Зов в никуда 2

I. Хроники “другого места”.

“Злачное место”, - указал мне Димас на падающую над городом звезду. Я замялся и не успел загадать желание. Вот так, всегда, - Я либо не загадываю желаний в местах, где надо заказать..., либо после моего тихого “полушепота”, - сбывается, потом, совсем наоборот…
- Ты это, - прохрипел, откашлявшись Димас, - Начнёшь работать на новом месте… В большой семье не щелкай клювом…, - И он расхохотался своим зловещим смехом. Димас считал себя тем, кто разбирается в человеческой природе, ибо был очень общительным и с его слов - имел жизненный опыт, хотя и говорил мне не раз, что он аутсайдер. Видимо, так, он думал, что сумеет втереться мне в доверие.
- Постараюсь, - попытался подыграть ему я…
- Здесь, конечно, не Америка… М-да… Зато, в отличии, от Америки есть много мест, где история просто дышит на тебя…
- Ну, в Америке есть свои прелести. Там природа очень красивая в национальных парках и не только в них (Я вспомнил про белоснежные вершины гор и бурный, лесной ручей, в котором по пояс в холодной воде стояли терпеливые рыбаки, по дороге в Йеллоустон) …
- Да, природа… - Он потупился и продолжил, - Смотри! Будь готов, что в Академии много говорят… - И Димас опять захохотал, вытирая слезы из глаз. –
- И не заводись со “всесильным” Злохерсоном. Он, и так, на тебя зуб держит…
Но мне было не до него и не до того, как много, говорят в “Академии” … Тем более, меня не интересовали “молочные” зубы профессора фармакологии Йоси Злохерсона. Я думал о “другом месте” … Оно мне снилось и казалось недостижимым, как древним троянцам - мир. Я мечтал, отвлекаясь на воровство моих фотографий электрофорезов, конспектов, протоколов (прости Господи, - на каком из континентов случились эти неприятности?) … Я мечтал, отвлекаясь на внесение вирусов в мой лэптоп из сайта, расхваленном Олежиком. В Конкордии мне стерли всю электронную почту за последние два года в лаборатории Каинмана (когда я дал “работнику” больницы “Сорока” на починку мой ноутбук), так, чтобы я ничего не мог доказать о ведущейся против меня компании, начавшейся еще в Америке или даже раньше... Я мечтал, отвлекаясь на саботаж непосредственно моих опытов: загрязнение клеточных культур, исчезновение мышей на кануне экспериментов, “случайное” смешивание (и так несколько раз подряд) пробирок коварной коллаборанткой в Сан Франциско. “Ой, я опять ошиблась” … Я по неволе хранил плазмиды у себя дома. Когда вышел из строя холодильник, испортились и они…  В итоге, Жаклин выбросила мои клетки из контейнера с жидким азотом, и мне не с чем доканчивать статью, и тем более работать над продолжением моего Сан-Франциского проекта…
Вокруг сновали занудные доносчики, неутомимые провокаторы и конченные психопаты. Мне что-то доверительно или со злостью говорили… Я не слушал…
“Надо помогать Жаклин, - Вырывать хорошее с кровью, - нашептывал вездесущий Олежек… - Да, и не рассказывай никому, что твои реагенты пропали. - продолжил он. - Не надо”.
 В небе замелькали серебряные блики, а по лаборатории ото всюду отозвалось глубинными голосами: “Отдай. Отдай. Ну отдай же”.
Да, Олежек был рупором Каинмана…
И Каинман, в свою очередь, пытаясь найти мои “великие тайны”, даже вызывал полицию, и крошечная, но деловая полицейская проверяла звонил ли я (и кому?) по телефону на “деньги Сержио Каинмана” из офиса, который он мне сам и дал, якобы для того, чтобы я дописывал свою статью… Внезапно, она как бы вспомнив, потянулась к ящику, находившемуся на полке и наполненному старыми статьями и какими-то ненужными вещами. С трудом,  изогнувшись, настырная полицейская, все-таки, достала ящик, но пошарив рукой в его содержимом отстранила его со вздохом в сторону… Каинман, все это время, маячил в дверном проеме, внимательно, следив за действиями полицейской. Сержио, мнимо, шел мне навстречу, дав мне комнатенку, после того как я, по его мнению, перенес “нервный срыв” … “Офис” представлял собой узкую, небольшую, плохо отштукатуренную кладовку, из которой наспех выгребли мусор. В нее втиснули весь в царапинах стол и кривой, ерзающий подо мной стул. В так называемом “офисе”, также, нашлась телефонная розетка и мне поставили, как “роскошь”, старенький, проводной, потресканный телефон. А потом выяснилось, что меня ловко подставили… Благо, я не сделал ни одного звонка по телефону из моего “офиса”. Но разве это было приделом “проделок” Каинмана?
Ужас и грязь, шантаж и цинизм, хамство и невежество, - как еще можно охарактеризовать мое окружение в лаборатории Каинмана?
А теперь, что ждет меня теперь? Все, что когда-то было, - повторится снова?  С новыми актерами и немного с другими декорациями… А на самом деле ребром стоит вопрос: “Могу ли я заниматься наукой и сломать себя, и стать таким, как Каинман, Злохерсон и Рошти? Не слишком ли поздно вопрошаю я? Может быть, господь сжалился и раскрыл мне глаза… Только почему? Почему он сделал это спустя так много лет?
- Ты что? – толкнув, окликнул меня Димас. - И часто с тобой такое случается?
- Да нет… Просто задумался … - ответил я, взяв паузу.

Мне кажется, что я троянец.
Приник к щиту на стене Трои…
Так годы я провел
(Упорство мне не в радость),
Заняв над степью круговую оборону.

Мне кажется, что я троянец.
Не слыша лязганья оружья,
Коня тащу я в город тупо.
И я пронзен копьем тщедушно.
(Не вынести мне муки больше смертной…)

Мне кажется, что я троянец.
Италия! – Спасение пол дела…
Скажи мне просто, что я тунеядец.
И жизнь начать с начала – мне опостылело.
(Глупцам, – Надежда, - мне не знать ли это?)

II. Дома.

Я вышел на балкон и посмотрел на “внеземной”, зимний вид с моей квартиры. Одинокий фонарь на улице освещал высохшее дерево с которого опали все листья. Со стороны могло показаться, что это древние кости динозавра на дне пересохшего русла реки.
Короткая зима в Конкордии не похожа на зиму в России… Здесь не только теплее, но и деревья по-разному реагируют на изменение погоды. Рядом с вечнозелеными кипарисами и масленичными деревьями стоят желтые и опавшие дубы и клены… Люди, также, кутаются в теплые куртки и пальто, поднимая воротники. То ли Зима, - то ли холодная Осень.  Разно фасонные шляпы, шляпки, береты, спортивные шапки, кепки, женские косынки призваны не только держать наши головы в тепле, но и украсить наш общий вид и даже подчеркнуть степень светскости или религиозности.
Могу ли я что-то добавить к положению религии в Конкордии… Ведь сказано и говорится так много… В Конкордии жива Вольтеровская эпоха. Правда, - нет таких гениальных философов, которые бы осудили засилье религией в государственных органах управления страной…
 И мое отношение к религии прочувствовали редакторы “полицейского шоу” … Все, кто мало-мальски “стучал” на меня в Америку, изображались как ортодоксальные религиозные прохожие…
Они было останавливались и смотрели на меня? и ловили каждую мою мысль о лаборатории Каинмана вообще и об Олежеке в частности.
Я мысленно посылал их к черту, а однажды не выдержал и сказал сидевшему на против меня актеру, который усиленно молился при каждой моей мысли об Олежеке: “Чего надо”? 
Вот уже пять лет, как я вернулся из США в Конкордию… Я не знаю, в какое время года в Конкордии, мне уютнее, - в сухое жаркое лето или, - в дождливую, промозглую зиму. Я не знаю, что тяжелее, - быть “постдоком” в американском “шоу”, или излучать мыслительную энергию (читать чужие мысли, - занятие неприличное, но занимательное. Не успеешь оглянуться, как втянешься…) в лабораториях Конкордии…  И я не знаю, что хуже, - быть помощником профессора Сержио Каинмана или его заклятым врагом…
Я жду, когда я найду настоящую работу, где тебя ценят за предложенные тобой проекты. Работу, на которою тебя берут не для того, чтобы узнать что-то “жаренное”, а потом выбросить, раструбив всему миру о твоей профессиональной непригодности. Я жду, когда Каинман и его противники в научном сообществе захотят опубликовать мой проект… Но все тщетно…
Иногда мне кажется, что вот-вот найдутся люди, которые скажут: “Баста! Сколько можно издеваться над несчастными матерью и ее сыном”. Но тщетно…
Я зашел обратно в комнату. Телевизор показывал футбольный матч. Играла сборная Германии. Не помню с кем. Да теперь я, кажется, понимаю, что значит тотальный футбол.
В супермаркете, у меня украли тележку, когда я, отвернувшись, расплачивался в кассе. Покупатели, стоявшие в очереди, и кассирша, хохотнули…
 В министерстве абсорбции (эмиграции) мне дали книжку с льготами после того, как льготы были просрочены. А когда я позвонил в это же министерство с просьбой предоставить мне работу (или хотя бы интервью на работу), как это полагается всем новым репатриантам, - в телефонной трубке раздался смех: “Ну какая тебе работа. Твоя работа уже окончена. И вообще, мы уже раз шесть или семь предлагали тебе пойти на интервью, но ты отказывался”. Прозвучал длинный гудок, - разговор разъединили…
Неожиданно “сломался” телевизор… Кабельное телевиденье перестало вещать. Взамен, в телевизоре появились опции на двенадцать каналов, на которых транслировали “праздничный”, военный парад в Северной Корее, художественный фильм про распятие Иисуса Христа, светские новости о том, как миллиардерша забеременела от нестареющего Жигало, который ее обокрал в придачу… Все эти передачи после того, как кончались, тут же начинались заново… Военный парад, вообще, казалось, длился целую вечность… Ну и венцом телевизионных программ, вишенкой на торте, стал Джеймс Бонд, неоднократно говорящий в экран: “Если ты хочешь кому-то отомстить, - прежде убедись, что вырыл себе могилу”.
Внезапно, распахнулось с шумом окно и сильный порыв ветра смахнул бумаги со стола и разлил кофе. Я закрыл окно, вытер стол и собрав все предметы с пола, подошел к книжной полке. На полке находились мои лабораторные протоколы из Америки… Верней, я их туда положил, когда вернулся в Конкордию, но теперь их там не было…
Они пропали.
А на работе неиствовала Dusty: «Ты понимаешь конкордийский язык? Или на каком с тобой разговаривать? Сны тебя не беспокоят?»
Сны начали меня “беспокоить” еще в Советском Союзе… Так, мне однажды приснилось, как кто-то, как и через многие годы в Америке и Конкордии, допрашивает меня и настойчиво спрашивает: “Кто бы, ты хотел, чтобы остался жить, - Мать или Отец?”
А за два дня до смерти отца мне приснился сон, что он умирает. Я проснулся и неведомый, внутренний голос мне прошептал: “Переплюнь через левое плечо, и отец останется жить.” Черта с два, - подумал я, - Не верю я в эти глупые приметы” …
И не переплюнул… Отец умер через два дня. Машина “неотложной, скорой помощи” ехала по срочному вызову необычайно долго… Когда врачи прибыли, отца уже нельзя было спасти… Теперь я плююсь через левое плечо по каждому поводу и без повода. Очень боюсь. Не столько за себя, - сколько за мать.
“Кстати, а твоя нога тебя не беспокоит?” – прервала мои раздумья Dusty.
Меня ударили по левой ноге в Денвере во время уличной пробежки, незадолго до отъезда в Сан Франциско… Три или четыре врача, к которым я обратился, откровенно издевались надо мной, показывая мне картинки со связками из анатомического атласа, или предлагая совершать больше физической активности на мышцах ноги. Они ухмылялись неизвестно чему… В просторном лобби поликлиники сидели одни уголовники в оранжевых одеяниях, в наручниках на руках и ножных цепях на ногах, а также сопровождающие их, скучающие полицейские, играющие ключами в руках…. Видимо других пациентов в эти дни не принимали… Наконец, один пожилой еврейский доктор надел на мою ногу карсоль. В нем я проходил полгода.  А до этого, стопа напоминала все краски моря и неба с картин Айвазовского и с огромным трудом влезала даже в расшнурованные кроссовки. Так мне мстили за отъезд…
В Сан Франциско я получил еще один удар по ноге, во время футбольной игры, от лаборанта из Денвера, с которым меня познакомил Ганс (тоже в прошлом из Денвера). Он промахнулся на несколько сантиметров, едва не задев в голеностопный сустав… И странно, мяч был далеко от меня… “Ничего, ничего - ухмыльнулся Олежек. - А в других странах люди от голода умирают” … Он, оказывается, стоял среди наблюдавших за игрой и раздавал на право и налево свои “ценные” комментарии… Похромав немного, я вернулся в лаб. Мои “доброжелатели” вероятно надеялись, что я передам проект кому-нибудь другому из-за вынужденного отсутствия на работе, если бы повредился голеностопный сустав. На этот раз, они немного просчитались…
Я закашлял и чуть не упал. Dusty то ли сжалилась, то ли из вежливости прокомментировала: “Тебе надо обратиться к врачу”.
- Я был уже у врача-пульмонолога. Он сказал, что я кашляю, потому что я толстый (хотя месяц назад я имел тот же вес, но не кашлял).
- И что он тебе посоветовал делать?
- Пить теплую воду…
Мой мобильный телефон затрясся и зазвенел. Звонил семейный врач.
- Готовы результаты анализов. У меня две новости для тебя. Одна плохая, - другая хорошая…
- Начните с плохой…
- У тебя коклюш.
- Странно, я в детстве им переболел…
- И тебе необходимо оставаться дома, хотя бы для того, чтобы не потерять сознание на работе, - как это случилось у меня в кабинете. Отдохни немного… Да, кстати, где ты подхватил коклюш?
- Не знаю. На работе лаборантка кашляла весь день…
Из своего кабинета вышел Вильям Рошти. Он восторженно восклицал: “Какой Шмулик мафиози! Получить такой, большой грант! Во дает”!
  Я попытался прервать его и завести разговор.
- Я говорил с Сержио Каинманом… Я готов быть вам полезным и обсудить, - какую часть моего проекта я могу передать вам…
- Рошти переменился в лице. - Я найду тебя в лаборатории, - сказал он, сухо, глядя сквозь меня… Проходящий мимо, Йоси Злохерсон, усмехнулся…
Видимо, мне надо “готовить парашют” (а на простом языке, – искать работу…). Разочарованный, я зашел свою комнату и увидел там необъятную лаборантку Татьяну (по кличке “энциклопедия чужой жизни”). Она рылась в лежащей на столе папке с моими протоколами и конспектами. Не найдя того, что искала, - Татьяна открыла мой персональный лэптоп.
- Тебе помочь? – Спросил я.
Татьяна кашлянула и без запинки спросила (как зазубренное стихотворение):
- Ты basket со льдом вернул на место?
- На сколько мне известно: да!
- А я уверена: нет!
Утром, придя на работу, я увидел, как Татьяна переставила basket на другой стол… Теперь я понял: почему…
В комнату вбежали две китаянки. Они закричали на перебой, коверкая мое имя: “Володиия, ты не вернул на место стеклышки для электрофореза”. И не слушая меня, продолжали трезвонить: “Это не хорошо Володиия, что ты не возвращаешь предметы туда, где они должны находиться. Это очень нехорошо. Немедленно верни наши стеклышки. Слышишь? Мы их весь день ищем”. -  Одна из китаянок, та, что по старше, остановилась возле меня и глядя мне прямо в глаза на чистом, русском языке, уверено, обратилась ко мне: “Уходи отсюда! Тебя никто здесь не любит. Почему ты не уходишь?” Татьяна хохотнула…
- Я только хотел сказать, что стеклышки давно на месте, в шкафу в вашей комнате… - Пытался возразить им я.
- Да что, вы говорите ему. Он же со всеми спорит… Кстати, он еще и наш гомогенайзер сломал! - Вставила Татьяна.
- Ладно! – внезапно успокоились китаянки и убежали, как газели, что-то горланя между собой, - так же, как и пришли…
- Я даже не трогал ваш гомогенайзер. – Попытался оправдаться я…
В двери показалась Dusty. Она весело перемигнулась с Татьяной, и что-то ей показала (кого-то изображая), а затем исчезла…
- Володя, а ты хочешь встретиться с тремя красавицами? – обратилась ко мне Татьяна, после того как за Dusty закрылась дверь. Она уставилась в свой компьютер и не поднимала лица. "Где-то я уже слышал о трех красавицах", - не мог вспомнить я, но вслух лишь сказал…
- О каких красавицах идет речь?
- О тех, которые приехали из твоей бывшей лаборатории… Олежек, Антошка и Женечка, - помнишь таких? Соскучился по теплым денькам Володя?  И выдержав паузу, она сказала: “Нам нужен второй протеиновый комплекс на наружной мембране митохондрии”. И Татьяна бесшумно выскользнула из комнаты.
Я не мог им передать эту часть своего проекта. Во-первых, Сержио был не согласен. Во-вторых, мне пришлось бы существенно урезать свою статью и опубликоваться в гораздо худшем журнале, чем я планировал… “Овчинка выделки не стоила”.

В моей комнате, краской и лаком блестя,
Школьный глобус гостит, как чужое дитя.
Он стоит, на косую насаженный ось,
И летит сквозь пространство и время и сквозь
Неоглядную даль, непроглядную тьму,
Почему я смотрю на него – не пойму.

Школьный глобус,– нехитрая, кажется, вещь.
Почему же он так одинок и зловещ?
Чтобы это понять, я широко раскрыл
Мои окна, как шесть серафических крыл.
Павел Антакольский

III. Перекати поле.

Уже с порога в кабинет, я понял, что Вильям Рошти пребывает в плохом настроении… Он курил, прикусывая сигарету, стирал и набирал заново текст в компьютере, ругаясь на английском и конкордийском языках. Не глядя на меня, Рошти, кивнул. Потом сделав оборот в кресле, придвинулся к столу.
- Мне нужно знать, хочешь ли ты остаться в моей лаборатории.
- Да, конечно, хочу… Разыгрывая недоумение, сказал я.
- Тогда, ответь мне, над чем ты работал в Сан Франциско…
- Над митохондрией…
- Володя, человека с твоим прошлым не возьмут на работу нигде… А я взял… Кроме того, мимо меня не пройдут, когда ты в следующий раз будешь искать работу. Меня попросят дать тебе рекомендацию… Надеюсь, теперь ты понимаешь, какое незавидное твое положение…
- Я изучал роль митохондрии в senescence…- Я попытался увести разговор в другую сторону, как в свое время меня учил Каинман, когда мы еще были в хороших отношениях.
- Я пишу обзорную статью. Я могу внести твое имя. Могу даже повысить зарплату… - Сменил гнев на милость Рошти.
- Это мне подходит. Я изучал роль митохондриального транспортера в senescence, вызванной глюкозой… Нюанс состоял в том, что вовремя senescence клетки перестают размножаться и производят инфламаторные белки… В свою очередь, клетки, в которых нет транспортера, действительно перестают размножаться, но синтез некоторых инфламаторных белков в них нарушен… Так, что скорей всего, этот транспортер в senescence не вовлечен…   
- Ладно – Вяло сказал Рошти и отвернулся обратно к компьютеру. Я вышел из комнаты, заработав место в обзорной статье и спокойствие на работе на некоторое время… Я взял, обратно, у Рошти флэшку с записанным на ней файлом. В этом файле имелись мои предложения для Рошти. Выйдя из корпуса, я бросил флэшкой в ближайшую машину. Толкнув ее и удостоверившись, что машина зазвенела, я отошел в сторону. Затем обернулся. Возле стоянки суетился охранник. Машина принадлежала одному из профессоров… Охранник обратил внимание на флэшку. Поднял ее с асфальта. Повертел флэшку так и этак в руках и сунул ее в карман брюк.
Рошти заглотил наживку и промахнулся.

Я вижу каменное небо
Над тусклой паутиной вод.
В тисках постылого Эреба
Душа томительно живет.
Я понимаю этот ужас
И постигаю эту связь:
И небо падает, не рушась,
И море плещет, не пенясь.
О, крылья бледные химеры,
На грубом золоте песка,
И паруса трилистник серый,
Распятый, как моя тоска!
Осип Мандельштам

IV. Акмол.

Хвойный лес кончился, и началась то ли степь, то ли странная пустыня с редкими зарослями. Из окна рейсового автобуса, движущегося по узкой, извилистой дороге, нельзя было понять, что же это на самом деле…
А тем временем, пригороды города Акмол замаячили, как древние, насыпные захоронения вождей, безвозвратно, исчезнувших племен… Изнуряющее солнце, буквально, не щадило каждого, кто не успевал от него укрыться в тени широколиственных, одиноко стоящих деревьев, либо под навесом какого-либо многоэтажного здания. Конкордийцы, здесь, были похожи на жителей Зелотании: “И те, и другие носили усы и были отмечены печатью загара”. И как сказал один известный в Канкордии русскоязычный литератор и художник, имея в виду жителей Акмолы: “У всех у них была одна цель в глазах” … Акмол был городом, который я “не любил по личным причинам”, цитируя его же, говорю я… Когда я эмигрировал из России в Конкордию, Акмол стал первым городом, встретившим меня в свои “горячие” объятия… Здесь, я познал голод и нищету. Здесь, я перенес две, не очень удачные (одна за другой), медицинские операции. И хирурги, крепко пожав мне руку, с особой тщательностью, обвиняли друг друга в профессиональных неудачах… Здесь, я столкнулся (увы, не в первый и не в последний раз) с человеческой глупостью и примитивностью… Переехав в поисках заработка из Акмолы в расположенное неподалеку, сельско-хозяйственное поселение, я обратился к одному местному жителю Ицику с просьбой сделать рамки для картин, которые я привез из России… Ицик осмотрел их внимательно, и взгляд его задержался на картине, на которой было изображено надгробие с крестом… Повертев картину и так, и сяк, он меня спросил: “Володя, а ты действительно еврей”? И вот уже по всей конкордийской степи завывало: “Володя не еврей” …
Но стряхнув с себя не слишком приятные воспоминания, на первой же остановке в Акмоле, я бойко соскочил со ступенек автобуса и подождал пока он проедет… На счет три, на светофоре зажегся зеленый свет и перебежав дорогу, я оказался внутри университетского кампуса, центральная библиотека которого, напоминала китайскую пагоду. Я обогнул библиотеку, и скорым шагом, в хорошем настроении, вышел к корпусу, где размещалась лаборатория профессора Анжелины Шушанц… Она и была моим “парашютом” …
Анжелина Шушанц занималась митохондрией и, в частности, одним из митохондриальных транспортеров. Над этим транспортером я работал в лаборатории Сержио Каинмана… В качестве академического хобби, она пробовала свой “талант” также в сборе информации о латиноамериканцах из учебных заведений, в которых я работал ранее…
Неоднократно похвалив меня в первые дни моей деятельности в ее лаборатории, профессор Шушанц постепенно “сползла” в конфронтацию со мной... И, как всегда, в прошлом, в нынешнем месте работы, в дикой, грязной, всецело управляемой сверху вакханалии участвовал весь лаб или большая его часть. “Ангелина Пустовойтова” – шипело из всех углов серпентария… “Подруга и жена, но не твоя”, - трещало отовсюду, как испорченное радио. В конечном счете, я оказался в просторном, новеньком кабинете Анжелины Шушанц с большими окнами из которых внутрь струился такой нетронутый и такой теплый солнечный свет. Анжелина Шушанц, озадачила меня дилеммой, - либо даю ей проект, - либо ухожу немедленно из ее лаборатории.
За несколько лет до этого разговора, во время моего последнего визита в Канкордию из Сан-Франциско, я встретился с Ильей Бессловесным, с которым я прежде учился на третью ученую степень. Но основная работа у Ильи тогда была, - вынюхивать, высматривать и доносить… Илья получил лабораторию в университете Акмолы несмотря на то, что на постдоктарате он не опубликовал ни одной статьи… Он предложил мне встретиться с Анжелиной Шушанц и “поговорить” о проекте, над котором я работаю у Сержио Каинмана и, в частности, о митохондриальном транспортере… Под вой пронзительной сирены скорой помощи и мелко накрапывающий дождик мы зашли в бар. В течении нашего довольно долгого разговора я не произнес ни единого слова о том, над чем я работаю, а Илья продемонстрировал “завидные” знания, как о моем проекте, так и о взаимоотношениях студентов в лаборатории Каинмана. Я никогда не представлял  себе, что он может быть таким разговорчивым… Илья даже знал, что мне не продлили стипендию… Хотя никому в Конкордии я не обмолвился словом, ни про стипендию, ни про свой проект… Все это было вежливо сказано мне в доверительной беседе за кружкой пива… Заядлый трезвенник Илья Бессловесный, который никогда и негде не брал в рот спиртного, пошел со мною в бар, ради того, чтобы убедить меня “продать” проект Анжелине Шушанц и взамен, по всей видимости, получить лаб в университете Акмолы… Сам он “скромно” надеялся получить ответвление от моего проекта за посреднические услуги…  Мне это предложение, а также “глубокие знания” о моей работе в Сан Франциско не понравились, и я тогда отказался поехать на встречу с Анжелиной Шушанц и вести переговоры за спиной Сержио Каинмана… Увы, цена моего проекта за несколько лет пребывания в Конкордии, понизилась, как и стало более безвыходным мое положение…
Но не стану утомлять читателя описанием моего краткого дальнейшего пребывания в лаборатории Анжелины Шушанц.
В общем, я и с ней распрощался… Сверидов оказался прав, - нет романтики там, где хороводит непроходимое, вязкое, гнилое болото.

Вы так вели по бездорожью,
Как в мрак падучая звезда.
Вы были горечью и ложью,
А утешеньем – никогда.
Анна Ахматова

V. Антошка и Катя.

«С чернокожими встречаются только неудачники», —неожиданно, и почему-то, выпалил Антошка и бросил пипетор на стол. Тот с шумом упал, и красная лента с серпом и молотом, обрамлявшая его, распласталась на столе. Антошка сначала прижал ее большим пальцем, а потом спохватившись, безуспешно, пытался отклеить ее от стола перочинным ножиком. Он знал, что моя бывшая подруга афроамериканка, но это его не остановило…
- “Ну вот. Теперь чернокожие. Раньше были евреи России, еврейские банки в Америке, не спонсировавшие “честных” граждан ссудами, а также холокост и культ личности, “которых не было” … - Что или кто на очереди?” - подумалось мне.
Сержио Каинман был опытным манипулятором. И если требовалось педалировать на слабое место, коим в моем случае была еврейская тема, он, не колеблясь это делал, хотя и сам был евреем… Каинман умело сталкивал между собой студентов, ограждая себя от всяких происков…
- Антошка ты где? окликнула его жена Катя. Она работала секретаршей у Каинмана. - У меня курица готова.
- Слышали? Хохлы выбрали нового президента…
- Если бы я был президентом России, я бы ввел танки в Киев, -прошипел Антошка.
- Антошка, ты опять пьян?
Антошка широко раскрыл, и без того, большие глаза, засветившиеся нездоровым блеском. Он уставился в пол, но ничего не ответил… С Антошкой нередко бывало, что он напивался до чертиков и не приходил на работу…
- Ух как мне надоел этот Каинман, - продолжала Катя, - Если бы я была его женой, я бы его обязательно прищучила…
- Катя! Все зависит от Каинмана… - Наконец, отозвался Антошка.
- Антошка, я не могу, - сказала Катя и заплакала.
- Пожалуй я пойду, - неуверенно промолвил я.
- Ты читаешь такие интересные статьи. – обратился Антошка ко мне.
- Что? Что такое?
- Только знай, что революцию в лаборатории надо делать из подтишка, - бросил мне вдогонку Антошка.
Революцию в лаборатории я делать не собирался. Это точно! Антошка умел, что называется, делать собеседника, частью своего рассказа…
А то, что я читаю “интересные статьи” стало известно Антошке от кафедрального компьютерщика, которому я сдал свой, не такой уж старый лэптоп для починки. Он и передал Антошке все файлы с моего компьютера, включая ссылки к статьям. И заодно он отказался, довольно в грубой форме, исправить мой ноутбук, посоветовав мне купить новый…
Через пару дней, Каинман встретив меня в коридоре, выдавил из себя, ухмыляясь:
- Володя, ты читаешь “интересные статьи”.
- Я уже знаю, - огрызнулся я, поняв, что получил черную пиратскую метку… - С праздником вас. Этот разговор состоялся на еврейский Новый Год, Рош Хашана…
- А ты уже сходил в синагогу помолиться?
- Нет, я играю в другой лиге…
- А в Спорт лото ты не играешь? - И он рассмеялся, показав свой волчий оскал. Насмеявшись вдоволь, Каинман развернулся на сто восемьдесят градусов, и его белоснежный затылок засверкал по коридору.
Это было не единственным происшествием между мной и Антошкой. Как-то раз, войдя вечером в лабораторию, я услышал голос Олежека: “Надо как можно быстрее достать Proposal Володи. Ты уже говорил с Раином”? Раин работал в отделе кадров кафедры фармакологии. В частности, он ведал грантами и scientific proposal… Однажды он мне намекнул: “Я могу стать и твоим другом. Принеси мне выпивку”. Антошка, по-видимому, принес…
Антошка был не только вором, доносчиком и провокатором, но и саботажником. Он дал мне вектор для ДНК, который не работал…  А в пылу обиды, он мог выбросить чужих мышей, проходя мимо них по лаборатории, или накапать какую-то гадость в клетки и так далее… На войне все средства хороши, и Антошка использовал вранье Денверской мафии, а также Злохерсона из Конкордии, чтобы настроить против меня как Каинмана, так и Жаклин и выбить из меня проект. Как-то раз, в пылу лабораторной ссоры Антошка показал мне шприц с непокрытой иглой… - “Знаешь Володя, что это”? Ганс в коридоре удовлетворенно крякнул… А дело замяли… Сам Антошка уже на следующий день улыбался мне, как ни в чем не бывало…
   Антошка снабдил меня неполным протоколом и получил взамен два. Кроме того, я предложил измерить митохондриальную массу в его клетках… Я провел для Антошки опыт, показавший, что моя теория работает. И я “запрягся” на еще несколько опытов для него, которые вошли в первую статью и стали основой для второй его статьи… Тем не менее, в свои статьи ни Антошка, ни Каинман меня не вписали… А мой e-mail Антошке с моими научными предложениями, почему-то, исчез не только из моего компьютера, но даже с университетского сервера… Как будто его и не было…
Когда Олежек “убедил” мою знакомую Шули записать мой с ней разговор на мобильный телефон, а потом победно молвил: “Пока Володя”, Антошка встал из-за стола и скорчив насмешливую физиономию, уставился на меня, покашливая со свистом…
Антошка весело перемигивался с Джоном, когда тот по указанию Жаклин отсоединял (раз пять или шесть) от розетки power supply, подключенный к моему электрофорезу в холодильной комнате.
Антошке было смешно.
«Ты сумасшедший параноик», —заметил ему, однажды, его друг, компьютерщик Саша. Именно, Саша помогал Кате писать странные сообщения, якобы, от имени моих друзей на мою электронную почту или на мой сайт в “Одноклассниках”. Катя, то есть, мои “друзья” со всего света советовали мне зайти на порносайт, или найти себе украинскую “дивчину”, или поехать на Украину, искать сережки древних людей... На первые два предложения я промолчал. На приглашение заняться археологическими раскопками я ответил:
“Значит, с сережками, проблем у тебя нет”. Антошка подарил Кате сережки на одном из ее дней рождения, и я напомнил Кате про них… После этого, все сообщения от моих “друзей” прекратились… Правда, начались телефонные звонки с долгим, непрерывным молчанием в трубке или “воинственным”, детским кличем: “Мы идем”.
“Володя, я тебе звонила”, - верещала Катя, поправляя прическу.
“Э… Меня, наверное, дома не было”. – Вставил я в “хлиплые” обломки нашего короткого разговора первую, попавшую на ум реплику… Я вышел из комнаты, где работал с клеточными культурами, чтобы не дать этому разговору длиться дальше.
  А в теплом и все решающем августе, незадолго, до моего возвращения из Сан Франциско в Конкордию, ко мне, дважды, в университетской кафетерии подходил компьютерщик Саша с предложением оставить мой проект Антошке. Он мне говорил о том, что неплохо бы взять мою маму из Конкордии в США, что и так, я потратил много денег на адвоката, чтобы получить американскую Грин-Карту, что в Конкордии тяжело найти работу… И так далее и тому подобное…
Я дважды отказался.

Не важно то, что вас нечаянно задели.
Не важно то, что вы совсем не из задир.
А важно то, что в мире есть ещё дуэли,
На коих держится непрочный этот мир.

Не важно то, что вы в итоге не убиты.
Не важно то, что ваша злость пропала зря.
А важно то, что в мире есть ещё обиды,
Прощать которые обидчику нельзя.

Не важно то, что вас мутит от глупой позы.
Не важно то, что вы стреляться не мастак.
А важно то, что в мире есть ещё вопросы,
Решать которые возможно только так.
Леонид Филатов

VI. Сержио Каинман.

“Ладно”, - сказал я сам себе. Попробую договориться с Каинманом. Раз Жаклин на лабораторном митинге объявила официально: “Принесите “big story” Сержио и вы останетесь еще на год в лаборатории”, - Я им поверю.
Я пошел к Каинману и принес ему три проекта (не считая своего главного проекта). Он повертел в руках новую схему вовлечения митохондрии в воспалительный процесс, улыбнулся и проронил: “Хорошо, иди работай над этими проектами, но не забывай свой основной проект”. При этом листок со схемой Каинман оставил себе…
А через несколько недель на вечеринке у Каинмана, Олежек мне сказал: “Идем послушаем, что говорит Сержио. Он так любит собак”. Мы подошли к Каинману. Олежек обратил наше внимание на резвящуюся на лужайке собачку: “Сержио, эта порода собак умная?” “Порода умная, а эта собака глупая” … - И Каинман, смеясь, посмотрел на меня. Он не мог не знать, что слово “Собака” в Конкордии применяют к отпетым отщепенцам…
Но Каинману показалось этого мало, и он подослал ко мне Женечку в лаборатории. Заядлый мотоциклист и пустозвон Женечка с неестественным блеском в глазах прошептал мне “по большому секрету”: “Сержио не любит, когда студенты, идут к нему на поклон, сразу после приглашения” … Я ничего не ответил и лишь уткнулся в пробирку…
И он добавил: “Жаль, что ты в воскресенье не пришел к Антошке в гости… Там такие девчонки были” …
Меня неожиданно встречали по дороге на работу и другие члены группы Каинмана. Все они настойчиво ублажали меня поделиться с Сержио. Он мол “суровый, но справедливый” … “Надо срочно пойти поговорить с ним” – говорила мне старая карга, подсевшая ко мне в баре… - “Ну, если ты не хочешь говорить с ним, - идем ко мне домой… Я тебя просто так не отпущу” … “Спасибо за приглашение”, - сухо сказал я, - встав и расплатившись, я вышел из-за барной стойки.
Я и сам понимал, что должен еще раз объясниться с Каинманом и поэтому попытался с ним встретиться. Но безуспешно. Каинман был всегда чем-то занят и не мог со мной разговаривать… То ли от него, то ли от его секретарши следовал отрицательный ответ на мою просьбу…  Потом, мне не платили в течении месяца зарплату. Потом, кончилась моя стипендия, которую продлили, почему-то, только на четыре месяца вместо одного года… И я, подловив Каинмана возле его офиса, спросил его: "Так мне уходить”?
“Подожди" - небрежно бросил он и закрыв передо мной дверь, скрылся в кабинете. Уже тогда моя судьба решалась просто, но неотвратимо: если удастся Каинману продать мои проекты, - я вынужден буду уйти из лаборатории… Если он не продаст проекты, - я, пожалуй, останусь еще на некоторое время… Весь “цымес” (“вкус” - идиш) состоял в том, чтобы довести студенческий проект до такого уровня, когда понятно его продолжение… А там уже можно делать с проектом и со студентом все, что хочешь…
И вдобавок, Сержио Каинман был трус… Member American Academy of Science, бывший советник по науке американского правительства, действующий профессор Калифорнийского университета в Сан-Франциско боялся опубликовать что-то, что может вызвать неоднозначную реакцию его коллег. Прежде, чем послать статью в научный журнал, он, что называется, “спускал” манускрипт ученым, чьим мнениям он доверял… И, если проект не получал “зеленый” свет, Каинман предпочитал “продать” его другим, уже, “высокопоставленным” деятелям науки… Проблема была не в проектах, а в тех людях, которым он доверял. В добавок, Каинман не желал “связываться” с важными “патронами” некоторых студентов, которые работали в его лаборатории… Он, также, панически страшился громогласных, детонирующих “разборок” в отделе кадров, защищавшем традиционно постдоков из стран третьего мира…
Как-то, вскоре, после вечеринки в доме Каинмана (Антошка называл его “логово”), ко мне подошла студентка Сержио, Доли и сообщила мне, что скорей всего, мой транспортер не вовлечен в регуляцию протеинового комплекса, управляющего воспалительным процессом. И значит вся теория ложная… И значит я принес Каинману туфту…  При этом она не показала мне подлинной фотографии электрофореза, сославшись, что она не лучшего качества…
Я ничего не нашелся, - как написать ей на электронную почту:
- Thanks a lot. However, I don`t share your thinking, and I didn`t ask you to perform this experiment. Hence, I don`t need your help anymore. Thank you for cooperation.
- I am a Cristian, I cannot lie. - Ответила Доли.
- I consider your words very insulting. I wish you only the best. - Подытожил я.
Когда проходил по коридору Сержио Каинман, я вышел на встречу ему. Я хотел посмотреть ему в глаза, но вместо этого, снова, увидел его знакомую, волчью улыбку с выставленными вперед крепкими, передними зубами. Мы не поздоровались. А Каинман направил объяснительное письмо в отдел кадров, в котором, между прочим, написал, что я не хочу делиться с ним… При этом, Каинман, конечно, не упомянул, как он мне сказал: “Don`t get attached to data” (переделав цитату из глупого фильма), урезая мой основной проект…. Каинман нуждался в дополнительных проектах… Количество постдоков у него насчитывало человек тридцать и на всех идей не хватало…. А я “кочевряжился”, наученный горьким опытом… Да, и не имел я проектов для всех студентов Каинмана… А отдавать будущее своего главного проекта, - являлось красной чертой, за которою заходить я не хотел… Это означало конец моей академической карьере…
Жаклин! “Конница здесь не пройдет”, - казалось мне, что Сержио Каинман цитировал Вальтера Скотта. “Разбирайся с Володей сама”, - кричал он ей…
И Жаклин разбиралась. Меня оставили в лаборатории работать без зарплаты и без бюджета на реагенты. Почти каждый день были какие-то “разборки” с другими постдоками или лаборантами. Случались откровенный саботаж и невыполнение взятых прежде на себя обязательств учеными с других лабораторий, студентами Каинмана, или даже биологическими компаниями…
A по прошествии некоторого времени, проект, о котором Доли сказала, что вся теория ложная, был опубликован в журнале Nature профессором Фрэнком Чоппом из Швейцарии. Профессор Чоп был научным редактором в этом и еще “пару-тройке”, “топовых”, научных журналов… В отличии от меня, Каинман умел “продавать” идеи, даже, если они были не его…
Еще через несколько месяцев, Сержио вызвал меня к себе в кабинет. Он сразу поставил вопрос ребром, не глядя на мои последние результаты: “Мне нужен твой проект. Взамен, получишь работу в биотехнологической компании в Америке” …
“А через полгода я останусь без работы, без статьи и с испорченным CV”? – спросил я. “Ну как знаешь”, - легко сказал он и встал из-за широкого стола, на котором вместе с лэптопом и фотографией жены и детей, умещалась не одна кипа бумаг и статей. Короткая аудиенция закончилась…, и я подписал себе неотвратимый, смертный приговор. Теперь бедовое, тщательно, сделанное досье Каинмана - Злохерсона будет преследовать меня по всему миру…. А в телевизионной “викторине” “Тоже самое” Каинман и Злохерсон выйдут “целёхонькими” из огня или “сухими из воды” … Каинман, вообще, “всю свою сознательную жизнь играл в солдатики, - только, когда он подрос солдатиками, стали живые люди”, - как сказал классик.

Сползает по крыше старик Козлодоев
Пронырливый, как коростель
Стремится в окошко залезть Козлодоев
К какой-нибудь бабе в постель

Вот раньше, бывало, гулял Козлодоев
Глаза его были пусты
И свистом всех женщин сзывал Козлодоев
Заняться любовью в кусты

Занятие это любил Козлодоев
И дюжину враз ублажал
Кумиром народным служил Козлодоев
И всякий его уважал

А ныне, а ныне попрятались суки
В окошки отдельных квартир
Ползёт Козлодоев, мокры его брюки
Он стар; он желает в сортир.
Группа Аквариум

VII. “Последний бой Арабеллы”.

В небе Конкордии очень мало звезд (не так как в Крыму!). И “отколовшаяся” от полумесяца яркая, белая звезда светила обособленно… Это был мерцающий огонек одинокого дирижабля. Дирижабль следил за центром города, беспечно, качаясь в порывах сильного ветра. В нашей жизни каждый за кем-то следит, как суровые судьи на соревнованиях… Жаль только, что в реальной жизни, мы играем не только за спортивные кубки, - но и за место под солнцем… Не в понарошку, а очень даже в серьез… И наши возлюбленные, друзья, сослуживцы – все они с нами, пока мы забиваем шайбу в чужие ворота. И если не мы забьем, то вместо нас другие забьют… и, очень, может быть, в наши ворота…
 - Володя, где ты? Сколько я должна искать тебя? - крикнула профессор Рахель Балдахинов-Шавит, ногой отшвырнув корзинку со льдом в которой находились мои пробирки… Часть пробирок выпала из корзинки. Хорошо, что они были плотно закрыты.
- Я работал в холодильной комнате, - отозвался я, поднимая пробирки.
- Ты вышел из лаборатории и не погасил свет.
- Я собираюсь уже вернуться туда…
- Ты не вытянул из розетки Power Supply… На повышенных тонах заговорила Болдахинов.
- Я иду с ним работать…
- Я посылала тебе сообщения по электронной почте из Индии. Почему ты мне не на одно мое сообщение не ответил?
- Я не получал от вас никаких сообщений.
- Так что я вру?
Я промолчал.
- Что с клетками? Почему они заражены? – продолжала Балдахинов
- Вам уже известно… Я и сам хотел бы знать: “Почему”?
- Что? Что это значит? – С нескрываемым раздражением, продолжала Балдахинов.
- Вы читали абстракт с моими предложениями? - поменял я тему, пытаясь снизить накал разговора.
- Да. Он мне не подходит. Это не моя область.
- Но ведь, это возможно, новая функция транспортера, который вы изучаете…
- Ну и что? Не подходит и все тут. – И она передернулась, втянув щеки…
- Ладно. Поработай еще один месяц. Но не над абстрактом. Бросила мне напоследок Балдахинов, громко стукнув дверью.
Не удивительно, что у нее нет статей больше десяти лет. И как ей только довелось не быть уволенной из университета? Да, еще, позволили в придачу сидеть на раздаче грантов для поездок на научные конференции. Говорят, покойный муж Рахель Балдахинов-Шавит был светилом в науке, с большими связями…
Не успела за ней закрыться дверь, как в коридор выбежала угрюмая, как дикий зверь, лаборантка Рути и накинулась на меня.
- Что с клетками, которые я тебе дала?
- С какими клетками? Одни заражены, - другие не пролиферируют, хотя стоят на разных полках инкубатора…
- Ты не умеешь работать с клетками…
— Это вряд ли, - Буркнул я.
- К тому же у тебя есть проблема коммуникаций с людьми, - Почти крикнула Рути мне напоследок, также, как и Балдахинов, разозлившись, хлопнув дверью.
Из кладовки просунулась взъерошенная, лохматая голова студента -“мастеранта” Арье.
- Я слышал ваш разговор. О каких клетках идет речь? Не об иммунных ли клетках, которые произошли от опухолевых клеток рака груди?
- Какой рак груди? Ты себя слышишь, что ты несешь?
- А правда, что у Ияля (единственный работник лаборатории на которого можно было положиться) стул с длинной спинкой?
Не переживай, что его уволили. - Выпалил Арье, как запрограммированный.
- Очень жаль! Ияль - хороший парень, - возразил я.
Арье смочил руки и, резко, и даже нервно, несколько раз встряхнул их над умывальником… Не вытирая рук, он обернулся ко мне…
- А что это, - твой office? - и он кивнул на холодильную комнату.
- Да нет. Так перебиваюсь…
- Ну-ну. Перебивайся…
 А как ты думаешь? – продолжал неугомонный Арье, - Сержио Заславский (босс Арье) возьмет меня обратно в свой “лаб” после года отсутствия? Я собираюсь поработать немного в биотехнологической компании… - И он нырнул обратно в кладовку, не слушая моего ответа.
Ох, уж эти мои дражайшие “почитатели”. Они явно не перелистывали страниц книги “Один День из Жизни Иван Денисовича”.
У них были другие учебники жизни…

Все то, что я писал в те времена,
сводилось неизбежно к многоточью.
Я падал, не расстегиваясь, на
постель свою. И ежели я ночью
отыскивал звезду на потолке,
она, согласно правилам сгоранья,
сбегала на подушку по щеке
быстрей, чем я загадывал желанье.
Иосиф Бродский

VIII. В каменных чертогах.

Я остановился у входа в ветхое, понурое, каменное, двухэтажное здание с полуобвалившемся балконом. Мой взгляд привлекла самая обыкновенная, одинокая ромашка, пробившаяся сквозь камни и украшавшая собою вход в “развалины Парфенона” … Здесь мне назначил встречу мой очередной психолог… Я пришел раньше назначенного времени, и ничего страшного не было в том, чтобы потратить пару минут и лицезреть это чудо, городскую ромашку… Ее белые лепестки тянулись ко мне, словно говорили: “Не волнуйся! Все будет хорошо”.
Но пора идти… Психолог просила не опаздывать на прием, так как у нее насыщенный график.... Я толкнул дверь и вошел внутрь дома. То, что я увидел, - являлось полной противоположностью наружной стороны здания. Блестящие, новенькие, кафельные пол и стены поглощали и отражали свет, падающий со множества ламп. Зеленые растения в коричневых, тщательно вымытых с внешней стороны вазонах, казалось, наполняли вестибюль кислородом и красотой… Несмотря всего лишь на два этажа, в доме был лифт, на котором я поднялся на второй этаж.
Психолог оказалась, в сущности, средних лет, с крашенными волосами, сильно припудренная, худосочная женщина, одетая в серый, “офисный” костюм, состоящий из пиджака и юбки. В дополнение к портрету, пиджак был надет поверх белой, свежевыглаженной блузки… Психолога звали Ирен Марнавский…
- Прошу вас Володя, - улыбаясь, указала Ирен на кресло.
- Добрый День Ирен, - отозвался я, сев поудобнее в глубокое кресло.
- О чем мы поговорим сегодня? - Спросила Ирен, подобрав юбку и сделав серьезным лицо.
- Да хоть о баклажанах. - Рассмеялся я.
- Баклажаны оставим до лучших времен… Как ваше здоровье? Есть улучшение с тех пор, как мы начали наши встречи?
- Спасибо, в восемнадцать лет я чувствовал себя лучше…
- Я не спрашиваю вас, что вы испытывали в восемнадцать лет. В конце концов, вам всегда было плохо или очень плохо… (Интересно, откуда она это знает). Хорошо сменим тему. Вы работаете где-нибудь? Вы, по-прежнему, думаете о вашем проекте?
- На первый вопрос ответ – “Нет”. На второй – “Да”.
- Володя, у вас одна извилина в голове, но такая, которая всем извилинам - извилина! Вы курица, которая несет золотые яйца…Почему бы вам не заняться Neuro science или поменять профессию? Надо соизмерить свои силы и таланты… Скажите “до-свидания” прошлому… Измените правила игры…
- Не согласен. Прошлое – это наша жизнь. Пускай прожитая, - но жизнь. Понимаете? Прошлое определяет, чем мы являемся теперь. И нет порой ничего труднее, чем в настоящем продолжить наше прошлое… Поставить все точки над и… Понять и принять ошибки, и закончить дело жизни…
- Нужно извлекать уроки из прошлого, но нельзя жить прошлым. – Отозвалась Ирен.
Наступила томительная, неловкая для нас обоих, хотя и кратковременная пауза...
- Послушайте, - взорвала тишину Ирен, - А вы не пробовали записать все, что произошло с вами? Так сказать, выпустить пар…
- Ну прям-таки все записать…
- Ну хотя бы часть… Что вас больше всего тревожит…
- Так книга же все равно пойдет в стол.
- Ну и что… Зато выскажетесь… И перестанете размышлять о своем прошлом…
- Я подумаю, - неуверенно сказал я, - потянув к себе свою сумку.
- Подумайте. А сейчас снова мой сеанс… Отложите в сторону сумку. Ее никто не украдет у меня в кабинете. Сядьте по удобнее...
- Вы опять на меня воздействуете гипнозом?
- Это не совсем гипноз… Но пусть мое воздействие зовётся гипнозом, если вам так нравится... Закройте глаза и расслабьтесь… Итак, мы начинаем.
*****
Ирен, раздвинула такие же белоснежные, как ее блузка, занавески и задумчиво наблюдала, как я выхожу из здания. Она взяла в руки мобильник.
- Алло.
- Да, это я. Ну, что там?
- Без особых продвижений…
- Да, подсунь ты, ему бабу.
- Его не интересуют женщины…
- Он, что педик?
- Я пыталась ему внушить, что он латентный гомосексуалист… Не вышло.
- А, что на самом деле его интересует?
- Его проект. И… немного месть тем, кто сломал ему жизнь…
- Что? -взревел голос в телефоне. - Да он сумасшедший…
- В какой-то степени, он одержим… Я говорила с ним, что пора бы плюнуть на все… и жить сегодняшним днем…Он отвечает, что война заканчивается тогда, когда одна из сторон капитулирует. Он пока не намерен сдаваться…
- Он знает про нас?
- Догадывается…
- Тогда с ним придется покончить… Если все сплывет… Нас ждет тюрьма и очень долгий срок… С конфискацией имущества. Придется отказаться от дорогих машин… А многие из нас не доживут до суда…
Ты это понимаешь?
- Понимаю… У меня нет машины, тем более дорогой, как у вас…
- У тебя есть шикарная квартира и офис в центре города… Да еще твои богатые и влиятельные клиенты… И старший сын в Америке на непыльной работе, кажется, в еврейском агентстве, которую можно легко потерять, так же, как и Грин-Кард. А младший…
- Хватит! Что вы предлагаете?
- Лучше, конечно, убрать этого ненормального чистюлю в Акмоле, а не в столице… Шуму и пыли меньше… Жаль, что мы не сделали это раньше…. Cкажи ему, чтобы он переехал в другой город.
- Подождите, у меня есть одна идея…
-  Голос в телефоне засопел. Слышно было, как кто-то кашлянул и затем сильно высморкался. Потом раздалось, - Хорошо. Только не затягивай… А то из меня бос веревки вьет… Пора кончать это шоу…
Разговор разъединился. Ирен отошла от окна и села в свое рабочее кресло. Уставившись в одну точку в комнате, она закурила, медленно выпуская кольца дыма.

Как кони медленно ступают,
Как мало в фонарях огня!
Чужие люди, верно, знают,
Куда везут они меня.

А я вверяюсь их заботе.
Мне холодно, я спать хочу;
Подбросило на повороте,
Навстречу звездному лучу.

Горячей головы качанье
И нежный лед руки чужой,
И темных елей очертанья,
Еще невиданные мной.
Осип Мандельштам


IX. Голос Свободы.

Василий Гроссман писал в книге “Жизнь и Судьба”, что настоящие, далеко идущие открытия происходят, когда ученый свободно дышит. Я долгое время не мог объяснить результаты своих экспериментов… Вроде бы, белковый комплекс собирался на митохондриальной мембране. Но не все медиаторы, участвовавшие в этом конкретном пути передачи сигнала присутствовали в комплексе. И важно, что отсутствовал главный фермент из-за которого был весь сыр-бор. Я не мог понять, почему так происходит. Нервничал и Каинман: “Володя нам вставят гвозди в задницы, если мы не найдем объяснение” …. Но объяснение не приходило… И вот уже измученный, как невозможностью закончить проект, так и нескончаемыми лабораторными играми, я взял недлительный отпуск и поехал в Конкордию, к маме…
С трудом сдерживая слезы, мама слушала мои рассказы об Америке. Я говорил ей о снежных вершинах над озером Тахо, о катании на коньках по глади заледеневшего в горах озера во время научной конференции на горнолыжном курорте Кистоун, о водном парке развлечений в солнечном Орландо, о бьющих из под земли гейзерах и огромных медведях Гризли в национальном парке Йеллоустон, о тихоокеанских котиках…
- А как у тебя на работе? - Осторожно спросила мама.
- Все нормально, - пытаясь говорить бодрым языком, сказал я. – Проект продвигается… Шеф очень умный. Его студенты много работают и настроены на коллаборацию…
- Ты останешься в штатах?
- Пока не могу ничего сказать… Но Грин-Кард у меня уже есть… Посмотрим, найду ли я работу в Америке…
- А твой начальник тебе может чем-то помочь?
- Не знаю. Не хочется его напрягать… Еще статья не опубликована…
- Ну дай бог, - все образуется…
Мама стала в последние годы немного набожной… Она зажигала свечи по субботам… и читала молитвы… Раз в году, она ездила в Акмолу на могилу свекрови. Просила раввина прочесть молитву.
Вечерами, когда природа и земля в Конкордии отдыхают от зноя, я с мамой гулял пешком по городу. Я рассказывал маме (по ее просьбе) снова и снова об Америке, о затерянных в горах национальных парках и сверкающих небоскребах больших городов… В одной из таких прогулок меня осенило: “Это многоступенчатая система… Существует по крайней мере три комплекса на митохондрии… И, хотя, я еще не знаю где расположены второй и третий комплексы, - это ведь так очевидно, как мороженое после обеда…Так, только, оказавшись в отпуске, я понял, как активируется фермент на митохондриальной мембране. Но я еще не знал, что мой манускрипт нигде не опубликуется… Каинман “не получил зеленый свет” …

Где римский судия судил чужой народ,
Стоит базилика, и — радостный и первый —
Как некогда Адам, распластывая нервы,
Играет мышцами крестовый легкий свод.
Но выдает себя снаружи тайный план,
Здесь позаботилась подпружных арок сила,
Чтоб масса грузная стены не сокрушила,
И свода дерзкого бездействует таран.
Стихийный лабиринт, непостижимый лес,
Души готической рассудочная пропасть,
Египетская мощь и христианства робость,
С тростинкой рядом — дуб, и всюду царь — отвес.
Но чем внимательней, твердыня Notre Dame,
Я изучал твои чудовищные ребра, —
Тем чаще думал я: из тяжести недоброй
И я когда-нибудь прекрасное создам…
Осип Мандельштам

X. Мама.

Брюзжание не самый большой недостаток, но весьма заметный. Тебе дорогой читатель, наверное, опостылело читать перечень моих бессчётных жалоб… Но были ли другие дни в моей краткой, научной жизни? Разве я не испытывал катарсис, когда что-то получалось в результате моих экспериментов? Еще как! Удачные, веселящие душу и вселяющие надежду опыты очень часто отвлекали меня от лабораторных “курьезов”, как то кончики парадных туфель, которые Жаклин одевала на частые свои Date; запотевшие, грязные двойные очки Вильяма Рошти, когда он “пыхтел” над очередным грантом, заранее зная, что он его не получит по научным соображениям; темные зубные протезы (или их отсутствие) Рахель Болдахинов-Шавит, которые она “оголяла”, когда впадала в буйную ярость; и кем или чем еще?… 
«Не уходи в себя, - сказала мать, — дай мне руку».
Бедная моя мама. Она падала в обморок, сдавая кровь, чтобы заработать дополнительные отпускные дни и приехать ко мне в Саратов. Она делилась со мной последним куском хлеба, в первые годы пребывания в Конкордии, и когда я служил в Конкордийской армии. Она работала дни и ночи в больнице медсестрой, с единственной целью: заработать нам, хоть на крохотную квартиру. А когда я по телефону заикнулся, что у меня проблемы в Америке, - она тут же примчалась из Конкордии в Сан-Франциско и обеспечила мне тыл…
Я уже давно понял, что мои телефонные и домашние разговоры прослушиваются и передаются Каинману, Олежеку и Жаклин. Поэтому, мы друг другу дали понять, что нам надо поговорить на улице.
Выйдя на безопасное от моей квартиры расстояние, я сказал:
- Я возвращаюсь в Конкордию.
- Ты уверен, что хочешь вернуться? Может договоришься с Каинманом? Он, всё-таки, тоже из Конкордии…
- Нет. Это невозможно. Я отдал ему все, кроме главного проекта…Но он просто одержим идей, растоптать меня. Каинман сказал мне, что я должен отказаться от проекта… Никто в Америке не берет меня на работу… И все из-за него. Мне об этом намекнули не раз…
- И немного колеблясь, я продолжил: можно пожить у тебя немного?
- Конечно! Что за разговор. Моя квартира, — это твоя квартира. Я уйду и это все, что тебе достанется после меня. Немногие драгоценности, которые у меня были, пропали…
- И цепочка, которую я тебе привез из Америки?
- И она…- И она горестно всплеснула руками…
- Я только найду работу и перееду на другую квартиру.
- Расслабься. Идем лучше собирать вещи. - Сказала она, обняв меня за плечи.
И теперь, когда мне плохо, я закрываю глаза и вижу тебя, моя милая мама в детстве. Лето. Я ерзаю на стуле и давлюсь ненавистной, манной кашей в домике на реке. Вот твое ситцевое, желто-черное платье мелькает, развиваясь между деревьев. И я уже отчетливо вижу твою маленькую, худенькую, хрупкую фигурку. Я срываюсь и бегу к тебе на встречу, едва не сбив с ног бабушку, занимавшейся стряпней на кухне…
-Куда ты сорванец?
 Но я, лишь, кричу бабушке в ответ:
- Она приехала!
- Кто? Кто приехал?
- Моя Мама.
В слезах я бросаюсь маме в объятья. “Почему ты так долго пропадала, мама?”
“Я была на работе”, - улыбаясь вторила она.
В жизни бывает все. Подруга может разлюбить…Казалось, незыбленными работа и положение в обществе, а также уважение коллег, могут быть потеряны в одночасье и безвозвратно... Но материнская любовь сильнее всего! Она не зависит от нашего успеха или неудач… Она вечна!
Увы, дорогой читатель. На этот раз стихов не будет. А если хочешь, - включи музыку оркестра Поля Мориа. Композиция так и называется: “Мама”.


XI. Интервью на работу.

Сразу после разговора с мамой, я позвонил профессору ревматологии Альберто Манаю. Я получил стипендию за работу в области ревматологии и надеялся, что этот факт поможет мне устроиться у него в лаборатории.
- Алло, это офис Альберто Маная?  Я по поводу его объявления на сайте вашего института. Вам нужен лаборант?
- Да. “Приходите завтра”.  И пожалуйста переходя дорогу, внимательно смотрите по сторонам.
- Хорошо спасибо.
- Нет это вам спасибо, - не отвязывалась секретарша Маная.
Я повесил трубку.
На следующий день я оказался в кабинете у Альберто Маная. Но еще на длинных ступенях в одинокий корпус, внутри кольца автомобильных стоянок, где находилась лаборатория Маная, на меня словно повеяло нечистой силой. Многоэтажное здание с острым шпилем, устремленном ввысь, было выкрашено в серый, гнетущий цвет. Псевдоготический стиль корпуса, построенного в тридцатые годы двадцатого века, напоминал скорее дворец волшебника Сарумана из фильма “Властелин Колец”. Его узкие и высокие окна, с тусклым светом в них, лишь довершали унывный портрет. И еще, я поразился..., но этот зловещий корпус являлся точной копией, здания медицинского факультета в котором я работал в Денвере…
  Оказавшись внутри, пожалуй, чрезмерно, освещенного холла, я увидел снующих туда и сюда студентов и младших научных сотрудников. Я влился в их шумную толпу и зашаркал по натертому до блеска полу до лифта. Возле лифта стояла пожилая, спортивного вида (насколько это возможно в ее возрасте) дама в костюме из синего пиджака и такого же цвета штанах. Глядя на меня сквозь большие очки, она важно промолвила низким гортанным голосом:
- Look at the book.
- What`s its name?
- Moscow’s rules
- No, thanks.
- It`s a pity. – Пробулькала дама в синем.
Я пожал плечами и вошел в лифт. Двойные, тяжелые, металлические двери со скрипом за мной захлопнулись и лифт понес меня на третий этаж. “В гости к трем красавицам” - прошипел таинственный голос. На третьем этаже, я одурманенный, вышел из лифта. Мне вдруг причудился: Cам Саруман подмигивает мне, перебирая свои нефритовые четки. И вот уже по этажу тянется, звеня и улилюкивая его звездный шлейф.
Встряхнув головой, взмахнув руками, переплюнув через левое плечо три раза, и притопнув, я скинул с себя наваждение. Саруман вместе с четками и шлейфом исчез. Мир казался теперь другим, - более реалистичным… Твердым шагом я вошел в кабинет профессора Альберто Маная.
“Что же ты не сказал, что работаешь у Сержио Каинмана. Я преклоняюсь перед его талантом, - Воодушевился Манай, - И он мой друг. У меня, немного, работал его студент. Так сказать, - коллаборация. Кажется его звали Ганс… Я его научил кое-чему” …- Как бы оправдывался Альберто, по-видимому, ожидавший обвинения в плагиате…
(Лишь теперь я понял, чему так улыбался мне Ганс, когда он вышел из кабинета Каинмана…, и почему мне не продлили стипендию на год несмотря на то, что подавляюще большую часть работы предложенной в scientific proposal, я завершил).
- А над чем ты работаешь?
- Я изучаю роль митохондрии в Death Receptor Signaling… Я писал вам об этом…
- Ты шизофреник?
- Простите?
- Ты психически больной?
Я выдержал паузу и пожалел, что не взял записывающее устройство.
- Хорошо. Посмотрим на твоей лекции, что ты сделал…
Это было довольно странное требование, - Давать семинар для интервью на должность лаборанта…
Я говорил в абсолютно жуткой тишине. После окончания доклада никто из присутствующих не задавал мне вопросы. Все молча встали и вышли из комнаты. Обнаглевший Манай ловко выхватил из моих рук свой ноутбук, на который я переписал файл с лекцией. Так, что я не успел его стереть. (Перед докладом от меня потребовали переписать файл с моего диска на ноутбук, по причине того, что адаптер для диска нужно срочно вернуть в секретариат кафедры). Хотя, честно говоря, и того, что рассказал ему Ганс было вполне достаточно…
На работу меня не взяли, а через два года Манай опубликовал статью о транспортере…, о котором я проводил в его лаборатории семинар… До и после этой публикации, статей о митохондриальном транспортере у Альберто Маная не было….
По окнам громко стучал не то сильный дождь, не то мелкий град. Ветер гнул беззащитные деревья, которые бессильно прикрывались листвой. Безмерные, серые тучи, казалось, обволокли всю планету. В небе, как и на земле воцарилась непогода. Боги посылали на землю, в добавок проливным дождям и пронизывающим ветрам, сверкающие молнии и ужасающе громкие раскаты грома… Я укутался в теплый, кусачий, шерстяной плед и сел в старенькое, скрипучее кресло перед включенным телевизором. Мне не хватало слов, чтобы описать душевную стихию, понемногу, улегшуюся во мне по мере того, как фужер с коньяком опустел. Я согрелся, закрыл глаза и заснул. Мне снилось лето на Десне реке, на Украине (я по-прежнему пишу “на”, а не “в”. Последнее я не признаю). Вот, я бегу вместе с ватагой шумных друзей вдоль канала. По зову одного из нас мы все дружно скидываем одежды и бросаемся в воду. “Кто доплывет до противоположного берега первым, тот будет кататься весь день, завтра, на моем новеньком велосипеде”, - слышу я. И вот уже, я плыву, изо всех сил, широко размахивая руками, задыхаясь и брызгая во все стороны, немного, ослепленный лучами дневного солнца. Впереди, меня ждет другой берег.

Веселый флаг на мачте поднят -
как огонек на маяке.
И парус тонет,
и парус тонет
за горизонтом вдалеке.

А по волнам играют краски,
и по-дельфиньи пляшет свет...
Он как из сказки,
он как из сказки,
таких на свете больше нет.

А море вдруг приходит в ярость -
такой характер у морей.
Куда ж ты, парус,
куда ж ты, парус,
вернись скорей, вернись скорей!

Но парус вспыхнул, ускользая,
и не ответил ничего.
И я не знаю,
и я не знаю,
он был иль не было его...
Римма Казакова