Не судьба

               

              Я всегда стараюсь иметь под рукой блокнот или хотя бы обрывок бумаги и карандаш, чтобы,  не откладывая,  записать то, что приходит в голову. И вот как-то раз стою на платформе, жду электричку, делаю записи в блокнот. Платформа совершенно пустая, безлюдная, но мне всё равно —  есть кто-нибудь рядом или нет. Я так поглощён делом, что и поезд могу пропустить, не то, чтобы  кого-то заметить. Вдруг прямо передо мной неожиданно появился человек — мужчина лет шестидесяти, возможно, лет пятидесяти, но сильно потрёпанный жизнью.
          — Извините, вы писатель? — Обратился он ко мне, и я почувствовал лёгкий запах перегара. — Или журналист?
          — Типа того, — ответил я, а про себя подумал: "Алкаш? Сейчас на выпивку начнет просить?"
          — Нет, я не пью. — Сказал он, как будто прочитав мои мысли. —  Я ведь летчик, летчик-испытатель. Летал когда-то. Нам пить нельзя... Сегодня только немного пива, в честь выходного... Вы не могли бы про меня написать? Про мою жизнь?
       На перроне было ужасно холодно, дул пронизывающий осенний ветер, под порывами которого бился и трепетал зацепившийся за скамейку лоскут пожелтевшей газеты. Скоро должна была подойти моя электричка.
         — Ладно. Рассказавай.  — Мы были примерно одного возраста, и я перешёл на приятельское "ты".
         — А почему вы мне тыкаете? — Я увидел в его глазах  невероятную  боль, тоску и укор, как будто именно я был в чем-то виноват, как будто именно я был причиной его горестей и бед. Мне захотелось ему помочь, обогреть, утешить, как хочется обогреть замерзающую на ледяном ветру беспризорную псину.
         — Рассказывайте, — сказал я и приготовился стенографировать.
         Тут мой собеседник немного замялся. Создавалось впечатление, что он ожидал получить отказ и внутренне не совсем был готов рассказывать историю своей жизни.
          — Женился я на самой красивой женщине... — глаза его как бы засветились, лицо немного (лет на пять) помолодело, и он завис в этой нескончаемой паузе.
          — . . . — Я замер в нетерпении.
            Платформа заполнялась пассажирами. Лоскут газеты приутих и лишь слегка колыхался на легком ветерке. На горизонте показалась электричка.
          — Не судьба, — вздохнул он, видать, заканчивая внутренний монолог.  Наконец, он окончательно вышел из оцепенения, взгляд его потух, а сам он немного осунулся — Развелся. Сейчас живу в рабочем доме**... в Жуковском.
          — В Жуковском? — переспросил я, — это в сторону Раменского?
         Он кивнул.
          — А мне на Москву...— я показал на подъезжающий поезд,
          — Ну, пока.
          — Пока.
•  •  •

          Эх, была у меня надежда, что нам в одном направлении ехать. Я чувствовал его страдание.  Человек обратился  ко мне за помощью.  И я мог бы ему помочь ну хоть чем-то. Например, выслушать, дать поделиться  самым сокровенным — воспоминанием о своей любви, о своей самой красивой женщине...  Еще я подумал, что можно было бы собрать материал о такой трагической судьбе.  В ней такой удивительный  контраст между полетами, высоким небом, между той  незабываемой  любовью, которая была ему дарована, и тем дном, на котором он очутился в конце жизни. Можно было бы даже написать что-то вроде горьковского «На дне». Но — не судьба.
      
          Получился всего лишь короткий рассказ о его жизни, вместившийся в два предложения. Но, с другой стороны,  это целое повествование, по сравнению с лапидарным рассказом о жизни человека, вмещающееся в длинное тире между двумя датами. Между датой рождения и датой смерти.


** Рабочий дом — пенитенциарные учреждения, направленные на изоляцию и/или принуждение/стимуляцию к труду нуждающихся, мелких преступников и нищих. Википедия