Звонарь

     Дмитрий Коссов третий день не вставал с постели. Он лежал в маленьком закутке, отделенном от горницы пестрой занавеской. В изголовье висели его любимые иконы: Спасителя, Божьей Матери, Пресвятой Троицы. Хотя сын и предупреждал, что до добра это не доведет, но Дмитрий иконы отстоял, только перевесил их к себе поближе.  Боль в грудине не отпускала, было тяжело дышать. Маленькие окошки в низкой хате под соломенной крышей никогда не открывались.  «Душно мне, Господи, как душно! Неужели это все? - думал он.- Прасковья  приснилась, меня зовет».
     К постели подошла невестка Нюра, жена его младшенького, Капитона. Крепкая, ладная, трудолюбивая, она нравилась Дмитрию. Вот внучку Шурочку, крикунью, недавно родила. Слышит он, как сопит во сне девчонка в люльке, привязанной к потолку.
     - Молодайк, слышь, очень мне курятинки хочется, - полушепотом  обратился он к Нюре. – Попроси Копу.
     - Хорошо, отец, - низким грудным голосом ответила Нюра.
     Вечером, когда Капитон закончил свои дела на колхозном дворе, Нюра обратилась к нему:
     - Копа, отец курятинки запросил.
    - Нюр, ай ты взбесилась? – возмутился муж. - Кто же кур летом режет? Сейчас самая пора яйца нести.
     - Копа, это же твой отец! Неужели тебе для него курицы жалко? Хочет человек, душа просит, надо уважить. Может, это его последнее желание.
     Капитон крепко призадумался. А ведь Нюрка права. Какой на столе разносол? Картоха да капуста с огурцами.
     - Ладно,  зарежу. Лапши наваришь.
     - Да скоси клеверку,  все ж завтра Троица.
     - Вот доведете вы меня с отцом до беды! Туда же! Клеверку! Ты еще за березками пошли! Ныне нужно держать ухо востро!
     Однако взял косу, два раза взмахнул, как раз хватит, чтобы устлать травой пол.
     Нюра  тихонько зашла в горницу, рассыпала клевер по полу.  Запах скошенной травы ударил в ноздри. Очень любил Дмитрий этот ни с чем не сравнимый запах, показалось, что дышать стало легче. Как  он любил  и сам праздник! Вспомнил, как ходили с женой в березовую рощу: он ломал ветки, а  Прасковья плела венки.   «Эх, была бы жива моя Прасковья! Моя добрая Прасковья…»
     Всего на два годочка моложе Дмитрия была жена. Хорошо, ладно жили. Детишек нарожали аж четверых. Все мальчики. Решили как-то: возьмем девочек из приюта. Худо-бедно, а коровка есть. Воспитаем сироток.
    Жизнь шла своим чередом. Вот уж сыновья отселились, свои семьи завели. Девчонки, Варя да  Дуся, выросли, уехали на далекую Украину, подальше от полуголодной жизни. Редко приходят весточки от дочек в приютивший их Синец. Писали, что замуж вышли. Это хорошо. Да вот люди говорят, голодно нынче там. Очень голодно, просто беда! 
   А Дмитрий родные места свои любил.  И леса тут нет, и не речка течет, а прямо ручей какой-то, тоже Синец. Благо, колодец есть, а в колодце водичка чистая, холодная, аж зубы ломит. Любил  он хатки, прижатые друг к другу, будто им на длинной улице тесно. Любил  простоватых своих односельчан. Даже когда по весне слышал их злую  перебранку из-за межи, все равно любил.  Может, потому, что  у самого в семье все было складно.
     Не владел Дмитрий  грамотой, не блистал светлым умом.  В свои шестьдесят три умел только пахать да косить, за скотом ходить. Высокий, худощавый, за годы непосильного крестьянского труда ссутулился весь, будто ниже ростом стал, выцвели глаза. Дмитрий поднес к глазам свои ладони: какие же они грубые, шероховатые от тяжелой крестьянской работы,   ногти неровные,  короткие,  суставы разбухли.  А ведь руки эти любило все село.
     Было у Дмитрия кое-что заветное: полюбил он звонить в колокола. Подростком еще  отец Василий, местный  батюшка, взял его в Болхов на праздник. Пешком добирались, отмахали  восемнадцать километров. Но не пожалел парнишка: Боже, какие в Болхове храмы!  И много их, и один другого краше. Вот где великолепие истинное! Подвел священник  тогда Димитрия (так он его называл) к звонарю Иоанну, попросил растолковать премудрость колокольного звона. Два дня обучался Дмитрий да так и прикипел к колоколам. Трезвон. Перезвон. Благовест. Какие чудные слова… Сами по себе звучат.
      Не сразу, но научился премудрости Дмитрий. В Синце, совсем недалеко, рядом с погостом, стояла небольшая Рождество-Богородицкая церковка, почти ровесница Дмитрию. Была там невысокая колоколенка с двумя колоколами. «Послужи Богу, Димитрий! – наставлял его отец Василий. – Будешь ты навроде священника, только без рясы».  А Дмитрию в радость. Вспомнил он  бабушку свою, бывшую крепостную, часто приговаривавшую: «Без Бога ни до порога».
      С тех пор Дмитрий  стал считать  себя церковнослужителем. Время шло, и все в округе признали его за церковнослужителя, хоть и называли запросто – дядя Митя. Он даже бороду отпустил. Красивая борода получилась, не такая окладистая, как у отца Василия, но придавала ему веса в глазах односельчан.  По праздникам надевал он свой единственный пиджак, выменянный когда-то на картошку, и шел благовествовать. Не было ничего прекраснее для Дмитрия, как взобраться на колокольню и ударить в самый большой колокол. Волнение, безотчетная радость наполняли его душу. И в дождь, и в мороз, и в жару созывал он людей на службу. Так и служил Богу дядя Митя колокольным звоном. Потом и других  научил: Петра и брата своего, Николая.
     Уже не было на свете отца Василия,  жизнь все шла своим чередом. Подружился Дмитрий с новым батюшкой,  отцом Михаилом. И во всякий день, во всякий праздник колокольный звон плыл над селом Синец. Но  однажды зимой отец  Михаил исчез. Пришли люди в кожанках – и нет  ни священника, ни его семьи. Живы ли? Умерли? Неизвестно. Дошли тогда до Дмитрия слухи от грамотных людей, что, мол, в газете прочли,  якобы в Орле школьники собрали подписи под требованием о прекращении колокольного звона. Надо же…
     А три дня назад разрушили церковь. Свои же и разрушили под руководством приезжих уполномоченных. Полетели колокола, разбились вдребезги. Бабы в крик, а толку-то. «Люди, что вы делаете?» – начал было Дмитрий, но начальники  пригрозили: «И до тебя доберемся!» «Молчи, Дмитрий Никифорович, не лезь на рожон. Колхозный склад тут будет!» - шепнул ему сосед.
      «Вот так и умру неотпетым, -  горько вздохнул Дмитрий, натянув картуз на свою голову, убеленную сединой. -  Тут тебе и перезвон, и трезвон». С того памятного дня в груди как будто заноза засела, и звонарь слег.
     Наутро Капитон зарубил курицу. Нюра быстренько ощипала ее, опалила, и вскоре аппетитный дух дошел и до горницы. Дмитрий хлебнул две ложки лапши, пожевал кусочек курятины и откинулся на подушку, прислушался:
     -Слышь, молодайк,  а колокол-то звонит…
 Нюра почуяла неладное:
     - Копа, беги к начальству, проси лошадь.  Худо отцу. Не в себе он. Нужно его в город, в больницу везти.
     Капитон встревожился. Час-другой, и лошадь, запряженная в телегу,  остановилась у двора звонаря.  Сын  вынес отца на руках, осторожно положил на солому. Тот   вздохнул  глубоко, приподнял руку для крестного знамения, чтобы попросить у Бога благословения на дальнюю дорогу, да не успел: умер.
     Похоронил Капитон отца по-советски. Шел 1933 год.
2023