не зная за собой греха, я спокойно отошел с ними в сторонку, пытаясь завязать знакомство.
     Городской выговор и безмятежность погасили их агрессию: они стали перешептываться и потом пошли вопросы – кто, откуда и что делал там-то и тогда-то. Быстро выяснилось, что к той драке я никакого отношения не имею, из-за спин выглянул пострадавший с фингалом и буркнул: – Не, не он. Тут на выручку подбежали Игорь с Серёжкой, все перезнакомились, я выдал пару анекдотов в тему и нас потащили к лабазу угостить за причинённое мне беспокойство. Ещё 100 под помидоры вскоре сильно развязали мне язык и заплели ноги. Друзья приняли мудрое решение возвращаться к месту временного проживания.

     Нас окружала обыкновенная непроглядной тьмы сельская южнорусская ночь.
     Я уверял, что пребываю в полном порядке, хохмил, травил байки и пытался сохранять равновесие и прямолинейность хода. Какое-то время мне это удавалось вполне, но вдруг что-то резко изменилось в окружающей среде.
     Вместо пыльной едва различаемой дороги перед глазами расстилалось чу;дное бархатной черноты небо, подмигивающее знакомыми созвездиями. Но что-то постороннее нарушало эту красоту: от горизонта в небо торчали две ноги в кедах. Кеды – «Два дракона» – были похожи на мои, ноги, судя по задравшимся штанинам – тоже. О чём я удивлённо, но спокойно сообщил друзьям. Со смехом мне помогли выбраться из широкой колдобины и, слегка поддерживая, довели до «Дворца Культуры», где я провалился в глубокий здоровый сон в сено с пряным запахом чабреца, ковыля и других степных трав.

     Утром подъём и умывание прошли под аккомпанемент двух песен: «Как тебя зовут» и «Человек придумал песню» – и так все 10 дней. (Советскую эстраду на магнитофон я почти не записывал, эти песни можно было услышать по радио, а место на плёнках берег для редких зарубежных новинок. Но многих наших эстрадных исполнителей «закрыли» по идейным соображениям, и их песни пропали из эфира. Поэтому, когда много лет спустя я услышал ту песню Аиды Ведищевой – «Ты скажи, дорогой человечек…», в груди накатило такое щемящее тёплое, что я сразу вспомнил всё, что тут рассказал и о чём умолчал…)

     Похоже, что и здесь, как и в Полозовой балке, доживали свой век старики, которым были дороги свои дома и память о прошлом. Один из них стал нашим возницей.
     После плотного завтрака живая лошадь, запряжённая в бричку, везла нас по узкой грунтовой дороге в заросли молодого тутовника. Трясло бричку так, что мы предпочитали часть пути идти ножками. В одном месте с подпрыгиванием раздался и какой-то металлический лязг. Девчонки всполошились, а возница флегматично пояснил, что мы переехали через бок неразорвавшейся 500-килограммовой авиабомбы, лежащей поперёк дороги с 1943 года.
     Столько ржавых дырявых касок и неразорвавшихся не обезвреженных мин, гильз по обе стороны этой дороги я давно не видел. Петр Максимович только и бегал между нами и просил не трогать это железо. Да мы и так не трогали. Пистолеты, автоматы, штык-ножи и патроны уже давно подобрали местные пацаны.

     Время – не ждёт. Даёшь до обеда мешок листьев! И мы давали. Обхватив веточку у основания, стягивали руку к концу, и в сжатой ладони оставался пучок листьев, который сбрасывали в мешок. Я не был неженкой-белоручкой и раньше очищал от листвы ветки разных деревьев таким способом, но… На второй день через час работы на пальцах и ладони вспухли кровавые водянки, быстро лопнули, и руку стало жечь так, что пришлось пустить в ход левую. Она выдержала ещё меньше.
     С непривычки натёрли руки и другие ребята, но таких ужасных волдырей не было даже у девчонок. Поэтому я не обратился за помощью, терпел, заматывая руки, чем придётся. Больничных и выходных не полагалось. После обеда отмачивали руки в Миусе, за ночь волдыри немного подживали…

     Игорь и Сергей уже покуривали, я тоже прихватил для форсу пачку «Нашей Марки» и пару рублей из заначки. Через два дня сигареты закончились, и мы пошли в сельпо. Сигарет не было никаких. С расстройства мы купили 0,7 какой-то «кислятины» за рубль с чем-то и последнюю пачку папирос «Прибой» за 11 коп. Вино пили после сытного обеда, на скрытой от глаз полянке, на солнышке, чтобы быстрее «развезло» и можно было «поймать кайф». Для усиления эффекта вскрыли «Прибой» – пачка была подмочена, просохла, но табачок отдавал плесенью. Охота пуще неволи. Выбрали три папироски поприличнее, остальные разложили для проветривания. Кайф в этот раз ускользнул. Пришлось идти со всеми на берег чёрной реки Миус, пока погода благоприятствовала.

     На пятый день девчонки запросились в кино на центральную усадьбу и на этом наши деньги закончились совсем. А курнуть после обеда и ужина хотелось страшно. Вытрясли из всех своих карманов мелочь, и хоть в сельпо завезли «Беломор», нам хватило только на маленькую за 6 коп. пачку махорки. Махорка оказалась кондиционной, не крепкой, но очень душистой и мы пожалели, что сразу не остановили свой выбор на ней. Так мы до конца и крутили «козьи ножки». А деньги? Сначала пошли на обмен бутылки, брошенные на полянке, потом (был грех) сдёрнутые с чужого тына по дороге на подёнщину.

     А вечера коротали под гитару, которую захватил Вовка Мяктынов. Каждый бренчал, как умел, и я со своими перебинтованными пальцами тоже исполнил дворовый репертуар: те же «14 французких моряков», «Помнишь мезозойскую культуру», «Вот получим диплом, хильнём в деревню…», «Серебрится серенький дымок», «Я был батальонный разведчик…», «Взяли «Жигулёвского и «Дубняка», третьим пригласили истопника…» и «Дом Восходящего Солнца». Вовка занимался в музшколе по классу фортепиано и сказал, что голос у меня не поставлен, но со слухом всё в порядке.

(Позже в школе он предложил подготовить со мной песню к праздничному вечеру, и мы даже провели репетицию у него дома, но на вечере я, под бурные аплодисменты друзей, блеснул в революционной драме Погодина, а Вовка вывел на сцену Игоря Рудкина с «Песней об отце» Бориса Вахнюка и «ДВС». Мы долго и искренне аплодировали обоим.

     Дом Восходящего Солнца

Уходит день и солнца луч горит в глазах твоих.
Оно свой долгий, светлый путь прошло для нас двоих.
И с этим днём, чудесным днём, когда вокруг весна,
Моя любовь, моя мечта уходит от меня.
За всё, за всё меня прости, за горечь всех обид.
– Пускай уходишь первым ты, – мне сердце говорит.
Уходит день, ты не грусти, но вспомни вновь и вновь.
Её глаза, её черты, а в них её любовь.)

     Тем временем «опарыши» росли как на дрожжах, а хруст на этажерках стоял, как будто десять поваров ломали макароны. Личинки жрали не только листья с черенками, но и случайно попавшие тонкие веточки.

     Вечером 8-го дня мы кувыркались на плоской вершине большого стога сена. Игорь Рудкин попытался продемонстрировать на мне бросок через бедро. От броска я ушёл, но продолжая попытку, Игорь заехал мне локтем прямо в центр грудной впадины. Минуты полторы я с выпученными глазами хлопал ртом, как рыба, выброшенная на берег. К ночи боль разлилась по всей груди, утром встать мне помогали. Ни кашлянуть, ни засмеяться я не мог.
Пришлось объясниться с руководством – ни дальнюю ходьбу, ни поездку на бричке я бы не вынес. Выручил бригадир, сказав, что процесс окукливания в полном разгаре, ехать далеко не придется, достаточно нарвать по полмешка тонких веток с растущих поблизости молодых шелковок, и, вообще, завтра всё закончится и нас отвезут домой.

     Сам-собой возник любимый вопрос Паниковского: – А когда же мы будем делить деньги? И тут наши учителя, запинаясь и пряча очи, стали дополняя друг друга рассказывать нам о патриотизме и интернационализме, о сложном международном положении, по причине которого деньги будут перечислены на школьный счёт и когда-нибудь потом…
     Я сразу понял, что денег нам не видать и, схватившись перемотанными руками за болящую грудь, рухнул навзничь, требуя выдать деньги на поправку здоровья немедленно. Народ тоже смекнул, что кровные уплывают в бездонные Фонды Родины, и дружно встал на мою сторону.

     Что тут началось. Из ударников пионерского труда мы сразу превратились в клятвопреступников, рвачей и стяжателей, а Петя прямо намекнул, что нам грозит статья «за подрыв мощи Советской Авиации». В том смысле, что из-за таких как мы, Авиация останется без парашютного шелка. Как будто мы эти коконы уже распихали по своим карманам.

     В воздухе снова запахло Новочеркасском, и снова всё решил местный бригадир, спокойно наблюдавший со стороны. Сказал что, как он и обещал, завтра приедет кассир с деньгами и всё будет в порядке. Этому, практически незнакомому нам человеку, мы поверили. Сходили пешком в ближайшие заросли невысоких шелковок, надергали по полмешка листьев с ветками и в последний раз задали корму немногим неокуклившимся шелкопрядам.
     Всё произошло как сказал бригадир. Приехал с кассиром, посчитали килограммы листьев, вычли за питание и каждому, под суровым взглядом наставников, не сорвавших ни одного листочка, выдали заработанное. У меня получилось 12 рублей с копейками, даже больше чем я рассчитывал.
     Потом пришла бортовая машина с лавочками и отвезла нас в Таганрог. На кучке травы и сена, полулёжа, полусидя, амортизируя руками толчки, я доехал почти нормально. Через три дня уже бегал, забыв о травме.
     Школа о нашем трудовом подвиге промолчала. Но осадок у всех сторон остался.