Игра в куклы

Читаю текст на своём YouTube канале

https://youtu.be/Hl7tzHl2h8Y

***

(роман не окончен)


                Кукольных дел мастеру,
                Олине Вентцель,
                посвящаю.



***


"Мы случайно сведены судьбою,
Мы себя нашли один в другом,
И душа сдружилася с душою;
Хоть пути не кончить им вдвоём!"
               
(М.Ю.Лермонтов)


***

   Глава первая            

Я подошёл к телефонному аппарату и снял трубку.
- Алло... - произнёс чуть хриплый женский голос. - Это багетная мастерская?
- Это не мастерская, но попали вы, куда надо.
- А куда мне надо? - спросил голос немного растерянно.
- Ну уж это я не знаю, куда вам надо. Наверное, вы хотите рамы для картин сделать?
- Точно... ну идиотка старая... совсем из ума выжила, - голос помолчал некоторое время, затягиваясь, как мне показалось, сигаретой, и продолжил. - Так вы можете?
- Могу, только я — не мастерская.
- А что?
- Делаю частным образом.
- Хорошо-то хоть делаете? - голос опять затянулся.
- А тот, кто вам  мой телефон давал, разве не говорил?
- Мне телефон в союзе художников дали, рекомендовали и сказали, что — хорошо.
- Ну вот видите... как в анекдоте... один говорит —  не хорошо, другой —  хорошо...
- Что за анекдот, расскажите, - голос повеселел.
- Прямо так и рассказать?
- Ну да...
- Вам анекдот нужен или  рамы?
- Вообще-то — рамы... но и анекдотец бы послушала с удовольствием.
- Давайте сначала про рамы.
- Ну про рамы, так про рамы. Вы можете ко мне приехать?
- Могу.
- Тогда приезжайте. У меня много работы. Не пожалеете... Заработаете хорошо.
- Когда вам удобно и куда? Говорите адрес.
Голос продиктовал адрес и спросил:
- Через час можете?
- Постараюсь.
- Вот и славненько. Значит, договорились?
- Договорились.
- Жду...

Через час я стоял около длинной стандартной панельной пятиэтажки, на торце которой висела табличка с указанным адресом. Я посмотрел на часы. Всё точно. Как условились. Я любил точность и старался её соблюдать. В центре дома  рядом с подъездом  выделялась коричневая металлическая дверь в подвал. Я нажал на кнопку домофона и через несколько секунд из динамика послышался тот же чуть хриплый голос.
- Алло...
- Я по поводу рам.
- Отойдите на метр от двери, хочу на вас взглянуть.
Я отошёл, встал в театральную позу и запел:
  - «Здрасте, моё почтенье. От меня вам нет спасенья. Я приехал вас развеселить...» … Ну как, пойдёт?
- Пойдёт, - в динамике раздался смех, что-то щёлкнуло и дверь приоткрылась. - Проходите, только осторожно — лестница крутая.
Я  спустился. Внизу находилась ещё одна дверь, которая уже была открыта. Меня встречала хозяйка -  полная пожилая женщина с округлым, простым и приятным лицом, которое обрамляли золотистого цвета волосы, стянутые сзади. Она смерила меня внимательным взглядом и стряхнула на пол пепел с тонкой длинной сигаретки.
- С песенкой у вас здорово получилось. Всегда так представляетесь или только сейчас придумали?
- По ситуации. Сейчас само собой вышло.
- Славненько вышло, а дальше знаете?
- Иес мэм. «Зохтер парень я бывалый, расскажу я вам нимало и прошу покорно - браво, бис...  Я был у Питере, Одессе и Калуге... У Кишенёве, Магадане и на Юге... А у Милетополе пришлось надеть халат. Азохтер махтер абгенах фахтоген ят! » Опа-на, - я выкинул в стороны руки и поклонился. - Ну как?
- Браво, браво... - женщина захлопала в ладоши. - А ещё? Ещё хочу.
- Может для начала поговорим о рамах?
- Ну да... о рамах... опять я забыла. Вы уж извините. Тогда раздевайтесь и проходите. Разговор долгий будет. Не торопитесь?
- Раз приехал, уже — нет.
- Тогда — чайку? Или чего покрепче желаете?
Я удивлённо посмотрел на женщину. Так меня никогда  не встречали. Все обычно  сразу о деле и, перво-наперво, - о цене: сколько, дескать, стоить будет? А я и не видел, что делать, из чего, как.... но о цене — первый вопрос. А тут — чего покрепче желаете.... Я был бы не прочь  выпить чего покрепче, но решил, что для первого раза обойдусь чаем и, потом, всё-таки, какая никакая предстояла работа. Так что уж — повременю.
- Спасибо, - сказал я, снимая куртку. - От чая не откажусь. А башмаки  как? Или так можно?
- Конечно так. Без церемоний, - хозяйка замахала руками. - Да мне и дать вам нечего. Во лаптя какая здоровая. Куртку - на вешалку, и — вперёд, - она прошла в глубь помещения и позвала. - Сюда, сюда проходите. Располагайтесь.
Я прошёл следом, остановился у длинного рабочего стола, стоявшего посередине комнаты,  и осмотрелся. С одной стороны большой, немного вытянутой комнаты находились два зарешётчатых окна, выходивших в сад. Окна были приоткрыты, и через них проникал  запах цветущей под окном сирени. Между окнами и по торцовым стенам висело несколько пейзажей, написанных маслом, и  портрет молодой женщины. Вдоль противоположной окнам  стены стояли столы, а по стенам тянулись полки.  Со столов и полок на меня смотрели куклы: какие-то смешные старички, напоминающие сказочника Оле Лукое, загадочные красавицы и красавцы из  сказок, немного утрированные герои популярных кинофильмов, персонажи  венецианского маскарада, известные исторические личности... Кукол было такое количество, и они были настолько похожи на живых существ, что я сначала даже немного растерялся, приняв их за живых. Но быстро сообразил, что это — всего лишь куклы, и принялся внимательно разглядывать каждую, медленно переходя от одной к другой.
- Это — вы? - обернулся я к хозяйке, расположившейся в большом кресле у рабочего стола и  с интересом наблюдавшей за мной. В её руках дымилась очередная сигаретка, а чуть в отдалении, на столе — принесённая для меня чашка с чаем.
- В каком смысле? - сигаретка коснулась края пепельницы, оставив внутри  горку пепла.
- В смысле — ваша работа?
Я подошёл к столу и взял чашку.
- А то чья же?
- Откуда я знаю. Может, они тут все случайно оказались... проездом, так сказать... - я сделал глоток. Чай был крепкий, с приятным  привкусом бергамота и мяты.
- Э, дружочек, - протянула женщина. - В жизни, как известно, ничего случайного не бывает. Вот вы, что же думаете, здесь тоже случайно?
Я не знал, что ответить, хотя по сути был согласен со сказанным. Я давно утвердился в мысли, что случайного в жизни не бывает, а бывает странное,  непостижимое, удивительное... какое угодно, только не случайное. И мой визит к кукольных дел мастеру я воспринял, как некий перст судьбы, как подарок. Только зачем, для чего? Этого я ещё не понял и не торопился понять, не сомневаясь, что когда-нибудь всё само прояснится.
- Нет, ошибаетесь. Мне когда в «союзе» сказали про вас, сразу стало ясно, это — то, что надо. И что-то подсказывает, что не ошиблась.
- А что вам, собственно, надо? - я, нехотя, отвёл взгляд от кукол.
- Видите ли, - в руках дамы загорелась новая сигаретка, - у меня скопилось много старых рисунков, фотографий, афиш. И мне бы хотелось привести свой, так сказать, архив в порядок. Что-то просто разобрать и разложить, а что-то под стекло убрать. Ну вы понимаете... рамочки сделать, паспарту вырезать... чтобы всё выглядело аккуратно и красиво. Поможете?
- Помочь в чём? Рамочки сделать или архив разобрать?
- И в том, и в другом. Вы не беспокойтесь. Я хорошо заплачу. К тому же, уверяю вас, ничего подобного вам  видеть не доводилось. И всё — высочайшего класса. Ну как? По рукам?
- Но вы хоть покажите что-нибудь для начала. Надо посмотреть, с чем дело буду иметь.
- Логично.
Дама поднялась со своего кресла и проследовала в другую комнату, откуда через некоторое время позвала.
- Дорогой мой, подойдите сюда, если вас не затруднит.
«Дорогой мой»... Это показалось мне забавным и несколько манерным, но я прошёл в комнату, где находилась хозяйка, и приблизился к небольшому овальному столику, около которого расположилась дама, вытирая пыль с приличного размера обветшалых папок.
- Смотрите, - она развязала тесёмки одной из них. Внутри лежали рисунки, находящиеся в папке, видимо,  долгое время, так как бумага, на которой они были выполнены, немного пожелтела. Я  принялся перебирать листы, и передо мной предстали блестяще выполненные эскизы   костюмов и декораций к различным театральным постановкам, шаржи на известных  актёров и ещё каких-то людей, всевозможные зарисовки...
- Что это? Какие замечательные рисунки. Кто автор?
Очевидно, моё неподдельное восхищение и удивление были приятны даме, потому что она благодарно взглянула на меня и всплеснула руками.
- Ага. Попала. Что-то мне сразу подсказало, что попала. Вы понимаете в этом. Вижу-вижу, не отпирайтесь. Наверняка,  не только рамочками промышляете. Признавайтесь...
- Да я ими и не промышляю. Это —  так... Способ заработать на хлеб насущный.
- А основное занятие?
- Картины пишу.
- Вот. Так я и знала, так и чувствовала. Хорошие? Как есть говорите. Впрочем, по вам вижу, что хорошие. Не могут быть плохими.
- Откуда вы знаете? Вы же со мной говорите всего пятнадцать минут, а картин-то, вообще, не видели ни разу.
- А мне и не надо их видеть. То есть, не то хотела сказать. Я их ещё посмотрю, но заранее уверена, что они — хороши. Хороши? Признавайтесь.
- Мне нравятся, - ответил я, несколько смущаясь. - А уж хороши они или нет... Давайте лучше вернёмся к рисункам.
- Какой вы, - дама загасила сигарету и раскрыла другую папку.
Там были какие-то немыслимые картинки, каких я и правда никогда не видел — смесь выдумки с реальностью:  драконы, чудища, персонажи сказок... и вполне натуралистичные изображения людей и природы. Выполнены картинки были превосходно.
- Кто автор? - повторил я вопрос. - И какие удивительные творения. Вы правы, ничего подобного видеть мне не доводилось.
- Это рисунки моего мужа и дядьки. Муж был удивительно талантливый человек. А умница какой и красавец. Два метра сплошной красоты. Представляете?
Я не представлял. Не мог представить «два метра сплошной красоты». Но уже видел рисунки — твёрдая рука, уверенный глаз, филигранное исполнение. Передо мной несомненно были работы большого мастера.
А «фантастические» картинки меня просто поразили. Я разглядывал их с недоумением, не понимая, каким образом такое не только могло быть нарисовано, а родиться в человеческой голове, в человеческом сознании.
- Как это делалось? - спросил я у владелицы. - Вы не видели?
- Не то, что видела, а была непосредственным участником.
- То есть?
Дама улыбнулась.
- Сидела рядом и карандаши подавала. Я тогда ещё совсем девчонкой была, но кое что уже понимала.
- А как это рисовалось? Тут такая вязь, что оторваться невозможно.
- Так и рисовалось. Он – дядька - брал лист бумаги, карандаш, ставил точку в, скажем, правом верхнем углу и начинал неотрывно вести линию, из-под которой рождались неведомые чудовища и реальные люди. Вот так...
Я, не торопясь, рассматривал листы, аккуратно складывал уже просмотренные и брал в руки новые. Рисунков было очень много. И все — один другого лучше. Я просмотрел две папки, бережно сложил содержимое обратно, завязал тесёмочки и спросил.
- И что вы хотите со всем этим сокровищем делать?
- Мы отберём лучшее и оформим. А остальное распределим по датам, переложим, сделаем фартучки — вы понимаете — для сохранности и оставим потомкам. Пусть радуются.
- Есть кому радоваться?
Тут лицо женщины нахмурилось, и в руках оказалась новая сигаретка.
- С этим проблемка... Но жизнь есть жизнь. Чего загадывать, что будет? На всё - воля Божья. А наше дело — делать своё. Как там говорится? - Писать против ветра и не бояться брызг. Будете помогать? - дама выпустила плотную струйку дыма и внимательно посмотрела на меня.
- Буду, - ничуть не сомневаясь, ответил я. - Когда начнём?
- А вот сейчас прямо и начнём, если вы не против. Как вас, кстати, звать. А то говорим, говорим, даже не познакомились.
- Олег.
- А меня — Арина.
- А по отчеству?
- Вы что же из меня старушенцию сделать хотите? Отчество ему подавай.
- Всё же вы старше...- я замялся. - Неудобно как-то.
- Неудобно на потолке спать и в почтовый ящик, сами знаете, что делать...
- Знаю, знаю... и всё же?
- Дмитриевна. Но лучше без отчества. Ладушки?
- Он постарается...
- Постарайтесь, уж, дружочек. Постарайтесь... А сейчас — за знакомство, а? Тяпнем... по маленькой? И приступим.
- Ну что с вами делать? Тяпнем. И приступим.
Арина подошла к висевшему в углу резному шкафчику, достала оттуда бутылку с разноцветной этикеткой и спросила.
- Как к рому относитесь?
- В десятку. Любимый напиток.
- Не сомневалась. «Пират» пили?
- Не приходилось.
- О... - глаза Арины мечтательно устремились вверх за пределы бетонных потолочных перекрытий, куда-то туда, где, возможно, летали души создателей рисунков и находившихся в соседней комнате кукол. -  Божественный напиток. Вам понравится. Пошли в ту комнату.
Я проследовал за идущей впереди Ариной, в руках которой заманчиво поблескивали бутылка с таинственной жидкостью под названием «Пират» и два маленьких хрустальных стаканчика. Подойдя к столу, Арина сгребла в сторону разноцветные отрезки тканей, лежащие кучей мотки ниток, баночки со всякими пуговками, ремешками, бусинками и прочими всевозможными предметами бижутерии, отодвинула в сторону швейную машинку, приговаривая при этом «посторонитесь ребятки», поставила на освободившееся место стаканчики и налила в них золотистого цвета содержимое бутылки.
- Ну что, Олеженька? За знакомство? - Глаза Арины лукаво блеснули, ясно говоря о том, что когда-то они легко могли свести с ума и, наверное, сводили. - И  за успех нашего предприятия.
Мы чокнулись.
- За знакомство, - ответил я лукавым глазам, перевёл взгляд на окружающих нас кукол и выпил...

Глава вторая

Вот уже несколько дней подряд я проводил у Арины, уходил в маленькую комнату, садился на кушетку, пододвигал к себе столик и раскладывал на нём рисунки, отбирая те, которые считал лучшими. Они все были хороши, но Арина поставила задачу, отобрать самые-самые, доверившись моему вкусу, и я старался. Сама хозяйка в это время царственно восседала за своим длинным рабочим столом и строчила на машинке очередной наряд для только что рождённой фарфоровой красавицы или красавца. Их обнажённые тельца стояли на полке в ожидании платья и терпеливо наблюдали за работой мастера.
Иногда до меня доносились голоса. Сначала я не обращал на них внимания, занятый работой и, полагая, что это Арина говорит по телефону. Ей часто звонили и, в зависимости от того приятный собеседник или нет,  Арина меняла тембр от низкого и резкого, до высокого, мягкого, почти девичьего. Но однажды я уловил совершенно отчётливые мужские интонации и крайне удивился. Прислушавшись, я понял, что говорит   не Арина. Тогда кто? Кому могли принадлежать эти  звуки? Во время моего присутствия посторонние не появлялись, следовательно, никого кроме нас  быть не могло. Но мужской голос слышался ясно, и тогда я тихонько встал из-за стола и заглянул в мастерскую. Арина держала в руках только что сшитый костюм и надевала его на куклу, изображавшую Владимира Высоцкого.
- Вовочка, - говорила она, - ты только не волнуйся. Тебе этот костюм очень пойдёт. Ты же сам говорил, что хочешь такой. Помнишь,  рассказывал, каким видишь себя в роли Гамлета. Да и глянь на Гамулю. - Она показала на  фарфорового  Принца Датского. - Видишь, всё как  надо. Какой ты, право, Вовочка, упрямый.
- Арина, я вовсе не упрямый. - голос без сомнения исходил от куклы и был очень похож на голос  Высоцкого. - Но эти кружевные манжеты, воротник и эта цепочка. Чуть помедленнее кони, чуть помедленнее... Разве ж это я? Эх... Протопи ты мне лучше баньку, хозяюшка, раскалю я себя, распалю, на полоке, у самого краюшка, я сомненья в себе истреблю...
- Ладно, Вовочка, ладно... Будет тебе и банька, какую захочешь, и сорок`а закончатся... Не горячись. Посмотри на  Олега, - Арина кивнула в сторону стоящей рядом  куклы в роскошном с позолотой камзоле. - Как ему жабо идёт и камзольчик. Олегу нравится. И тебе понравится.
- Янковский — это Янковский. А я, это - я... Жалко выпить нельзя... Ну что за жисть за такая пошла. Ладно уж, натягивай свой костюм. Доверюсь... Знаю, что любишь меня и плохого не пожелаешь.
- Люблю, Вовочка, люблю. Ты же мой самый наисамый любимый... - и Арина продолжила надевать костюм, подгоняя и соединяя различные его части.
Я слушал разговор и ушам  не верил. Это что? На самом деле было или почудилось?
Не вытерпев, я сделал несколько шагов и предстал перед хозяйкой.
- Арина Дмитриевна, извините, с кем это вы только что разговаривали?
- Я? - Арина как обычно провела сигаретой по краю стоящей рядом наполненной окурками пепельницы и посмотрела на меня совершенно чистыми, выражающими полнейшую невинность и непонимание голубыми глазами. - Олеженька, милый мой, ну с кем я  могу разговаривать? Разве что сама с собой и  вами. Больше тут никого нет.
- Да? - я вспомнил монолог Раневской из кинофильма «Весна». - Ну правильно. «С кем она там может разговаривать? Сама с собой. А я с кем сейчас разговариваю? Тоже сама с собой. Значит все в порядке? В порядке. Спокойной ночи. Спасибо.»
- Спасибо, - рассмеялась Арина. - Вам показалось. Перетрудились явно. Делаем перерыв?
- Делаем, - кивнул я, посмотрел на куклу, которую Арина держала в руках, и,  голову даю на отсечение, услышал, как та произнесла:
- Давно пора.
Я зажмурился на мгновение,  сбрасывая наваждение, снова взглянул на куклу и, решив, что на самом деле пора отдохнуть, прошёл на кухню.

Небольшая кухонка, размещавшаяся в углу мастерской, была частью того весьма комфортабельного, хоть и подвального помещения, где обитала Арина. Это было и местом работы, и жильём. Всё пространство занимали четыре комнаты, с двумя из которых я уже познакомился. В большой Арина рисовала эскизы будущих кукол и лепила глиняные формы для отливок из фарфора, шила кукольные  платья, мастерила обувь  и головные уборы,  создавала украшения, одевала и наряжала будущих красавиц и красавцев. Тут находилась часть коллекции,  принимались гости и велись рабочие переговоры. Другая — маленькая, где я разбирал папки, служила комнатой отдыха. Здесь стояла уютная кушетка, устроившись на которой, я просматривал рисунки;  несколько старинных кресел; круглый с изогнутыми ножками, очевидно тоже старый, изящный столик;  резные шкафчики и полки, между которыми  по стенам висело несколько пожелтевших  гравюр в потрескавшихся деревянных рамах. Остальные комнаты были закрыты. Одна, я знал, служила спальней, а о назначении последней — четвёртой -  мог только догадываться.

Мы сидели за кухонным столом, пили чай с печеньем, и Арина рассказывала про своё детство.
- Ох, и беспокойной я  девчонкой была. Всего-то мне хотелось, всюду  нос совала. Озорная, непоседливая, жуть просто... А родители баловали. Игрушек — ворох. Ящики с грушками. В то-то время... Но самыми любимыми были, конечно, куклы. Наряды к ним делала, платьица разные. Такие, знаете, у меня барышни шикарные были. Очень красивые. И украшения придумывала. Камушки всевозможные разноцветные, стекляшки... Где-то наберу, у детворы соседской выменяю и сижу часами — штуки  всякие сочиняю: бусы, ожерелья. Чего только не напридумывала и во двор тащу  -  показываю. Завидовали мне ужасно, особенно, девчонки.  Как во двор выйду, так  и давай хвалиться. У меня кукол во сколько, и все такие красивые, нарядные, а у других не то, что таких, часто, вообще, никаких не было. Я-то, дура, не понимала ни черта. Вот и кудахтала... Потом, гораздо позже, что-то соображать стала, а тогда...
 Арина глубоко затянулась и стряхнула пепел. Серая масса  упала в хрустальную пепельницу, образовав нечто, напоминавшее лицо с  очень грустным выражением. Я смотрел на это только что таким странным образом получившееся лицо, от которого вверх тянулась узенькая, едва заметная полоска дыма, переводил взгляд на задумавшуюся  Арину, удивляясь тому, как в этом доме всё мгновенно оживает — вот даже обычный пепел приобрёл странный вид,  затем взглянул на кукол, стоявших вдалеке за Арининой спиной и остановился на Высоцком. На нём уже плотно сидел чёрный   камзол с широкой ажурной перевязью, а спереди на золотистой немного приспущенной цепочке висела маленькая шпажка. Руки куклы, спрятанные в широкие,  перетянутые у запястий свободные рукава,  из-под которых свисали кружевные манжеты, были слегка разведены в стороны, как бы говоря: «Ну что я мог сделать? Вот так одели... Но я сопротивлялся, ты же слышал... Хотя,  мне нравится, как я выгляжу... А тебе?»
- И мне...
- Что и вам?
Арина внимательно посмотрела на меня, проследила за моим взглядом и, улыбнувшись, произнесла: - Ну а мне-то...
- Вы о чём?
- О том же, Олеженька, о том же...
Лукавые глаза Арины, с улыбкой наблюдавшие за мной, неожиданно раскрылись во всей своей небесной голубизне и стали ещё более голубыми и лукавыми.
- Кажется, мы понимаем друг друга.
- Думаете?
- А чего тут думать?  По-моему, всё прозрачно, как, - Арина задумалась и  показала  на пепельницу. - Как этот хрусталь. Немного, правда, в пепле, но так и надо. Всё — за лёгкой завесой тумана, тайны... Кто захочет -  увидит, разглядит, а кто не захочет, да и Бог с ним. Или я не права? - опять тот же лукавый и пытливый взгляд читал то, что, возможно, я ещё сам не сознавал.
- Да, пожалуй, вы правы.
- Права-права... Естественно, права... А как вам? - И Арина кивнула в сторону мастерской. Я понял, что она имела ввиду только что одетую куклу.
- Вы же слышали, что я сказал: «И  мне», - потом подумал немного и уже тихим и таинственным голосом пропел. - И мне...
Больше мы ничего не говорили друг другу. Арина улыбнулась, и наши руки одновременно потянулись к вазочке с печеньем.

Глава третья

Пару дней я не приходил к Арине, а когда появился, увидел новых кукол. Они были  похожи на известных актёров, но на всякий случай я переспросил.
- Кажется,  Никулин и Андрей Миронов?
- И как это вы догадались? - в голосе и во взгляде Арины сквозила неприкрытая ирония.
- А что? Разве нет?
- Да, да и ещё раз да. Неужели так не похожи?
- Похожи, вот только...
- Только, только... опять только... ну что ещё за «только»?
- Как будто шаржи...
- Милый мой, да это и есть шаржи. А вы что хотите, что бы я людей копировала? Хватит музея мадам Тюссо. Там этим занимаются. У меня совсем другая задача. Надеюсь, вы понимаете.  Что я вам буду сказки рассказывать. Я же образ создаю. Образ. Вы мне сами про него говорили. Помните?

Я помнил, как в одно из наших чаепитий, меня «понесло», и я рассказывал Арине про то, что делаю, чего пытаюсь достичь в своих картинах и как стараюсь создать иллюзию реальности,  преобразованную в художественный образ. Тогда Арина внимательно меня слушала, почти не задавая вопросов, периодически повторяя за мной: образ... образ...
Вот и сейчас она вспомнила и употребила это слово. Да, она создавала образ. Немного шаржированный, иногда даже нарочито утрированный,  но, именно, образ, способный рассказать о персонаже то,  о чём думает, что переживает по поводу него автор. И это был не литературный рассказ, а именно повествование с помощью тех средств, того мастерства, которыми она так блестяще владела.

- Да, я понимаю... Какие штанишки у Никулина забавные. И сам он такой странный. Немного смешной и немного печальный одновременно, и, кажется, что-то спрашивает... Руки спрашивают... Даже концы башмачков спрашивают.
- Что спрашивают?
- Ну уж этого я не знаю. Вы, наверное, знаете. И он.
- Кто он?
- Никулин.
- Юрочка? Юрочка спрашивает. Он всю жизнь спрашивал. И в цирке — клоуном, и в кино. Помните «Когда деревья были большими»? А «Двадцать дней без войны»? Или «Они сражались за Родину»?
Он даже в комедиях спрашивал... А в анекдотах своих? Только и делал, что спрашивал... Спрашивал, спрашивал... Знал ли ответ? Думаю, знал... Только часто ответить не мог  или наоборот мог... но не мог...  или не хотел...  Замечательный человек... А Андрюша? Тут — драма. Баловень судьбы, но драматическая личность... Вот я вам в следующий раз Фаину Георгиевну покажу. Уже в работе.
- Раневскую?
- А у нас разве есть другая Фаина Георгиевна? Э... батенька... Такой другой нет, да и не будет никогда... Мне, вообще, хотелось бы сделать портреты любимых  актёров, режиссёров... Знаете, над чем подумываю?
- Над чем?
- Создать серию «Великие люди всех времён и народов». Представляете?
- Да тут жизни не хватит... -  выпалил я и увидел мгновенно погрустневшие глаза Арины. Этого говорить не надо было. Но уже сказал, вырвалось. Идиотская непосредственность...
- Да, вы правы, - Арина окинула своих, стоявших на полках кукол долгим взглядом и с грустью повторила. - Правы, не хватит,  -  и тут же в её голосе зазвучали, словно пробились через преграду, озорные и весёлые нотки. - Но что-то же сделать я успею, как, Олеженька, вы думаете? Успею? Если поднатужиться да поработать активненько, что-то глядишь ещё успею натворить... А стало быть, хватит ля-ля. Пора за дело браться. Вам, - она показала на комнатку, где я разбирал рисунки, - туда, а мне за рабочий стол. Вперёд, как говорится, и с песней. Ура!
- Ура! - произнёс я не так бодро и отправился к рисункам.

Глава четвёртая

Прошло ещё некоторое время, и меня уже не удивляли разные голоса, доносящиеся из мастерской. Хоть это и было непостижимо, я понял, что куклы разговаривают с Ариной. Разговоры длились порой часами, и тогда из отдельных слов, предложений и фраз я мог составить диалоги.
- Ну что Фаинушка, как тебе там?
- Да ничего хорошего, Вездесранск какой-то. Страшно грустна моя жизнь. Вот и в куклу превратилась на старости лет. Тьфу, чёрт, какой старости?... Совсем сбрендила... Но приятно, что кто-то помнит... (поёт) «Помнишь ли ты, как счастье нам улыбалось?»... Вот ты помнишь... «Халатик» такой пошила... А манто... Где же ты такое выторговала? На привозе?
- Фаинушка, это я сама, своими, так сказать, ручонками... Что, не нравится?
- Да что ты... Что ты... Очень даже нравится. У меня и при этой, как его, во — жизни, такого
отродясь не было. А тут — пожалте бриться... Здравствуй, как говорится, жопа, - Новый год! Но хорошо...  И лапки у манто висят... Так мило. Хотя, зверушку жалко.
- Так это  не я укокошила.  Уже было. Из готового выкроила. Но дорогого.
- Да вижу, вижу, что не ерунда, не дешёвка какая-нибудь. По барышне говядина, по дерьму черепок... Да и мне идёт. Как?
- Идет... Очень идёт. Такая ты в нём красавица...
- Ну да. Красавица и умница. Характер, только сволочной. Но тут уж, деточка, ничего не поделаешь.
Как говорил Лир: «Из ничего и выйдет ничего». У меня, стало быть, - чего. И куда  меня теперь? Поди на выставку какую потащишь или по заграницам — ещё похлеще. Ты же знаешь, я жила со многими театрами, но так и не получила удовольствия...
- Пока у меня побудешь. А там посмотрим. Может, что против имеешь? Так говори, не томи.
- Против? Ничего я против не имею. Такую раскрасавицу, пускай все видят... А то, не ровён час, и позабудут, что была, дескать, такая Фаинка Фельдман... Вот я сейчас тебе одну историю расскажу...

Или в другой раз.
- Аринушка, вы меня совсем забаловали.
- Юрочка, что-то не так?
- Наоборот. Вон какой камзолище пошили. И золотой весь, и перевязи, и пантолончики... Похлеще, чем у Высоцкого с Янковским. А жабо... жабо... Ну карасавец... Прямо Моцарт... или Альмавива... А туфли, туфли... сроду таких не нашивал, да и в ролях своих не припомню.
- Вы правы, Юрочка. Таких ролей у вас не было. Всё больше «Чужой среди своих». А чтобы свой среди своих... Это не каждому дано, не каждому на роду написано... Вам написано. Моцарта бы вам, на самом деле, сыграть. Мартин Иден и Моцарт... Каково? Вот роль была бы, вот был бы диапазон... Эх, жаль ушли рано...

Я слушал разговоры и уже не старался понять, кажется  всё это или  происходит в реальности. Сказочный, почти фантастический мир кукол окружил меня и погрузил в своё пространство, свои законы, свои правила бытия.
Почти каждый день на столе Арины появлялись то новые эскизы, то заготовки, то готовые фарфоровые отливки, превращавшиеся  на моих глазах в удивительных персонажей. Однажды около Арины я увидел необыкновенную куклу. Это была красавица, таинственная незнакомка.
На ней был чёрный с золотом наряд, а на голове роскошная, широкополая, украшенная  чёрными перьями шляпа. Незнакомка была очень хороша и кого-то мне напоминала. Но кого?  Я периодически подходил к столу и всё смотрел, смотрел на эту прекрасную  кукольную даму, не в силах оторвать глаз. Что-то было в ней притягивающее, какая-то магическая, непостижимая сила, заставляющая меня снова и снова бросать работу и выходить в мастерскую.
- Нравится? Никак влюбились? - как-то спросила Арина.
- Тут не то, что влюбишься, - голову потеряешь.
- Олеженька, очень вас прошу. Не теряйте голову.  Она мне пока нужна. Кончите работу, тогда — пожалуйста. Будьте умничкой.
- Буду, не волнуйтесь, - ответил я, смеясь, и помахал красавице. - Вот видите, сударыня, вынужден вас покинуть. Иначе без головы останусь. А она ещё вашей воительнице нужна. Так что не обессудьте, - и низко поклонился. В ответ, чтоб мне лопнуть, красавица повела своей прелестной фарфоровой головкой, чуть заметно кивнула и что-то прошептала. Затем  фарфоровая ручка коснулась губ и послала мне воздушный поцелуй. Не знаю, то ли моё воспалённое сознание нарисовало сцену поцелуя, то ли он существовал на самом деле, но я направился к кушетке в полной уверенности, что поцелуй был. Мне очень хотелось верить в это. Уже почти дойдя до столика, где лежали рисунки, я обернулся и взглянул на Арину. Она рукой прикрывала рот и  сотрясалась в безудержном смехе. По  смеху и по тому, как Арина смотрела мне вслед, я понял, что был. Ночью мне приснился сон.


Глава пятая

СОН

Кадр.

Я - около кабинета участкового врача в поликлинике. Рядом ещё человек пять. Моё внимание привлекает молодая женщина.  Она сидит, низко наклонившись и что-то читает. На ней — в крупную клетку ковбойка, фиолетовый без рукавов пуловер, узкая серая юбка. Лица не видно. Оно скрыто за  густой копной тёмно-каштановых волос.  Я периодически смотрю на женщину и пытаюсь увидеть лицо. Но лица она не поднимает. Она увлечена чтением. Через некоторое время очередь доходит до неё, она закрывает книгу и встаёт. Я вижу лицо. У меня что-то перехватывает внутри. Женщина очень красива. Я уже не думаю о посещении врача, а жду, когда она выйдет из кабинета. Проходит минут пятнадцать, и женщина появляется. Прижимая к себе книгу, она торопливо удаляется по коридору. «Ну и чего ты стоишь?» - говорю  себе. - «Иди». Уже на улице я догоняю незнакомку и сначала не решаюсь подойти, а потом набираюсь смелости, приближаюсь и заговариваю.

Кадр.

Мы идём, не спеша, и разговариваем. На ней тёмно-коричневая шуба и меховая шапка. Одна  рука — в кармане шубы, другая в вязанной варежке лежит на моей руке. Изредка я беру эту руку в варежке своей свободной и чуть притягиваю. Я хочу хорошо её чувствовать и потому, иногда, накрываю. Моя рука задерживается и слегка сжимает варежку. Тогда женщина поворачивает голову в мою сторону, и я совсем близко вижу красивое лицо:  чувственные губы, прямой нос, глубокие и пока непонятного цвета вопросительно смотрящие глаза. В сапогах на высоком каблуке она — почти с меня ростом. Уже темно. Медленно кружатся снежинки.  Мы доходим до её дома,  договариваемся о встрече  и прощаемся.

Кадр.

Она ждёт в условленном месте. Фонарь освещает  фигуру. Ворсинки меха шубы из-за подтаявших снежинок сверкают и переливаются разноцветными искорками. Я подхожу  в тот момент, когда женщина отвернулась. Я  ничего не говорю, стою рядом и наблюдаю за снежинками, падающими на шубу, на шапку, на выглядывающие из-под шапки и воротника волосы. Она поворачивается и вздрагивает.
- Как вы меня напугали.
- Правда? - дурацкое слово выскакивает само.
Она улыбается.
- Конечно.
- Извините, я не хотел. Вы так красиво стояли, освещённая светом фонаря под падающим снегом, что не хотелось мешать. Любовался.
Она берёт меня под руку.
- Налюбовались?
- Нет.
- Можете отойти и продолжить любоваться.
Я кладу свою свободную руку поверх её, лежащей на моей согнутой, и крепко сжимаю.
- Не хочу отходить. Хочу быть возле.
Её глаза так же как накануне смотрят на меня. Какого они цвета? Я опять не могу разглядеть. Но они так близко и так смотрят, что мурашки бегут по спине и начинает сосать под ложечкой.
- Пройдёмся?
- Пройдёмся. Только боюсь, что вы скоро замёрзнете.
- Не бойтесь. Я не мерзлячка. А если замёрзну, скажу.
Мы идём по заснеженной улице. На нас падает снег...

Кадр.

Моя квартира. Она сидит в кресле, рядом на столике маленькая керамическая чашка с кофе и рюмка, в которой светится любимый напиток. Мы молчим. Она берёт рюмку, выливает ром в чашку и делает глоток. Затем смотрит на меня. В глазах вопрос. Я смотрю в эти глаза, потом перевожу взгляд на колени, которые не закрывает юбка, и снова смотрю в глаза.
- Может, включить музыку?
- Включите.
Я подхожу к проигрывателю и ставлю пластинку.
- Потанцуем?
Она встаёт. Я обнимаю гостью за талию, и мы начинаем танцевать. Я чувствую прикосновение её груди и вижу, наконец, глаза, которые совсем близко. Я притягиваю к себе эти глаза. Они становятся всё больше и больше,  и я утопаю в них.  Я нахожу губами  губы, которые ищут мои,  а дальше...

Глава шестая

Дальше я  проснулся...  и не в состоянии понять, что же это было. То ли явь, то ли сон. Настолько реально я всё ощущал: женщину,  прикосновения,  тело,  губы... какие это были губы, и какая была она!... Что-то меня остановило, остановило мои воспоминания. Я попытался вспомнить, сообразить и понял... Лицо, фигура, осанка... Ну конечно! Это — кукла, которую я видел накануне у Арины. Точно, это — она. Правда, наряд другой, и отсутствовала та роскошная шляпа из перьев, но остальное — она. А главное лицо и шёпот. Что она прошептала? Что-то очень важное, необходимое, чего я так давно ждал и уже не надеялся услышать... Я лежал и вспоминал... Нет, не мог вспомнить... Да и сон постепенно становился всё менее реальным, растворялся, разбивался на отдельные кусочки-фрагментики,  наподобие пазлов, и исчезал, уходил из моего сознания, оставляя после себя только лицо и вкус губ... Я даже не мог вспомнить её имени. Ничего уже не мог вспомнить, помнил лицо и губы... Пора было вставать, собираться и ехать к Арине.
Незадолго перед выходом из дома раздался телефонный звонок.
- Олеженька, вы уж меня извините, вынуждена уйти. Но вы приезжайте и работайте. Вам откроют.
- Хорошо. Как раз собираюсь выходить. А когда вы вернётесь?
- Ещё не знаю. Работайте спокойно. Никто мешать не будет, разве что...
Я не успел спросить, что может помешать,  как в трубке послышались длинные гудки.

Подойдя к коричневой двери, ведущей в подвал, я нажал на кнопку домофона.
- Да, - услышал я.
- Это — Олег.
- Сейчас, сейчас. Открываю.
Раздался щелчок, замок сработал и дверь открылась. Я спустился вниз. Меня встречала незнакомая женщина в рабочем халате.
- Проходите, Олег. Арина Дмитриевна меня предупредила.
- А вы, извините, - кто?
- Я тут убираю. Сейчас уже заканчиваю, и оставлю вас. Будете в одиночестве. Не страшно?
- Страшно чего?
- Как чего? Кукол. Так смотрят, что всё время кажется, что сейчас заговорят и подойдут. Жуть просто. Хорошо, что вы пришли. Честно говоря, не люблю я тут одна оставаться. Не по себе как-то.
- Вы преувеличиваете. Фарфор, он и есть фарфор. Чего его боятся? -  я вытер ноги, прошёл в  мастерскую и тут же вспомнил разговоры Арины, вчерашний воздушный поцелуй, посланный куклой-незнакомкой, и сон. - А впрочем... Настоящее искусство — дело тёмное. Поди разберись, что живое, а что неживое...
- Вот-вот... Тёмное... И я о том... Ну, кажется, закончила, - женщина окинула помещение внимательным взглядом, словно проверяя, всё ли убрала, не забыла ли чего и остановилась на той самой кукле в широкополой шляпе из перьев, по-прежнему стоявшей на рабочем столе. - А эта... - она показала на куклу. - У... сатана. Как уставится своими огромными глазищами, так и жди, что сейчас что-то скажет. Боюсь её. Но какова? Красавица. Боюсь и любуюсь одновременно. Короче, чертовщина сплошная.
- А что же вы тогда сюда приходите, если боитесь и чертовщина мерещится?
- Так платят хорошо, да и... - женщина приблизилась ко мне и понизила голос. - Да и интересно. Вы когда-нибудь видели таких кукол?
Я повёл плечами.
- Вот и я нет. Охота же приобщиться к великому. Чертовщина чертовщиной, а рядом с великим побыть ... Может, и меня когда вспомнят. Дескать, была такая, которая приходила убирать — порядок наводила. Это же, я вам скажу, не хухры-мухры такой дом убрать. Понимать надо... - женщина вызывающе подняла голову и принялась расстёгивать халат с таким видом, словно это была королевская мантия.  - Как там на улице?
- Хорошо. Солнце. Тепло. Почти лето.
- Ну тогда можно и без плаща.
Она сняла  с вешалки плащ, перекинула через руку и ещё раз осмотрела помещение.
- Сатана, - произнесла женщина, ни к  кому не обращаясь, и перед тем, как открыть дверь спросила. - А в той вы были? - она кивнула в сторону  комнаты, которая при мне никогда не открывалась.
- Нет, не был.
- Да? - женщина как-то странно посмотрела на меня. - Ну тогда пока.
- Пока, - едва успел сказать я, как входная дверь захлопнулась, и послышался стук каблучков по лестнице, ведущей на улицу.
- Пока пока... Пока пока... А что, собственно, пока? - спросил я вслух и вслух же ответил. - Пока надо работать.

Воспользовавшись отсутствием Арины, влекомый ярким солнечным светом  и до сих пор доносящимся из приоткрытого окна запахом сирени, я переселился за  рабочий стол в мастерской и там, раскрыв очередную папку, не торопясь, как обычно принялся разбирать рисунки, откладывая  предназначенные для оформления в одну сторону и распределяя по датам другие. Несколько рисунков особенно привлекли моё внимание, и я так углубился в их рассмотрение, что сначала даже не почувствовал, как моей головы что-то коснулось. А потом услышал чуть тихое:
- Эй...
Я поднял голову и  упёрся в какой-то твёрдый предмет.  Повернувшись, я увидел, что это была рука куклы-незнакомки, стоявшей совсем близко от меня. Инстинктивно, я хотел убрать эту маленькую ручку, но тут же сообразил, чья она, и недоумённо на неё уставился.
- Ну да, да... Это — моя рука. Не бойся.
- Чья? - переспросил я, догадываясь, кому принадлежит тихий  голос.
- Да моя, же, глупый. Ну как тебе было со мной сегодня ночью?
- Сегодня ночью? С тобой? - я повторял за куклой слова, не понимая, что происходит.
- Неужели ты уже всё забыл? Короткая же у тебя память. А вот я помню всё до мельчайших подробностей, и мне было так хорошо.
- Тебе? Хорошо? Когда?
- Сегодня... Ночью... - повторила кукла спокойно и очень тихо и ещё тише добавила. - С тобой. Ты думаешь, тебе снился сон? Но это был не сон. Это была я. Помнишь, как ты подошёл ко мне, когда хотел познакомиться? И  нёс такую несусветную чушь. Ты был таким милым в тот момент. А потом мы гуляли по вечерним улицам. Ты рассказывал про полярную ночь, про заснеженную тундру. Неужели не помнишь?
- Помню, - чуть оторопело произнёс я.
- А потом ты меня угощал кофе с ромом, и мы танцевали.
- Помнишь?
- Помню, - события сна постепенно, картина за картиной, восстанавливались.
- А потом помнишь? Меня потом помнишь?
Я вспомнил. Я вспомнил всё. Весь сон, который унёс меня в прошлое и в котором была… Нет, не  кукла. А она — настоящая, реальная, живая. Какая она была живая и реальная. Ощущения и чувства сна вернулись и застали меня врасплох. Я смотрел на разговаривающую со мной куклу, а сам  перенёсся в давно минувшее время, как казалось, ушедшее от меня навсегда, безвозвратно и вот теперь таким странным, невероятным образом возвратившееся. Всё перепуталось в моей голове: сон, реальность... И это была она.

Глава седьмая

Мы познакомились почти точно так, как  приснилось. Я тогда заболел и мне нужен был больничный. Предстояла длительная командировка на Ямал, а лететь я не мог. Вот и отправился в поликлинику. Там в коридоре, среди людей, ожидающих своей очереди около кабинета врача, я обратил внимание на женщину, которая сидела, склонившись к лежащей на коленях раскрытой книге. Она была явно поглощена содержанием, так как ни на кого не обращала внимания, только изредка поправляла закрывавшие лицо волосы и быстро перелистывала страницы. Почему я обратил на неё внимание? Возможно, из-за её отрешённости от происходящего вокруг, от бесконечного всеобщего обсуждения болезней, работы врачей, беспорядков, царящих в поликлинике и не только. Она казалось отсутствующей и находящейся где-то совсем в другом месте, живущей другими событиями, другой жизнью...
Мой взгляд как бы сам собой возвращался к ней, пытаясь разглядеть лицо. Но его скрывали  густые тёмно-каштановые волосы, которые она периодически закладывала  за уши и которые вели себя крайне непослушно и постоянно возвращались в прежнее положение. Я мог разглядеть только  стройную фигуру в серой твидовой юбке, обтягивающей  бёдра и не скрывающей колен, и сиреневый толстой вязки пуловер, одетый поверх фланелевой в крупную клетку ковбойки. На ногах — чёрные замшевые сапоги. Через плечо  перекинута небольшая под цвет сапог раскрытая сумочка.
Я смотрел на женщину и всё гадал, как выглядит лицо, но тут подошла её очередь. Она резко встала, положила  книгу в сумочку и огляделась, словно убеждаясь, что не ошиблась и находится именно там, где надо. Затем повернулась и быстрым, неожиданно для меня решительным шагом направилась к кабинету, постучала в дверь и вошла. Всё это произошло так стремительно, что я не сразу сообразил, что её нет, а на том стуле уже сидел другой человек. Но лицо я всё-таки успел разглядеть, и мне оно показалось очень красивым. Чтобы удостовериться, я не спускал глаз с двери, ожидая появления женщины, и когда она вышла,  понял, что не ошибся.
Женщина постояла несколько секунд, что-то пряча в сумочку, а затем таким же решительным шагом направилась к выходу. Когда она повернула к лестнице, ведущей в гардероб, я, после некоторого замешательства, бросился вдогонку.

Около гардероба её не было. Я исследовал весь длинный коридор поликлиники в надежде обнаружить женщину, но не нашёл и вернулся обратно к гардеробу, достал номерок, вручил  гардеробщице и, на ходу натягивая  куртку и шапку, выскочил из здания. Шёл снег. Подморозило.  В наступившей темноте  лёгкое снежное покрывало выглядело мягким и уютным. Несколько раз поскользнувшись на обледенелом асфальте, я выбежал на улицу, проходящую чуть в отдалении от поликлиники. Обеденное время давно кончилось, а конец рабочего дня ещё не наступил, и потому прохожих было мало.  Я оглядел пустующие тротуары, понимая, что упустил незнакомку, и, расстроенный, направился в сторону своего дома, находящегося в получасе ходьбы. Проходя мимо расположенного в соседнем здании магазина, я решил заглянуть в него и только подошёл к дверям, как из них с озабоченным и несколько рассеянным видом вышла она, держа в руках какой-то свёрток. Около ступенек лестницы, ведущей от дверей магазина к тротуару,  она потеряла равновесие, взмахнула руками и выронила свёрток и сумочку. Женщина непременно упала бы, если бы я не подхватил её. На какое-то время она очутилась в моих объятиях.  Красивое лицо оказалось рядом с моим лицом,  а  глаза - совсем рядом с моими. Я взглянул в эти глаза и понял, что просто так их не отпущу.
- Извините, - почему-то вырвалось у меня.
- Что? - глаза женщины выражали удивление и испуг. Она постепенно приходила в себя. Я разжал руки и снова извинился.
- За что вы извиняетесь? - из глаз исчез испуг, и они улыбнулись.
- Не знаю, машинально... Наверное, за то, что позволил себе... - бормотал я что-то несвязное, подбирая обронённые вещи.
- Позволили себе спасти меня?
- Спасти? Ну это, пожалуй, слишком. Но приложиться могли бы ощутимо. На таких каблуках да по льду... Тут в триконях ходить надо, а не на шпильках.
- Триконях? Что такое трикони?
- Альпинистские ботинки, подбитые специальными шипами, чтобы не скользили по льду.
- Ну и как вы меня представляете в таких ботинках? - женщина стояла, выпрямившись и приводя в порядок одежду.
- Не представляю.  Высокая, стройная, красивая, в изящной шубке и в башмаках, подбитых шипами... Моветон. Только на каблуках. Позвольте, я провожу вас и предложу свою руку... не пугайтесь, руку, ничего более.
Теперь улыбнулись не только глаза, но и всё лицо. Оно не просто улыбнулось, а как будто осветилось ярким светом, исходившим откуда-то изнутри.
- Ничего более?... - лицо выразило сомнение. -  Ну, если ничего более, то проводите. Давайте вашу руку и возьмите от меня эту коробку, -  она протянула обратно подобранный мной свёрток.
- Что тут? Надеюсь, ничего бьющегося? Вдруг оба упадём.
- Тут — конфеты. Подруге в подарок купила. У неё сегодня день рождения, так не идти же с пустыми руками. И давайте, пожалуйста, не падать. Взялись провожать, так проводите, сохранив в целости и сохранности. Глаза уже не улыбались, а смеялись широким открытым смехом. Как они были хороши в этот момент. И как я мог допустить, чтобы обладательница таких глаз упала? Это было совершенно невозможно. Просто недопустимо.
- Держитесь крепче, - сказал я. - Очень крепко. Хочу чувствовать вас.
Женщина просунула свою руку, одетую в вязанную рукавичку, под мою, согнутую в локте, и положила сверху, крепко прижав.
- Так чувствуете?
- Чувствую. Так хорошо. Пошли?
- Пошли, - ответила она, и мы, осторожно спустившись по ступенькам, двинулись вдоль улицы, освещённой редкими фонарями под мерно падающими снежными хлопьями.
- Меня зовут Олег. А вас?
- Маргарита, -  женщина произнесла имя мягко, нараспев, будто обращаясь не ко мне, а к кому-то другому, точно вслушиваясь в звучание голоса.

Глава восьмая

Мы шли, не спеша, и  разговаривали о чём-то незначительном.  Одна её рука лежала в кармане шубы, другая - в вязанной варежке - на моей руке. Изредка я брал эту руку своей свободной и чуть притягивал, задерживая и слегка сжимая. Тогда женщина поворачивала голову в мою сторону, и я видел красивое лицо:  чувственные губы, прямой чуть вздёрнутый нос, глубокие и пока непонятного цвета вопросительно смотрящие глаза.
Совсем стемнело. Медленно кружились снежинки. И так же медленно мы двигались по слабо освещённой улице, пока не остановились около её дома.  Мы договорились о встрече и попрощались. Она скрылась в подъезде, а я долго стоял, не решаясь уйти,  и чего-то ждал.  Чего? Я не знал. Я только знал, что уже жил завтрашним  днём.

Вечером следующего дня я шёл на свидание. Ещё издали я заметил фигурку, ожидающую в условленном месте. Она стояла, освещённая уличным фонарём, в лучах которого падающие снежинки, оседающие на шубу, переливались разноцветными искорками. Я приблизился незамеченным, остановился за её спиной и принялся наблюдать за снежинками, искрящимися на ворсинках шубы. Я не хотел нарушать их игру, не хотел нарушать тишину и покой. Неожиданно, женщина обернулась, обнаружила меня и вздрогнула
- Как вы меня напугали.
- Правда? - дурацкое слово вырвалось само собой, помимо моей воли.
Она улыбнулась.
- Конечно.
- Извините, я не хотел. Вы так красиво стояли, что не хотелось мешать. Любовался.
Она взяла меня под руку.
- Налюбовались?
- Нет.
- Можете отойти и продолжить любоваться.
Я положил свою свободную руку поверх её, лежащей на моей согнутой, и крепко сжал.
- Не хочу отходить. Хочу быть возле.
Её глаза так же как накануне посмотрели на меня. Какого они цвета? Я не мог разглядеть. Но они так были близко и так смотрели, что мурашки побежали по спине и начало  сосать где-то под ложечкой.
- Пройдёмся?
- Пройдёмся. Только боюсь, что вы скоро замёрзнете.
- Не бойтесь. Я не мерзлячка. А если замёрзну, скажу.  Вы где-то недалеко живёте?
- Да, в нескольких кварталах.
- Удивительно, что я вас ни разу не встречала.
- А где вы могли меня встретить?
- Мало ли... - женщина задумалась и замолкла.
Она шла, крепко опираясь на мою руку и внимательно вглядываясь себе под ноги.
- Что вы так увлечённо читали вчера в поликлинике?
- Откуда вы знаете?
- Я же рядом находился.
- Как рядом? - женщина вскинула голову и удивлённо поглядела на меня.
- Стоял в двух метрах от вас. Хотел попасть в тот же кабинет.
- В какой кабинет?
- В тот самый, куда заходили вы.
- Ничего не понимаю. Так вы были в поликлинике?
- Ну да.
- Почему же я вас не видела?
- Мне кажется, вы никого не видели, так увлечены были книгой.
- Это правда, не видела. И не слышала. Не люблю пустые больничные разговоры.
- А что за книга, если не секрет?
- Какой может быть секрет? «Три товарища».
- Ремарк?
- Ремарк.
- Нравится?
- Необыкновенная книга. Читали?
- Читал... «Небо за домом профсоюзов было зеленым, как неспелое яблоко...»
- Это откуда?
- Оттуда.
- Вы что же, Ремарка наизусть знаете?
- Нет, конечно, но про небо цвета неспелого яблока помню очень хорошо. Оно у Ремарка из романа в роман переходит. «Небо было цвета неспелого яблока...» А что? Красиво. И, главное, точно. На самом деле у горизонта небо часто бывает цвета неспелого яблока.
- Не замечала. Надо же... Теперь обязательно присмотрюсь... А что вам нужно было в том кабинете?
- Банальный больничный. Должен улетать, но заболел. Вот и отправился за оправдательным документом.
- Получили?
- Не успел.
- Почему?
- Так... одно неожиданное обстоятельство.
- И как же теперь?
- Ещё не знаю. Придумаю что-нибудь или завтра схожу. А вы что там делали?
- Как раз закрывала. Вы себя плохо чувствуете?
- Хорошо.  А сейчас, после знакомства с вами, просто замечательно.
Женщина  скептически посмотрела на меня.
- Ой ли?
- Честное слово. Могу... - я не знал, что бы такое сказать,  дабы подтвердить отличное самочувствие, но мне на самом деле показалось, что болезнь  исчезла.
- Очень прошу, ничего не надо демонстрировать. И так верю. Только... - Маргарита остановилась и, не спрашивая разрешения, по-хозяйски, застегнула до самого верха молнию моей куртки, закрывая неприкрытую шею. - А шарф где? - в голосе её послышались заботливые нотки. Давно я не слышал подобных ноток по отношению ко мне.
- Не ношу. Терпеть, как говорится, ненавижу.
- А что вы навидете?
С моего языка чуть не сорвалось — вас, но я вовремя спохватываюсь, не желая показаться пошлым.
- Что навижу? Так сразу и не знаю, что ответить. Солнце, небо голубое, лес, поле, реку.. да и ещё кучу всего разного...... Ремарка...
- А кроме Ремарка?
- Я, вообще, мало читаю. Разве что ещё Хэма любимого, да... вы будете удивляться — Библию.
- Вы читаете Библию?
- А что такого? Не просто читаю, но и люблю...
- Странно.
- Почему?
- Мне кажется, сейчас её мало кто читает.
- Возможно. Но я читаю. Мне интересно. Вот послушайте: «Мудрости научить можно только мудрого.» Как? По-моему, здорово.
- Это из Библии?
- Из притчей Соломоновых.
- Как интересно. «Мудрости научить можно только мудрого.» Отличная мысль. Запомню. А что ещё помните?
- Ну... много чего. Вот, например: «По вере вашей да будет вам»
- Это откуда?
- Евангелие от Матфея.
- Вы верите в судьбу?
- Верю. Верю в судьбу, верю в предначертанность и в то, что наше знакомство — не случайно... У человека, потому что, как я считаю, нет выбора.
- Как это нет? Вот сейчас не пойду с вами и...
- Вы этого действительно хотите? - прервал я спутницу.
- Нет, - улыбнулась она.
- Ну вот видите... И я об этом, - я улыбнулся в ответ.
- Куда вы должны были улететь? - Маргарита внезапно поменяла тему.
- Очень далеко. К чёрту на рога.
- Интересно, а где у чёрта рога находятся?
- Примерно там, где должен был находиться я. На мысе Харасавэй.
- Звучит романтично и красиво.
- А выглядит ещё красивее и романтичней: заснеженная тундра переходящая в льды океана. И не понять, где земля, где море. Сплошное, как пишут в романах, белое безмолвие. Только оно почти чёрное, так как — ночь всё время.
- Почему?
- Так полярная же ночь.
- Что это значит?
- Это значит, нет дня, нет света, нет солнца. Ночь, звёзды и северное сияние. И ещё мороз... А вы не замёрзли? А то...
- А то — что?
- Пригласил бы. На чашечку кофе или чая. Чего пожелаете... Можно с ромом...
- В другой раз.
- А когда будет этот другой раз?
- Через пару дней, возможно.
- Так долго.
- Раньше никак. Надеюсь, за это время не улетите?
- Не улечу...
- Что вы там делаете?
- Где?
- На вашем Харасавэе.
- Нефть ищу или газ.
- Вы геолог?
- Геофизик.
- Что за профессия?
- Как вам сказать? Профессия. Вроде геологии, только электроники больше, физики, математики...
- Непонятно. Не знаю.
- А что такое геология вы знаете?
- Это что-то такое, что всегда в пути, всегда в дороге...
- Почти, - снисходительно кивнул я. - Откуда знаете?
- Из кино... и из книг. «Территорию» Куваева читала.
- Ну и как?
- Понравилось. Романтично. Только неухожено всё. Такая неухоженная жизнь, неустроенная... У вас так же?
- О... - я вспомнил бараки-общаги на Харасавэе, в Уренгое, Амдерме, в других местах... работу при пятидесятиградусном морозе... - У нас — совсем по-другому. Сплошной комфорт. Не жизнь, а сказка...
Особенно, когда знаешь, что тебя ждут.
- А вас ждут?
Вопрос застал меня врасплох. И не потому, что давно никто не ждал. А задан он был так напрямую, так в лоб, и она так внимательно при этом посмотрела, что я даже растерялся немного.
- Нет. Не ждут.
- Почему?
- А вас ждут?
- Если бы ждали, не была сейчас с вами...
- Тогда можно вас пригласить на кофе?
- Я же сказала, через пару дней... возможно...
- Возможно?
- Обещаю...

Глава девятая

Мои воспоминания прервал телефонный звонок. Я поднял трубку.
- Олеженька?
- Да, Арина Дмитриевна.
- Как хорошо, что я вас застала. Вы не уходите ещё?
- Нет. Совсем недавно пришёл.
- Что делаете?
Я посмотрел на стоящую передо мной куклу-незнакомку.
- Да вот...
- Не поняла.
Я не знал, как рассказать Арине про то, что произошло. Про разговор с куклой и, тем более, про нахлынувшие воспоминания. Да и надо ли про всё это рассказывать?
- Да вот… - ещё раз пробормотал я.
- Тэк-с... Кажется, я знаю, чем вы заняты. Никак с Маргошей любезничаете.
- Какой Маргошей?   А, - догадался я. - Наверное, с той женщиной, что тут убиралась и меня встретила?
- Эту зовут Паша. А Маргоша -  которая с перьями и которая сейчас рядом с вами.
- Рядом со мной никого нет, - сказал я и тут же понял, кого Арина имела ввиду. - Вы о...?
- Да-да, именно.
- Как вы догадались?
- Олеженька, дорогой мой, я же её и попросила за вами присмотреть.
- Ну знаете ли...
- Знаю, Олеженька, знаю... Я всё знаю... Я так много знаю, что иногда самой тошно становится... Ну да ладно. Не буду мешать. Продолжайте любезничать, а я скоро появлюсь. Кстати, она не просто Маргоша, а Марго, т.е — Маргарита. Понимаете, кто это?
- Понима... - хотел сказать я, но в трубке уже послышались гудки. - Чертовщина какая-то, - невольно вырвалось у меня.
- Тихо... тихо... Разве можно так? - произнесла стоявшая рядом со мной кукла и приложила палец к губам. - Этот всё слышит и, чёрт бы его побрал, видит. Ой... - кукла вздрогнула. - А я-то, я-то... сама хороша. Но больше о нём ни слова.
- О ком? - спросил я и добавил. - Маргарита.
- А... - протянула кукла. - Аринина работа. Уж коли Арина опередила, то так тому и быть. Да... Маргарита Николаевна. Хоть Арина  и кличет Маргошей. Но ей можно. Она же меня создала. Я ей всем обязана. И тем, что — хороша, и наряду, и что тебя встретила, и его...
- Кого?
- Об этом  в другой раз. А пока поставь меня на полку и поближе вон к тому  бравому кавалеру?
- Ты кого имеешь ввиду?
- Мишу.
- Какого Мишу?
- Как какого? Лермонтова.
- А это разве Лермонтов?
- Как можно не узнать?
- Ну, милая моя, с ним-то я как раз и не знаком. Да и как? Когда он жил, а когда — я. Разве что на портретах и мог видеть, да в кино...
Я вспомнил те портреты Лермонтова, репродукции с которых были напечатаны в различных журналах, и акварельный автопортрет на фоне кавказского пейзажа в мундире Нижегородского драгунского полка (красный воротник, эполеты, газыри, бурка на плече и шашка).
- Ну что, узнал наконец? Вспомнил, друг любезный?
- Вспомнил, вспомнил... А почему к нему?
- Потому что стихи его очень люблю, и потому что он — один и тоскует. Ты же знаешь, что такое тоска?
- Знаю.
- Вот я и хочу быть с ним рядом, пока его возлюбленная не появится... - кукла задумалась на мгновение и продолжила. - И мой.
- А кто — твой? - задал я глупый вопрос и тут же спохватился. - Извини, я совсем забыл. Он же — Мастер.
- Да. И скоро он должен здесь быть.
- А как же?..
- Та ночь?
- Да, - несколько растерянно ответил я.
- А ты и был им.
- Ничего не понимаю. Ты была ей, я был им... Ничего не понимаю...
- А и не надо всё сразу понимать... Подожди... Всё поймёшь потом... когда-нибудь...
Я хотел спросить — когда? - но не успел, так как послышался звук вставляемого в замочную скважину ключа, входная дверь открылась и вошла запыхавшаяся Арина.
- Олеженька, ну как вы тут... Не скучали? - она окинула быстрым взглядом комнату, посмотрела на куклу, стоящую на столе, перевела взгляд на меня и ещё раз повторила вопрос. - Не скучали?
- Не скучал. Вы же позаботились об этом... Сейчас, только перенесу... куда просили...
Я поднял куклу, отнёс её к полке и установил рядом с красивым драгунским офицером, одетым в тёмный сюртук с газырями, обхватывающий шею ярким красным воротником  и в шароварах с лампасами. На плечах драгуна блестели золотые эполеты, с плеча свисала бурка, а на боку красовалась маленькая сабля. Когда я отошёл, офицер резко наклонил голову и щёлкнул каблуками кожаных сапожек, выражая признательность. После чего последовало отчётливое:
- Благодарю, вас, сударь, - и драгун ещё раз щёлкнул каблуками.
Руки двух почти метрового размера кукол коснулись друг друга и так и остались соединёнными...

Глава десятая

Арина прошла к столу, уселась в своё рабочее кресло, достала сигаретку и закурила.
- Так... Значится, познакомились. Ну, и что скажете?
- О чём?
- Ни о чём, а о ком. О Маргоше.
- А что я могу сказать? Вы ведь и так всё знаете.
- Знать-то знаю, но всё-таки хотела от вас услышать... Ваше мнение интересно.
- По поводу чего? Куклы? Или ещё чего-то?
- О том, что вы влюблены, это я сразу поняла... Не в куклу, конечно, а в кого-то другого, кого она вам напомнила. Меня же интересует, как вы сказали, «ещё чего-то». Именно... Ещё чего-то...
- Всё так закрутилось, что я в некоторой растерянности. Она, конечно, очень хороша, и, вы правы, напомнила... Впрочем, это — другая история... А вот Марго... Тут я в растерянности... Кстати, почему Лермонтов, и где Мастер?
- Мастер скоро будет... Его отослали...
- Отослали? Куда отослали? Кто отослал?
- Не всё сразу, Олеженька, не всё сразу... Каша завертелась, и вам придётся участвовать... Уж не обессудьте... А Лермонтов... Ну как вам сказать?.. Люблю... Да и судьбы общие... Общее непонимание.
Да и любовь обречённая... Вы же, наверное, знаете, про его даму сердца?
- Нет... Стыдно признаться, но не знаю.
- Да что вы. Это — трагическая история. Хотите расскажу?
- Конечно, хочу... Только вот...
- Это что ль? Это может и подождать, - Арина показала на   лежащую на столе очередную папку с рисунками, которую я так и не раскрыл.
- Ага...
- Ага... Что за «ага»? Надо отвечать уверенным, поставленным голосом. Что-то наподобие «так точно, ваше сиятельство», - глаза Арины лукаво блеснули.
- Слушаюсь, ваше сиятельство. Так точно. Изволите кофейку или чайку испить?
- Ну ладно, ладно, вам, —  заулыбалась Арина. - Садитесь и слушайте... Впрочем, от чашечки кофе не откажусь. Набегалась... Поухаживаете за дамой?
- Так точно, ваше сиятельство...  - бодро ответил я и  под одобрительные аплодисменты направился готовить кофе. А Арина задымила очередной сигареткой и принялась кому-то названивать. Сначала я слышал её чуть приглушённый голос и не вдавался в содержание разговора, но постепенно тембр начал снижаться, в нём появились резкие и хриплые нотки, пока он не превратился почти в рык. И эту часть я уже расслышал очень хорошо.
- Вот что, сукин ты сын, если ты... - дальше последовала череда нецензурных  выражений, завершившихся решительным, - чтоб он к следующей неделе был у меня. Понял, чёртова твоя башка?... Ну то-то же.... Иначе раскромсаю и не посмотрю, что сама сотворила. - Дальше последовала ещё пара ругательств и удар кулаком по столу.
К этому моменту кофе был уже готов, и я, неся в одной руке маленькую изящную из японского фарфора чашку, а в другой вазочку с любимыми Ариниными конфетами, приблизился к столу, около которого «дымилась» хозяйка.
- Нет, ну это надо?..  Сказал на несколько дней, а уже вторая неделя пошла... Пусть только появится, голову отвинчу.
- Это кому вы собираетесь голову отвинчивать? - попытался я утихомирить Арину.
- Кому-кому?.. чёрту лысому, прости меня Господи.
- Может всё-таки не стоит голову отвинчивать.
- Этому стоит... Но, ничего. Я отвинчу, я и на место поставлю. А пока, слушайте, - в руках Арины сработала зажигалка, от новой сигареты потянулась к потолку узкая полоска дыма, последовало несколько глубоких затяжек, и Арина начала рассказ.
- Они познакомились в 31-м году. Сами понимаете, в одна тысяча восемьсот... Мише тогда было всего семнадцать лет, и ровно через 20 его не станет, а Вареньке — 16. Совсем юные. Почти Ромео и Джульетта. Миша тогда был близок с семьёй Лопухиных, а с детьми — Алёшей и Машей — необычайно дружен. Они через всю жизнь пронесли эту дружбу и остались верными ей и после Мишиной смерти. Варенька была младшей сестрой и в то время только начала выходить «в свет». Вот для «света» её и привезли в Москву в 31-м году из вяземского имения. Как тогда говорили, на «ярмарку невест». Она была девушка пылкая, восторженная, поэтическая и, как отмечают современники, очень привлекательная. Представьте, блондинка с чёрными глазами. Должно быть, очень интересно. При этом она сохранила не только мечтательность, но и добрый нрав.  Редкость по тем временам, я уже не говорю про нынешние. Вот такая была барышня.
- А вы не знаете, имеет ли она какое-нибудь отношение к Марии Ивановне Лопухиной, которая из рода Толстых, и чей портрет написал Боровиковский? Впрочем, я думаю, что не имеет, или - какое-то дальнее родство. Портрет-то был написан в конце восемнадцатого века, а речь идёт уже о тридцатых годах девятнадцатого.
- Вот уж чего не знаю, того не знаю... Хотя мысль интересная и в голову не приходила. Но, продолжу. По первости, они, т.е. Варенька и Миша просто дружили. Жили рядом – дома находились по соседству - и потому вместе проводили много времени. Но чувство уже родилось. Вы знаете, как рождается чувство? – Арина пристально посмотрела на Олега. – Знаете. Вижу, что знаете. Так вот… О чём это я? Да, о чувстве. Сначала была игра, увлечение, смех – всё, что бывает в эти годы. А потом возникла любовь. Это произошло через год после знакомства. Они глупые были, и сами не поняли ещё, что произошло. Впрочем, барышни всегда старше юношей. Вареньке – всего шестнадцать, а уже невеста, и поклонников не счесть. А Миша – юноша. Ну, сами понимаете. Горячий, ревнивый, дерзкий, влюблённый, хотя не сознающий своей влюблённости. Противоречивый, одним словом… Да… - Арина глубоко затянулась и стряхнула пепел  в пепельницу, где образовалась горка, чем-то напоминающая девичье личико.
Олег смотрел на это личико, переводил взгляд на Арину, потом на кукол, и его не покидало ощущение, что он пребывает в каком-то нереальном, почти сказочном мире, где всё (или почти всё) возможно. Воспоминания волнами накатывали на него, и он, подобно лодчёнке, то поднимался на гребень, ощущая себя тут, рядом с Ариной, в этом удивительном мире, то проваливался в воспоминания, которые подступали с такой неотвратимостью, что просто так отмахнуться от них, сделать вид, что забыл, в чём он пытался себя убедить последние годы, не было никакой возможности.
- Да… - повторила Арина и опять после очередной затяжки стряхнула пепел, закрыв минуту назад нарисовавшийся образ. – Чувство. Как его определить, понять, принять, когда тебе всего семнадцать? Да и в двадцать, и в сорок это сделать, порой, так сложно. Ситуации, обстоятельства, приятели, другие барышни… Ну, Вы понимаете. Знали ли они, отдавали ли себе отчёт, в том, что произошло с ними в семнадцать лет? Думаю, нет. А потом… Потом пришло осознание и вот такие строчки.

Она не гордой красотою
Прельщает юношей живых,
Она не водит за собою
Толпу вздыхателей немых...
Однако все её движенья,
Улыбки, речи и черты
Так полны жизни, вдохновенья,
Так полны чудной простоты.

Вообще, ей много посвящено. И в «Вадиме», и в «Княгине Лиговской», да и в «Демоне», думаю, она присутствует. А как же? Любовь… А стихов сколько. Знаете, я даже не уверена, что они говорили друг другу о своей любви. Миша – резкий, вспыльчивый. Варенька – сама кротость и доброта. Она, наверное, ждала, ждала, но так и не дождалась. А он в силу своего характера всё харахорился, чего-то доказывал себе, окружающим и, самое главное, ей. А не доказывать надо было, а любить. Ценить и беречь. А вокруг столько соблазнов, и хочется себя утвердить, попробовать… Потом Петербург, школа юнкеров, военная служба, увлечения… Кто-то хорошо о нём сказал, что это был вулкан: то словно потухший, спящий; то разбушевавшийся, огненный и страстный… А она, так и не дождавшись, сказала «Да» другому. Думаю, это было печальное «Да» и печальный союз. И не потому, что Бахметьев был гораздо старше и, как поговаривали, не очень умён. Какое это имеет значение, когда есть любовь?  Тут-то её не было, о ней и речи быть не могло… Как повинность. Надо выйти и вышла. А Миша… Он очень сильно переживал, когда узнал. Старался забыть, но разве возможно? Вот послушайте, - Арина встала, прошла в соседнюю комнату и вернулась, на ходу перелистывая потрёпанную книжицу.  –  «Но минуты последнего расставания и милый образ Верочки постоянно тревожили его воображение. Чудное дело! Он уехал с твердым намерением её забыть, а вышло наоборот (что почти всегда и выходит в таких случаях). Впрочем, Печорин имел самый несчастный нрав: впечатления, сначала лёгкие, постепенно врезывались в его ум все глубже и глубже, так что впоследствии эта любовь приобрела над его сердцем право давности, священнейшее из всех прав человечества». Вот так-то, дружочек. А помните: «Нет, не тебя так пылко я люблю…»? Её, батенька мой. Её. До последнего вздоха. И она, полагаю, до последнего вздоха. Вот такие дела, Олеженька, - Арина загасила сигарету, закурила новую, задумчиво помолчала и тихо, почти шёпотом начала читать:

Я, матерь божия, ныне с молитвою
Пред твоим образом, ярким сиянием,
Не о спасении, не перед битвою,
Не с благодарностью, иль покаянием,
Не за свою молю душу пустынную,
За душу странника в свете безродного;
Но я вручить хочу деву невинную
Теплой заступнице мира холодного.
Окружи счастием душу достойную;
Дай ей сопутников, полных внимания,
Молодость светлую, старость покойную,
Сердцу незлобному мир упования.
Срок ли приблизится часу прощальному
В утро ли шумное, в ночь ли безгласную,
Ты восприять пошли к ложу печальному
Лучшего ангела душу прекрасную.

Ну, что? Как? Не сильно утомила?
- Что вы. Замечательный рассказ. Я ведь ничего и не знал о Лопухиной, об этой любви… Да, честно говоря, и о Лермонтове знаю весьма мало и поверхностно. Где-то, когда-то, что-то читал… Хотя поэзию его люблю. Мне даже кажется, что она местами посильнее пушкинской. Более эмоциональна, что ли. Впрочем, давно не читал. Теперь перечитаю. Ваш рассказ тому причина.
- Про Александра Сергеича особый разговор, но потом как-нибудь. А пока… Олеженька, а не испить ли нам ещё кофейку? Я такого печенья купила, закачаетесь, – Арина мечтательно закатила глаза.
- А работать?
- Да ладно вам. Работа - не кто там? Правильно. Поскольку мы не хищники, то работа подождёт до следующего раза, а мы приступим к кофе и «Пирата» любимого дерябнем. Дерябнем?
Я улыбнулся ласково и по-матерински глядящей на меня Арине и понял, что работать сегодня уже не буду.

Глава одиннадцатая

Вечером, лёжа в постели, я листал томик Лермонтова. Передо мной вставали когда-то давно прочитанные строки, но после рассказа Арины они принимали совсем другое звучание, наполнялись другим, скрытым от меня прежде смыслом.


Мой друг, напрасное старанье!
Скрывал ли я свои мечты?
Обыкновенный звук, названье,
Вот всё, чего не знаешь ты.
Пусть в этом имени хранится,
Быть может, целый мир любви...
Но мне ль надеждами делиться?
Надежды... о! они мои,
Мои - они святое царство
Души задумчивой моей...
Ни страх, ни ласки, ни коварство,
Ни горький смех, ни плач людей,
Дай мне сокровища вселенной,
Уж никогда не долетят
В тот угол сердца отдаленный,
Куда запрятал я мой клад.
Как помню, счастье прежде жило,
И слёзы крылись в месте том:
Но счастье скоро изменило,
А слёзы вытекли потом.
Беречь сокровища святые
Теперь я выучен судьбой;
Не встретят их глаза чужие,
Они умрут во мне, со мной!..

Я прочитал стихотворение и задумался. Надежды, как верно сказано. На самом деле, они – мои. И как можно ими делиться? Невозможно. И сокровища святые, конечно, - только со мной. А как иначе? Они – мои воспоминания, мои сокровища. Пусть горькие, печальные, но мои. И никому их не дано увидеть, узнать и понять. Опять подступили воспоминания, которые, чем дальше я углублялся в чтение, тем становились отчётливее и реальнее.

Мы случайно сведены судьбою,
Мы себя нашли один в другом,
И душа сдружилася с душою;
Хоть пути не кончить им вдвоём!

Так поток весенний отражает
Свод небес далекий голубой
И в волне спокойной он сияет
И трепещет с бурною волной.

Будь, о будь моими небесами,
Будь товарищ грозных бурь моих;
Пусть тогда гремят они меж нами,
Я рожден, чтобы не жить без них.

Я рожден, чтоб целый мир был зритель
Торжества иль гибели моей,
Но с тобой, мой луч путеводитель.
Что хвала иль гордый смех людей!

Души их певца не постигали,
Не могли души его любить,
Не могли понять его печали,
Не могли восторгов разделить.

Несколько раз я перечитал стихотворение, и оно с каждым прочтением всё больше открывалось передо мной, обнажало душу автора и будоражило мою душу. «Мы случайно сведены судьбою»… «Мы случайно сведены судьбою»… Я прочитал ещё несколько стихов, отложил книгу, погасил свет и закрыл глаза. «Мы случайно сведены судьбою»… Да, это было именно так… Случайно… Случайно…

Глава двенадцатая

СОН.

Кадр.

Опять моя квартира. Опять она сидит в кресле, и опять она берёт рюмку, стоящую рядом на столе, выливает ром в чашку и делает глоток. Затем смотрит на меня. В глазах вопрос. Я смотрю в эти глаза, потом перевожу взгляд на колени, которые не закрывает юбка, и снова смотрю в глаза. (Меня не покидает ощущение, что я это уже видел.)
- Может, включить музыку?
- Включите.
Я подхожу к проигрывателю и ставлю пластинку.
- Потанцуем? (И слова… Я уже слышал эти слова…)
Она встаёт. Я обнимаю гостью за талию, и мы начинаем танцевать. Я чувствую прикосновение её груди и вижу, наконец, глаза, которые совсем близко. Я притягиваю к себе эти глаза. Они становятся всё больше и больше,  и я утопаю в них.  Я нахожу губами  губы, которые ищут мои,  а дальше... нам уже не нужна музыка, не нужно кофе, нам не нужно ничего… Нужны только губы, от которых перехватывает дыхание, нужны руки, лихорадочно блуждающие по телу и срывающие одежду, нужна кровать, на которой мы оказываемся  в положении, когда не разобрать где — чьё, когда руки, ноги, тела переплетены в немыслимый, непостижимый узел, и его невозможно распутать, развязать, можно только разорвать, приложив неимоверные усилия. Моя кожа ощущает другую кожу, грудь — другую грудь, пот — другой пот...


Кадр.

Мы оба, как два ненасытных существа, несёмся куда-то в поисках кульминации и достигаем её. Слышатся крики, стоны, непонятные слова, тяжёлое дыхание, а потом наступает тишина. Мы лежим, отрешившись от всего, постепенно возвращаясь из  неописуемого полёта в реальность. Какой это был полёт. И какая была она. Но лицо… Где-то я уже видел это лицо. Конечно. Маргарита. Кукла. Но она тут, рядом со мной. Живая. Я приподымаюсь и целую лежащую рядом женщину: её губы, грудь, живот, бёдра... Она гладит меня по голове и что-то  важное и нужное шепчет, но я уже не слышу...

Глава тринадцатая

Я просыпаюсь. Что это было? Сон? Явь? Сон. Понятно, что сон. Но какой он был реальный. И эта женщина. Маргарита? Кукла? Да, Маргарита. Но как она попала ко мне, в моё ночное бессвязное сознание, а вернее бессознательное. Какое-то время я лежу и вспоминаю подробности сна, стараясь припомнить каждую деталь, восстановить мельчайшие подробности происшедшего там, за пределами реальности и ставшими такими живыми,  почти физически осязаемыми. Это лицо, эти глаза, губы, руки… Вся она, возникшая из глубоко сокрытых запасников памяти и неожиданно пришедшая ко мне. Я зажёг свет и посмотрел на часы. Половина третьего. За окном шумит ночной город. В перила балкона стучатся ветви старого, когда-то много лет назад посаженного здесь совсем не здешнего дерева с суровым и странным, созвучным с ветром степей названием - карагач. Ветви бьются о балконную ограду, словно просятся, чтобы я впустил их, замёрзших, в дом, в мою маленькую квартиру, расположенную в пропахшем гарью центре большого столичного мегаполиса, и я вспоминаю стихотворение, которое написал несколько лет назад. Тогда стояла поздняя весна. Карагач был покрыт уже потемневшими серебристыми семенами, и под порывом ветра эти семена разлетались весенней седой метелью. Они летели над двором, над улицей, над городом, проникая во все соседние закоулки и подворотни. Карагачата, так назвал я их. Карагачата. Милое и тёплое слово, пришедшее на ум и оставшееся навсегда в стихотворных строчках…

Опять за балконом зацвёл карагач,
Посаженный в центре Москвы почему-то...
Отравленным воздухом город – палач
Всё точит и точит его поминутно...
А он не сгибается, крепко стоит,
Опершись на старые ноги – коренья...
Но  ноет в стволе – сердцевина болит,
И трудно выдерживать веток сплетение,
Когда запоют, закружатся ветра...
И громко застонет, заохает в голос,
Особенно, к ночи... А смотришь с утра ,
Ну каждый листочек, как  к волосу волос -
Подобран, пострижен,  ухожен и чист
И выглядит сильным, весёлым  подростком,
И, кажется, жизнь впереди – белый лист,
Который заполнится почерком броским...
Хоть знаю давно, что  не молод уже
И много чего испытал и увидел...
Как надо, как надо быть настороже,
Никто, чтоб, его не терзал, не обидел...

Цветёт карагач за балконом моим,
И разлетаются карагачата...
Смотрю на него... я застыл, словно мим.
Нет сил... ни читать, ни писать, ни печатать...

Я понял, что уже не засну и раскрыл лежащий рядом томик Лермонтова. Пролистав несколько страниц, я заглянул в оглавление и нашёл «Демона». Страница 232. Я раскрыл книгу на указанной странице и стал читать. Образ Демона, летящего над Дарьяльским ущельем, над Кавказскими горами, над холодным и величественным Казбеком, напомнил мне путешествие по тем местам. Это было после первого курса института, на первой «геологической» практике. Мы тогда прошли почти всю Военно-Грузинскую дорогу. Именно, прошли, не проехали. Шли и по Дарьялу, и вдоль Фиагдона по Куртатинскому ущелью, несколько дней прожили в Казбегах – горном посёлке, против которого как раз и возвышается грозный и величественный Казбек, миновали Крестовый перевал...  Я вспомнил, как мы с товарищами бегали по Казбегам в поисках вина, и как на базаре нам посоветовали найти Сулико. Нашли. Она оказалась пожилой женщиной, немного неряшливо одетой и всё время что-то ворчливо бурчащей себе под нос, но, тем не менее, встретившей непрошенных гостей весьма радушно.  Сулико тут же провела нас в дом и усадила в старые, едва державшие на себе седаков стулья, а сама отправилась в погреб, откуда принесла тарелку солёных огурцов и бутыль с чачей… Мы пили чачу, закусывали пересоленными огурцами и слушали рассказы Сулико… Последняя стоянка была недалеко от  посёлка Жинвали, в месте впадения Арагви в Куру. Как-то забрели с приятелями в жинвальское кафе на берегу реки. Сидим и гадаем, чего бы взять. Денег-то нет. Купили бутылку вина и отправили за соседний столик, где пировала весёлая компания. По заведённому обычаю получили в ответ две бутылки, которые тут же отправили обратно, получив уже четыре. С этими четырьмя бутылями пересели к дружелюбным соседям. Нас приняли, как давно знакомых и почти родных. Зазвучали роскошные тосты, песни… Хорошее было время…
Так, блуждая в воспоминаниях и читая удивительные строки, я дошёл до длинного монолога Демона, который заставил меня забыть о свои юношеских путешествиях, сосредоточиться и внимательно вчитаться.

Клянусь я первым днем творенья,
Клянусь его последним днем,
Клянусь позором преступленья
И вечной правды торжеством.
Клянусь паденья горькой мукой,
Победы краткою мечтой;
Клянусь свиданием с тобой
И вновь грозящею разлукой.
Клянуся сонмищем  духов,
Судьбою братий мне подвластных,
Мечами ангелов бесстрастных.
Моих недремлющих врагов;
Клянуся небом я и адом,
Земной святыней и тобой,
Клянусь твоим последним взглядом,
Твоею первою слезой,
Незлобных уст твоих дыханьем,
Волною шелковых кудрей,
Клянусь блаженством и страданьем.
Клянусь любовию моей:
Я отрекся  от старой мести,
Я отрекся от гордых дум;
Отныне яд коварной лести
Ничей уж не встревожит ум;
Хочу я с небом примириться,
Хочу любить, хочу молиться.
Хочу я веровать добру…

Тут я остановился, поражённый силой слов, надолго задумался, и опять воспоминания накатили новой волной. Но это уже были не те далёкие, почти детские сюжеты, а другие, гораздо более поздние. И в них снова была она.

Глава четырнадцатая

Она пришла ко мне не через два дня, как обещала, а через неделю. Мы встретились на том же самом месте. Около фонарного столба освещённая слабым светом темнела её фигурка. Она была в той же коричневой шубе и меховой, лохматой, низко надвинутой шапке. Я подходил, наблюдая за тем, как она кружится под какую-то только одной ей слышимую мелодию, в такт неспешно падающим хлопьям снега. Она заметила меня и перестала кружиться.
- Ну, вот и вы, - сказала Маргарита, когда я подошёл. – Наконец-то.
- Давно ждёте?
- Не очень. Просто освободилась раньше, чем предполагала, и решила прогуляться в ожидании вас. Мало бываю на воздухе. Сегодня такой славный вечер. И снег такой… Прямо новогодняя ночь.
- Сильно замёрзли?
- Есть немного.
- Тогда пошли, - я подставил согнутую в локте руку.
- Куда? – рука Маргариты в шерстяной вязаной варежке легла на мою.
- Куда хотите.
- А вы?
- Я хочу, чтобы вы согрелись, а потому предлагаю зайти ко мне. Кофе угощу. К тому же вы обещали.
- Помню, помню. Ну, пошли, раз обещала. Только ненадолго.
- Как скажете.
- Почему не улетели?
- Всё поменялось. У нас изменения – явления частые. Авария случилась на буровой. Хорошо ещё, что позвонили и предупредили. Бывает, несёшься как угорелый за тридевять земель - боишься опоздать. Срочно, видите ли, надо быть. А прилетишь, у них то не готово, это… Так и сидишь неделями в ожидании. И улететь нельзя, вдруг завтра-послезавтра готова будет. Спасибо, сейчас сказали.
- Часто уезжаете?
- Часто. Постоянно.
- Куда?
- В разные места. То на Урал, то в Среднюю Азию, то в Эвенкию. Но чаще всего на север, на Ямал. Там основная разведка. Там газ.
- А нефть?
- Нефть южнее. Сургут, Нижневартовск, Ханты…
- Что ещё за Ханты?
- Ханты-Мансийск. Сокращённо Хантами зовут.
- И нравится?
- Что?
- Такая жизнь непоседливая нравится? Летать. Кочевать с места на место.
- В общем, нравится. Там же всё другое. Природа, люди, отношения человеческие.
- Почему другое? Лучше, хуже?
- Как сказать? Честнее, что ли, открытее, откровеннее. Если человек барахло, сразу видно, что барахло. Если наоборот, то тоже сразу видно. Всё видно. Как под микроскопом. Отчётливо и ясно.
- А вы?
- Что я?
- Вы кто?
- Не знаю. Разным, наверное, бываю. И таким, и таким. Полосатым, наподобие жизни.
- А вы?
- Что я?
- Вы какая?
- Тоже, наверное, полосатая… Как эта дорожка, по которой мы идём. Видите, дорожка белая от снега, но похожа на лесенку. Тени от деревьев падают. Полоски образуются: светлая, тёмная, светлая, тёмная… - Маргарита задумалась на минуту и тихо запела:

Тёмная-светлая, светлая-тёмная…
Полосы, полосы строятся в ряд…
Светлая-тёмная, тёмная-светлая…
Кем-то придуманный, странный наряд…

- Что за песенка?
- Не знаю, только что сочинилась.
- Вы стихи пишите?
- Ну… стихи… Это слишком громко сказано. Так, иногда стишки пописываю. Вернее, они сами приходят. Вот как сейчас эта песенка.
- А знаете, я тоже иногда стишки пишу, и у меня есть что-то очень-очень похожее. Совсем недавно, осенью сочинённое. Хотите прочитаю?
- Помните?
- Постараюсь вспомнить.

Красные-жёлтые, жёлтые-красные
листья в отчаянном вальсе кружат.
Ломкие, тонкие, пылкие, страстные
магии ритма отдаться спешат...

Красные-жёлтые, жёлтые-красные
падают, падают, падают ниц:
неповторимые, самые разные —
с сотней загадочно-сказочных лиц...

Падают-плавают в танце пленительном —
эк, закружила же их карусель
в небытии виртуозно-сомнительном
на перепутье от встреч до потерь;

на рубеже отрешённой беспечности,
где до финала рукою подать
и где былое встречается с вечностью,
дабы сомненья забвенью предать;

где  непонятность граничит с банальностью,
а невозможность вполне удалась,
и несуразность (сродни гениальности)
с неповторимостью разобралась;

где в листопадной смешной заполошности,
за чехардой без руля и ветрил,
веет простым от немыслимо сложного
скрытого смысла на счёт: раз, два, три...

Листья с отчаянным вальсом прощаются,
знать, истлевает судьбы волосок,
но, как и в юности, снова влюбляются
в Жизнь... хоть ещё... хоть чуть-чуть... хоть разок...

Маргарита внимательно слушала и, когда я закончил, надолго замолчала. Молчал и я, удивляясь созвучию строчек и настроению.
- А название есть? – прервав молчание, спросила Маргарита.
- Есть. «Вальс осеннего листопада» назвал. И я вам даже его спою, если захотите. Мелодию подобрал.
- Чью-то или сами придумали.
- Придумал? Просто набурчал под гитарку. Плохой из меня придумывальщик… Однако,  пришли.
Мы остановились около подъезда  серой многоэтажки.
- Заходим?
- Заходим.
Гремящий и издающий урчащие и шипящие звуки лифт поднял нас на пятый этаж, и мы оказались около двери моей квартиры.
- Вечно с этим замком что-то происходит, - вставленный в замочную скважину ключ никак не хотел проворачиваться. - Особенно, когда новый человек приходит.
- И часто происходит? – в голосе Маргариты послышались насмешливые нотки.
- Редко. Ко мне новые люди редко приходят.
- Почему? – насмешливые нотки пропали.
- А к кому приходить? Хозяин вечно в отъезде.
Ключ повернулся, дверь открылась, и я пропустил Маргариту в прихожую.
- Сейчас, свет включу.
Я нащупал выключатель и зажёг свет. Маргарита отразилась в большом, почти во всю стену зеркале, и как бы раздвоилась. В моей квартире оказались две Маргариты.
- Смотрите, как интересно, - сказала она. – Нас двое.
- И это замечательно. Пусть вас будет много.
- Пусть, - улыбнулась Маргарита. – Вы поможете?
Она сняла варежки и пыталась расстегнуть замёрзшими руками пуговицы шубки.
- Всё-таки, сильно замёрзли. Ничего, сейчас волью в вас немного рома для профилактики и буду кофе готовить.
Я помог снять шубу, повесил её на вешалку, шапку и варежки положил на полку и разделся сам.
- Проходите. Там комната, тут кухня. Куда хотите, - я смотрел на Маргариту, которой очень шла облегающая бёдра, чуть выше колен твидовая юбка и та самая сиреневая безрукавка, одетая поверх ковбойки и чётко обрисовывающая высокую грудь. Вся устремлённая вперёд фигура Маргариты, её лицо с немного вскинутыми бровями, слегка растрепавшиеся волосы воскресили в моей памяти «Трёх товарищей» Ремарка: «Она напоминала изваяние на носу галеры». Да, она напоминала изваяние на носу парусного судна.
- А вы где будете?
- Сначала на кухне да и потом, наверное. Уютнее и теплее.
- Тогда и я с вами. Только себя в порядок приведу. Ванная здесь?
- Да.
- Можно?
- Конечно, что вы спрашиваете.
Маргарита зашла в ванную комнату, и оттуда послышался звук пущенной из крана воды.
Я намолол кофе, засыпал в джезву  и поставил на плиту. Затем достал из шкафчика бутылку «Bacardi», пару рюмок и коробку с шоколадными конфетами. Разлил ром по рюмкам, выпил из одной и снова наполнил.
Из ванной вышла Маргарита. Она прошла в кухню, внимательно осмотрелась, присела у стола и с интересом принялась наблюдать за моими приготовлениями. Я заметил прибранные и уложенные волосы, слегка подкрашенные губы. Ничего лишнего.
- Помочь?
- Отдыхайте. Только для начала выпейте. Согреетесь.
- Да я уже… - начала было возражать Маргарита.
- И слышать не хочу. Это – лекарство. Ещё не хватало, чтобы вы заболели. Обязательно.
Я пододвинул рюмку.
- Что там? – Маргарита недоверчиво покосилась на тёмно-коричневую жидкость.
- Ром.
- Ром? Ужас какой. И это всё я должна выпить?
- Всенепременно.
- Ну, раз «доктор» приказывает… - она подняла рюмку и решительно опрокинула в себя содержимое. – А-а-а… какой крепкий. Как вы такой пьёте?
- С удовольствием, - ответил я и опустошил свою рюмку. – Конфетку возьмите.
Маргарита взяла конфету из коробки, освободила от блестящей фольги и положила в рот.
- Ох уж мне эти геофизики…
- Вы что-то имеете против?
- Пока нет. Но ром…
- Нормальный и очень дружественный напиток. Вот подождите, сейчас ещё выпьем по одной, а потом – кофе. И вы почувствуете себя лёгким пёрышком, порхающим… - я не смог ничего придумать, где бы могло порхать пёрышко, и закончил, - на кухне.
Моё поэтическое выступление рассмешило Маргариту, но она пододвинула свою рюмку.
- Эх, была не была. Лейте ещё ваш ром. Летать, так летать. Песенка такая была: «Летать, надо летать детям орлиного племени…» Дальше не помню. Но что-то, наверняка, бредовое.
Я заполнил рюмки, поднял свою, произнёс: « За вас» и, не дожидаясь ответа, выпил.
- Лихо это у вас получается.
- Квалификация. Впрочем, надо проследить за кофе. Убежит ведь. У меня всегда убегает.
- А я пока осмотрюсь. В комнату можно?
- Конечно.
Я подошёл к плите, а Маргарита удалилась в комнату.

Пока я готовил кофе и разливал его по чашкам, Маргарита находилась в комнате. Никаких признаков жизни оттуда не доносилось. В квартире стояла тишина, если не считать звяканья посуды, шума проезжающих мимо дома машин да постукивания веток карагача о балконные перила. Я вышел из кухни и осторожно заглянул в комнату. Маргарита стояла посередине и сосредоточенно смотрела на картины, висящие по стенам.
- Хм, - прокашлял я. – Извините, что прерываю, но кофе готов.
- Чьи это картины? – Маргарита перевела взгляд со стен на меня.
- Мои.
- Я понимаю, что  ваши. Кто сделал, т.е., я хотела сказать, кто написал? Автор кто?
- Я написал, следовательно, я и автор.
- Вы? – в голосе женщины послышалось удивление.
- Кажется, вас это не устраивает.
- С чего вы взяли? Просто не ожидала. Вы и вдруг картины. Так вы ещё и художник?
- Если писать картины, называется быть художником, значит – художник. Впрочем, какая разница, как назвать. А вот кофе остывает.
- Да… кофе… Какой кофе?
- Чёрный и пока горячий…
Казалось, что Маргарита возвращается из дальнего путешествия. Наконец, она вернулась и, улыбнувшись и как бы извиняясь, произнесла:
- Ну, конечно. Кофе. А как же. Пошли пить кофе.
Мы вернулись на кухню и сели за стол.
- Прошу, - сказал я и показал на бутылку. – Подлить немного в кофе? Будет хорошо.
- Мне уже хорошо. И ром ваш оказался очень кстати. Внутри так тепло, просто замечательно. Впрочем, подлейте, - глаза Маргариты засветились весёлыми искорками. – А у вас уютно. Не ожидала. Чисто, уютно, кофе, ром и … картины.
- Вы, наверное, ожидали что-то несуразное, разбросанное, неприбранное… Это ожидали увидеть?
- Не знаю. Не думала. Просто удивилась. К тому же – картины. Вы не говорили, что картины пишете. Сказали – геофизик. А картины как же? И когда?
Я подлил в чашку гостьи немного рома и наполнил свою рюмку.
- Вы хотите всё и сразу. Такого не бывает, - я выпил ром. – Картины, когда приезжаю или не уезжаю. Выдаётся время, и пишу. Мольберт всегда наготове, как и краски. Как-то давно показывали по телевизору фильм о Леонардо, и там был интересный и поразивший меня момент. Он куда-то торопится – весь в размышлениях о делах насущных - и проходит мимо мольберта, на котором установлена картина. Останавливается, бросает взгляд на полотно, присматривается, берёт кисть, что-то замешивает на палитре и накладывает мазок. Всего один мазок. Опять всматривается, удовлетворённо кивает, вытирает кисть и уходит. Вот так и я стараюсь. Между перелётами с одной буровой на другую.
- Получается?
- С трудом.  Но результат видели. К сожалению, геофизика отнимает много времени. Там надо сосредотачиваться, тут… А времени не хватает. И жизнь одна… Но, посмотрим. Как говорится, будем посмотреть.
Маргарита пила кофе, глядела за окно, где под порывами ветра разбрасывал из стороны в сторону ветки старый карагач, и слушала меня.
- А вы? Чем вы занимаетесь?
- Я? Интересный вопрос. Я – психолог.
- Психолог?
- Удивительно? Мне самой странно. Когда-то поступила на психологическое отделение университета в надежде в себе разобраться. Ошибочка вышла. Подобным образом почему-то многие думают: «Вот поступлю на психфак, и наступит в жизни ясность и понятность». Глупости. Ничего не становится ясным и понятным. Всё только ещё больше запутывается.
- А люди? Вы же, наверное, с людьми работаете? Им помогаете.
- Что бы им помогать, надо сперва в себе разобраться. И уже потом. Чем я могу помочь, когда сама многого не знаю и не понимаю?
- Ну, есть же какие-то профессиональные приёмы, навыки…
- Есть. Ну и что? Это условие необходимое, но не достаточное. Тут-то и начинаются проблемы, - Маргарита отпила из чашки и опять посмотрела за окно. – Как оно, бедное, мается.
- Кто? – не понял я.
- Дерево.
- А… Славное дерево. Житель степей. Карагач, называется.
- Карагач? Интересное название. Такое необычное. Ка-ра-гач… Ка-ра-гач… - Маргарита несколько раз медленно по слогам произнесла название. – Похоже на паровоз, который, разгоняясь,  раскручивает маховики колёс.
- Где вы видели сейчас паровозы?
- В кино. Только в кино. Я же – городской житель. Это вы – птица перелётная. Кочуете с места на место в поисках… Чего? Нефти, газа, сюжетов для своих картин… счастья?
Я внимательно посмотрел в глаза Маргариты, в которых отразилась непонятно откуда вдруг возникшая боль и тоска, налил себе ещё рому и выпил…

Глава пятнадцатая

Арины не было. Она куда-то стремительно унеслась, бросив на ходу: «Скоро буду». Пользуясь отсутствием хозяйки, я перебрался в мастерскую. Несколько просмотренных папок остались на другом столе, а передо мной лежали новые рисунки, фотографии и старые, начала века, афиши. «Только у нас» - гласили они. – «Впервые», «проездом», «единственный в мире» и т.д. в том же духе… Афиши потемнели от старости и порядком поизносились. Требовался ремонт. Самые интересные я отбирал и аккуратно складывал в специально приготовленную папочку. А фотографии с интересом рассматривал, погружаясь в «раньшее» время, в «раньших» людей. В соседней комнате усердно орудовала пылесосом Паша, изредка подходя ко мне и заглядывая через моё плечо в разложенные на столе афиши и фотографии.
- Надо же, - слышал я удивлённые возгласы и, не оборачиваясь, погружённый в работу, отвечал.
- Что? Нравится?
- Не то, чтобы нравилось, но всё же интересно. Исторические картинки… История.
Паша произносила слово «история» с придыханием и чуть понизив голос, тем самым как бы давая понять трепетное отношение к прошлому. Иногда она вскрикивала, как маленькая, и,  тыча пальцем, торопливо произносила что-то наподобие следующего:
- Ой, гляньте, гляньте Николаич, что делается. А платьишко-то какое, а шапочка, а бусики… Ну, прям, кукла… А смотрит, смотрит… Глаза какие. Вылитая Вера Холодная.
- Паша, - удивлялся я. – Откуда вы знаете Веру Холодную?
- Как откуда? Из фильмов, - отвечала Паша. – Этот, как его… Ну Нахапетов там ещё в главной роли шпиона играет.
Я удивлённо смотрел на Пашу, не понимая о чём речь.
- Ты что? Не помнишь, что ли? - Паша в волнении всегда переходила на «Ты».  – В конце трамвай едет, и она из трамвая говорит: «Вы звери, господа… Вы звери…» Я как первый раз смотрела, так не могла удержаться – слёзы сами текли.
- А… «Раба любви».
- Точно, «Раба любви». Это же про неё. Про Холодную.
- Наверное, не знаю.
- Да точно. А у нас разве не видели? – Паша успокоилась и опять перешла на «Вы».
- Где у вас?
- Да туточки. Вона на полке в уголке стоит.
Я посмотрел в том направлении, каком указывала Паша, и действительно увидел куклу, на которую раньше не обращал внимания. Да и не мудрено. Их, т.е. кукол, было такое количество, что всех упомнить не было никакой возможности. Она стояла чуть в глубине и с каким-то безучастным выражением смотрела перед собой. Я подошёл поближе и внимательно вгляделся. Да, сомнений быть не могло, кукла походила на актрису, игравшую в фильме -  на Елену Соловей.
- Так это же Соловей.
- Не знаю, соловей или синица. Знаю, что – Холодная. Аринушка говорила.
- Фамилия актрисы, игравшей в том фильме, - Соловей. Вот на неё кукла и похожа.
- Глянь-ка, и вправду. А я и не признала. Скока тут стоит, не приметила. Ну, спасибо, тебе, Николаич. Открыл глаза. – Паша опять перешла на «Ты».
- Да не за что, Паша. На здоровье.
- Так это у нас скоро весь Мосфильм соберётся.
- Ага. И Ленфильм, и студия Горького… Скажете, Паша, тоже.
- А вы что же думаете, Аринушка их так быстро делает, что не успеваешь углядеть. Вот вчера, например, новую принесла.
Только сейчас я обратил внимание, что кукла-Маргарита уже не стояла рядом с Лермонтовым, а находилась одна, чуть в отдалении от других. Рядом с ней образовалось пустое пространство, куда спокойно могла поместиться ещё одна кукла. Рядом же с Михаилом Юрьевичем стояла милая фарфоровая барышня в скромном, но со вкусом отделанном, наряде. На чуть продолговатом овале лица, освещённом лёгкой, доброй, немного грустной улыбкой, выделялись большие мечтательные глаза, выражавшие покорность и открытость.  Над бровью виднелась тёмная родинка…
- Это кто же такая? – спросил я, но Паша не успела ответить, так как на лестнице послышались шаги, входная дверь отворилась и в помещение ворвалась Арина.
- Ну, слава Богу, добралась… Добралась, слава Богу, - быстро проговорила она, спешно скидывая на вешалку что-то, напоминающее то ли плащ, то ли пушкинскую «крылатку», и быстрым шагом проходя к столу. – Фу, упарилась. Где тут мои… - она порылась в сумке, достала тонкую пачку ментоловых сигарет, вытащила одну и закурила. – Вот и славненько. Наконец-то, у себя.
Арина окинула хозяйским взглядом комнату, перевела его на Пашу, застывшую с тряпкой в руках,  затем на меня, устроилась в своём кресле и, глубоко затянувшись,  повторила:
- Как? У нас все дома?
- Все, все дома, - засуетилась Паша.
- Больше того, - прибавил я. - У нас, оказывается, пополнение.
Я показал на только что обнаруженную новую куклу.
- Эта? - Арина посмотрела на фарфоровую барышню с нескрываемой нежностью. - Варенька, любимица моя.
- Какая Варенька?
- Олеженька, так я же вам рассказывала. Помните, Варенька Лопухина?  Миши Лермонтова любовь.
Я вспомнил рассказ Арины и пристально всмотрелся в куклу.
- Так вот она какая... Теперь понятно, почему она рядом с гусаром. Я сразу и не сообразил. Действительно хороша. А родинка...
- Эту родинку, я думаю, Миша любил больше всего... Ну а вы, вы тут как? Уже до афиш добрались?
- Как видите.
Арина взяла один из листов и аккуратно развернула. Части старой, сильно пожелтевшей и чуть не распадающейся бумаги легли на стол, унося в далёкое прошлое.
- Дядька, - Арина бережно провела рукой по напечатанной крупными буквами в центре листа фамилии.
- Ваш?
- А то чей?
- По этим афишам можно изучать историю страны и географию. Меняются города, меняется репертуар... Всё сообразно духу времени и эпохи.
- А как же? Хочешь жить...
- Ну да, если хочешь жить в рамках заданных. Тогда конечно — никуда не деться. А если нет?
- Если нет — в лагерь. Как мы.
- Вы?
- Как сказал Жванецкий: «Надо, чтобы нас меньше было.» Вот нас и делали... меньше. Если не уничтожали, то калечили... на всю жизнь.
Арина закурила новую сигарету и горестно вздохнула.
- Погрузили в телячий вагон и — ту-ту... «По тундре, по железной дороге...» Так я оказалась с мамой на Сахалине.
- А отец?
- Отец? Погиб где-то в Сибири... В Ленинград я уже вернулась молодой женщиной. А до того было и сиротство, и детский дом, и скитания по чужим людям... Всё, Олеженька, было... Да что сейчас об этом вспоминать. Сейчас жить надо, работать и радоваться жизни, поскольку никогда не знаешь, сколько отмерено и сколько осталось. Вот так-то, дружочек.
Потрясённый я смотрел на Арину, и мне было непонятно, откуда эта уже немолодая и не совсем здоровая женщина берёт силы, чтобы работать. И не просто работать, а постоянно создавать новое, творить, искать, находить и снова творить. Она творила и созидала добро, которое смотрело на меня все  дни, что я проводил здесь, глазами кукол.
- Знаете, кто — вы? - чувства переполняли меня.
- Ну-ну... интересненько, - Арина лукаво, как умела, взглянула на меня, будто и не было только что рассказанной трагической истории.
- Вы — добрый ангел, почти что Господь Бог. Вы же сотворили мир, целый мир кукол.
- Олеженька, не поминайте Господа всуе. Хотя, я только что почти от него.
- Как это?
- Не от него, конечно, но с неким поверенным имела разговор.
- С каким ещё поверенным?
- Это вам пока знать рановато, но кое что уже можно. Вот видите рядом с Маргошей пустое место. Так это -  место Мастера, её возлюбленного. Вы, кстати, удивительно на него похожи. Он сейчас в отлучке, но скоро будет.
- Кто — в отлучке? - я ничего не понял и удивлённо уставился на Арину.
- Я же сказала — Мастер. Булгакова читали, надеюсь?
- Читал, - неуверенно ответил я. - Но... - я замялся. - Кукла? В отлучке?
- Естественно. А кому же отправляться к Нему,  как не Мастеру, - Арина возвела глаза к потолку. - Только ему. Вот я и отправила его. Да попросила этого... чтобы посодействовал... чёрт бы его побрал, и он как всегда сделал по-своему.
- Кто — он? - у меня неожиданно запершило в горле, и я закашлялся.
- Как кто? Чёрт, разумеется, чёрт бы его побрал, - снова повторила Арина и стряхнула  пепел. В пепельнице между загашенными окурками уже образовалась внушительная серая горка, из которой вверх потянулся лёгкий дымок, превратившийся в некое подобие облачка. Облачко повисло над столом и, неожиданным образом превратившись в  ехидно улыбающуюся физиономию, внезапно исчезло.

На этом месте текст обрывается...

2013