В одной полосе

Июль был знойным. Отправились в соседнее село, на свадьбу, моя тетя Рая и родственница деда - тётя Оля, незнамо зачем, взяв меня с собой. Вроде и вышли рано, часов в 6, только идти 9 километров. Ни попутки, ни автобуса. Ходил автобус 2 раза в неделю. Поднималось солнце, накалялся воздух, пылила дорога. Моя панамка осталась дома. На тетке Ольге была повязана белая косынка, а тетя Рая шла с непокрытой головой. Сначала я подпрыгивала рядом, потом стала отставать. Меня ждали, ворчали, ругались. Тётка Ольга махнула рукой.

- Яка капризна дитина, нехай догоняеть. Пусть бегить за нами.

- Надо идти помедленнее, - возразила Рая.

- Ни.

И они пошли быстрее. Я отстала, побежала, почти догнала, а тетка Оля, засмеявшись, прибавила шаг. Я снова побежала, но догнать уже не смогла, кончились силы. Две женские фигуры удалялись от меня и исчезали. Я легла в горячую пыль и закричала. Небо было прозрачно голубым, без единого облака, и где -то высоко, на грани видимости, летела птица. Я кричала свое:"ааааааа" и словно улетала к этой птице, туда, в высокую голубовато-мутную прохладу, с мелкими, словно бы взвешенными водяными каплями. А потом меня обожгло. Тетка Ольга ударила меня хворостиной.

- Яка девка погана, а ну дрянь, вставай, городское отродье.

- Тётя Оля, - кричала Рая, - не бейте, она ж уже хрипит.

Но что могла сделать худенькая и болезненная Рая, против крепкой, разозлившейся бабы, рвущейся к веселью. Я закрыла глаза, исчезли небо, птица и влажный прохладный воздух. Остался только прут, лупивший меня по ногам.

Вдргу заскрипела телега. Я открыла глаза и повернула голову. Лошадь перебирала копытами и мотала хвостом возле меня. Подошедший старик поднял меня на руки.

- От бабы дурны. Устала дитина, вон, горячая уся. Вы куды?

- Да мы до села

- И я туды, подвезу дитину.

Старик посадил меня на телегу, среди пары мешков. Откуда-то выудил кринку, зеленую эмалированную кружку, с отбитым краем и развернул из белого, старого, штопаного платка, ломоть хлеба. Я пила молоко и жевала хлеб, а он аккуратно вытряхнул из платка крошки и протянул лошадке. Сложив платок пополам, он повязал мне его на голову и запрыгнул на телегу.

Лошадка тащила с натугой.

- Дядя, твоя лошадка устала, ей тяжело.

- Тяжело, дочка, - сказал дед, - старые мы с ней, изработалися. Будем робить, пока силы исть И помрём в одной полосе с моей Дымкой, така наша судьбина.

Он спрыгнул с телеги, и пошел рядом. Подвез к дому.

- Приихалы.

- Спасибо, дядя, - сказала я, обхватила его колени и подняла голову.

Глаза у него были словно старый выгоревший ситец, светлые на темном, морщинистом лице. И жесткие, как корни, руки.

Я сняла платочек, расправила его и протянула.

- На, спасибо.

- Не горюй, дитина. Хфёдору, председателю, привет от деда Ивана и бабы Тони передай, кажи от тех, чей дом под дранкой, - ответил он мне и добавил, - а платочек тот - память.

Дед Иван запрыгнул на телегу и Дымка пошла потихоньку.

Моя родня несколько дней гуляла на свадьбе...

Года через три, зимой, пришло очередное письмо от прабабушки Маши, писала она раз в месяц.

Бабушка читала вслух и вздыхала.

"Дела мои идут помаленьку, Забила свинью, наделала домашней колбасы и тушенки. Послала Вам посылку. Переложила сушеными яблоками. У Вовки, председателева сына, родилась дочка. Приезжала в амбулаторию Тоня, сказала, что помер муж ее Иван, со своей Дымкой. Так и робили до последнего, легли вдвоем в полосе и уже не встали. Напоследок просил он передать привет той дитине, что жалела его лошадку. Леське твоей, значит. 94 ему было. Тоня то на 5 лет моложе, еще поживет..."