Две встречи

       Впервые мы встретились и познакомились с ней «на картошке» в начале сентября, когда по окончании средней школы поступили на филфак БГУ и, по традиции  тех лет, приехали в Круглянский район Могилёвской области помогать сельчанам убирать урожай.
       Она, помнится, приехала как-то отдельно ото всех, одна и позднее нас дня на три. Вот почему я впервые увидел её лишь на танцах, проходивших по вечерам воскресеньями – нашими выходными днями. Одна часть курса была расселена по хатам деревни Новопрудье; другая – Козобродья. Обе деревни отстояли друг от друга километрах в шести. Клуб – большой длинный дом на два конца, некогда отошедший колхозу в собственность от явно крепких хозяев-"кулаков", располагался в центре деревни Новопрудье. И большей части девчонок приходилось ходить пешком: час – сюда, час – туда. Впрочем, на танцы, кажется, их как правило привозили и отвозили колхозной "полуторкой", хотя, за давностью лет, я уже в точности этого и не помню.
       В соответствии с предоставленными всему нашему курсу местами проживания, мы территориально были разделены на две, приблизительно равные по численности работников, бригады, и потому в трудовые будни все вместе ни собираться, ни видеться, как правило, не могли.
       Мне помстилось, что я влюбился в неё сразу, как только увидал. Да и не мог не влюбиться. По девичьи высокая, стройная (ростом она была с меня или даже чуть выше; возможно даже, что из-за каблуков). Большие продолговатые, как у лани, тёмно-карие - «чайного цвета» - глаза. Вернее даже будет сказать - "очи". "Дзявочыя чорныя вочы"... Есть у моих любимых Мулявинских "Песняров" первого "разлива" такая красивая, чудесно-мелодичная, "цягуча-замілаваная" композиция. Эта песня - по тамошним моим ощущениям - как раз и была написана "про неё". И длинные, плавно загнутые вверх густые чёрные ресницы, наращивать которые тогда ещё не умели, да и нужды не было. Да если бы и умели, то никому, в том числе и ей, в голову никогда не пришло бы поправлять то, что так мастерски опосредованно сотворила Природа-Мать, или же непосредственно - её "драгоценные", дражайшие родители... Медно-каштановые густые и слегка вьющиеся волосы, - не длинные и не короткие, а ровно до покрытия плеч, - тоже были у неё свои - не крашенные. Правильно-плавно и мягко очерченное, округлённое, лицо с то появляющимися, то исчезающими "ямочками-чёрточками": - так ладно симметричными на обеих щёчках... Желтовато-смуглый оттенок нежнейшей девичьей кожи, встречающийся, как правило, у "высокородных" брюнеток "голубых кровей", у которых в роду многими поколениями "лощёных" предков намешано немало разных, но и непременно "отборных", кровей, одна из которых, - причём не такая уж и "далёкая", - была, несомненно, иудейско-арамейская... Небольшой, красиво очерченный ротик с "правильными" (не толстыми и не тонкими) розовыми губками... Одним словом,  не девушка - вчерашняя десятиклассница, - а "записная картина".
       И в танцующей "шейк" толпе студентов её было видно всегда, как видно на небе солнце ясным днём, хотя на него и не смотришь; как Левину была видна Кити Щербацкая на московском катке в романе Л.Н. Толстого "Анна Каренина"...
       Если же она вдруг прямо взглядывала на меня, то мой робкий, неотрывно-заворожённый взгляд сам собой, почему-то, убегал в сторону, боясь выдать моё откровенное восхищение ею. Словом, от темени до пят была она совершеннейшим воплощением моего девичьего идеала красоты, при том ничуть не обделённым той мерой ума, эстетического вкуса и чувства юмора, которыми Господь наделяет только самых совершенных, самых идеальных дочерей, внучек, правнучек ветхозаветного Адама.   
       Глядя на неё, ясно чувствовалось, что свою уникальную красоту она давно и привычно сознавала. Давно научилась пользоваться ею, и отсюда исходила от неё какая-то "давняя утончённая порочность": опытность в "делах любви", словно бы говорившая всем: «Да, я уже давно познала любовь во всех её проявлениях: вплоть до тех, о которых непорочные мальчики и девочки стесняются не только говорить, но даже мечтать наедине с собой...». Отсюда, пожалуй, и смотрела она на нас, девятерых парней, также поступивших на филфак и бывших, в большинстве своём, её семнадцатилетними ровесниками, как-то свысока-небрежно, как смотрели, наверное, господа на прислугу; каки смотрят армейские «старики» на «молодых», или бравые солдаты-«дембеля» на неуклюже-угловатых новобранцев-"духов".
      
       И вот, при первой же нашей «пристрелке взглядами» я понял, что тоже ей нравлюсь: видимо, наши с ней типы сексуально-гендерной привлекательности близко приходились друг другу. Но, как говорится в киношной поговорке: «Взять то он бы взял, да кто ж ему даст?!.». По всему было видно, что «кто-то» у неё уже был, и  «там» всё уже было «давно и серьёзно». Мне же оставалось "бесцельно-напрасно" мечтать о ней в свободное от работы и прочих отвлекающих занятий время, и особенно по воскресеньям, когда я мог воочию лицезреть объект своих несбыточных любовных мечтаний.
       Со временем, поскольку «стало модным»  и так "было заведено", появилась и у меня подруга для "прогулок при луне". Но какое могло быть между ними сравнение, если я «ту», которой нравился, очень смутно сейчас вспоминаю, и даже имени её не помню, а «эту» помню во всех визуальных подробностях и сейчас вижу, ровно и "целой жизни" не прошло: более сорока лет...
      
       ...Однажды у старосты нашего "потока" (девушки) случился день рождения. Решено было отметить это событие вечером того же дня, не откладывая на выходной, - собравшись после работы. А поскольку она и все её новые подружки жили в Козобродьи, что не "в двух шагах от нашей "стольной" Новопрудье, пришлось нам, ребятам, взяв с собой то, что с нас причиталось (вино-водку, разумеется), идти к девушкам в гости.
       Помню, что в предвкушении приятно-весёлого, неотвратимо-приближающегося праздничного вечера мы шли туда быстро и весело-азартно: шутили, "травили анекдоты", вспоминали забавные истории, какие знали "из прошлой жизни", словом: всячески разнообразили неблизкий путь. И время для нас пролетело незаметно: Как говорится, дурной собаке шесть вёрст - не крюк. Помнится, я даже "плоский" стишок "выдал в эфир", пропев его на мотив "Марша энтузиастов":
               
                В Козобродьи, в Козобродьи
                Ходят "козы", бродят "козы" - 
                Хоть куда!..      
      
       В то благословенное время ещё хватало "энтузазизма" кропать подобные вирши. А то всё больше "грешил" эпиграммами, "едкой сатирой" либо не всегда "острым юмором", как сам про себя называл я этот жанр незамысловатого стихоплётства.
       Удивительно, но так случилось, что все самые красивые девчата как раз и были поселены в той "козьей" деревушке. То ли "индейка-судьба" так "раскинула карты", то ли такова была негласная воля деканата вкупе с исполнительским рвением
комитета комсомола факультета, вероятно, опасавшихся того, чтобы кое-кто из студентов-новобранцев не вернулся в Минск уже сложившимися семейными парами, - ещё даже не приступив к занятиям.
       Нам же - девятерым "братцам-кроликам" - достался в соседство лишь "третий сорт", а то и "голимый брак", за исключением очаровательной старосты второй или третьей группы: - изящной, весёлой, и при "Алёнушки-шоколадкиной" пшенично-пышной косе да голубоглазой красе, - абсолютно незазнавшейся и "простой, как арбузная  корка" минчаночки-тэж Оленьки, которую тут же, "не отходя от кассы", "застолбил-захапал" самый разбитной из нас и "минчанин-тэж", - Андрюха. Такой же природный блондин, но не очаровательного "славянского", а вполне себе обыкновенного "арийско-скандинавского" типа. Внешне - натуральный "ганс". Общего у них было - это цвет глаз, цвет волос и... И всё, пожалуй. Всё остальное - разное. Отсюда и понятно, почему так скоро и так тесно сошлись они вместе. "Диамат", так сказать. "Единство и борьба противоположностей". Внешняя схожесть плюс внутреннее различие вплоть до полной противоположности. Пожалуй, нет и не может быть ничего более крепкого и долговечного в совместной жизни обоих гендеров.
       Так они и "сплелись", как два стебелька-василька, в одну неразлучную пару всего за каких-нибудь семь-восемь недель, пока мы все убирали лён вокруг двух деревень Круглянского района Могилёвской области. Когда же вернулись в Минск и приступили к занятиям, то они и там остались "неразлучной парочкой". И хоть я по глупости либо виртуозному зигзагу судьбы "бросил филфак" всего лишь после двух месяцев реального пребывания в нём и уже больше туда не вернулся, надеюсь, что курсе на третьем или четвёртом эта "сладкая парочка" также "впритирочку" друг к дружке  естесвенным ходом так и дотопала до какого-нибудь минского районного загсс.
 
       Но "вернёмся к нашим баранам", как говорят жители Альбиона.
       Итак, выпивка была за нами - "мальчиками"; торт, печенье, конфеты, какая-то лёгкая закуска, если и была тогда на съимпровизированном вскладчину длинном столе, - оставалось за девочками". Пили, в большинстве своём, недорогое красное вино типа "Портвейн", "Вермут", "Агдам", "Арпачай". Водку пробовали лишь те добровольцы-смельчаки, кто причислял себя к разряду «бывалых» или хотел покуражиться своей "взрослостью" при "дамах". Одним из них, причём самым старшим из нас лет на шесть-восемь, был некто Анатолий: – бывший, "давний-неоднократный" студент "инъяза". Он запомнился мне сперва как "второй", "запасной", а затем и "первый",  и "главный" тамада: распорядитель всего мероприятия. Публику он "брал", прежде всего, тем, что когда рассказывал нечто смешное, никогда не улыбался. Он вообще улыбался редко. То ли корчил из себя "Чайльд Гарольда", то ли действительно было ему бесконечно скучно выпивать в компании «малолеток», какими, на самом деле, были мы все в сравнении с ним. Даже Андрюха-староста признавал его авторитет, и по отношению к нему вёл себя вполне скромно, сдержанно, как это и полагается вчерашнему школьнику в отношении двадцати-с-гаком-летнему "дяденьке", случАем затесавшемуся в компашку "несовершеннолеток".
       И только водка как-то скрашивала Анатолию печаль одиночества. Я уже тогда  "всё о нём понял". Это был типичный в скором будущем хронический алкоголик: нечто на манер Максима Горького - этого "буревестника революции". Тот тоже "никогда не пьянел", хотя пил "вёдрами". Зато и наследник получился у него из ряда вон. Сын Максимка с юных лет, кажется, был обречён унаследовать батюшкину болезнь, не унаследовав его поразительной стойкости к количеству выпиваемого спиртного. 
       Что касаемо до портрета нашего "Чайльд Гарольда", то и он соответствовал сути личности своего "прообраза". Постоянно пепельно-бледное худощавое лицо с сухой, никогда не знавшей ни питательного крема, ни такой же косметической маски кожей. Всегда тщательно выбритое, так что видны следы конечных движений "безопасной бритвы" с вполне себе опасным внутри станка лезвием "Нева". "Лещевидное" вытянутое бледное лицо; светлые, бело-соломенного цвета прямые волосы, аккуратно зачёсанные на левый бок; водянисто-голубые небольшие и выпуклые, как у чеховской "Дочери Альбиона", близорукие маленькие глаза с красноватыми прожилками на желтовато-блёклых  белках под стёклами очков с очевидно значительными диоптриями, без которых он сразу становился беспомощным и беззащитным. Его часто останавливающийся перед пустым пространством взгляд, словно бы задумывающийся о чём-то важном, творившемся внутри него, или же напротив - совершенно бездумный, в наших молодых беззаботных умах рождал невольное к нему уважение: желание разгадать некую "глубоко сокрытую" в нём тайну... Хотя, скорее всего, никакой особой тайны-то и не было. Просто он был значительно старше нас: значительно опытнее и "умудрённее жизнью". И роста был высокого: что-нибудь около метра восьмидесяти семи-восьми сантиметров. Вот и всё, пожалуй, из внешнего облика нашего "Чайльд Гарольда". Девушкам такие "мужики", как правило, не нравятся, хотя, я думаю, и могут вызывать чисто исследовательский интерес своей внешней молчаливой таинственностью. Так или иначе, но он был вполне одинок по жизни. И даже "на картошке" не заимел себе ни одной пассии, хотя представительниц "слабого пола" там было более чем достаточно. На каждого из нас, "мужиков", приходилось около четырнадцати потенциальных избранниц. И из этих кандидатур в "невесты" лишь одна вышеописанная Ольга обрела своё конкретное, вышеописанное "счастье"... Как так? Почему?..   
       Помню, как после третьего или пятого тоста и неожиданно для самого себя: искусственно набравшись смелости (или наглости), - я подсел к "своей" Елене-Прекрасной поближе и повёл с ней "непринуждённую светскую беседу" о её житье-бытье в столичном граде Минске, о её увлечениях и о том, главное, почему она решила поступать именно на филфак, а не на какой-нибудь другой - менее "девчёночий" - факультет, хотя заранее уже предвидел её уклончивый ответ. Мы ведь все тогда "шифровались"...
       И замечу, что на сей раз я был принят ею куда благосклоннее, чем в первый день знакомства, - в клубе на танцах.
       В какое-то мгновение мне даже показалось, что она с явным интересом посматривает на меня, ожидая, быть может, минуты окончания нашего спонтанно-увеселительного мероприятия, чтобы увидеть, как я поведу себя дальше. Я же хотя и был слегка воодушевлён разлюбезным, но ещё весьма мало знакомым мне на ту пору Бахусом, был, по сути, ещё совершенным «телком», не ведавшим и даже не догадывавшимся о том, чего на самом деле ждёт опытная в амурных делах девушка или  молодая женщина от внешне привлекательного ей "субъекта мужеского пола"...
       Так и ушёл тогда «с пацанами», не догадавшись даже "проводить девушку до крыльца её дома". Впрочем, думаю я сейчас, очень бы захотела она "чего-то такого" в плане "продолжения приключения", сама не постеснялась бы "попросить" или, хотя бы, откровенно намекнуть на это...
       Но что это я?! Опять нескромные мечтанья? Ведь у неё в Минске тогда уже  был явный какой-нибудь жених в лейтенантских погонах, и только ждал окончания «картошки», вернее, - уборки льна в нашем случае; её возвращения домой; а там...       
      
       Наш «трудовой семестр», как обычно, ближе к третьей декаде октября подошёл к концу, и мы все вернулись в Минск. Сели "за парты". Пошла реальная учёба: с утра и глубоко до "после обеда - ближе к вечеру". И хоть мы с ней оказались в одной группе, никакого дальнейшего сближения между нами не было и не могло быть. Её  интерес ко мне полностью улетучился. Я  «влачил жалкое существование» застенчивого провинциального паренька, впервые очутившегося в большом столичном городе, да ещё не в общаге, где все равны и свободны и где частенько бывает весело, разнообразно и много всяких неожиданных знакомств, а на съёмной квартире: бок о бок с пенсионеркой-хозяйкой, пристально следящей за каждым твоим шагом.
       Она же в это самое время вела вполне привычную для неё "до краёв наполненную" «взрослую жизнь» весьма привлекательной "фемины" в родном для неё городе.
       Прозанимавшись до середины декабря и даже не сдав экзамены за первый семестр, я решил «бросить» филфак и вернуться домой, поняв, что выбранная по окончании школы профессия дипломированного филолога не соответствует моим ожиданиям. Либо я ещё никак не соответствую ей. На том наше краткое знакомство с "Еленой-Прекрасной" прервалось и, казалось бы, навсегда...
       Конечно, первое время я ещё не раз и не два вспоминал эту редкую красавицу. Особенно часто - в армии. Кто служил срочную, знает, какой процент свободного времени занимают там воспоминания-мечты о «гражданке», о красивых девушках, женщинах…
       Со временем она мне позабылась совсем.
      
       Прошло около трёх лет.
       После армии я поступил на дневное отделение юридического факультета всё того же – «старого знакомого» Белорусского государственного университета имени В.И. Ленина. Перед отправкой «на картошку» на первом курсе - в начале сентября 1984 года - я проходил обязательный плановый медосмотр в поликлинике университета, находившейся в длинном левом крыле главного корпуса здания университета, протянувшегося вдоль улицы Бобруйской.
       Ещё стояло тепло. Я был одет так, как приехал в Минск: белая выглаженная рубашка с закасанными до локтей рукавами и чёрные брюки. Этот гардероб, как мне казалось тогда, очень «шёл» моим чёрным волосам, карим глазам и всей моей крепко-сбитой стройной фигуре: служба в воздушно-десантных войсках, как оказалось впоследствии, и для меня "не пропала даром".
       И вот, наконец, выхожу я из последнего кабинета с ожидаемым медзаключением на руках: “практически здоров” или “годен” для дальнейшей учёбы, а также участия в предстоящих сельхозработах, которое следовало предоставить в деканат юрфака, как навстречу мне, резво поднявшись со стула, ринулась в кабинет молодая женщина… Что-то неуловимо-знакомое, но давно позабытое «вспыхнуло» для меня в её глазах… Как будто бы она мигом узнала меня и обрадовалась... И - всего мгновенье спустя - я тоже узнал и ВСПОМНИЛ ЕЁ!..
       Да, это была ОНА... И она узнала меня первой. В глазах ясно "вспыхнул" огонёк радостного узнавания, и она даже сделала невольное, неконтролируемое движение навстречу мне… Но я: - "жираф" и "верблюд" в одном курносом лице, - с бесстрастно-безразличной миной прошествовал мимо, словно бы не узнал её вовсе... Она же – спиной это почувствовал, – уже приоткрыв дверь в кабинет с нескрываемым интересом, напоследок, обернулась: «Во-он какой стал!..», – и зашла в кабинет, закрыв за собой дверь.
       "Боже, какой «тёткой» стала она за неполные три года!..» – было первое, что пришло мне тогда в голову. «Поди, и замужем успела побывать... И уже развелась, наверное?.. Может быть, и ребёнок есть?.. Но «тётка-тёткой»!.. И уже намёка нет на ту стройную, утончённую, прямо «всю из себя» Ленку Хавлину, какой была она когда-то… И ростом, вроде бы как, уменьшилась… Вширь раздалась, что ли?..".
       "А ведь помкнулась же, было, навстречу... И первая меня узнала!.. Да тут же и передумала "узнаваться", видя мою отчуждённо-равнодушную мину. А может вспомнила, как третировала меня когда-то в деревенском клубе, на тех давних  студенческих танцах… Тогда-то я ей совсем «мальком» казался... Не то, что сейчас!..» – таков был примерный строй моих мыслей, промелькнувших в мозгу в течение пары-тройки секунд, пока шёл я по длиннющему коридору к выходу.
       Ни разу я тогда не обернулся. И даже в голову не пришло по выходе постоять, подождать её: извиниться, сказать, что тоже узнал её, но не сразу. А после уже постоять или посидеть на лавочке в университетском дворике: поговорить "обо всём" и "обо всех"; всё подробно расспросить-выведать у неё. А там, кто знает, не воскресла бы "из мёртвых" наша несостоявшаяся когда-то Любовь...
      
       Боже правый! Как легко и бездарно – горделиво-надутыми «индюками» – проходим мы, зачастую, по единственной, может быть, жизни мимо "самых питательных", самых, быть может, "вкусных зёрен", подброшенных нам на жизненном пути щедрой рукой Создателя... И даже не удосуживаемся задержаться хоть на мгновение, чтобы постоять, подумать, рассмотреть хорошенько... чтобы наклониться потом и поднять... И потом навечно быть Ему благодарными...