Подкова королевича Владислава

Историю эту я впервые услышал от своих польских приятелей – аспирантов из магистратуры ченстоховского университета, проходивших практику по методике преподавания русского языка в нашем пединституте. По линии вузовского клуба интернациональной дружбы и факультета по работе с иностранными студентами мне было поручено проведение шефской работы с поляками.

В один из уютных осенних вечеров мы компанейски расположились в комнате девушек-полячек общежитского блока для студентов и гостей из зарубежья. Добрый мой друг Вальдек, активист Союза («Звензека») социалистической молодежи Польши, гостеприимно расплескал по стаканчикам из студенческой столовки остатки бутылки «Шахтёрской».

Я же с большим трудом пытался не пялиться в глубокое декольте расстегнутого ворота  тонкой голубой блузки сидевшей напротив меня черноволосой красавицы Эвы Орлинской. Отдельные европейские вольности наших польских друзей вызывали некоторый душевный диссонанс с моей тогдашней комсомольской девственностью.

Мы вспоминали давешнее посещение нами местного краеведческого музея и прогулку в парке по Королевскому бастиону.

Вопросы исторической памяти двух народов всегда были не простыми. Стоя же минувшим днем перед музейной картиной, изображающей тот момент осады Смоленска в 1611 году, когда поляки устремились через пролом в разрушенном взрывом участке крепостной стены, Вальдек показал на знатного шляхтича с пером на шапке и кривой саблей в руке и гордо заявил:

- Смотри, Сашка, это мой дедушка!

Чтобы не оставаться в долгу, я тут же ткнул пальцем в казака, целящегося из пищали в грудь поляка, и ответил:

- А вот это мой!

Помолчав, Вальдек вкрадчивым голосом коварно спросил:

- Сашка, ты хцев бы жич в Польсце?

- Так, Вальдек!

- Так для чего вы тогда воевали? Смоленск бы сейчас был польским!

Вечером в общаге к нашей дискуссии подключилась одна из девушек, Беата:

- Очень много проблем в политике из-за тех белых пятен, которые до сих пор существуют в истории. И для поляков это не только Катынь. Но и война за Смоленск в ваше «Смутное время». У нас тоже был свой «Потоп» в Польше. Разница в том, что у вас историю преподают иначе, очень субъективно. Вы всегда знаете правду только с одной стороны. Для вас, например, Суворов – это великий полководец. Детям в школе рассказывают, какой это был хороший человек. Любил детей, был «отцом солдатам». А для всех поляков – он кат, палач, который огнем и мечом подавил восстание Костюшко за свободу Польши, устроил кровавую резню под Варшавой, не щадя ни женщин, ни детей, ни стариков. А после второго раздела Польши мы вообще перестали существовать, как государство.

Вот, ты рассказывал, что твои предки – казаки. Но учат ли у вас, что во времена расцвета Речи Посполитой казаки состояли на службе у короля Сигизмунда и принимали участие в походе на Москву и осаде Смоленска?

Между тем, близким другом его старшего сына Владислава, тоже будущего короля, который вдобавок считался русским царем и покровителем казаков, был чигиринский сотник Богдан Хмельницкий… И даже казацкое восстание вначале было отнюдь не против короля или за отделение от Польши, а наоброт, направлено на поддержку политики самого короля Владислава - против самоуправства панского сейма и гнета магнатов.

Кстати, в Польше до сих пор живет легенда о спасении королевича Владислава смоленским казаком. Тогда Смоленск ваш был в составе Речи Посполитой, а Владислав вел в нем строительство Королевской крепости – частью которой и был тот самый бастион, где мы гуляли сегодня в парке…

*****

Ветер развевал полы гатласового вишневого плаща-опанчи, отороченного рысьим мехом. До вершины высокой земляной насыпи доносилась с ним легкая прохлада от стремительно бегущей внизу по оврагу реки Чуриловки. Ноздри назойливо щекотал дымок от костров с казацких становищ и ремесленных слободок на обрывистых речных берегах - с их многочисленными кузнями, жаровнями и коптильнями.

Королевич Владислав, милостью Божьей избранный и титулованный царь Руси, наместник короля Сигизмунда III Вазы в Смоленском и иных воеводствах, отошедших к Речи Посполитой по Деулинскому перемирию, пребывал в расположении духа благостном и восторженном.

Несмотря на то, что немалая часть его личной казны, включая собранное со смоленцев вознаграждение, уже потрачена была на сооружение грозной Цитадели, названной им в честь отца «Сигизмундовой фортификацией», и расходы еще предстояли немалые, дело продвигалось успешно.

Под суровым и пристальным взором  смоленского воеводы Александра Корвина-Гонсевского, старого и испытанного рубаки, рыцаря Великого княжества литовского и коменданта московского Кремля во время войны 1610 – 1612 гг., не покладая рук, лопат, мотыг и топоров, трудился мастеровой люд над воплощением владиславовой мечты…

Уже отчетливо видны были очертания всех пяти будущих фортов-бастионов. Насыпан нижний вал в 12 добрых локтей высотой, на который вел единственный проход через опускную железную решетку из внутреннего каземата уцелевшей части старой крепостной стены. Устроенные в нем же кирпичные коридоры с каменными лестницами тянулись к потайным камерам подошвенного боя. Из скрытых между камнями у основания бастиона бойниц можно было вести фланговый огонь из пушек вдоль западного и южного участков крепости.

Верхний вал, достигавший в высоту почти 14 локтей-эллей, по внешним склонам обложен был присыпанными землей кольями, острия которых выступали наружу. Попасть внутрь цитадели с ее казармами, складами и резиденцией короля позволял лишь один-единственный проезд из внутренней части города через ворота, при необходимости запиравшиеся подъемным мостом поперек широкого и глубокого рва.

- Прошу вашу милость, ясновельможного пана королевича, не изволить гневаться, - в почтительном поклоне склонил голову вышедший навстречу Владиславу из инженерного шатра-намёта с острым, в турецком стиле навершием бельгиец Вильгельм Аппельман. – Размерный чертеж с пояснениями, что Ваша милость третьего дня переделать приказывали, готов.

Архитектор, еще раз поклонившись, передал  свиток стоявшему у стремени Гонсевскому. Тот протянул чертеж сидящему на коне Владиславу:

- Не угодно ли будет взглянуть Вашей милости?

Благосклонно улыбнувшись, королевич внимательно осмотрел проект. Оставшись доволен, велел шедшему чуть позади кастеляну выдать Аппельману 700 золотых дукатов.

Бельгийский военный инженер Вильгельм Аппельман – тезка знаменитого польского адмирала того же времени, приехал вместе с Владиславом из Нидерландов. Именно там старший сын и наместник короля Сигизмунда III Вазы в Смоленском воеводстве буквально загорелся идеей воздвигнуть в Смоленске, на месте взорванного во время осады города в ноябре 1610 года участка крепостной стены с тремя башнями пятибастионного земляного форта по образцу того, что виден им был в Антверпене, построенного герцогом Альбой.

Аппельману и Гонсевскому поручалось привлечь на оседлость 300 ремесленных людей из Речи Посполитой и Пруссии. Для этих целей выдано было им три тысячи дукатов из личной казны наместника.

Но никакая уплаченная цена не казалась вдохновленному королевичу чрезмерной.

Недаром, по завершении строительства,  польский сейм 12 марта 1631 года, в артикуле «Bezopasntnost Smolenska» записал: «…ясновельможный пан королевич Владислав Сигизмундович (J.V. Korolevich Vladislav Sigismund), сын наш, имея в виду плачевное состояние государственной казны, из уважения и любви к нам и Речи Посполитой с 1626 года сам из своего вознаграждения с этих земель, сокращая свою прибыль ради целости Речи Посполитой, давал деньги людям на мощную фортецию в свой великий  ущерб и построил ее в этой крепости».

Ничто, казалось, не предвещало в тот день несчастья.

Но тут любимый гнедой арабский жеребец Владислава, потеряв подкову, споткнулся и заскользил копытами по свежеоструганным доскам только уложенного мастеровыми настила. Испуганно храпя и панически кося налившимся кровью глазом, конь начал съезжать вниз по внешнему склону, утыканному острыми кольями.

То ли копыто его зацепилось подковой, угодив в щель между досками, то ли слетела она из-за небрежно вклоченного нерадивым кузнецом гвоздя, история о том умалчивает.

Пошатнувшись от неожиданности, королевич в своем тяжелом итальянском доспехе с золотым орнаментом едва и сам не опрокинулся из седла.

Упасть с коня даже для простого рыцаря было бы неслыханной компрометацией, тем паче для высокородного - ведь "поляк рождается на лошади", а всякий молодой шляхтич учился ездить верхом скорее, чем ходить.

- Пррр! Стояч!.. Стояч, холера! Пся крев… – Отбросив в сторону надзяк – боевой молот, который в Речи Посполитой знатные шляхтичи использовали вместо трости, стоявший ближе всех к Владиславу Гонсевский подхватил коня под узцы, пытаясь удержать от падения. На подмогу было кинулись и другие, но опередил всех смоленский казак Золотой хоругви, ротмистр Хмелевич.

Оказавшись с той стороны вала, куда уже готов был обрушится всей своей немалой массой жеребец, храбрый вояка едва не под самое конское брюхо просунул богатырские плечи и уцепившись могучим хватом огромных ручищ за седло и подпругу, отодвинул испуганное животное от опасного края бастионного фаса.

Пожелавший сойти на землю Владислав с неподдельным изумлением оглядывал с головы до пят казавшегося смущенным казака.

- Видал, видал я рыцарей на своем веку! Но хвала Иисусу, что именно в моих хоругвях такие небывалые богатыри командуют! Со столь славными воинами никакому Шеину и всем московитам нас не одолеть…

Гонсевский и прочие шляхтичи вокруг одобрительно засмеялись.

Отстегнув от пояса обшитый черным бархатом увесистый кожаный кошель с серебряными талерами, королевич протянул его Хмелевичу.

- Это самая малая награда моя верному слуге нашему. – А после повернулся к Гонсевскому:

- Пусть ясновельможный пан воевода велит писарям готовить грамоту жалованную. А я в письме своем королю и отцу нашему собственноручно ходатайствую о наделении пана Хмелевича, славного рыцаря, ротмистра смоленской Золотой хоругви  королевскими ланами в Смоленском повете близ города Красного с местными хлопами.

В почтении перед великой щедростью и благорасположением королевича склонили шляхтичи и козацкие ротмистры свои головы.

*****

А что же подкова? Да так с той поры и осталась лежать на склоне одного из фасов Королевского бастиона – центрального форта Королевской крепости. Только по всему выходило, что отнюдь не найденная, вопреки поверью, а как раз потерянная подкова послужила причиной удачи и богатства ротмистра Хмелевича.

От рассказа Беаты я вдруг не на шутку разволновался – ведь еще мальчшкой в конце 70-х, выковыривая из грунтовых в ту пору дорожек на Королевском бастионе в смоленском парке осколки, винтовочные гильзы и пули времен войны с фашистами, которыми щедро напичкана земля в Смоленске, откопал я на склоне со стороны «Чертова колеса» ржавую подкову.

С гордостью прижимая свою археологическую находку к груди, почти бегом бросился я в смоленский исторический музей. Даже не пожелав взять раритет в руки, музейная тётя пожала плечами:

- Обычная верховая подкова польско-литовского периода XVII века. Оставь себе. На удачу. У нас таких много…

С тех пор так и хранилась подкова в нижнем ящике моего письменного стола – рядом с чугунным пушечным ядром, найденным мамиными студентами на субботнике возле крепостной стены, да коробочкой со старинными монетами. Но даже подвешенная впоследствии на дверь, никакого богатства она мне лично так и не принесла. Вот и верь после этого приметам!

Но может и в самом деле удачу привлекают не найденные, а лишь потерянные подковы?