Там, где рыдает Несси. Глава 14

      Мы, русские женщины, тоже не лыком шиты. За несколько дней до отъезда Елена Михайловна, Наташа и я сделали модные стрижки, очистили и подпитали кожу лица, шеи и декольте. Не забыли про маникюр и педикюр. К тому же, тщательно, насколько позволяли возможности местного ширпотреба, поработали с гардеробом. А ещё закупили массу разной косметики. Капиталов Свешникова не жалела. Её банковский счёт, как она утверждала, ни на йоту не пострадал.   
      Но к внешности должны быть приложены и отрепетированные условности этикета, а к условностям этикета – ещё и внутренняя раскованность. Вот этих-то аксессуаров у нас явно не хватало. И тогда на женском совете самая сообразительная из нас, Наташка, предложила дать друг дружке зарок: поменьше говорить, побольше слушать и во всё вникать.
      В аэропорту Эдинбурга нас встретил, улыбаясь, рослый и довольно ещё крепкий мужчина. Поначалу гладко выбритое лицо, неподдельная вежливость, галантность и лёгкий акцент сбили меня с толку. Я не поверила, что перед нами бывший русский. Казалось, он уже родился таким тут, на западе, со всеми этими манерами и безукоризненным внешним видом, с ненавязчивым ароматом изысканного мужского парфюма.
      Я сильно струхнула, потому что не знала, как общаться с этим франтом? Елена Михайловна и Наталья тоже как-то сникли на фоне отутюженного до лоска зарубежного писателя.
      Но Иоганн Пошен, вернее – Иван Иванович, видя наше замешательство, так широко улыбнулся неподдельной русской улыбкой, так прочно заграбастал нас всех своими ручищами, так крепко расцеловал наши румяные от смущения щёки да ещё и назвал «долгожданными ласточками Родины», что мы дружно рассмеялись.            
      Наша российская стать с прирождённой красотой сделали своё дело: по прибытии на виллу комплименты посыпались на нас, как крупа из продырявленного пакета. Вся многочисленная прислуга старалась сказать нам как можно больше лестных слов по-русски. Впоследствии оказалось, что Иван Иванович подбирал обслуживающий персонал только со знанием русского языка. Да и общался он с прислугой лишь на свято оберегаемом им языке своей Родины... Позже, воскрешая в памяти эти чудесные дни, проведённые вдали от России и словно бы в России, я с благодарностью вспоминала и радушие хозяина, и тот уголок земли, который он превратил в родной для нас край, и долгие разговоры его с нами в основном на одну и ту же тему, оставшуюся для него и близкой, и святой одновременно.
      Как-то, беседуя со мной, – под влиянием сильных ностальгических чувств, – он открыл во всей полноте своей предельно ранимую душу. О загранице он, действительно, писал мало: на творческой кухне из зарубежного удалось сварить лишь кое-что из публицистики, десяток рассказов да один роман. Где черпал материал о России? Выписывал российские газеты и журналы. Перечитывал русскую классику и современные издания. Смотрел русские телепередачи и слушал русское радио. Наконец, общался с русским туристами и эмигрантами… А ведь заграница дала ему всё: мировую славу, деньги, положение в обществе – однако душа настойчиво требовала другого. А именно: признательного слова Родине. Она, душа (а не физическая сущность его), помнила, как однажды впорхнула в его тело. Помнила, как ласковые руки акушерки осторожно похлопали только что появившегося на свет малыша по розовой сморщенной попке, чтобы он закричал, призывая весь мир в свидетели своего чудесного появления. Помнил мать-медсестру, которая носилась за ним по квартире, а он бегал от неё, истошно крича и не давая сделать прививку. Помнил, как у него что-то болело и папа нёс его на руках в поликлинику, а рядом, с трудом подлаживалась под широкие папины шаги, полубежала мама. Помнил, как стоял среди июньского золотого луга и поджидал подходившего отца. В руках у папы был свёрток. Когда отец приоткрыл его, там закопошилось маленькое красное существо. «Твоя сестрёнка», – сказал папа. «Фу, какая некрасивая, – ответил он. «Подожди, вырастет – красавицей станет», – улыбнулась мама. И выросла, и красавицей стала, а как вышла замуж за военного, умчалась за границу по месту службы мужа… А вот матери с отцом уже нет. Похоронены здесь, в Шотландии.
      С понятием Родины у него ещё были связаны и воспоминания о той, о которой он мучительно думал длинными бессонными ночами. У неё было имя великой русской реки – Лена. И Лена растила его ребёнка. И ребёнок, теперь уже солидный профессор, не единожды приезжал к нему. 
      Он мечтал побывать на Родине, несколько раз порывался в посольство за визой, но кому он там, в России, нужен; по крайней мере не ей. Ведь когда-то она предпочла ему другого. Он сознавал, что она давно осталась одна, но так и не смог переломить себя. У него был ещё и старший сын. В Озёрске. Машенька, первая его девушка, стала круглой сиротой будучи на втором курсе медучилища. Родители её по нелепой случайности погибли в огне пожара. Замкнула ночью проводка. Вот эта её обездоленность, это неизбывное горе её, а к таким вещам он никогда не был равнодушен, и помогли им найти друг друга.
      Роды были тяжёлыми и продолжительными. Машеньку спасти не удалось. А вот ребёнок оказался на редкость крепеньким. «А где сейчас мальчик?..» – спросила я. – «Слава богу, жив и здоров», – смахнув ладонью выступившие слёзы, ответил Иван Иванович. – Тоже гостил у меня. Но почему-то без жены».
      Но Машенька – это прошлое. Пусть и горькое, но прошлое. А Леночка – настоящее. И это настоящее должно скрасить остаток его одинокой жизни.
      Вместе с мыслями о родных людях в голову настойчиво вклинивалась ещё одна: каким писателем станут его величать после ухода из этого мира: русским, французским или шотландским? Очевидно, русским.  Ведь русскую душу его ни отдать, ни продать, ни перекрасить невозможно.
      Часто ночами он включал компьютер и долго, лихорадочно стучал по клавишам. Маленький чёрный курсор, как трудяга-буксирчик, тянул за собой бессчётное количество слов, пронизанных светом тепла и любви к русскому народу, да и вообще ко всему русскому. В такие минуты ярче и увереннее ложились на белое полотно экрана краски родных полей, лесов, перелесков, озёр. Последние он любил без памяти. Ему часто вспоминались озёра родного города. Города со звучным именем – Озёрск. Они, озёра, когда-то манили его, мальчишку, своей таинственностью и загадочностью; плеском волн в ненастную погоду; слюдяной гладью в штиль; оранжевой дорогой, устремлённой к закату, по которой хотелось бежать в неведомые дали.
     После смерти жены он не мог больше оставаться во Франции и стал подыскивать местечко для постоянного места жительства. Выбор пал на тот же Старый Свет. Только его теперь неудержимо тянуло к Британским островам. Но в английский туманный Альбион ему не хотелось. Ещё в детстве до одури начитался исторических романов Вальтера Скотта и к чопорным англичанам сейчас испытывал лёгкую неприязнь. Куда доброжелательнее и романтичнее казались ему шотландцы со своими древними замками, вересковыми пустошами и старинными легендами.
     Он устремился к берегам шотландского Лох-Несса, озера, расположенного в области Хайленд. Построил приличный дом в Форт Августусе и виллу в его окрестностях. 
     Лох-Несское озеро поначалу не произвело на него особого впечатления. Наверное потому, что было довольно узкое и какое-то тёмное. Прекрасно виднелся противоположный берег с крутыми гористыми склонами. Да и на этом берегу было полно то ли гор, то ли холмов. 
      Он знал, что Лох-Несс составляет часть Каледонского канала. А Каледонский канал – это связанные в единую водную артерию заливы, реки и озёра. Идея такого грандиозного объединения даже ему, неспециалисту, виделась очень простой: дать дорогу судам от северного к западному побережью Шотландии. Таким образом, корабли благополучно миновали опасные воды Атлантики.
      Позднее он выяснил, что на западном берегу озера находятся развалины старинного замка Аркарт, где, по утверждению очевидцев, наиболее часто можно было видеть загадочную Несси. На том же берегу располагался и музей зверюшки. Но, очарованный здешними видами, писатель не спешил к замку. Не очень тянуло его и под музейные своды.
     Наоборот, первое время он подолгу пристально сканировал взглядом местные тёмные воды, надеясь увидеть то, чего давно не видели другие, и даже держал наготове фотоаппарат.  Но, увы!..  Ничего даже отдалённо похожего на монстра поблизости не было. Вот тогда-то он и решил наконец-таки посетить и Аркарт, и музей.
     Около музея он очутился июньским утром. Невдалеке увидел статую Несси и макет самого замка, выполненные из цветов. И Несси, и замок источали тонкий божественный аромат, от которого слегка кружилась голова.
     В самом музее его принялись пичкать всевозможными свидетельствами реального существования зверя: вырезками из газет, фотографиями свидетелей. Затем ему показали различные технические средства, при помощи которых якобы пытались поймать Несси. Он понимал работников музея, так как знал: доход от туристического бизнеса, связанного с культом Несси, приносит стране ежегодно около пяти миллионов фунтов стерлингов...
     «Несси не выдумка, – сказал ему один из служителей. – На земле ещё много белых пятен, где могут обитать не изученные наукой животные. И наше озеро – не исключение. Его средняя глубина сродни морской. В длину оно простирается на тридцать шесть километров. Так что огромному зверю есть где разгуляться».
      – А с какого века существуют сведения о Несси? – заинтересовавшись, спросил он.
      – С пятнадцатого, – с гордостью ответил служитель, а потом предложил: – Хотите посмотреть фильм?
      – Какой?
      – О ней.
      В картине о Несси дотошные журналисты беседовали с очевидцами. Очевидцы же демонстрировали отпечатки зверя на песке, рассказывали о потрясающих фактах своей биографии в тот момент, когда произошла у них встреча с монстром. 
      После посещения музея Иоганн Пошен в сувенирном магазинчике купил множество вещичек. Особенно привлекли его статуэтки монстрика. Садясь на заднее сиденье роскошного авто, он уже нисколько не сомневался: Несси не выдумка.