Часть3. Ох уж эти дети. Многие знания - многия печ

Зимой 1968-го нам принесли телеграмму  из  Перми  от  старшей маминой сестры: «Приезжайте прощаться. Мама  умирает». Мы поехали всей семьёй.
Бабушка Анна была  ещё  жива. Худенькая,  руки  как  веточки, рот полуоткрыт, но говорить не может, у неё   паралич. Сначала подвели к постели нас с братом – мне почти  одиннадцать, брат старше на два года. Бабушка с трудом  подняла руку и погладила нас по голове. Потом мама с  сёстрами долго стояли перед ней на коленях, плакали,  говорили, целовали её руки.
    Чтобы мы, дети, не мешались у взрослых  под  ногами,  нас отправили на печку и полати, оттуда просматривались  все комнаты дома. Я поглядывала на бабушку сверху и  думала: «Как  же  так,  она  была  такая  набожная,  всё  время  молилась. Даже  когда  пряла  шерсть  или вязала, тихонько напевала церковные псалмы».
Однажды я спросила у неё:
– Ты что просишь у Бога?
– Нечего мне уже у него просить. За всех молюсь,  чтоб  живы  были  и  здоровы, чтоб  вас,  нехристей,  успеть  окрестить, да чтоб лёгкую смерть даровал мне.
– Бывает лёгкая смерть?
– Как, поди, нет? Подружке моей Господь даровал. Удар – и всё, отлетела  душенька.
– Это Бог ударил?
– А кто же? Он, всемилостивец!
    Помню,  я  тогда  долго  обдумывала,  как  это  могло  происходить  практически. Если  это такой  большой  полупрозрачный  кулак (почему-то он  виделся  мне  голубоватого цвета),  какая у него плотность  и  сила,  чтобы с одного удара лишить человека жизни?!
    Бабушка умерла  через  три  дня,  её  обмыли,  одели  и  положили  в  гроб. Ночью  горели  свечи,  старушки  читали  молитвы,  взрослые  тоже  сидели  рядом. Утром  на  кухне  готовили  еду,  а  меня  послали  за  посудой  в  большую  комнату,  где  стоял  гроб. Большой она  считалась  только  по  отношению к другим крохотным комнаткам, в ней негде  было повернуться. С одной стороны стоял диван  вплотную  к  гробу, с другой стороны – ряд стульев вдоль окон. Чтобы дойти до серванта с посудой, надо было боком  пройти  около бабушки. Она  лежала, укрытая  до  пояса  покрывалом, руки  скрещены  на  груди, а на  глазах большие  медные  пятаки. Пришлось мне тихонько пробираться, и вдруг показалось, что  один пятачок дрогнул и глаз приоткрылся. Я с криком  бросилась обратно. Мама покачала головой и вздохнула:
– Что уж ты дуришь-то? Это же твоя бабушка. Она уже не встанет. Никогда. Отмаялась.

                ***
    Мои  родители  были  на  редкость  радушными  и  гостеприимными людьми, они всех  опекали,  всем  помогали.  Где бы мы ни жили, дом всегда был полон гостей, в  основном родственников, которых имелось великое  множество. Домашние телефоны раньше были  большой  редкостью, а появление  мобильников,  привычного  атрибута  сегодняшнего дня,  даже  человеку с очень бурной  фантазией  невозможно  было  предположить.  Чаще  всего никто  не  заморачивался  предварительным  согласованием  желания  заглянуть  на огонёк  или  приехать  погостить  на  несколько  дней. Тяга  к  общению  считалась  естественной,  гость  мог  буквально свалиться,  как  снег  на  голову.  Вот  так  жили –  просто,  открыто  и,  надо  сказать,  весело. Как  водится, всё,  что есть в печи, всё на стол мечи. Накрывался стол,  начинались разговоры, заканчивали песнями. Дети (а их  всегда  брали  с  собой) тоже  дружили  и, повзрослев, так же «роднились», как говорил мой папа.
    Вот как-то раз  пришли  гости,  среди  них  мамин  племянник  с женой и четырёхлетней  дочерью  Татой. Тате  в тот день не  повезло, она  была  единственным  ребёнком  из  числа присутствующих. Заняться ей было нечем, и она  быстро превратилась в  проблему.  Нейтрализовать  проблему  поручили мне. Ну, как «поручили». Мама открыла дверь в мою комнату и сказала:
– Займи ребёнка!
  Нифигасеньки себе! Я сижу, занимаюсь уроками,  всё-таки десятый выпускной класс, и н; тебе! Тата стоит у  двери,  такая маленькая, глаза в пол-лица, и молча  смотрит  на  меня. Пришлось лезть на антресоли. Отыскалась старая  всклокоченная кукла, совершенно голая, один глаз  открывается, другой завалился внутрь.  Вижу,  не  впечатляет.  Достала из швейной  машины  пакет  с  разными  лоскутками, посадила девчушку на диван, говорю:
– Давай,  Таточка, устраивайся  поудобнее.  Видишь,  кукле холодно, она совсем раздета. Мы  её  сейчас  причешем,  ты ей сделаешь красивый наряд, и она развеселится. О,  смотри, что я  нашла, –  вытаскиваю  из  разношёрстной  кучи обрезки каракуля от маминой шубы, – у куклы  будет  одежда  из шкуры мамонта.  Она  делается очень просто, вот так через плечо перекинем. 
    Ребёнок повеселел, в глазках появился интерес:
– А мамонт – это кто?
– Ну-у, мамонт… Мамонт – как слон. Ты знаешь  слона?
Охотно кивает.
– Вот. Мамонт такой же, как слон, даже больше,  только шкура у него меховая. Клыки огромные, бивни. Он  был огромный, но очень добрый, травку щипал. А шкура у  него похожа вот на это. Примерно такая, – протягиваю обрезок каракуля.
Тата осторожно поглаживает нежные завитки  мерлушки:
– А где он живёт?
– Да уже нигде не живёт, вымерли мамонты, давно  уже.
– А почему?
Бли-ин! Пришлось  вкратце  обрисовать Тате  картину  мироздания эпохи плиоцена,  а  также  ледникового  периода,  гипотезы учёных о  причинах  вымирания  мамонтов… И  тут разразился вой, так неожиданно и громко, что я просто оцепенела.
    Распахиваются  двери,  толпа  с  испуганными  лицами  врывается в комнату:
– Что случилось?!  Что  здесь  происходит?!  Ты  что  с  ребёнком сделала?!!
Все рухнули на колени перед диваном:
– Таточка,  миленькая,  что  случилось?  Где-то  болит?  Тебя обидели?
Сквозь  судорожные  всхлипы  невозможно  разобрать  слов. Моя мама поднимает голову и строго смотрит на меня:
– Про что она говорит?
– Мамонта жалко, – перевожу я растерянно.
– Какого ещё мамонта? Что ты ей наговорила?
– Ничего такого. Рассказала, как вымерли мамонты…
Все немного выдохнули. Мама погрозила  мне  пальцем:
– На пять минут доверили ребёнка. А-а? Правду говорят: долга Федора, да дура. Ну, язык у тебя! Соображать же надо!
Таточку у меня забрали и  унесли в другую комнату.  Ох уж эти дети! Я сама была в шоке.

                ***
    К сожалению, внуки не застали моих родителей в  живых. Отец умер очень рано, в шестьдесят семь лет. Медсестра  в  реанимации  решила  сначала  домыть  полы,  а  потом уж  откликнуться  на  его  просьбу  поставить  укол,  но  было поздно. Мы  с дочкой только  накануне  навещали  папу, проболтали больше двух часов, он был бодр и  полон  планов. Дочери моей тогда исполнилось четырнадцать, она  грозилась  взорвать больницу вместе с врачами. Мамы не стало через  два года. Вместе они прожили сорок четыре  года, а для моей дочери были вторыми родителями.
    Когда  Дусе  было  чуть  больше  четырёх,  она  начала  задавать вопросы, были ли у меня папа и мама, где они  сейчас. Помня печальный опыт с перебором волшебной  силы  ораторского  искусства,  я  старалась  изъясняться  как  можно  более щадяще для детской психики. Рассказала, что  родители  были уже старенькими, болели и умерли, но душа не умирает, а улетает на небо.
– Туда? – Дуся показала пальчиком вверх. –  Они  что, на облаке сидят?
– Да, наверно, только они теперь невидимые.
Долго ещё, как только мы  выходили  на  балкон,  Дуся  напоминала, что надо помахать рукой моим родителям.

                ***
    Наблюдая, как растут мои четверо внуков,  думаю,  что  Дуся –  самый  устойчивый к стрессу  ребёнок.  А  может, это только кажется.
    Дусин  папа,  мой  первый  зять,  иногда  пренебрегал  границами допустимого возлияния  алкоголя,  на  следующий  день наступало тяжёлое похмелье. И вот такая картина  маслом.
    Зять, закрыв глаза, лежит на диване, а ребёнок  пытается его растормошить, ей хочется поиграть.
– До-о-чь! Не трогай меня, пожа-а-луйста. Видишь,  папе плохо, папа умирает, – он с  трудом  говорит, растягивая слова, и морщит лоб от головной боли.               
Дуся устраивается в изголовье, гладит отца по голове и так напевно, с печалью в голосе выговаривает:
– Вот ви-и-дишь,  па-а-почка. Говори-ила  я  тебе,  что  нельзя ругать свою родимую до-очку, нельзя ничего  запреща-ать, а ты меня не  слу-ушал. Вот теперь ты  умира-а-ешь.

                ***
    Однажды волей случая  мы  с  Дусей (ей  ещё  не  было  шести лет) оказались в краеведческом  музее  нашего  города. Ничего так, надо сказать, интересная экспозиция: звери, птицы с озвучиванием голосов, деревья, травы. Дошли до  утвари крестьянской избы. Поясняю внучке назначение  предметов, многие из которых сама ещё  в  детстве видела и у себя дома, и у соседей:
– Смотри, это  подставка  для  лучины.  Электричества, ну, света, тогда не было,  вечером  зажигались  такие  лучины.  Потом появились вот такие керосиновые лампы. Я сама, когда в посёлке свет отключали, с этой лампой уроки  делала,  в лавку за керосином ходила.
    Дуся всё разглядывает, кивает,  но  как-то  без  особого  энтузиазма. Туески и короба из берёсты. Лапти, в каких  даже  мой папа в детстве ходил. Рассказывал, что учился их правильно плести из лыка. 
Я продолжаю:
– Помнишь,  я  показывала  тебе  вышитые  полотенца,  покрывала? Это мои бабушка и мама при  такой  керосиновой  лампе вышивали и вязали крючком по вечерам. Ничего же  не  было тогда – ни радио, ни телевизоров, ни видиков, ни компьютеров…
У внучки от удивления расширяются глаза:
– А еда-то хоть была?..
    В следующем зале стоял саркофаг – застеклённый  куб, в котором лежал скелет человека.
– Это  что,  скеле-е-тина?! –  у  Дуси  даже  дыханье  перехватило. – Фу,  как  пахнет! – она зажимает  пальчиками  нос.
– Не выдумывай, пожалуйста. Этим костям уже  тысяча лет, да и крышка плотно заделана. Видишь  фотографии?  Археологи  нашли  этот  скелет вот  под  такой  толщей земли, вычислили, в каком веке человек жил.
– А чего они его к себе домой не забрали?
– Не забрали вот. Принесли сюда, чтобы ты увидела.
Всё  остальное  время,  пока  мы  бродили  по  музею, внучка не разжимала нос.
На  выходе  спрашиваю  у  Дуси,  что  больше  всего  понравилось.
– Скелетина!

                ***
    Года в четыре Яся вдруг заявила:
– Ничего не понимаю! Вы всё перАпутали. Мама, почему ты бабушке говоришь «мама», она же  бабушка! А  ты всё – мама, мама!
Начинаю объяснять:
– Твоя мама – моя дочка, ты дочка для мамы, а для  меня внучка. Будет у тебя дочь, ты тоже станешь мамой.
– Да-а? – недоверчиво смотрит на мать, подтвердит  ли та мою странную теорию.
    …Годам  к  шести  Яся  решила  более  углублённо заняться нашей генеалогией. Рассматривает  у  меня  на  стене фотографию моих родителей:
– Хм, вот они тут жили, ходили туда-сюда,  туда-сюда, а потом раз, и их не стало. Куда они делись-то?
– Ну, во-первых, они здесь никогда не жили, у них  была своя квартира и дом в деревне. Потом, я тебе  рассказывала, родители стали старенькими, болели и умерли.
Яся берёт меня за руку:
– И ты умрёшь?! И я-а умру?! А мои игрушки кому?!
Тороплюсь успокоить:
– Никто никогда не умрёт, будем жить долго и  счастливо. Врачи  уже  изобретают  такое  лекарство,  чтобы  никто не умирал. Ты давай лучше  порисуй, вот  тебе  бумага, краски.
    Через  какое-то  время  Яся  вручает  мне  несколько  акварельных рисунков. На всех прослеживается один и тот  же сюжет. Внизу на всю ширину листа в рамочке лежит  некто  в  брюках,  в  правом  углу – девушка  в разноцветном  платье  с  длинными  тоненькими  ножками, с  копной кудрей  на голове (и с косичками),  а  рядом –  большое красное сердце, пронзённое стрелой. 
– Кака-а-я  красота! – восхищаюсь  я. – А в рамочке  это кто у нас?
– Что тут  непонятного? Это  в  коробочке  лежит  твой  папа, это ты, а это твоё разбитое сердце, потому что ты в него влюблена.

                ***
  Яся заканчивала первый класс. В начале мая  учительница  дала  всем  задание  рассказать,  кто  из  членов  семьи был участником  Великой  Отечественной  войны 1941-1945 гг. Я  вне  себя  от  радости:  наконец-то  моя  книга  о  родословной семьи, которую я пишу  вот  уже  несколько лет,  пригодилась! Раскладываю перед внучкой старинные  фотографии, документы. Рассказываю,  как  старшая сестра  моей мамы, с портретом которой мы вместе ходили  на  парад  Бессмертного полка, воевала на фронте.  Как  мой  папа после  окончания четвёртого класса стал работать  в  колхозе, землю  пахал, хлеб выращивал, потому что все мужчины ушли на войну.
– Смотри,  Яся, вот  таким  маленьким  был  тогда  мой  папа, твой  прадедушка.  Видишь,  на  фотографии  написано  «14 мая 1941 года», ему потом вот эту медаль дали  за  работу в тылу.
– А мама твоя?
– Мама на год была  младше,  она  училась  в  школе,  а вот папа уже больше никогда в школу не ходил: работал,  помогал своей маме. 
Вижу, внучка просто  переполнена  этой информацией. Какое-то время перелистывает страницы, рассматривает фото. Вдруг спрашивает:
– Твои родители там долго сидеть будут?
– Где? В каком смысле «сидеть»?
– Ну, куда мы ездим к ним, на кладбище.
–  Ясенька, они  там  не  сидят,  а  лежат,  и  это  уже, к сожалению,  навсегда. Потом,  там  же  только  тела,  а  души  живут, летают где-то там на небе.
– На облаках живут?
– Может, на облаках, их не видно, зато они всё видят и слышат. Они очень радуются, когда о них вспоминают.
Яся прижимается  ко  мне,  обводит  взглядом  комнату и почти шёпотом:
– Они сейчас зде-е-сь?!
Боже мой! Неужели я опять перегнула палку?  Обнимаю внучку:
– Не знаю, но они очень  добрые,  любят  нас  и  всегда  стараются помочь.

                ***
    Яся попила воду и поставила чашку в мойку. Я ей  говорю:
– Ты такая большая девочка, можно уже чашку за  собой и помыть.
– Бабушка, у нас есть посудомоечная машина.
– Это,  конечно,  круто,  а  вот  выйдешь  ты  замуж,  переедешь к своему принцу в з;мок,  где  нет  посудомоечной  машины, что будешь делать? Муж спросит: «Ты что, даже не умеешь мыть посуду?!»
Яся беззаботно машет рукой:
– Не надо мне никаких мужиков, я одна буду жить, – и уходит.
Подхожу к мойке,  чтобы  помыть  чашку.  Тут  внучка возвращается на кухню:
– Слу-ушай, бабуля, а когда у меня будут дети,  откуда у них бабушки возьмутся?
– Твоя мама станет бабушкой.
– Что, реа-ально?! Моя мама?
– Сто пудов! Вот я всё была мамой, а когда ты  родилась (ну, сначала,  правда,  ещё  Дуся), так  я  сразу  стала бабушкой.
Полминуты  тишины  на  осмысление  неожиданной  новости  с  разными  гримасками  на  лице.  Уходит  и  тут  же  возвращается:
– А дедушки откуда берутся?
– Твой папа станет дедушкой.
– Мо-ой па-апа?! Он что, состарится? А потом  умрёт?!
Я пытаюсь не рассмеяться:
– Яся,  что  уж  так  трагично-то?  От  этого  ещё  никто  не умирал. Просто твой папа станет более  взрослым;  может,  усы  у  него  вырастут,  как  у  твоего  деда.  Надеюсь,  дети  у  тебя не завтра появятся?    
– Да нет…

                ***
    В  конце  весны  собрались  мы  на  кладбище  к  моим  родителям.  Погожее  утро. Надо  могилки  прибрать, цветы  посадить. Старшая внучка в  школе.  Яся  сказала,  что   очень  занята, у неё с девочками запланирован пикник во дворе:
– Бабуля, я тебя очень люблю. Ты там передай от меня привет, – чмокнула в щёку и убежала.
Кузнечика взяли с  собой. Пока  купили  рассаду,  пока  доехали,  время  к  обеду. Дочь  с  зятем  вскапывают  землю,  высаживают  цветы,  Кузнечик  заскучал. Конечно,  кругом  оградки, памятники, тропки между  ними  узенькие  и кривые, разгуляться особо негде.
– Бабушка, ты можешь дать мне свой телефон?
– Для чего?
– Нет,  я  не  в  игрушки,  так,  музыку  какую-нибудь  послушаю. 
Усаживаюсь рядом с внуком  на  скамейку  и  тихонько  говорю:
– Понимаешь, тут такое место, где музыку не  слушают. Место печали. Сюда приходят вспомнить  тех,  кого  уже нет, кого любили. Посмотри,  там  тётенька  плачет, а там вон люди сидят, о ком-то говорят.
    Кузнечик сидит, склонив голову, кивает, рассматривает свои ботинки. Обнимаю его за плечики:
– Вот если я умру, ты придёшь сюда и будешь  музыку весёлую слушать, что ли?
Он поднимает ко мне своё лицо с ясным  безмятежным взглядом и спрашивает:
– А это когда?..
    …А тут как-то провожаю Кузнечика домой, он  у  меня  гостил с ночёвкой. Идём, болтаем. Кругом носятся на самокатах такие же дошколята.
– Эх, – говорит внук, – надо было  тоже  взять  самокат или велосипед.
– Не очень-то удобно ехать с ними на  двух  автобусах,  как ты думаешь?
– Не хочу на автобусе, вызови такси.
Я развожу руками:
– Вредная  привычка, однако, у тебя выработалась!  Ты  же спортсмен! Знаешь, что человек в день  должен  проходить  минимум пять километров? Тут до остановки каких-то триста метров, идём веселее, будущий солдат.
– Ты  бы  лучше  купила  машину,  как  у  папы, – не  сдаётся Кузнечик, – мы бы  ездили  везде. Ты  какую  хочешь,  такую  или  такую? –  показывает  на  припаркованные  вдоль  дороги машины. – Или розовую? Ты же девочка.
– Ничего  я  уже  не  хочу, – вздыхаю  я, – вот  ты  вырастешь, купишь машину и будешь меня катать!
– Ха, ты же умрёшь.
Останавливаюсь и разворачиваюсь к внуку:
– Ну и  нахал  же  вы,  молодой  человек! Что  ты  меня всё хоронишь раньше времени?!
– Ты сама сказала…
– Нет уж! Я ещё должна увидеть, как ты женишься!
– А если не женюсь?
Ох уж эти дети! Хоть  стой, хоть  падай.