Под леденящим взором василиска

    RLD
    Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.
    Одержав окончательную победу в кровопролитной гражданской войне над своими политическими противниками - демократами-«популярами» («народниками»), или «марианцами» (сторонниками и последователями вышедшего из низов реформатора римской армии Гая Мария и его сына-тезки), ставленник аристократической партии «оптиматов» («наилучших») полководец и отпрыск знатного рода Луций Корнелий Сулла счел за благо добиться от олигархического римского сената легализации своей власти. Естественно, сенат пошел «спасителю Отечества» от «разгула демократии» (выражаясь современным языком) навстречу – в то лихое время непримиримой борьбы всех против всех головы не слишком прочно держались на плечах не только у «популяров», но и у самых отъявленных «оптиматов».  Сенат торжественно провозгласил Суллу диктатором с неограниченными полномочиями на  неограниченный срок (хотя до этого диктатор избирался сроком максимум на полгода),  сделав его практически бесконтрольным и полновластным  хозяином «вечного» Рима (во всяком случае, формально).
     В сущности, неограниченный диктатор  Сулла стал ЦАРЕМ, пусть даже и не коронованным. Этот некоронованный, но самовластный  царь «Вечного Города» опирался, во-первых, на сто двадцать тысяч (!) своих ветеранов-«контрактников», которых, с помощью сената, обеспечил земельными владениями на Апеннинском полуострове (за счет не только конфискованных диктатором поместий жертв осуществленных Суллой массовых репрессий, но и отчужденного в пользу «сулланских» ветеранов земельного фонда подчиненных Риму италийских городов – возможно, с молчаливого согласия последних, хотя, скорее всего, их мнением на этот счет никто особенно не интересовался). Так что в случае необходимости эти военные поселенцы могли без особого промедления явиться на зов Суллы во всеоружии. Во-вторых диктатор опирался на всем обязанных и потому слепо преданных ему «десять тысяч Корнелиев» – бывших рабов убитых по приказу Суллы римских граждан, отпущенных на волю всесильным диктатором (хотя и не имевшим, по римским законам, права освобождать чужие «говорящие орудия»), даровавшим им римское гражданство и право носить свой когномен (родовое имя-прозвище, соответствующего нашей фамилии). Таких освобожденных рабов в Риме называли «вольноотпущенниками» («либертинами»). В третьих Сулла опирался на верхушку «оптиматской» олигархии (о чем еще будет подробнее рассказано далее). Система террора, хаотичная при демократах-«популярах» - Марии и «марианцах» -,  была доведена Суллой до совершенства. В проскрипции – вывешивавшиеся публично, для всенародного ознакомления - «черные списки» - были занесены тысячи имен римлян, враждебных Сулле или просто «подозрительных». Дело доходило до самых возмутительных эксцессов.
     «Когда победитель Сулла приказал удавить Дамасиппа и других ему подобных людей, возвысившихся на несчастьях государства (подобно диктаторам всех времен и народов, Сулла порой репрессировал кое-кого и «за дело» - В.А.), кто не восхвалял его поступка? Все говорили, что преступные и властолюбивые люди, которые мятежами своими потрясли государство, казнены заслуженно. Но именно это и было началом большого бедствия: стоило кому-нибудь пожелать чей-то дом, или усадьбу, или просто утварь, либо одежду, как он уже старался, чтобы владелец оказался в проскрипционном списке. И вот тех, кого обрадовала смерть Дамасиппа, вскоре самих начали хватать, и казни прекратились только после того, как Сулла щедро наградил всех своих сторонников» (из речи, произнесенной впоследствии в сенате племянником Мария Старшего - Гаем Юлием Цезарем, в изложении римского историка Саллюстия).
      Каждый мог донести на каждого, и каждый мог безнаказанно убить жертву доноса, получив  в награду часть имущества убитого.  Так, к примеру, промотавший свое состояние и оказавшийся по самые уши в долгах отпрыск знатного патрицианского рода Луций Сергий Катилина убил своего заимодавца патриция  Гратидиана, или же Грацидиана (ни в чем, ни перед Суллой лично, ни перед партией «оптиматов» в целом, не повинного и потому в списки смертников не занесенного). Убив Гратидиана, Катилина протащил его труп среди бела дня по «вечному» Риму, демонстративно бросил к ногам Суллы и объявил свою жертву заговорщиком против диктатора, лишь по недоразумению и недосмотру, избежавшим занесения в проскрипционный список. Прельщенный богатствами убитого, Сулла милостиво согласился внести его имя в проскрипционный список посмертно (или, как говорили римляне, «пост мортем»). А его убийца Катилина не только избавился от долгов, но и получил в награду за донос изрядную долю имущества  своего злополучного кредитора. В общем, настали воистину золотые деньки для любителей сводить личные счеты, шпионов, наушников и карьеристов. Ближайшее окружение «триумфатора» Суллы чудовищно обогатилось за счет конфискованного имущества павших жертвами проскрипций  римских граждан. Если верить сочинению римского историка греческого происхождения Аппиана «Гражданские войны»,  в ходе проскрипций было убито девяносто одних только сенаторов (по большей части, очевидно, поплатившихся жизнью не за вряд ли испытываемые ими, в силу их общественного положения, симпатии к «народникам», а за свое богатство – нужно же было Сулле черпать откуда-то средства для вознаграждения своих клиентов и «контрактников»!)  и две тысячи шестьсот римских «всадников» - представителей второго по влиятельности, после первенствующего сенаторского, сословия (в отличие от сенаторов, видимо, убитых, в большинстве своем «за дело»).
     Конфискованное «сулланцами» имущество жертв массовых репрессий незамедлительно пускалось с молотка.  По утверждению римского политика, оратора и философа Цицерона, «Луций Сулла, на устроенных им роковых торгах, продавал достояние без суда осужденных граждан и говорил, что продает свою добычу» (как если бы он «воевал» не со своими римскими, согражданами, а с внешними врагами Рима - В.А.).
     Однако, как это ни странно, члены правящих семейств, принадлежащих к обоим политическим лагерям, пережили период «сулланского» террора без особых потерь. Ибо их семейные связи были столь разветвленными и многосторонними, влияние настолько велико, что всегда находился друг-приятель или родственник,  своевременно предостерегавший об опасности того, кому эта опасность угрожала. Причем это предостережение нередко приходило из ближайшего окружения свирепого Суллы, порой, возможно, даже с согласия всемогущего диктатора (или, по крайней мере, с его ведома). Оказавшиеся в опасности, но  вовремя предупрежденные о ней, магнаты успевали спастись бегством, укрыться, или вывезти часть своего имущества «в оффшоры», за пределы Рима. А в остальном – вернулись «добрые (для  «оптиматов») старые времена». Упорная и узколобая каста сенаторов-патрициев, ничего не забывших, но и ничему не научившихся, надменных «оптиматов», была снова посажена Суллой «в седло» (в кавычках, ибо седел  тогдашние римляне еще не знали). Словно и не было никаких Гаев Мариев с их демократами-«популярами»…
     Родовитый диктатор не был всего лишь неотесанным солдатом и послушной политической марионеткой, в отличие от побежденного им «худородного» Мария.  Лощеный щеголь и филэллин, из любви ко всему греческому даже добавивший к своему латинскому прозвищу «Феликс» («Счастливый») более изысканное, по его мнению, греческое прозвище «Эпафродит» - «Любимец Афродиты (греческой богини любви и красоты, аналога римской Венеры)»,  сменивший  тогу римского патриция, лишь окаймленную пурпуром,  на целиком пурпурную греческую хламиду (приличествующую не гражданину Республики, но автократору - самодержавному царю эллинистической монархии), а короткую римскую солдатскую стрижку – на модную греческую прическу, Сулла был хладнокровен, умен, образован, преисполнен презрения к людям, предельно циничен, алчен, кровожаден и жесток. Самые чудовищные злодеяния диктатор совершал с ледяной иронией, заставлявшей побежденных содрогаться и еще сильнее осознавать всю глубину, тяжесть и горечь поражения. «Ваэ виктис!»  Горе побежденным! Совсем как на гладиаторских «играх» в римском цирке…
    Вознамерившись вернуть Рим к архаичным порядкам, царившим в «вечном» Городе на Тибре до ухода взбунтовавшихся против патрицианского всевластия и произвола худородных плебеев на Священную гору, диктатор Сулла фактически отменил институт народных (плебейских) трибунов (защищавших интересы непривилегированного большинства римской гражданской общины, изрекая свое вето против законопроектов, ущемляющих права народных масс), должность цензора (составлявшего списки членов сената и удалявшего из него имена оказавшихся недостойными) и прочие атрибуты «прогнившей и растленной демократии». Отныне в Городе на Тибре должны были царить твердая власть «наилучших», порядок и повиновение…
    Первый конфликт молодого Гая Юлия Цезаря с «любимцем Афродиты» произошел, вероятнее всего, в 81 году до Р.Х.  Диктатору явно пришелся не по вкусу  брак племянника вождя «популяров» Мария (обязанного своему дяде избранием на важный для дальнейшей политической карьеры пост «фламена  диалиса» - верховного жреца бога-громовержца Юпитера) с Корнелией, дочерью видного  «популяра» Цинны. Решив использовать брак Цезаря как повод проверить, чего ему ждать от племянника Мария, Сулла потребовал расторжения этого брака.
    Должно быть, категорический отказ молодого «фламена  диалиса» подчиниться этому наглому требованию стал для всесильного диктатора крайне неприятной неожиданностью. К таким афронтам самовластный Сулла не привык.
     И он затеял с непокорным «фламеном» игру в кошки-мышки. «Кошка» Сулла действовал постепенно, шаг за шагом, не торопясь, испытывая «мышку» Цезаря на прочность (или же «на вшивость» - хотя «вшивым» в итоге оказался не Цезарь, а Сулла, заеденный, если верить целому ряду источников, в конце своей бурной жизни до смерти вшами). Как бы то ни было, бесстрашный и удивительно уверенный  в себе (во всяком случае - для своего возраста) «дерзкий мальчишка» Цезарь, вопреки ожиданиям «Феликса», ловко отражал удар за ударом.  Сначала Сулла повелел лишить его жреческого сана. Цезарь безропотно принял этот удар судьбы, но свою любезную Корнелию не бросил. Сулла, видимо, решив, что Цезарь держится за богатое приданое жены, велел это приданое конфисковать «в пользу государства».  Цезарь и бровью не повел. Тогда диктатор «национализировал» наследственные владения рода Юлиев. Но и утрата родовых владений не заставила Цезаря покориться, казалось бы, неизбежному. Всегда щегольски одетый, молодой, красивый, белокожий ясноглазый нобиль, с бахромой на рукавах туники,  типичный «мажор», «яппи», или же «стиляга», того времени, любивший, вопреки традиционным староримским правилам приличия, ослаблять пояс на тоге, и прозванный, за эту скверную привычку, «плохо подпоясанным юнцом»,  распространяющий вокруг себя аромат восточных благовоний и всегда подстриженный по последней моде, бестрепетно осмеливался смотреть своими голубыми (или светло-серыми) глазами в столь же голубые (или светло-серые) глаза василиска  Суллы -  и не обращаться при этом в камень... От такой неслыханной наглости у Суллы лопнуло терпение. Строптивый и распущенный, хотя и не вмешивавшийся в политику, Гай Юлий был объявлен сторонником партии «популяров», врагом государства, что означало вынесение ему смертного приговора. «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать…»
     Тем не менее, попавший в проскрипционный список Цезарь был своевременно предупрежден об опасности и успел, в одежде раба, под покровом ночи бежать, через садовую калитку, из родного дома, а затем - и из «Вечного Города». Дома он оставил жену и детей, но Сулла их не тронул (Корнелия, как-никак, приходилась ему родственницей)…
     За голову беглеца была назначена награда, и ему пришлось несладко, ведь за ним гнались буквально по пятам сыщики мстительного диктатора. Цезарь бежал в землю сабинян, подцепил в тамошних Помптинских, или Понтинских,  болотах малярию, от периодических приступов которой не мог избавиться всю оставшуюся жизнь, не ночевал дважды под одним и тем же кровом (согласно греческому историку-биографу эпохи римского владычества Плутарху Херонейскому, больного Цезаря «каждую ночь переносили из одного дома в другой» - следовательно, пустившийся в бега племянник Гая Мария отнюдь не был предоставлен сам себе, и кто-то ему все время помогал), попадаясь иногда в руки рыскавших вокруг в поисках беглецов от «правосудия»  (но, видимо, не рисковавших слишком углубляться в малярийные топи) «сулланских» патрулей, однако, ухитряясь подкупать их командиров (одного из которых звали, между прочим, Корнелий – он был то ли родственником, то ли вольноотпущенником Суллы, но блеск «презренного металла» перевесил родственные связи или «непоколебимую» верность клиента своему патрону) и опять спасаясь бегством. Разгневанный донельзя, «Феликс»  требовал, во что бы то ни стало, изловить и доставить ему на расправу «плохо подпоясанного молодца».
     Опасная игра, в которую молодой «потомок Венеры» (происхождением от которой, через троянского героя Энея, гордились все Юлии) осмелился вступить с «любимцем Афродиты», становилась все более рискованной.  Фамильная гордость, строптивость, стремление испытать себя и других, а возможно – искренняя супружеская любовь к красивой и храброй Корнелии и к своей малютке-дочери завели Цезаря в такой тупик, из которого он никак не мог выбраться без посторонней помощи. И эта помощь не заставила себя ждать…
     Две священные девственницы-весталки и два старика-сенатора высокого происхождения, состоявшие в родстве с Юлиями – могло ли быть иначе! – отправились к Сулле на поклон. Они долго умоляли «Любимца Афродиты» помиловать благородного юношу, чье поведение свидетельствовало лишь о верной супружеской любви и об истинно римской гордости, а вовсе не о враждебности диктатору.  Сулла долго не соглашался, и лишь когда его собственная супруга стала умолять его пощадить неразумного, по молодости, Цезаря, сменил  гнев на милость. Как-никак,  жена Суллы происходила из фамилии Метеллов, а ведь именно Метеллы  (несмотря на то, что в свое время, хотя и действуя не из любви к демократии, а из своекорыстных побуждений, способствовали карьере молодого Гая Мария) были сердцевиной, костяком, главной опорой введенной заклятым врагом этого самого Мария -  «Эпафродитом»-греколюбцем - в Риме  автократии – самодержавного режима –, патрицианским родом, без чьей помощи Сулла не смог бы принудить могущественные римские семейства смириться  с  его верховной властью, установленной  не столько в его, Суллы, личных, сколько в их, «оптиматов», коллективных и корпоративных интересах.  Некоронованный владыка Рима уступил, и, наконец, помиловал  не оробевшего под его леденящим взором отчаянного, плохо подпоясанного молодца – не преминув, впрочем, мрачно заметить, что Цезарь далеко пойдет и будет почище обоих Мариев вместе взятых. Если его, конечно, вовремя не остановят… Римский историк Светоний вложил в уста «Любимцу Афродиты» следующие пророческие слова: «Ваша победа, получайте его! Но знайте: тот, о чьем спасении вы так стараетесь, когда-нибудь станет погибелью для дела оптиматов, которое мы с вами отстаивали: в одном Цезаре таится много Мариев!» («Божественный Юлий»).
      Неустрашимому «мажору» Цезарю было дозволено возвратиться в Рим, но положение его оставалось крайне нестабильным. «Любимец Афродиты» был не менее злопамятным, чем слон, чье изображение служило родовой эмблемой  поддерживавших диктатора  Метеллов. «Пижон» Гай Юлий был ему по-прежнему бельмом в глазу. Так что доброжелатели семейства Юлиев имели все основания настоятельно рекомендовать Цезарю не испытывать больше судьбу. По их мнению, лучше всего было бы, так сказать, «сменить квартиру», по крайней мере, на время, пока страсти не улягутся. И Цезарь отправился на «Восточный фронт» - в римскую провинцию (Малую) Азию, чтобы поднабраться там военного, а заодно - дипломатического опыта, равно необходимых для будущей карьеры. Управляющий римской Азией от имени «сената и народа» города-государства на Тибре претор Марк Терм, старый друг отца Цезаря, не забыл своего умершего товарища, и обещал присмотреть за его сыном. Цезарь Младший мог быть уверен в особом к себе внимании и отношении на новом поприще и месте службы «римскому сенату и народу».
     Здесь конец и Господу Богу нашему слава!