Там, где рыдает Несси. Глава 26

      Через неделю меня выписали из больницы. 
      Я уже совершенно спокойно без посторонней помощи выходила на улицу. Долго гуляла в парке, расположенном неподалёку от Натальиного дома, наслаждаясь последними октябрьскими деньками. Погода всё ещё радовала доброжелательным нравом. Сквозь зеркальный голубоватый эфир настойчиво пробивалась от солнышка ко всему живому на земле зыбкая, неровно замешанная на прохладном воздухе теплынь. Зарождающийся предзимний холодок и остаточное тепло устоявшейся осени усиленно боролись между собою за власть: сначала прохлада пронизывала тело неприятной зябкостью, а потом она уступала место нежным солнечным прикосновениям. В такие минуты неописуемая истома начинала овладевать мною. Тут же хотелось присесть на одну из прогревшихся скамеек, трепетно прислониться к спинке и, ни о чём не думая, просто закрыть глаза.
      Однако я, ублажая всяческими уговорами свою взбунтовавшуюся силу воли, не позволяла себе лениться. Знала: важно расхаживаться. Причём, каждый день. Настойчиво. Чтобы привести в прежнее состояние ослабленные за время бездействия мышцы.
      Вот и сегодня с двух пополудни до семи благоговейно бродила по кленовой аллее, поддевая ногами шуршащие ворохи оранжево-красной листвы и вдыхая слабыми лёгкими хрустальную свежесть разгулявшейся осени. Даже про ужин забыла. Но расторопная подружка отыскала-таки меня в моём душеприятном уединении и со словами «от тела одна срамота осталась» вручила мне кастрюльку с пюре и котлетами. Пришлось взяться за вилку, хотя аппетита не было.      
      После ухода Натальи я прочно обосновалась на скамейке, так как почувствовала лёгкую усталость. Очевидно, организм начал забирать часть энергии на переваривание пищи. Вставать не хотелось. Сколько просидела так в безмыслии и безволии, не знаю. Когда же небо стало затягиваться тёмно-лиловой фланелью, решила от ничегонеделания заглянуть в универмаг.
      Катя заканчивала смену и убирала с прилавка нераспроданный товар. Юная продавщица ещё издали приветливо помахала мне рукой.
      Мы с нею быстро навели порядок на её рабочем месте, и, уже выходя из здания, девушка неожиданно сказала:
      – Пойдёмте к нам. Мама будет рада. Она у меня, знаете, какая гостеприимная.
      – Спасибо, – поблагодарила я. – Но уже темно, как-то неудобно беспокоить твою маму.
      – Что вы, – удивилась Катя, – ничуть не поздно. Мы ложимся спать поздно.
      – Тогда идём.
      Когда мы вышли на улицу, Катюша заулыбалась, а потом жалобно произнесла: – Вы только не смейтесь… Я и сама в телекинез не верю…
      – Что-то произошло? – я остановилась и внимательно посмотрела на неё.
      – В общем… вчера случилась глупая неприятность. И всё из-за моей рассеянности. Показала Анжеле новые фотки, бросила их в сумочку, и тут меня позвал покупатель. Я, бестолковая, отошла в сторону а сумочку-то и оставила на прилавке. Вечером хотела открыть дверь квартиры – а ключей-то и нет.
      – Может, ты их забыла дома? Положила в укромное место. Со мной постоянно происходит подобное. Только я вот что придумала.
      – Что? – заинтересованно спросила Катерина.
      – Предусмотрительно кидаю ключи в чашку, которая стоит на тумбочке в прихожей. Нужно выработать привычку класть вещи на одно и то же место, тогда они не потеряются. Вот и для своих ключей выдели отдельный кармашек в сумочке.
      – У меня и так постоянное место для ключей. Когда я вынимала фотографии, они звякнули… Хорошо, мама к моему приходу была дома.
      – Да, это хорошо…
      – Но не это главное, – почему-то озираясь кругом, зашептала Катя.
      – А что? – перешла на шёпот и я.
       – А то, что я их сегодня и нашла. – Вздрогнув, она поглубже натянула на голову капюшон коротенькой курточки.
      – Где?
      – На полу под прилавком. Перед вашим приходом. Хотя баба Валя утверждает: когда в пять вечера обтирала полы, там их не было. 
      – Дела… – произнесла я, не зная что сказать.
      Мы обе замолчали.
      Очевидно, госпожа погода, решившая днём показать благорасположение к существам низшего порядка, сейчас демонстрировала свой дурной нрав. Такая демонстрация не сопутствовала общению. Небеса оплакивали предстоящее в скором времени погребение старой девы осени: высь задёрнуло чёрными тучами, из которых сыпался колючий дождик со снегом. Озлившийся ветер, набегая порывами, превращал в лохмотья и без того растрёпанные одежды деревьев и кустарников. С брызгами влаги нам в лицо летели и листья.
      В моей душе кто-то начал раскидывать семена беспокойства, которые, прорастая, стали образовывать цепкую поросль тревоги.
      Я поёжилась. Заметив это, Катя спросила:
      – Холодно?
      – Да нет. Жутковато…
      – Угу. Неуютно… – подтвердила девочка.
      «Что-то случилось с дочерью? – закололо внутри. – Но ведь Юлечка звонила несколько часов назад. А может с Натальей что? Хотя от неё тоже недавно был звонок. Спрашивала, почему задерживаюсь».
      Несмотря на непогоду, народу на остановке было много. После рабочего дня все спешили домой. Два автобуса нам пришлось пропустить. Наконец третья попытка увенчалась успехом. Через полчаса мы уже подходили к дому, где снимали квартиру Катя с матерью.
      Ветер утих, но в промозглом воздухе всё ещё висела густая моросящая сырость. Она неприятно холодила лицо и забивала лёгкие. Глубоко дышать не хотелось.
      Света в подъезде не было. Впрочем, его не было и на площадках первого, второго и третьего этажей. На третьем этаже находилась Катина квартира. 
      – Наверное, мальчишки опять расколотили лампочки, – сказала Катерина, ощупью пробираясь по бетонным ступенькам вверх. Я осторожно следовала за ней.
      В пыльной тишине стоял какой-то, не совсем понятный, удушающий запах. Я закрыла нос платком.
      – Не соображу, чем это воняет? – недоумённо произнесла девушка, два раза поворачивая ключ в замочной скважине. Она дёрнула ручку на себя. 
      Дверь открылась – и мы, невольно закашляв, отшатнулись. В квартире было темно, и молодая хозяйка (я это явственно ощутила) протянула руку к выключателю.
      – Стой! – Я схватила её за локоть. – И вообще ничего здесь не трогай! Не тро-гай!   
      – П-почему?
      – Взорвёмся! Это газ!
      – Там мама! – забилась в истерике девушка.
      – Выйди на улицу и звони по мобильному, – удерживая её за плечи, зашипела я, назвав ей номера скорой, милиции и газовой службы.
      Когда она, спотыкаясь в темноте, кинулась вниз по лестнице, я, задержав дыхание, метнулась на кухню. Нащупав газовую плиту, повернула скользкий, вероятно, залитый убежавшей пищей рычажок выключателя. Затем распахнула окно.
      Натянув круглый ворот свитера на нос, подкашливая и задыхаясь, обшарила прихожую и гостиную. Катиной мамы нигде не было. Я нырнула в спальню. Глаза уже начали привыкать к темноте. На кровати под одеялом разглядела женщину. Казалось, она мирно спала.
      Схватив обмякшее тело, поволокла его к раскрытой двери.
      На площадке толпились зрители. Судя по разговорам, в основном пожилые. «И когда только успели разузнать?» – мелькнула мысль.
      «Твари безмозглые, – гудел мужской голос, – решили всех удушить. Ишь что удумали: включили газ – и дрыхнут». «А я-то думала, чем это несёт», – почти в унисон взвизгнула какая-то женщина. «Если думали, почему не позвонили куда надо?» – учинил допрос гражданке строгий бас, очевидно, принадлежащий интеллигенту. «Вот сам бы и звонил. А мне-то что за дело?» – огрызнулась психопатка. «Ты чегой-то губами чмокаешь, точно дитё?» – проявила к кому-то интерес некая особа. «Сигарету надкусываю, курить хочу», – деловито ответили в темноте. «Не сметь, с…а! – заорал благим матом интеллигент. – Достаточно искры, чтобы мы полетели в тартарары». Раздался звук пощёчины. Кто-то взвыл: «Ну, стерва, драться! Придёшь домой, я тебе покажу!»
      Когда я вытащила на площадку (теперь уже обдуваемую сквозняком: кто-то догадался открыть фрамугу) ношу, споры утихли. 
      – Помогите вынести женщину на улицу, – обратилась я в темноту. Ответом было гробовое молчание.
      – Зря вы так, – очень тихо, очень вежливо и очень знакомо раздалось в темноте. – С каждым может произойти подобное. Давайте помогу. Вы берите за ноги, а я за плечи.
      – А я возьму за серёдку, – вызвался помочь интеллигент.
      – Спасибо, – ответил знакомый голос. – Впрочем, дозвольте, я сам. – Сильные руки легко подхватили щупленькую ношу.
      У меня сладко заныло в груди – и я рванулась вслед за Олегом.
      Уложив женщину на кем-то расстеленный войлок, Олег начал делать ей искусственное дыхание. Я кинулась массажировать сердце, хотя, возможно, в этом и не было никакой необходимости. Один вдох, четыре надавливания на грудину. Опять один вдох и опять четыре надавливания…
      Около нас собралась порядочная толпа. Катя, рыдая, с криком рвалась к матери, но её настойчиво удерживали.
      Подъехала скорая. Врач пощупал пульс и велел немедленно нести пострадавшую в реанимобиль, чтобы там оказать ей квалифицированную помощь. Следом уже тормозила и газовая служба. 
      Милиция же подкатила тогда, когда скорая уже мчала дочь и маму в больницу. Оперативник приказал помощникам найти понятых, чтобы осмотреть помещение, всё сфотографировать и опросить свидетелей.
      Скоро работники газовой службы дали добро на включение электричества. Кто-то шустро ввинтил лампочки на улице, в подъезде и на площадках.
      Уставшая, я мечтала лишь об одном: побыстрее оказаться дома.
      Толпа понемногу стала редеть. «Да не могла она оставить газ, коли спать ложилась. Это всё ейный любовник сделал», – услышала я интересную для себя информацию. Стараясь не вспугнуть беседующих, подошла поближе и как можно спокойнее произнесла:
      – Ну что вы! Всё именно так и было. На плиту убежало молоко или варенье.
      – А вы откуда знаете? – недоверчиво покосилась на меня одна из сударок, помоложе и потоньше.
      – Это я вынесла женщину…
      – Вы не знаете Антонину. Она никогда не позволила бы себе оставить без присмотра зажжённый газ? – уважительным тоном произнесла та, которая была постарше и пополнее. – Такая чистюля. Всё у неё в доме сверкало. Да чтобы газовая плита да заляпана чем-то? Божечки упаси.
      – Нас на площадке-то всего три старухи и живёт, – предвосхитив следующий мой вопрос, сказала помоложе, – Антонина, значит, была четвёртая. Но она не старуха. Сорок три года всего. Дюже хорошо для своих лет выглядела… Худенькая как девочка и на личико как девочка… Ходили по очереди со своими пирогами друг к дружке. И Тонюшка к нам ходила, а мы к ней. Пресвятая Дева, помоги ей выкарабкаться.
      Обе женщины тыльной стороной ладошек смахнули выступившие слёзы. Я хотела было попрощаться, так как из уст бабуль полился поток уже не интересной для меня информации. Но желание узнать как можно больше об Антонине заставило меня застопорить этот невольный порыв.
      – Детей-то сейчас не удивишь плюшками да ватрушками, – произнесла старшая. – У них нынче на уме одни чис… бир…. Тьфу ты! Прости господи, и не выговоришь! Такие толстенные куски булки с разной гадостью…
      – Чисбирыры… – подсказала младшая.
      – Во-во: чисбирыры. Да ещё чипсу всякую как кролики гложут. От всего этого разные хворости-то и пристают, – продолжила старшая
      – А когда они сняли эту квартиру? – вмешалась я в разговор словоохотливых женщин.
      – Ой! – моментально переключилась на новую тему старшая. – Когда же им Васильевна мужнину жилплощадь-то сдала?.. Вспомнила. В середине июля. Точно, пятнадцатого июля. Как раз Ваньке, внуку моему, день рождения у меня праздновали… 
      – А рази к тебе Васильевна приезжала тогда в гости? Что-то я такого не припомню, – покачала головой помладше.
      – Да где ж тебе знать-то, коли ты сама в ту неделю гостила у сестры в деревне, – урезонила её собеседница.
      – А ить точно…
      – Так вот, Васильевна-то, я говорю, была у меня в гостях, – убедительно произнесла старшая. – Именно второго августа. Я ещё тогда тортик с пенсии купила. Чай мы пили на кухне, когда детки-то праздновали… Вот Васильевна возьми да и поделись новостью. Квартиру, мол, мужа-покойника сдала каким-то приезжим из дальних мест.
      – С Дальнего Востока… – подкорректировала вторая бабушка.
      – Что с Дальнего? – не поняла первая.
      – С Дальнего Востока, говорю, прибыли.
      – С Дальнего? А я разве не сказала? Вот склероз липучий, – заохала старшая.
      – Антонина с кем-то приехала? – поинтересовалась я.
      – С Катей. Дочкой. Устроилась в парикмахерской завивки делать да волосы красить. Ну а Катя – продавщицей в универмаге.
      – А вы случайно не видели, к ним кто-нибудь приходил сегодня вечером?
      – Приходил. Точно приходил… В шестом часу… Антонина уже дома была, – оживилась старшая. – Я как раз собиралась в магазин. Но перед тем, как открыть дверь, всегда смотрю в глазок. Мало ли чего… Вот и сегодня посмотрела…
      – И?!.– стараясь не выдать чрезмерного волнения и сдерживая внутреннюю лихорадку, спросила я.
      – Вижу, значит, стоит громадный мужичина и названивает. Рука у него заголилась, а на ней – большущие часы. Знаете, в советское время такие выпускали. И когда, мол, подумалось мне, наша тихоня-то успела любовника завести?..
      – Так он к ней и раньше приходил, али не видела? – перебила её младшая.
      – Не видела, я под дверью постоянно не торчу, как некоторые…
      – А потом? – я постаралась придать голосу подобие безучастности, чтобы не вспугнуть бабушек назойливыми вопросами.
      – Мужик-то, значит, вошёл в квартиру… – продолжила женщина, – я выползла из засады и пошла по магазинам… И всё… Господи, – неожиданно встрепенулась старушка, – так это он её и удушил?
      – Выходит, так, – вступила в разговор другая бабуля. – Только вы не подумайте, – обратилась она ко мне, – что мы плохо подумали об Антонине. Мы её уважали. Это с нижних этажей набежала свора, чтобы поругаться. Скучно им дома-то сидеть…
      Я поблагодарила бабушек и направилась восвояси.
      Измороси, леденящей тело и душу, уже не было. Тёмно-лиловый воздух источал запах полупрелой листвы и свежести. Однако временами сквозь эти ненавязчивые ароматы просачивались крупинки газа. 
      Мобильный высветил пятнадцать минут одиннадцатого. По моим меркам, время ещё было детское, но почему-то хотелось спать. Я направилась к автобусной остановке.
      С кустов, свисающих над головой, падали капли, заставляя меня невольно поводить плечами и морщиться. Ни о чём не хотелось думать. Единственное: было жалко пострадавшую и Катю. Сотрясающаяся в рыданиях фигурка девушки всё ещё маячила перед глазами.
      С трудом переставляя ноги, я завернула за угол дома.
      Вдруг чья-то рука осторожно коснулась моего плеча.
      Я вздрогнула и обернулась. Передо мною, ярко освещённый уличным фонарём, стоял Олег.
                26.