Там, где рыдает Несси. Глава 11

      Дверь открыла дородная, не лишённая стройности и шарма женщина. Если Свешникову за сорок, то ей должно быть за шестьдесят. Короткая стрижка на густых вьющихся волосах; кругловатое почти без морщин лицо; большие удивительной доброты глаза – именно эти глаза и привели меня в полное замешательство. Не такой я её себе представляла. В моём воображении рисовался образ некоей атаманши, такой, какой видела я её в мультфильме «Бременские музыканты». Одета она была в спортивный костюм. На ногах красовались тапки без задника, наверное, сорок второго размера. Осознав, что лгать здесь не смогу, я было повернула назад. Видя мой запоздалый порыв к бегству, гренадёрша заслонила собою дверь. Улыбнувшись, прогудела на удивление приятным сипловато-бархатным голосом:
      – Куда? От меня так просто ещё никто не уходил. Если пришли, значит что-то нужно.
      – Извините, но я…
      – Это Никитишна вас привела, – перебила Свешникова, – Слышала её голос за дверью… Так?
      – Так, – пропищала я.
      – А коли так, проходите… Чай с пирогами будем пить. Любите пироги с капустой?
      – Люблю.
      – Я их тоже уважаю. Вот и вымахала под два метра. И в толщину не Гурченко. Видите, какая сдобная в обхвате. Пироги-то сама пеку. Покупные пока к нам прибудут, уже есть невозможно.
      В прихожей действительно пахло выпечкой. Унюхав божественные ароматы, чертенята в моём желудке начали выделывать замысловатые па. От их лихой пляски в голове сделались кружения. «Боже, а ведь я недавно перекусила! Ну, Каролин, ты и обжора», – ужаснулась я самой себе.
      – Я на кухню, а вы тут располагайтесь как у себя дома, – сказала Елена Михайловна.
      – Вам помочь?
      – Ну что вы, сама управлюсь
      Я натянула на уставшие ноги тапочки и ощутила истинную благодать. Ступни, измученные педалями автомобиля, запели хвалебные гимны в честь доброй женщины.
      Присев на краешек дивана и немного передохнув, начала рассматривать комнату, уютно облитую солнечным светом. Свет струился сквозь белоснежные тюлевые занавески. За занавесками на подоконниках стояли цветы. Моё внимание привлекли герани. Герань я тоже люблю и недоумеваю, почему некоторые презрительно называют её «бабусячьим» цветком. По красоте она не уступает розам, камелиям и гортензиям. Лепестки у неё разных форм и расцветок. При хорошем уходе цветёт круглый год. Помогает от головной боли. К тому же является индикатором состояния нервной системы: не переваривают её запах те, у кого неустойчивая психика.
      В углу комнаты находился ещё один цветок – огромная монстера. Её резные листья, словно опахала, прикрывали сверху стоящий на тумбочке телевизор.
      Телевизор вещал о какой-то «значимой для мирового сообщества потере». О какой именно, я не услышала, так как он тут же переключился на ток-шоу. Вдоль стены, где не было окошек, обосновалась стенка «Вече». Книжный шкаф в стенке, как, впрочем, и посудный, был забит произведениями классиков: Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Некрасова, Достоевского, Толстова, Абрамова, Маркова, Платонова… Книг было много, и стояли они в несколько рядов. У другой стены, с окошками, примостились два кресла и журнальный столик. На столике лежали очки и номер журнала «Вокруг света». «Всё понятно: хозяйка увлекается путешествиями. Неужели я нашла родственную душу?» 
      Слева от двери, что открывалась в прихожую, расположился выдвигающийся вперёд диван. На диване сейчас сидела я и возлежал…
      Стоп! Вот с этой, главной, достопримечательности, пожалуй, и нужно было начинать. Повернув голову набок, вытянув вперёд лапы, по пледу распластался внушительных размеров кот. Его толстая светло-коричневая шкурка отливала глянцем. «Эк тебя раскормили, – пробубнила я. – Хоть бы подвинулся чуть». Тревожить его я опасалась, поэтому сидела, вжавшись в диванный подлокотник. Кстати, когда я вошла в комнату, этот чёрт даже не шевельнулся. Мало того, он даже не соизволил открыть глаза. И только рот его (или мне показалось!) скривился как у чеширского кота в презрительной усмешке.
      Оставив в покое наглеца, я продолжила обозревать жилище.
      На полу лежал старый, но чистенький добротный ковёр, на стенах висели картины. Одна из них привлекла моё внимание: такую же я видела у Натальи. На полотне было изображено озеро, подрумяненное лучами заходящего солнца. Чем-то завораживающим и одновременно тревожным веяло от этих вод. Какая-то тайна была сокрыта в их глубинах. 
      Из прихожей величественно выплыла хозяйка. Царственным жестом она пригласила меня на пиршество.
Я прошла в ванную вымыть руки – и… над головой в потолке увидела устрашающих размеров дыру. Правда, не насквозь.
      Чистенькая кухонька казалась маловатой для габаритной дамы, но Елена Михайловна, словно ледокол во льдах, ловко лавировала между табуретами.
      Небольшой столик украшал голубенький чайный сервиз. В чашках дымился красно-коричневый чай. На блюде, источая капельки масла, дышал порезанный на ломти капустный пирог. В тарелочках лежали крендельки, конфетки, булочки.
      – Ну, будем знакомы: меня зовут Елена Михайловна. А вас?
      – Каролина Витальевна. Можно просто Каролина, – представилась я подлинным именем, ещё раз убедившись, что лгать (даже ради благородного дела) не смогу.   
      Елена Михайловна хитро сощурила глаза:
      – Вы из администрации? Относительно моей проблемы?
      Я молчала, не зная, что ответить. Выручила сама хозяйка.
      – Что же это я? Есть хорошее русское правило: гостя сначала за стол усади, поест – затем и спрос веди.
      После чаепития мы смотрели семейный альбом.
      – Антоша – сын мой, – указала Елена Михайловна на фото мужчины, которого я видела у пещеры, а также во дворе его собственного дома. – Преподаёт в Озёрском университете… Замечательный у меня ребёнок. Вот только жениться не хочет.
      – Почему? – смутилась я: с фотографии смотрел на меня добрыми глазами добрый человек. К тому же разительно похожий на маму. Ничего страшного в его облике я не заметила.
      – Была у него одна женщина, любил её очень, – ответила Елена Михайловна. – Отдыхали они в Египте вдвоём, а домой вернулся он один.
      – То есть как один?!
      – А так. Его дама возьми да и останься там.
      – Почему?
      – Устроилась на работу. Стала принимать русскоязычных туристов на этом… как его… вот же бог дал словечко…
      – Ресепшене?
      – Во-во, именно там.
      Я взглянула на диван: котяра лениво приоткрыл плутоватый глаз и неспешно мяукнул. Я вздрогнула. Вы не поверите: монстр вместо традиционного «мяу» гнусаво произнёс: «да-ма».
      – Не обращайте внимания, – погрозила коту пальцем Елена Михайловна. – Никого не признаёт, кроме Антошки. Вы уж извините, что солидного профессора называю Антошкой. Сын всё-таки.
      – Ничего страшного.
      – Сынуля и притащил мне это чудо, – продолжила хозяйка, – а оно, неблагодарное, даже не глядит на меня. Поест – и сразу спать.
      Я «улыбнулось» неблагодарному чуду, и мы продолжили рассматривать альбом.
      – А это Ваня. Отец Антошеньки, – подавая очередную фотокарточку, сказала Елена Михайловна. – Приехал из Озёрска, обустроился в нашем городе… Теперь у вас должен возникнуть законный вопрос: как мы познакомилась?
      – Да, а как вы познакомились, Елена Михайловна? 
      Лицо Елены Михайловны расплылось в улыбке. – Познакомилась я с ним в парке. Он сидел на скамейке и что-то читал. Я присела рядом. Он глянул на меня и предложил сфотографировать. Вот… – она перевернула страницу.
      Я была заворожена. На меня, слегка прищурившись, смотрела высокая девушка с тонкой талией, перехваченной широким ремешком. Чёрная плиссированная юбка и белая кофточка с маленьким воротничком были словно специально изобретены гением-модельером для этой грациозной фигурки. Стройность ножек красавицы подчёркивали белоснежные носочки и элегантные тёмные босоножки.
      – Это вы?.. – задала я глупый вопрос.
      – Я… Вот такой я была тогда. Вот такой и увидел меня впервые Ваня Пошеницын. А после мы на съёмной квартире проявляли плёнку и делали фотографии. В таинственном красном свете было столько завораживающего. Вот тут-то и явился ко мне крылатый проказник со своими стрелами…
      – И?..
      – Да нет, «и» было потом, когда я совсем потеряла голову…
      – Понятно…
      – А это, – она указала на карточку рядом, – я его фотографировала. В парке около дуба… И сам он такой же, как этот дуб.
      – Настоящий богатырь.
      – Да. И умом богатырь… Теперь вот за границей.   
      – Пишет вам?
      – Пишет. Хотя первые письма я не получала. Мама их перехватывала. Я их потом нашла в шкафу, под бельём. После её кончины.
      – Извините, пожалуйста… – смутилась я. – Примите мои соболезнования.
      – Всё в прошлом, – успокоила она меня. – Да и маму я давно простила… Нелёгкая ей выпала доля. Мой отец был подводником, получил дозу радиации. Списали на берег. Лечили. Но безрезультатно. Мама долго носила траур, стала замкнутой, необщительной. А тут ещё я со своим сюрпризом. Она работала вторым секретарём горкома партии, и позор дочери был бы (как она считала) и её позором. Узнав, что дочь беременна и уже поздно что-то делать, она предприняла самые решительные меры. Нашла мне мужа из состоятельной семьи. Маленького и плюгавенького. Одним словом, бесцветную личность, равнодушную ко всему, кроме спиртного. Работать супруг не желал. Да это, по его понятиям, и не нужно было: мама и его родители обеспечивали нас всем необходимым. Я же заочно окончила институт культуры и устроилась в городскую библиотеку. Через пять лет нашей совместной недожизни Иван Георгиевич благополучно почил в бозе. От цирроза печени…
      Раздался короткий звонок.
      – Это приятельницы. Клумбы сегодня будем полоть. – Елена Михайловна поднялась с кресла и направилась в прихожую. Кот запоздало ринулся следом, но перед самым его носом дверь захлопнулась. Он заметался по комнате, грозя разнести всю квартиру.
      – Уймись, негодник! – крикнула я ему, но это не возымело действия.
      Я слышала, как Свешникова спросила: «кто там?», потом кому-то ответила: «хорошо». Затем скрипнули половицы, раздался приглушённый вскрик и что-то мягко упало на пол.
      Мы с котом выскочили в прихожую. От увиденного я похолодела. Елена Михайловна лежала на боку, подогнув под себя ноги. Глаза её были закрыты. С лица сошёл румянец, и оно напоминало маску.
      Моя рука непроизвольно потянулась к телефону.