Ахайя. часть 4

7.
 …Утром, еще затемно, Есенгали  выехал в степь. Под седлом шел не крупный, но плотный и выносливый жеребчик трехлетка по кличке Бала, малыш. Бежал бодрой рысью, той самой, которой хорошо кормленый конь может бежать долго, почти до вечера, с совсем короткими переходами на шаг.

Конь кивал в такт бегу густой челкой сроду нестриженых волос. Есенгали мерно покачивался в седле, зорко вглядываясь в сторону озера. За ними бежала Серая. Там, где снег был глубже, она старалась попадать в следы копыт Малыша, прыгала короткими, сильными лапами. На чистых взгорках бежала в сторонке, старательно вынюхивая воздух, пытаясь уловить знакомый запах лошадей и немедленно подать голос хозяину. Но степь пахла только снегом и морозом.

К полудню они сделали большой полукруг вдоль берегов озера, и Есенгали облегченно вздохнул, переводя вспотевшего коня на шаг. Коней они не нашли, но и не увидели их следов. А это означало, что табун не мог попасть в ловушку, незамерзшего еще, озера, и прошел мимо него. Есенгали всмотрелся вдаль. С левой стороны километрах в четырех темнел поселок. Направо уходила огромная низина Бейсогана, заливная местность, покрытая густым степным разнотравьем. Летом низина пересыхала, но трава в ней почти всегда была тучной. И наверняка, табун ушел по ветру именно туда.

Есенгали тронул поводья, поворачивая коня в Бейсоган. До вечера далеко, они успеют добежать хотя бы до середины низины. А дальше будет видно. Одет он хорошо, конь отдохнувший, до вечера выдержит. А может им повезет и пропажа найдется быстрее, чем обычно. В центре низины буран всегда тише и косяк обязательно надолго остановится там. Такое уже бывало и не раз.

Он уже проскакал пару минут, как услышал сзади голос Серой. Остановил разгорячившегося коня, развернулся. Старая сука отстала от них, скулила и кружила на месте. Коротко лаяла, с разбегу тормозила лапами по мягкому снегу, вздымая снежные хлопья и слякотную грязь. Бежала к хозяину и, внезапно остановившись, снова возвращалась и истоптанному месту, призывно лаяла и скулила.

- Ты чего, ахайя? – удивился Есенгали.

И только сейчас заметил, что далекая тень аула постепенно затягивалась мутной пеленой мелкого снега. А Серая, впав в непонятное беспокойство, упорно поворачивала к селу.

На секунду шевельнулась тревога. Но погода стояла спокойная, разве что сыпал редкий снежок. Конечно, при других обстоятельствах Есенгали не стал бы рисковать, и повернул домой. Все может быть. Степь ранней зимой коварна, случается, что внезапный ветер меняется по два, три раза за сутки. Но сейчас был не тот случай: косяк уже шестой день без присмотра бродил по степи.

- Ну и беги! Мы сами поедем! – недовольно сказал Серой табунщик и вернулся к прежнему пути. Подтянул туже тесемки лисьего тымака – малахая, поторопил коня камчой. Жеребчик, от неожиданности, подкинул задом, зло крутнулся и покорившись твердой руке, поскакал мелким галопом.

А Серая выла, тосковала глазами. Нерешительно кружила на месте, и потом, низко пригнув голову, нехотя потрусила в сторону аула.

8.
   Около четырех дня Есенгали посмотрел в телефон. Батарейка пока сохраняла заряд, но связи давно не было. Бейсоган поглощал все сигналы, отрезая их от мира в своей неприметной глазу, но глубокой котловине. Время навечно застыло в нем, зависнув серой хмарой над бесчисленными болотными кочками с пучками волглого рогоза и кислой на вкус, до оскомины, осоки. Огромный кусок вековой степи, не изменившийся за сотни прошедших лет.

Коней они с заметно уставшим Малышом так и не нашли. Табун как сквозь землю провалился. Ни одного следа. Ни свежего, ни старого. Но зато поднялся верховой буран. Сек глаза мелкой крупой, завьюживался белой пеной. Стелил к сырой земле бурые травы, уходящие содрогающейся волной на далекие километры в сиреневую от света невидимого закатного солнца даль. Есенгали повернул в сторону дома. Благо что ехать приходилось за ветром. Главное не потерять этот ветер и направление. Еще опытный степняк надеялся на интуицию, как свою так и лошади. Если один ошибется, то другой обязательно выведет к дому.

Темнело быстро. Мокрый Бала уже не мог бежать, тяжело дышал, но, все же упрямо шел быстрым шагом, спотыкаясь о непонятно откуда появившиеся камни. Есенгали, убеленный с ног до головы снегом, продрогший насквозь, сжался в комок в отсыревшей одежде. Когда ветер невмоготу леденил тело, слезал с седла и бежал рядом с конем, пока не уставал. Прогревшись до пота снова вспрыгивал в седло, и так раз за разом.

Пробежавшись в бог знает какой раз он не спешил садиться в мокрое седло. Поставил лошадь поперек ветра, укрылся за ней и долго всматривался в сгустившуюся метельную мглу, мысленно высчитывая пройденное расстояние. Считал и хмурился. Сверял расчеты со временем по смартфону. Что-то не складывалась его арифметика. Вернее, она складывалась в цифры, но не в его пользу.

…Уже в гудевшей от воя ветра полной темноте, конь внезапно остановился. Есенгали зорко вглядывался вперед. Потом нехотя перевалился через заледеневшую луку седла. Проваливаясь до колен в наметенный сугроб, шагнул вперед и резко отдернул ногу, почуяв опасный откос ямы. Там, из еще более зловещей чем ночь темноты кустов, скользнула тень, наверное лиса или одичавшая собака. Испуганный конь потянул руку поводом назад, захрапел, поднялся на дыбы и ударил метель передними ногами. Человек ловко, интуитивно увернулся от копыт.

- Тпру, Бала! Стой! – громко кричал он, скользя ногами по мокрому снегу, изо всех сил удерживая за повод взбесившуюся лошадь.

Удержал. Осторожно притянул к себе. Прижался лицом к курчавым завиткам шерсти на мокрой горячей шее. Конь нервно вздрагивал, шально косил глазами, исходил едким паром, источавшим страх и усталость. Успокоившись, доверчиво потянулся мягкими губами к плечу человека.
 
- Все, малыш. Успокойся! Все хорошо! – осторожно поглаживал жеребчика Есенгали, с запозданием переживая волну внезапного страха. Еще шаг, другой, и они свалились бы на дно, черт знает откуда взявшегося оврага или ямы. Табунщик мысленно припоминал все складки наизусть знакомой местности и не смог припомнить такой беды.
Вывод его не утешил: Есен понял, что они заблудились. Хорошо, так, заблудились. По настоящему.

- Тихо! Тпру, Бала! Не бойся! Подумаешь, дорогу потеряли! А ничё мы и не теряли. Да, Бала?  У нас с тобой вся степь как одна дорога.  Отдохнем, подождем. А утром разберемся. Ахайя?

Есен гладил лоб жеребчика, успокаивал, чуя нутром как тот боится ветра, ночи и мокрого снега. Бала утих, словно согрелся.  Доверчиво уткнулся шелковым храпом в грудь человека. Есен тихо разговаривал с лошадью, ласкал ее теплые губы а у самого внутри груди, где-то над желудком, растеклась волна гадкого страха, липкого, горячего, как и мгновенно вспотевшая спина. Он не верил самому себе. Как это могло произойти, да еще с ним? Но случилось то, что случилось. Наверное он не заметил когда повернулся ветер. И зря доверился чутью жеребчика. Не учел того, что Бала вырос в табуне. А косячные кони плохо знают свой дом. Он для них один, огромный, на всю степь. И им все равно куда идти, разбивая снег копытами в поисках мягкой травы. Косяку дом и человек не нужны. Лишние они для него.

Медленно тянулась ночь. В ней, как в огромном до бесконечности пространстве, затерялись двое: человек и усталый конь.