седьмая палата

                СЕДЬМАЯ ПАЛАТА
 Света медленно тянула за конец длинной нитки, которую днем положила Реме Владимировне под простыню.
 – Ой, таракан! –  тоненьким девичьим голоском взвизгнула Рема Владимировна и вскочила с постели.
 – И что ты прыгаешь? – притворно сердито проворчала баба Таня (было похоже, что шутка не обошлась без ее участия). –Съест тебя этот таракан, что ли? Ну откусит кусочек, так что за беда: на тебе вон сколько добра этого!
–  Ну, баба Таня, погоди! – словно в том мультфильме пригрозила Рема Владимировна. – Знаю, кто Свету инструктировал.  Вот перевербую её, а потом посмотрим, кто из нас быстрее прыгает. – Она уже оправилась от своего недавнего позорного страха перед каким-то жалким тараканом, к тому же ещё и воображаемым, и перешла на шутливый тон: – Вот смотрю на тебя, баба Таня, и думаю-гадаю, сколько тебе лет: то ли семьдесят, то ли семнадцать?
   Бабе Тане было семнадцать более  полувека тому назад. Годы исчёркали морщинами   её и  теперь еще приятное лицо, щедро сыпанули серебра в тёмно - русые волосы и стали отнимать зрение. Так баба Таня вместе со своей катарактой оказалась в седьмой палате, где   ждала операцию. Операцию пока отложили  из-за неутешительных анализов. Но баба Таня  капитуляцию  подписывать не  собиралась. Худенькая, подвижная, она удивляла нас своим жизнелюбием, хотя жизнь не всегда отвечала ей взаимностью. Из троих рожденных ею детей в живых осталась только одна дочь, уехавшая на Дальний Восток с мужем-офицером.  Дед же её был «до выпивки  як старац до пятака»  поэтому помощью на склоне лет являлся  лишь символической.
 – Вот надо коня запрягать да бульбу возить, а оно напилоса и поповзло, – с милым полесским выговором повествовала она про свою семейную идиллию, и непонятно было, как ей удавалось сохранить столько оптимизма и природного, немного грубоватого юмора.
  – Баба Таня, а почему ОНО?"
–  Так оно и есть оно. У меня  оно друге. Мой первый хороший был, но рано умер.
    Кроме бабы Тани, в седьмой палате нас было еще четверо. Все четверо – «дистрофики»:лечили дистрофию сетчатки. Это довольно опасное заболевание, но никакой боли оно нам не причиняло, если не считать очень неприятных уколов, во время которых в виски словно осы жалили. Но с этим отчасти дефицитным лекарством случались перебои, поэтому осы жалили нас не каждый день. Ну а после недефицитных уколов мы быстро возвращались к нашей больничной жизни.Правда, была она у нас не совсем больничная в том смысле, что в палате часто слышались шутки, смех и до поздней ночи велись разговоры на разные темы, потому что наши женщины были интересные и каждой из них было что рассказать о своей жизни.
– А что это мы все о прошлом да о прошлом? – говорила Рема Владимировна. –Давайте поговорим о будущем.
   Мы по очереди показывали ей свои ладони, чтобы, наверное, в десятый уже раз узнать, что каждой из нас готовит судьба, и Рема Владимировна начинала: – Смотри, Светочка, какая у тебя длинная линия жизни, да еще и двойная!  Жить тебе в счастье и богатстве девяносто с лишком  лет. А  тебе, Тамара, следует опасаться перелома судьбы по причине сердечной. И улыбаешься ты  зря. Сейчас даже научная медицина начала интересоваться хиромантией. Кстати, внимательно посмотрите на свои ладони: кружок под  линией напротив  безымянного пальца, предрекает слепоту. В нашей с вами ситуации, уважаемые дистрофики, это реально.
  Женщины всматривались, и, конечно же, каждая находила роковой кружок на своей руке. Не находила его только баба Таня, потому что левый её глаз  уже оправдал худшие предсказания да и правый не отличался орлиной зоркостью. Но ей зрение  обещали.  Нам же, в случае чего, надеяться на чудо не приходилось
  На несколько минут в палате повисла мрачная тишина. Его нарушила Светлана, десятиклассница из Добруша. Кроме дистрофии,  к Светлане прицепилось ещё   какое - то сложное заболевание глаз. Она и в Москву писала светиле одному, но письмо её каким-то образом попало в райбольницу, куда Светлану вызвали, поулыбались ехидно( ага, светило спит и видит,  как бы вылечить какую-то Свету из Добруша, потому что ему больше нечего делать) и отправили сюда, где её лечат «консервативным методом». А  ей, Свете,этот метод что мёртвому припарка.
 Сначала девушка злилась и проклинала бюрократов, из -за которых обычный человек никуда не мог попасть, а потом успокоилась и, взяв на себя функции уборщицы (санитарки в женские палаты не заходили), решила, что  было не так уж и плохо целые три недели отдохнуть от уроков и побыть среди людей, ведь она в свои почти семнадцать нигде, кроме своего гиблого Добруша, не  была
 –Ах, Светочка, –вздыхала её соседка по кровати Нина Федоровна, - нет  на свете лучше места, чем то, где  ты на свет появилась…Я и сейчас бегом обежала в свои Довляды,но…
 Нина  Федоровна давно переехала куда-то под Жлобин из тридцатикилометровой зоны, но до сих пор скучала по своей деревне.

–  Я же выйду там за дом, и сразу роща берёзовая, светлая -светлая, как мечта девичья мечта. Летом там чабрец цветёт. А осенью грибы! И не какие-нибудь, а боровики да подосиновики. Других  мы не брали. Если только рыжики  в бору. А ещё я травы собирать любила.
    Она рассказывала удивительные истории о лекарственных травах и их чудодейственной силе. Их она слышала от своей бабушки, деревенской знахарки. Нина Фёдоровна знала, когда какие травы собирать, как их сушить, как готовить настои и отвары. Рема Владимировна и Тамара заинтересовались «молодильным» сбором из восьми трав и аккуратно записывали их под диктовку: «Чабрец, зверобой, цветки липы, листья ежевики, малины, смородины, земляники, иван -чая, измельчить и залить кипятком, чайная ложка на стакан воды».
 – Девочки, вы ж только смотрите, чтобы с омоложением не переборщить, – строго предупреждала баба Таня. – А то опять придется в пеленки да распашонки лезть.
  Немного обидевшись, Нина Федоровна говорила: «Травы есть травы. Природа, а не всякая химия.  Из - за неё картошку в рот брать страшно: сплошные нитраты. Здесь тоже травы растут. Но нигде  они так не пахнут, как на родной моей сторонке. 
 Темные глаза её  еще больше темнели, и она долго молчала, по-видимому, вспоминая события того страшного дня, когда стало ясно, что она навсегда покидает свою деревню, что ни дети её, ни внуки больше никогда не  пройдут по росистой тропинке  к березовой роще,  не отворят дверь родного дома, не поклонятся дорогим могилам.
  –Нина Фёдоровна, – обращалась к ней Тамара, – давайте на улицу выйдем. Смотрите, какая погода чудесная!
 Надевали грязно-зеленые больничные »манто» и выходили  на улицу.
     Стояли последние дни бабьего лета. Шуршали под ногами пёстрые листья, синело небо, и в сердцах поселялось щемяще сладостное чувство, в нем сплетались и сожаление, и надежда, и наивная вера в вечность собственного существования. Хотелось молчать, и мы молчали, боясь  нарушить прощальную мелодию бабьего лета.
В палату возвращаться не хотелось, но настойчиво заявляло о себе совсем не романтическое чувство – чувство голода.
 Раскладывали свои припасы на общем столе и ели под комментарий Тамары  о количестве калорий и желаемой окружности  женской талии. У самой Тамары  талия была завидная талия, как, впрочем, и вся ее внешност. Тамара напрочь разбивала мои представления о женщине ее профессии. Ну что такое  сельская  учительница, которой уже  за тридцать?  Бесцветная толстуха со  старомодным пучком на затылке, громким властным голосом и примитивными суждениями обо всем, что выходит за рамки ее профессиональных обязанностей и  домашнего хозяйства. Тамара же высокая, статная, лёгкая. Темно-каштановые густые волосы. Большие золотисто-карие глаза. Необычная форма носа.
  – Тома, ты  похожа на молодую Ахматову, – сказала однажды Светлана. – Может, ты тоже пишешь стихи?
  – Нет, –  улыбнулась Тамара, –  но поэзию я люблю.
Она любила и знала не только поэзию. Она удивляла нас энциклопедичностью своих знаний. Но еще больше удивляла  своей  жизненная неопытностью на грани наивности.
 Рема Владимировна однажды  не выдержала:
  –  Странная ты, Тамара, не от мира сего. Хитрости в тебе ни на грош. Поэтому и замужество твоё… И вообще, трудно тебе в жизни будет.
– Света, выгляни в окно, не к дождю ли? – перебила баба Таня.
– Не похоже. Что - то  болит?
  – Да нет. Мне показалось, ворона каркает, я и  подумала, что к дождю.
 Рема Владимировна  намек поняла, промолчала, даже не обиделась.
 Надо сказать, что между нами никогда не возникало споров и недоразумений  Не то, что в соседней, шестой палате, где кто-то кого-то постоянно не понимал.
 Но больница есть больница. Все скучали по дому, считая дни до выписки. Бабе Тане наконец сделали операцию.  Чувствовала себя она неважно. Мы по очереди кормили ее с ложечки и ходили, словно за маленьким ребенком. Она стеснялась и, как только немного оправилась, встала на ноги.
 В  заботах про бабу Таню мы не сразу заметили, как  изменилась Тамара. Она перестала звать нас на прогулки, беспокоиться о наших талиях и однажды, без  какой –то ни было связи с нашим общим разговором произнесла:
– Вот тебе и патриотический долг. Живи и радуйся.
  – О чем ты, Тамара?
  – Мужчина здесь вчера появился. Бывший офицер.  В так называемой горячей точке воевал. В Сирии.
  –  И что?
 – Слепой он… почти слепой. После ранения.
  Я вспомнила, что вчера в коридоре видела мужчину лет тридцати – тридцати пяти. Он как-то сразу  обратил на себя моё  внимание. Среднего роста, черноволосый, смуглый, как цыган,  глаза светло-зеленые, а взгляд отрешённый.  И улыбка какая - то растерянная. Прежде чем сесть на диван в холле, он  осторожно провел по нему рукой.
–  Ох, женщинки дорогие, а моему внучку Володьке весной в армию идти! –   испуганно выдохнула Нина Фёдоровна. – Если не прекратятся эти точки горячие, я его не пущу!
–  И как ты это у тебя получится? – отозвалась Рема Владимировна. – Под юбку себе его спрячешь, что ли?


  –  Травкой одной его напою. Никакой врач не придерётся. Вот у моего соседа был такой парень! Давно уже нет Саши. Над его могилой памятник стоит, школьники  цветы приносят, а она всё ждет, всё  и не верит: « А может, в том гробу не мой Саша был. Мне же не дали посмотреть. Может, и  не он».
 И ждёт. И напрасно пытаться её переубедить. Никакие слова не помогут. Ограниченный контингент...  А для Нины Фёдоровны "ограниченный контингент"  – это соседский Саша, это ее внук Володька и тот смуглолицый с его необычными глазами.
   – Тамара, а как его зовут?
  – Виктор. Он из  деревни под Лельчицами.
   На следующий день на диване в холле они сидели вдвоем – Виктор и Тамара. А потом всюду стали появляться вместе. Что такое «всюду» в больнице? Процедуры, коридор, столовая, больничный двор. На них стали обращать внимание. В больнице к разным «амурам» относятся с  осуждением, хотя они там и не редкость. На Виктора и Тамару смотрели не лучше: кто смеялся за глаза, кто смотрел презрительно. Не делали скидки даже на Викторово увечье, тем более, что не все знали, почему Тамара так опекает  Виктора.
    А какая - то длиннющая особа из девятой палаты, которую мы между собой называли пани Жердинской, однажды сказала Тамаре прямо в лицо всё то, что она, Жердинская,  о ней, Тамаре, думает. Правда, Тамара ее об этом её не просила, но Жердинская всё равно сказала, что думает.  Наверное, думала она о Тамаре не очень хорошо, потому что от хорошего так не не плачут, как плакала Тамара. Света попыталась было  ответить на  доброту Жердинской её же способом,  а еще лучше, «просто влепить пощёчину по её лошадиной морде». Баба Таня вовремя напомнила Свете, что если человек дурак, то это надолго, а возраст госпожи Жердинской не даёт надежды на то, что она поумнеет, так что Жердинскую лучше не трогать.
  Тамара, заплаканная и притихшая, лежала на кровати и, похоже, не собиралась даже на обед.  Но в дверь постучали, и робкий мужской голос спросил: «Тома, тебя ждать?» Тамара тотчас встала с постели и,   высоко подняв голову, вышла.
– А я вот недавно прочла книгу Владислава Титова "Всем смертям назло.” Книга автобиографическая. Он действительно остался без обеих рук. Жена –  в произведении  он называет ее Таней – вернула мужа к жизни. Может быть, Тамара сделает то же самое для Виктора, – рассуждала Светлана.
– Ты еще очень молода, Светочка, –  сказала Рема Владимировна. – Это в книгах все красиво и романтично, а в жизни все иначе. Слезы и боль – вот что такое муж-инвалид. Мне жаль Тамару. Не  какая попало женщина.
–   Рема Владимировна! – закричала Светлана. – Он поверил ей, понимаете –  поверил! Баба Таня,  да скажи же что-нибудь этим жестоким людям!
 Но баба Таня ничего не ответила. Она спала. А может она притворялась, что спит?
  А через два дня Тамару выписали. Вся палата пошла ееё проводить. Виктор уже стоял внизу. Рядом с  нарядной,  погрустневшей, но всё равно очень красивой Тамарой он казался каким-то серым и поблекшим. Но она смотрела на него такими глазами, что нам сразу стало ясно, кто здесь лишний. Мы спешно попрощались и поднялись на свой четвертый. Из окна палаты видно было, как Тамара обняла и  Виктора и села в такси.
 Когда Виктор проходил мимо нашей палаты, его улыбка показалась мне  самодовольной и совсем неуместной.
    В тот же день в нашей палате появилась «новенькая» –  женщина лет шестидесяти. Она назвала себя тётей  Лушей и уже через пару часов успела здорово  наскучить нам своим нытьём и  непрерывными жалобами на всех и всё на свете. Когда она отворачивалась,баба  Таня делала скорбное лицо и, собрав воображаемые слезы в горсть, «выливала» их в баночку на тумбочке. Мы не могли  удержаться от смеха.  Тётя Луша обижалась, но жаловаться не переставала. Возможно, мы были несправедливы к ней, но старались как можно меньше времени бывать в палате.
    На улице стало прохладно, и желание ходить на прогулки у нас  пропало. Оставалось только бродить по длинному коридору, который  тут называли «проспектом слепых», да сидеть на диване в холле.
В тот вечер, перед отбоем, мы, в последний раз измерив «проспект», уже хотели вернуться в палату, как Света насторожилась и остановила нас: в конце тускло освещённого коридора, на фоне окна за пышно разросшейся комнатной  розой виднелись два силуэта.. Мягкий мужской голос звучал тихо и проникновенно:
                І белымі сталі ночы,
І светлым – маё чаканне,
І прагным – маё жаданне
Бясконцы Сусвет любіць.
Стихи? Здесь? А голос... Чей это голос?  Голос тем временем добавил:
               
«Прости меня. Наташа, я никогда не писал стихов, но...»
Виктор?!  Светлана   буквально  затащила нас в палату, бросилась к тумбочке, судорожно стала что-то в ней перебирать, вынула листок бумаги и,  глотая  слова,  начала читать: 
 Калі пацямнела сонца
Ад чорнай атруты – здрады
І стала быццё няпростым
І шэрым, нібы імжа,
Я думаў,што на бясконцасць
Прысуджаны сэрцу краты,
 А лёс мой – бязлюдны востраў,
Яго спапяліў пажар.
Ты ж раптам зірнула ў вочы
І зорным заззяла ззяннем,
Другое дала дыханне
З бязмежным імкненнем – жыць.
І белымі сталі ночы,
І светлым – маё чаканне,
І прагным – маё жаданне
Бясконцы Сусвет любіць.
 

– Ну как? Трогательно, да? Эти стихи он читал Тамаре. И даже  слова те же самые говорил, а она... Она же собралась выходить за него замуж! 
– Все женщины – дуры, – вздохнула  Рема Владимировна. –  Даже самые  образованные. – Если мужчина хочет добиться своей цели,  то начинает твердить о ее необычности и неземной красоте и делать вид, что даже мечтать о такой  не смеет. Ну и стишки, конечно.
  " Прожила я с ним два года, словно на холодном ветру простояла, даже слова доброго не услышала". Это Тамара о своём  коротком замужестве.
    «Да. А  тут, конечно, красивых слов хватало, –   никак не могла успокоиться Светлана. – И стихов проникновенных, сочувствие вызывающих. Как же, калека! Почти слепой.  А кто его знает, слепой ли он самом деле? Может, притворяется? Ой, что это я? Конечно, он не притворяется. Герой. Но все равно подлец».
     Наутро  Светлана долго искала листок со стихотворением: на обороте был  Тамарин адрес и номер телефона. Несчастный листок  словно сквозь землю провалился. Может, у медсестры есть?
 Либо у медсестры  действительно не было Тамариного э адреса, либо она не захотела рыться в бумагах, но сказала, что нет.
 –А  нашего героя майора, надеюсь, еще не выписали? –  пренебрежительно усмехнулась  Светлана, указывая в сторону соседней палаты.
–  Какой еще герой майор? Мы таких здесь не держим, – удивленно взглянула на нее медсестра. –  Для них у нас  специально военный госпиталь имеется.
  – А этот, Машуков  из восьмой, что ли... Он же в Сирии воевал. Ранен был. Поэтому и зрение потерял.
  –  И он сам вам это сказал? –   медсестра встала из - за стола, подошла к двери восьмой палаты и позвала: – Машуков, выйди.
 Он вышел со своей обычной растерянной улыбкой.
–   Тебе что весной говорили? Забыл уже? Мало того, что девушкам головы морочишь, так еще и и очередное звание себе присвоил. В следующий раз в какой ипостаси предстанешь, вояка ты наш?
–  Раечка,  ну скучно мне. Сам видишь,что у вас тут  по два раза в год, – его  обычная растерянная улыбка сменилась другой, неприятной,  какой –то пошлой. – Читать я по известной тебе причине не могу, танцев тут не бывает. А что касается героя, то обещаю: больше такое  не повторится.
Он шутовски поклонился,  хотел идти,  но  вдруг повернулся, нахмурил брови и заговорил торопливо и резко:
– Не надо  считать меня донжуаном и обмащиком! Ты думаешь,  что хотя одна из моих многочисленных «жертв» вспомнила обо мне после  того как выписалась? Это здесь жалеет и сочувствует. А как домой вернётся, опомнится. Правильно, кому я нужен? Знаешь, Рая, сначала я очень ждал: может быть, встречу кого-нибудь... Ну, не такую, как я.  Двое слепых на одну семью  – не слишком ли ? Я ждал. А сейчас уже  не жду. Давным - давно.  А эти флиртики – все, что у меня осталось. Иллюзия .Суррогат личной жизни.. А  вернусь в свою деревню, и этого не будет. Будут только сетки. Я  там от  общества слепых сетки вяжу.Ты уж прости меня за мою эту выдумку нелепую про сирийского героя. Теперь буду говорить, что конь меня по голове стукнул, поэтому я и ослеп. Конечно,  совсем не романтичная причина, но что поделаешь. Вот так  - то! – Он безнадежно махнул рукой и ушел в свою  палату.
    Вскоре мы все  попрощались. Как это обычно бывает, обменялись адресами, и, как это обычно тоже бывает, никто никому так и не написал.
      Прошло два года. Вчера из окна троллейбуса я увидела Виктора. Он стоял у входа в магазин и, видимо, кого-то ждал. Я почти побежала в  конец вагона. Да, Виктор. Ухоженный, хорошо одетый.
 Когда троллейбус уже отъехал далеко, я увидела, что к Виктору подходит стройная темноволосая женщина. Мне показалось, это была  Тамара. А может, только показалось...