Тамбовский хор, или Третий эшелон часть первая

«Издали все люди неплохие»
(еврейская пословица)
                «Ладога»

– Есть хорошая новость! Мы едем в Испанию! – торжественно, не скрывая удовольствия, произнесла Тамара Сергеевна. – Нужно срочно определиться с составом, всех на фестиваль взять не сможем. Гастроли долгие, на три недели, поэтому прошу тех, кто не сможет поехать, высказаться сразу.
Собравшиеся артисты затаили дыхание: всем хотелось попасть в заветный список. Вояж в тёплую страну в летнюю пору, почти задаром, для небогатых провинциалов казался фантастическим везением…

Народный ансамбль русской песни «Ладога» готовился отметить солидный юбилей. В незабвенные советские времена самодеятельный коллектив считался гордостью Ленинградской области. Выступления в Питере были обычным делом, даже выезжали за рубеж, правда, только в соцстраны.
Основатель ансамбля, местный композитор Петр Смирнов ушёл из жизни более десяти лет назад. Интеллигент старой закалки принадлежал к редкой категории людей, обладавших абсолютным слухом. Не только к музыке. Ко всему прекрасному и уродливому. Маэстро тонко чувствовал фальшь не только в искусстве, но и в жизни, что помогало ему гармонично выстраивать отношения с людьми и окружающим миром.
В том, что касалось творчества, музыкант не терпел ни малейшего разгильдяйства, строго подходил к подбору артистов. Добрая репутация ансамбля и авторитет руководителя легко открывали нужные двери, делая сговорчивыми самых неприступных чиновников. Известному коллективу ни в чём не было отказа.
С уходом Смирнова былая слава «Ладоги» постепенно меркла, подтверждая старую истину: всегда были и есть люди незаменимые, особенно в творческих профессиях. Среди прочих коллективов района ансамбль всё ещё оставался на хорошем счету, но, скорее, по инерции, за былые заслуги – исполнительский уровень поддерживался профессиональными музыкантами оркестра, да неизменно зажигавшими публику молоденькими танцовщицами.
Хор переживал не лучшие времена. Певцов с хорошо поставленными голосами почти не осталось – костяк составляли пенсионеры, которые, как ни старались, не могли выдать прежнего звучания. Собираясь на досуге, артисты вспоминали былую жизнь при Смирнове и всё чаще сетовали – нынче всё не то и не так, как прежде.
Новый руководитель Пеньков Фёдор Гаврилович, что называется, не тянул. Своё звание «заслуженного работника» получил за выслугу лет уже в преклонном возрасте, во времена разнузданной демократии и становления капиталистических отношений, когда награды, титулы и научные степени раздавались налево и направо. Не зря спустя годы их ценность подвергалась заслуженному скепсису.
Фёдор Гаврилович был небольшого роста, круглым, как мячик и пытался исправить  досадное упущение матушки-природы выработанным с годами поведением. Помог и сценический опыт: в повседневной жизни худрук легко перевоплощался в любой образ.
На публике преподносил себя так важно, словно принадлежал некоей высокой касте, а не служил руководителем самодеятельного ансамбля районного масштаба. С собеседником более низкого, чем у него, уровня, разговор вёл важно и многозначительно, с долгими театральными паузами: визави должен понимать, с кем имел дело и испытывать благодарный трепет. Незавидная участь ожидала того, кто осмеливался делать критические замечания, пусть даже дружелюбно, из желания хоть немного усовершенствовать творческий процесс – смельчак мог нарваться на крик и настоящую истерику.
Пеньков перешагнул семидесятилетний рубеж и, хотя старался держаться бодрячком, заметно сдавал позиции, часто болел – время неуклонно брало своё. К тому же, иногда руководителя выбивала из рабочего графика непреодолимая страсть к традиционному русскому пороку.
К удивлению окружающих, всё сходило ему с рук. Отсутствие реакции со стороны начальства Фёдор Гаврилович самонадеянно относил на счёт своей особой ценности для коллектива и окончательно укрепился в вере: расслабляющие посиделки – неотъемлемая часть творческой профессии и без тени сомнения мог появиться на публике в самом непотребном виде. Был случай, когда после очередной вечеринки, не устояв на ногах, кубарем скатился с лестницы, чем не на шутку напугал изумлённых хористок.
Опытный манипулятор, Пеньков прекрасно изучил психологию певцов, большинство которых стремилось выбиться в солисты, и был уверен: никто не осмелится пойти против него, чтобы до скончания века не прозябать в последнем ряду хора. Артисты в его понимании были легко восполняемым человеческим ресурсом, полностью зависящим от воли руководителя.
 Как всякая артистическая натура, Фёдор Гаврилович не был лишён тщеславия и, хотя превыше всего ценил в жизни материальные блага, дорожил своей мало оплачиваемой, но престижной должностью – в глазах простых провинциалов положение руководителя прославленного ансамбля имело немалый вес. Властолюбивый и жадный, он занимал две ставки: руководителя и хормейстера. И страшно боялся конкурентов. Попытки руководителей района привести в коллектив опытного хоровика неизменно терпели провал: Пеньков стоял насмерть и выжил не одного музыканта.
Основательную добавку в семейный бюджет приносила также работа с ансамблем богатой птицефабрики, так что на жизнь хватало с лихвой.
В маленьком райцентре замены Пенькову не находилось.
Давно минули времена, когда специалисты спускались сверху по разнарядке, сейчас же можно было уповать только на его величество случай, а он, к радости нерадивого руководителя, всё не наступал. Худрук давно достиг своего потолка – музыкальный слух у него, несомненно, был, но отсутствие природного вкуса, интеллигентности и непомерное самолюбование мешали профессиональному росту. Выросший в грубой и неустроенной деревенской среде, Фёдор Гаврилович был далёк от изысканных манер и высоких материй.
Крепкий сложившийся коллектив ансамбля достался Пенькову по наследству, он не стеснялся пользоваться наработанным до него материалом и сладко, без зазрения совести почивал на взятой профессиональной вершине.
Со временем снижение уровня выступлений «Ладоги» заметили не только сами артисты и коллеги-музыканты, но и зрители. Творческий процесс вполне удовлетворял эстетическим потребностям самого Пенькова. Его устраивало громкое, лишённое нюансов пение, похожее на застольный ор случайно собравшихся людей, и нелепые, неслаженные движения пожилых располневших артисток, пытавшихся изобразить хороводы. Наверное, полагал: местной публике и так сойдёт – хлопают же… что ещё нужно?
Пеньков был не только художественным руководителем, но и не наигравшимся артистом. Порой забывал о профессиональных обязанностях и, кайфуя от собственного лицедейства, расхаживал с гармошкой по сцене, выпятив грудь и встряхивая остатками седых, когда-то пышных кудрей. Низкий порог самокритики не позволял старику понять, как смешно и жалко он смотрелся в роли первого парня на деревне.
Заблуждения по поводу собственной неотразимости, характерные для мужчин творческих профессий, приняли у Пенькова комичную, до неприличия, форму. Он не скрывал, а как особой доблестью гордился близкой связью с одной из хористок.

Репетиции хора проходили скучно – руководитель не горел сам и не зажигал артистов, наоборот, пресекал любые замечания, звучавшие в процессе работы.
Народ на занятия подтягивался не спеша. Привычно коротая время, хористки обсуждали местечковые новости и перемывали косточки общим знакомым.
Пенсионерка Нина раскладывала нехитрый ассортимент сетевого маркетинга: пластиковые баночки, тёрки, лопаточки и рассказывала о чудодейственных свойствах товара, с жаром убеждая каждого, проявившего интерес: отдаст вещь почти даром, исключительно по причине особого расположения. За увлекательным занятием азартная торговка нередко пропускала момент, когда Пеньков, сидя за роялем, начинал грозно посматривать в её сторону. Впрочем, в коллективе, где все друг друга знали много лет, столь невинные проступки великодушно прощались.
Посещение репетиций для задёрганных убогим бытом провинциалок было сродни выходу в свет. Здесь реализовывалось неистребимое женское стремление похвастать новым платьем, шарфиком или сумочкой. Заметив обновку, подружки нарочито-искренне выражали эмоции и тут же отходили или отворачивались, возобновляя прерванный разговор. Тем самым убивали сразу двух зайцев: отдавали дань вежливости и показывали, что на самом деле наряды не стоят большого внимания.
Фёдор Гаврилович снисходительно, поверх очков, наблюдал за певцами, не спеша заполнявшими ряды стульев, укоризненно покачивал давно не стриженой сизой шевелюрой и беспомощно, по-бабьи охал, пеняя на плохую посещаемость.
– Опять нет Волчкова, – констатировал трагическим голосом. – Звонил домой, его  супруга чуть меня не послала: заездили, мол, моего Кольку, все концерты им затыкаете. – А Супрунова, видите ли, в отпуск собралась, в Карловы Вары!
– Имею право! Всю жизнь работала, могу теперь отдохнуть?
– А мы, значит, не работали? – Ни к селу, ни к городу выдавал Пеньков. – Концерт  скоро, голубушка!
– Я же не солистка, да предупредила за полтора месяца…– обиженно отбивалась Супрунова.
– Не бери в голову, – шептала соседка, заметив, как у подруги упало настроение. – Позавидовал хрен старый! Тоже мне – сравнил свою работу и нашу! Мы каждый божий день на производстве вкалываем от звонка до звонка, а потом здесь глотку дерём. А он два раза в неделю два часа постучит по клавишам, да руками помашет. Ишь, морда гладкая, небось, не у станка стоял всю жизнь… да если б мы сюда не приходили, за что б он деньги-то получал?
Яко бы ожидая опаздывающих, Фёдор Гаврилович почти на час оттягивал начало занятий: наблюдал за галдящими хористами, копался в нотах, болтал со старостой. Было очевидно – репетиции давно ему в тягость. Время идёт, и ладно. Зная об этой его привычке, не спешили и артисты.
Пеньков давно не утруждал себя упражнениями для распевания, не давал никаких пояснений и не отрабатывал нюансов, лишь с непонятным упорством прогонял заезженные до тошноты произведения, разученные ещё при Смирнове. Репетиции представляли собой перескакивания с одной песни на другую без какой-либо системы, и подопечным ничего не оставалось, как послушно, что называется, с закрытыми глазами, исполнять репертуар, знакомый не один десяток лет. Сольные номера в ансамбле не готовились, за последний год было разучено лишь одно новое произведение, да и то к концерту на подтверждение звания «народный коллектив». Накопленный «Ладогой» творческий багаж позволял Пенькову расслабиться – отрепетированных номеров с лихвой хватило бы на пару концертов.
Мужской состав был самым слабым звеном хора. В лучшие дни на концерты удавалось собрать человек шесть, из которых, хорошо, если трое были в более-менее приличной форме. Остальные певцы заметно сдавали позиции. Год назад тяжёлый инсульт выбил из строя голосистого старичка-тенора и теперь он побаивался выкладываться на полную катушку. Недавно овдовевший баритон Егор приходил на выступления то пьяным, то в период «завязки», неизменно обдавая хористок смачным запахом перегара. Пеньков, по причине нахождения в плену того же самого порока, на своеобразное состояние певца закрывал глаза.
Изредка появлялся замшелый старичок, обладатель совершенно невесомой фигуры, глядя на которого, казалось: его вот-вот сдует потоком воздуха. Он стеснялся своего дряхлого вида, прятал тщедушное тельце за спины коллег и смущённо бормотал: «Стыдно уж в нашем-то возрасте на сцене стоять». Но собственное справедливое замечание не мешало ему принимать участие в ответственных концертах.
Репетиции в виде однообразных посиделок с набившими оскомину перепевками народных тритатушек мужиков явно тяготили, но вслух роптать опасались  – не дай бог услышит Пеньков.
Лишь иногда кто-нибудь позволял себе тихонько бубнить под нос:
– Перед знакомыми неудобно, в городе наши песни всем уж надоели, двадцать лет  «Выгоняйте скотину…» поём.
Против скуки и застоя мужики голосовали ногами: иногда на занятия не являлся ни один из певцов. Женская часть коллектива, легче сносившая рутину и однообразие, была более дисциплинированной.
Что за сила влекла артистов в Дом народного творчества? Надежда на чудо – появление нового руководителя и обретение ансамблем былой славы? Или та самая, пресловутая зависимость от сцены, о которой слышали из интервью артистов-звезд? Или ещё проще – банальная привычка? Скорее всего, у каждого была своя причина.
Хористки, в массе своей, были рядовыми труженицами, звёзд с неба не хватали. И  не представляли своего существования вне ансамбля – выступления помогали на время забыть о домашних заботах, почувствовать себя по-женски привлекательными.
Как преображались они на сцене! Длинные, расшитые бисером и золотыми нитями сарафаны удачно маскировали расплывшиеся фигуры, толстый слой пудры и яркий сценический грим помогал скрыть возраст нарумяненных и подкрашенных артисток, а ослепительно сверкавшая в свете софитов мишура кокошников заменяла блеск потухших глаз.
Редкие концерты в родном городишке или местных пансионатах были ожидаемыми событиями, которые скрашивали унылую творческую жизнь и придавали существованию коллектива хоть какой-то смысл.
Несмотря на то, что выступления тянули на средний уровень сельской самодеятельности, артисты понимали: выбора у них нет. Бросать всё и становиться просто бабушками и дедушками не хотелось, а в доступной близости светил только хор ветеранов, не имеющий и десятой доли той популярности, что была у «Ладоги». К тому же, в самом слове «ветеран» звучал обидный намёк: всё самое главное в жизни уже состоялось. А кому хочется сдавать позиции раньше времени?
Местная публика, не избалованная заезжими звёздами, охотно посещала бесплатные концерты. Как ни крути, а живое исполнение явно выигрывало в сравнении с надоевшей, глушащей всё живое телевизионной «фанерной» попсой. Землякам прощалось всё: и далёкие от совершенства танцевальные па, и явное непопадание в ноты.

Как в любом коллективе, в «Ладоге» имелись и лидеры, и рядовой состав.
Ветераны сцены, чей артистический стаж составлял не одно десятилетие, будучи уверенными в своём исключительном праве на последнее слово, считали своим долгом поучать новичков в виде обидных колкостей, а то и откровенных тычков в бок. Гипертрофированное самомнение, помноженное на воспоминания о былых триумфах, мешало им трезво оценить себя, теперешних. Чаще всего проявляли свой мятежный характер во время репетиций, но наиболее одиозные, разбалованные вниманием публики примадонны, не стеснялись выяснять отношения даже во время концерта.
Самой последовательной в стремлении подольше оставаться в строю, несомненно, была баба Нюра. Бывшая солистка ансамбля прославилась тем, что некогда лихо и пронзительно исполняла знаменитые «Валенки». Теперь же легендарная личность, разменявшая восьмой десяток, и мысли не допускала об уходе. Бабой Нюрой артисты называли её лишь за глаза – никому не хотелось становиться заклятым врагом молодящейся старушки, которая никогда не простила бы даже намёка на возраст. Знакомясь с новичками, она важно представлялась Анной Ермолаевной.
Неуёмная и привыкшая блистать на публике, баба Нюра остро переживала нехватку  прежнего внимания. На репетициях все паузы заполнял её громкий голос, обличавший или поучавший очередную жертву. Тающее с каждым годом душевное равновесие она поддерживала бесконечными рассказами о своих гениальных детях и стажирующихся за границей внуках. Старушка превратилась в совершенно несносную особу и не пользовалась у коллег ни любовью, ни уважением.
– Как хотите, а я больше не могу! – закатывая глаза, беззлобно подтрунивал баритон Волчков, стоящий на концертах позади бабы Нюры. – От её парика несёт пылью веков, где только откопала сей раритет? В носу першит – у меня аллергия на запахи… нужно петь, а тут, думаю, щас расчихаюсь – не остановить! Вот ведь, неймётся же старой, сидела б уж дома! 
Надо отдать должное – Анна Ермолаевна приходила на репетиции в любом состоянии и строго порицала прогульщиков. Даже Пеньков побаивался её острых словечек, предпочитая лишний раз не связываться с потерявшей чувство такта и времени артисткой.
Перед выступлениями хористки переодевались в одной комнате с мужчинами. Это обстоятельство особенно шокировало новеньких – преодолевая стыд, приходилось осваивать мудрёную технологию публичного раздевания: стаскивать брюки или рейтузы из-под надетой сверху юбки, а блузки и сарафаны накидывать второпях, где-нибудь в углу, отвернувшись к стене.
Пользуясь царящей вокруг суетой, коротышка Пеньков без стеснения, как хозяин,  рассматривал полуодетых артисток. Типичного бабьего командира грела мысль о власти над этими женщинами, симпатичными и не очень, молодыми и пенсионерками, готовыми в любой момент, по первой же команде, выстроиться и запеть.
Всё ещё находясь в плену воспоминаний о многочисленных победах, одержанных в молодые годы над женскими сердцами, престарелый ловелас, словно султан в гареме, важничал от малейшего внимания к своей персоне. И даже в самых невинных проявлениях вежливости, естественных в отношениях между учениками и педагогом, Пеньков искал интерес иного рода и спешил намекнуть на готовность к более близким отношениям.
– Фу, опять прижал, старый хрен! – роптали молодые артистки, оказавшиеся жертвами навязчивого внимания шефа.
В нервозной обстановке, царящей перед концертом, одна лишь баба Нюра чувствовала себя, как рыба в воде: предвкушение выхода на сцену поднимало ей настроение и настраивало на боевой лад. Это была её стихия – долгожданная, волнующая, придающая жизни особую остроту. Ни на минуту не прекращая своих бесконечных тирад, старушка разгуливала по комнате в бюстгальтере и нижней юбке – бог весть, почему, но одеться не спешила. То ли по-стариковски тормозила, то ли хотела похвастать красивым бельём.
Чудачества бывшей примадонны в коллективе давно не воспринимали всерьёз, но  некоторые выходки мешали творческому процессу: любые посягательства на её место в хороводе Баба Нюра встречала в штыки.
– Так… для этого номера Анне Ермолаевне я назначаю дублёра. Мало ли что… вдруг, давление подскочит… не срывать же нам концерт, – объявляла хореограф Кира и назначала кого-нибудь из молодых.
– Не каркай! Я ещё всех вас переживу! – моментально реагировала ветеран сцены.
Кире бесполезное противостояние, в конце концов, надоело, и она оставила бабу Нюру в покое, хотя прекрасно понимала: присутствие на сцене старушки наносило существенный ущерб эстетическому восприятию ансамбля.
Основным местом работы Киры была детская студия «Светлячок», с «Ладогой» она репетировала крайне редко, только перед важными концертами. На то была веская причина: Пеньков неохотно выделял время для занятий танцами.
Работать с детишками Кире нравилось больше: подопечные девчонки очень старались и годами терпеливо ждали, когда их заметят и введут в номер. В «Ладоге» всё было иначе, редко удавалось найти общий язык со строптивыми хористками. Стоило только раз заменить артистку, как та, обидевшись, уходила вглубь кулис и наотрез отказывалась участвовать в остальных номерах, ставя под угрозу выступление. Кира безуспешно пыталась подтянуть дисциплину, справедливо полагая, что без этого невозможно сотворить хоть что-нибудь стоящее.
– Внимание! – хореограф старалась как можно твёрже озвучить команду.  –  Валя  встаёт вместо Любы, а Наташа вместо Поли. Это и будет первый состав.
Приходилось идти на перестановку даже наперекор желанию ветерана Любы и толстой неуклюжей Поли, которые всеми правдами и неправдами стремились влезть во все танцы и обеспечить себе гарантированное место для поездки за границу. Любую замену участники ансамбля воспринимали, как личную трагедию.
Хореографу надолго запомнился нешуточный скандал, разразившийся после того, как попыталась заменить прихрамывающую пенсионерку Тому молодой артисткой. В конце концов, претендентка, не вынеся оскорблений, совсем ушла из ансамбля. Омоложения состава в очередной раз не случилось.
В самодеятельном коллективе практически никаких мер воздействия на артистов не существовало. Пожилой костяк ансамбля стоял насмерть.
Было и ещё одна проблема: перешагнувшие пенсионный возраст хористки нередко работали по сменам, вахтёрами и дежурными. Если концерт выпадал на рабочий день, место в хороводе в срочном порядке занимал кто-то из запасного состава. На следующее выступление являлась «основная» артистка и настойчиво просила уступить место. У дублёрши, выручившей коллектив по собственной инициативе, возникала справедливая обида и в следующий раз в подобной ситуации она просто не выходила на сцену.
– Раз я для вас пешка, которую можно подвинуть, теперь крутитесь, как хотите! – мстила обиженная запасная.
Заметив в очередной раз пустое место в хороводе, Кира недоумевала: в чём, собственно, дело? Но, даже разобравшись, мер не принимала, берегла нервы. Горький опыт научил – связываться со скандальными народницами бесполезно, ломка заведённых в женском коллективе традиций грозила напряжением и без того непростой обстановки. По хорошему, нужно было формировать первый состав из артистов, регулярно посещавших занятия, а зарвавшихся «звёзд» ставить запасными. На практике же получалось как раз, наоборот – в хоровод попадали те, кто брал горлом и позиционировал себя, как имеющую заслуженное право. Короче говоря, в коллективе царил полный бардак…
В отсутствие Киры любая репетиция танцевальных номеров превращалась в настоящее поле боя – активистки брали на себя командование процессом, грубо толкались или шлёпали по рукам зазевавшихся соседок, не стесняясь в выражениях.
– Ну и курица!
– Куда прёшь, мадам?
– Опять вылезла, смотри на строй!
Пеньков, в силу не обременённой интеллектом натуры или просто из-за старческой лени, давно пустил дисциплину на самотёк. Он равнодушно наблюдал за женскими разборками и лишь изредка вмешивался в репетиционный процесс, чем бессовестно пользовались наиболее задиристые особы.
Оркестранты, в большинстве своём профессиональные музыканты и люди интеллигентные, терпеливо, опустив от неловкости глаза, ждали момента, когда разбушевавшиеся артистки утихомирятся, и последует команда продолжить работу.
Именно оркестр выручал ансамбль на ответственных концертах, а его мастерство не раз отмечали областные чиновники от культуры. Руководил музыкантами Илья Белых, талантливый дирижёр с консерваторским образованием, сумевший завоевать заслуженное уважение коллег. Это обстоятельство всерьёз беспокоило Пенькова и представляло самую главную угрозу его спокойной жизни.
Чёрная зависть и страх потерять работу заставляли Фёдора Гавриловича совершать  некрасивые поступки, шокировавшие даже лояльных к нему артистов. В адрес Ильи худрук мог отпустить грубые замечания по любому, самому незначительному поводу, стараясь озвучить их в присутствии всего коллектива.
– Ишь, говнюк какой, он мне ещё указывать будет! – легко, без тени смущения, мог выдать Пеньков, напомнив лишний раз, кто в доме хозяин.
Однажды на юбилейном концерте оркестра отличился тем, что стал единственным из музыкантов, кто не вышел на сцену с поздравлениями.
Вот так в последние годы и существовал ансамбль – творческая атмосфера в жарком пекле противостояния руководителей медленно, но неуклонно испускала дух.
Молодежь в коллективе не приживалась. 
Посидев пару раз на занятиях, молодые люди и девушки исчезали: то ли чувствовали себя некомфортно среди пенсионеров, то ли ожидали чего-то большего от художественного руководителя? Как знать?..
Хор ансамбля давно поделился на группировки, разъедаемые непримиримыми противоречиями и завистью. С молчунами-середнячками и типичными аутсайдерами активисты хора держались высокомерно, но были вынуждены считаться с солистами. Положение на иерархической лестнице, порой, не совпадало с главной ценностью для коллектива – артистическими способностями. Скорее, наоборот.
Властолюбивая староста хора Тамара Сергеевна все организационные вопросы держала под строгим контролем и ревностно следила за проявлением малейшей инициативы со стороны других артистов. Она обожала быть в центре внимания и с удовольствием устраивала отчёты о проделанной работе, красочно живописуя их картинами героического преодоления трудностей, возникавших на пути к цели, не забывая упомянуть о собственных пробивных способностях и ценных связях.
Тамара Сергеевна не обладала ни вокальными данными, ни хореографическим талантом, да и возраст работал против неё – как-никак, разменяла седьмой десяток. По этой причине, чтобы не выпасть из обоймы раньше времени, старалась быть полезной в другой ипостаси, не связанной с творчеством.
Уловив тенденцию, тем же путём пошла и Анька Хвостова. Безжалостная природа неудачно пошутила, работая над образом девушки: со спины Аньку легко можно было принять за парня – широкоплечая узкобёдрая фигура и медвежья походка не раз вводили окружающих в заблуждение по поводу её гендерной принадлежности. Образ дополняло лицо с грубыми расплывшимися чертами, но неприлично раздутый живот, напротив, регулярно наводил на мысль о её возможной беременности.
Хвостова не питала особых иллюзий по поводу своей внешности и для самоуспокоения могла выдать:
– А мне сестра сказала, что со сцены я выгляжу, как настоящая русская красавица – лицо у меня круглое и румяное!
Анька обладала невероятным природным темпераментом, усугубляемым отсутствием хороших манер. Могла беспардонно влезть в чужой разговор, перебить, навязать своё мнение, как единственно правильное. Впрочем, по натуре девушка была беззлобной, охотно предлагала помощь в решении любой проблемы и потому навязчивое проявление «простоты» ей легко прощали.
Образовавшаяся в коллективе иерархия вполне устраивала Фёдора Гавриловича.  Командуют бабы и ладно, лишь бы его не трогали. Ленивый и инертный, он охотно отдавал на откуп активисткам все вопросы, не относящиеся к творческому процессу. Лишние хлопоты ему были совершенно ни к чему.

К своему юбилею «Ладога» подошла не в лучшей форме, однако, праздник полагалось встретить достойно. Как принято в подобных случаях, ансамбль давал концерт с последующим, приличествующим торжественному моменту, банкетом. Любители народной песни, помнящие ансамбль в его лучшие годы, под завязку заполнили зрительный зал.
Поздравления заняли половину времени. Начальствующие особы поднимались на сцену, с трудом обнимая букеты необъятных размеров. Долго и нудно зачитывали фамилии артистов и вручали почётные грамоты различной степени важности: одним от области, другим от района, а новичкам – от Дома народного творчества. За чиновниками тянулись коллеги-музыканты, их поздравления сопровождались незатейливыми, приобретёнными в соседнем универмаге, подарками: безвкусными китайскими вазочками, фотографично-выписанными картинами, слепящими глаза яркими кислотными красками.
Преданных поклонников ансамбля юбилейное выступление сильно разочаровало. Номера двадцатилетней давности исполнялись без особого подъёма, ничем новым артисты не порадовали. Ветераны «Ладоги» на правах «своих» заглянули за кулисы, чтобы осторожно и доброжелательно дать советы. 
– Не нужно вам водить хороводы, лучше только пойте, – робко поделилась хрупкая старушка, бывший хореограф ансамбля. – Помните, что ответил знаменитый балетмейстер Большого театра Юрий Григорович, когда его спросили: можно ли танцевать на сцене людям в возрасте после пятидесяти? Он сказал так: «Танцевать можно. Смотреть нельзя».
– Да-да, стойте уж на месте. Есть танцевальная группа, пусть она и танцует, – поддержали остальные.
Пеньков среагировал на критику в своей обычной манере.
– Нашли, понимаешь, место и время, когда давать советы! В такой день, в праздник! – орал, выпучив глаза и налившись краской, словно помидор.
Хористки кинулись успокаивать шефа, который, впрочем, быстро утешился, как только уселся за обильно накрытый стол.
Самокритичностью коллектив явно не страдал. Танцующие «берёзки», статью больше похожие на корявые дубы, не сомневались, что выглядят на сцене вполне прилично, и все замечания отнесли на зависть тех, кто уже выпал из обоймы.
Самым приятным моментом вечера стала активно обсуждаемая тема – поездка в Испанию, которую коллективу-юбиляру почти полностью оплатило районное управление культуры.

В Испанию!

На сбор по случаю отъезда за рубеж ансамбль явился в полном составе.
По лицам и позам ясно читалось, кто из кандидатов был уверен в своей стопроцентной проходимости, а кто сомневался и сидел, как на иголках. Высшая власть в лице Пенькова, Тамары Сергеевны и штатного директора ансамбля домристки Лилечки восседала за столом, преисполненная сознания важности момента. Зачитывая список гастролёров, начальство заметно нервничало, опасаясь шквала эмоций: одним решение об отказе было объявлено заранее, другие пребывали в неведении.
Первыми в число неудачников попали торгашка Нина и старенькая интеллигентная Вера Семёновна, которым ничего не оставалось, как только безучастно слушать окружающий  галдеж.
Молоденькие девушки-танцовщицы скромно сидели в углу и подавали голос,  только если их о чём-то спрашивали. Их наставница Кира, напротив, темпераментно наседала на Пенькова, пытаясь выбить для поездки четыре танцевальных пары вместо трёх.
– Побойтесь бога, Фёдор Гаврилович, фестиваль-то танцевальный! Хотите позора на всю Европу?
Пеньков стоял насмерть: нужно было оставить резерв для хора и оркестра.
– Списочная численность ансамбля – более пятидесяти человек, а отобрать нужно  только тридцать пять, мы еле уговорили организатора! – перекрикивая народ, пыталась объяснить положение дел Тамара Сергеевна. – Владимир Семёнович был в шоке даже от этого количества, слишком большая группа получается.
В разгар дебатов в комнату ввалился шумный, нескладный, как орангутанг, солист  хора соседней птицефабрики.
– Привет, Иван, ты уже в списке, –  громко крикнул Пеньков, давая понять, что мнение остальных артистов его не волнует. 
Иван плюхнулся на стул и, бросая самоуверенные взгляды в сторону симпатичных хористок, загудел о каких-то своих делах, заглушая голос Тамары Сергеевны.
– Во, глянь, Оль, дружка своего тащит, чтобы было с кем пить, – кивая на Пенькова, доверительно зашептала своей соседке кассир ансамбля Лида. – А что ему стесняться? В очередной раз продемонстрировал всем свою власть.
Сидящая рядом хористка была занята личными переживаниями и пропустила слова подруги мимо ушей. Ольга с детства дружила с музыкой, давно мечтала заняться любимым увлечением, но маленькие дети и успешная карьера отнимали все силы. Год назад по настоянию мужа, уставшего от неустроенного быта, уволилась с престижного места. Появилось время для репетиций.
Она пришла в коллектив самой последней и не была уверена, что попадёт в заветный список. Симпатичная, стройная  и относительно молодая в сравнении с другими певицами – всего-то сорок шесть – она выгодно смотрелась на сцене и чисто исполняла дефицитную в хоре партию второго голоса. Своим появлением в ансамбле никого не потеснила, и отношение к ней было нейтральным, солистки не видели в ней соперницу, а в хоре пусть поёт, не жалко, да и в хороводы не лезет… 
Тем временем, исполненная чувством собственной важности, Тамара Сергеевна продолжала свою речь:
– Тут вот в чём проблема: фестиваль-то танцевальный, а у нас только шестеро танцоров. Поэтому, чтобы выделили больше мест, пришлось соврать Владимиру Семёновичу, будто артисты, у которых год рождения более-менее подходит под молодёжь, у нас танцуют.
С всемогущим организатором гастролей были знакомы лично только староста да худрук, остальные знали лишь одно: Владимир Семёнович занимал в Питере высокий пост в каком-то союзе или комитете, курирующем народное творчество.
– Он знает испанский язык, при нас по телефону связывался с тамошним руководителем. Мы только одно слово и понимали: «Си, си», – с придыханием вещала Тамара Семёновна. – Программа поездки очень насыщенная, планируется двенадцать концертов и отдых у моря. Проживание – два-три человека в комнате, обещают все удобства. Переезды на автобусе – длительные, почти через всю страну, поэтому, решайте сами, кто не сможет по здоровью или кого на работе не отпустят… поймите, сократить утверждённый список легко, а вот добавить кого-то потом уже нельзя – визы, билеты, сами понимаете.
Был объявлен примерный маршрут: прилёт в Малагу, далее переезды в Альмерию, Бадахос, Ла-Корунью, Мурсию – небольшие города в стороне от основных культурных центров. Не исключался заезд в Португалию.   
Всем артистам было дано время на размышление.
Через три дня коллектив собрался вновь. Начальство зачитало уточнённый список счастливчиков, которых всё равно набралось больше, чем тридцать пять человек.
Убедившись, что самоотводов не поступило, группа активистов распустила народ по домам и осталась на судьбоносное заседание – исключить лишних.
Так как с танцевальной группой более-менее определились, три пары – это был необходимый минимум – основные споры разгорелись между Лилечкой, горячо защищавшей интересы оркестра и Пеньковым, поддерживаемым казначеем Лидой, которые отстаивали певцов. Как ни старались, как ни ломали копья, всё равно выходило тридцать восемь человек. Оставалось одно – вымолить у Владимира Семёновича ещё три кандидатуры.
Поздно вечером, в двенадцатом часу, уже задремавшую Ольгу разбудил телефонный звонок.
– Тебе Пеньков не звонил? – Лида спешила сообщить подруге новости.
– Нет, а что?
– Мы разошлись по домам, но так и не решили относительно некоторых товарищей. Предложили Фёдору Гавриловичу – пусть он подумает и сам позвонит тому, кого вычеркнет из списка. Я за тебя боролась, как могла. Но ты не переживай, мы в Питере выбили ещё три кандидатуры.
– Ага, молодцы. Спасибо!
«Значит, были и противники. Кто же, интересно?» – размышляла Ольга, поняв, что  теперь-то уж точно не удастся уснуть.
Второй звонок заставил похолодеть. 
Звонила домристка Лилечка.
– Оль, тебе Пеньков не звонил?
– Нет, – догадываясь, о чём речь, уверенно ответила Ольга.
– Странно…
– Ну, что вы там решили?
– Точно не известно, едешь ты или нет… ну-у-у… в общем… ты в резерве, – нараспев, манерно произнесла Лилечка, окончательно испортив настроение.   
Весь следующий день Ольга ходила сама не своя. Знала наверняка: никто в ансамбле не владеет иностранными языками и надеялась, её знание английского помогло бы попасть в заветный список.
Наконец, решила позвонить Тамаре Сергеевне.
Та успокоила:
– Конечно, едешь, не сомневайся даже. Мы же ещё три места выбили.
«А в основной состав, значит, я не попала…», – догадалась Ольга.
На следующий сбор пришли только везунчики, окончательно утверждённые для поездки.
И тут было объявлено: три человека, безоговорочно попавшие в список, как особо ценные артисты, поехать не смогут. Выяснилось, что руководитель оркестра Илья отдыхал с семьёй на юге, Кира совершенно не переносит автобус, а баритона Волчкова категорически не отпускает жена.
Из-за чьей-то безалаберности опять получилась искомая группа в тридцать пять человек. Пеньков, как водится, все заботы свалил на активисток, те понадеялись на сознательность артистов и не стали обзванивать каждую кандидатуру. В результате напрасно продержали в напряжении потенциальных гастролёров и сами себе добавили работы, выколачивая у Владимира Семёновича три дополнительных места.
Особенно неприглядно выглядела Кира: знала о своём недуге и молчала. Может, надеялась, что к её освободившемуся месту Пеньков добавит ещё одну танцовщицу, и сложится четвёртая пара? В любом случае, поступок хореографа выглядел не лучшим образом.
Фёдор Гаврилович озвучил ещё одну новость: коль уж образовались лишние места, управление культуры настояло на введении в состав группы молодой супружеской пары – очень нужных людей.
– Отказать, как понимаете, мы не могли. Оправдались перед организаторами в Питере тем, что это будто бы танцоры-солисты, без которых нам, ну никак нельзя.
– Списки переделали, – сообщила Тамара Сергеевна. – На это пришлось денег дать, – добавила уже тише. – Владимир Семёнович потратился на переговоры да факсы, ему испанскую сторону пришлось уговаривать.
Итак, тридцать восемь минус три, плюс два, получилась группа из тридцати семи человек.

                Судьбоносное собрание

Перед отъездом Пеньков почти ежедневно собирал народ на репетиции, в которых никто не видел большого смысла – старый репертуар тупо прогонялся без каких-либо изменений.
На последнем занятии Фёдор Гаврилович попросил задержаться и огорошил всех  неожиданным заявлением.
– Мы тут посоветовались и приняли решение… – Пеньков выдержал долгую многозначительную паузу. – На время поездки руководство коллективом решено поручить… Ольге. Она знает иностранный язык, будет общаться с принимающей стороной.
«Вспомнили, наконец. А когда в резерв ставили, не знали?» – первое, что пришло ошарашенной Ольге в голову. От неожиданности истинный смысл сказанного дошёл до неё с опозданием: «Руководитель? Всего ансамбля?».
– Но я ни разу не ездила заграницу с «Ладогой»!.. Логичнее было бы назначить того, кто имеет опыт, а я буду помогать с переводом, – в отчаянии  пробормотала новенькая, надеясь на здравомыслие собравшихся.
Реплика осталась без внимания.
Стояла неприятная, вязкая тишина. Видимо, для многих новость стала неожиданностью.
Одна только Кира, которой нечего было терять, спросила, не скрывая иронии:
– А вы что же, Фёдор Гаврилович? Вы же, кажется, по штату руководитель?
– Я – художественный руководитель, – нашёлся Пеньков. – Буду разрабатывать репертуар!
Артисты сидели, втянув головы в плечи и опустив глаза, и трусливо молчали, словно нашкодившие школяры. На лицах явно читалось: только бы не меня. Каждый настроился съездить за границу отдохнуть, не взваливая на себя никаких обязательств, и был готов одобрить любого попавшегося на удочку кандидата.
Ольга окинула взглядом безразличные лица. Её охватила паника.
В висках застучало: «Одна, одна… никто даже не смотрит в мою сторону». С трудом взяв себя в руки, стараясь не показать волнения, решительно произнесла:
– Я согласна переводить. Но быть руководителем отказываюсь.
Ансамбль безмолвствовал. Пауза затянулась.
– Лиля, давайте я буду вам помогать? – с отчаянием в голосе обратилась Ольга к штатному директору ансамбля.
Грациозная, словно кошечка, Лилечка сидела с нарочито-отстранённым видом, томно прикрыв глаза и кокетливо кутаясь в пончо. Услышав вопрос, скользнула взглядом  в сторону Ольги и отрицательно покачала головой, мол, всё решено, что суетишься.
Последняя мольба Ольги осталась без ответа.
Хранила молчание и Тамара Сергеевна, нарочито суетливо перебирая бумаги и делая вид, что дискуссия её не касается. Старая интриганка как раз и была инициатором столь необычного решения, однако озвучить его для пущей важности попросила Пенькова. Только она да пара приближённых к власти активистов знали, что на самом деле произошло перед самым отъездом и привело к столь странному решению. Лишь  избранным особам полагалось быть в курсе того, что ожидало коллектив в грядущей поездке. Озвучить это сейчас – означало посеять панику и подставить себя под удар. Зачем? Пусть едут, не беспокоясь. А там уж будь, что будет…
В напряжённой тишине Лилечка процокала каблучками и протянула Ольге папку с документами, окончательно поставив в разговоре жирную точку.
– Всё ясно, – вполголоса обречённо произнесла назначенная жертва. – Пеньков решил на гастролях расслабиться, ему не до руководства будет.
– А ты как думала! – хохотнула сидящая рядом частушница Галя. – Вот увидишь, именно так и будет!
Коллектив окончательно приговорил новенькую к роли руководителя.
Тщеславие и карьерный рост никогда не были для Ольги жизненным кредо, она и на работе не раз отказывалась занять более высокую должность и потому, уже дома, по-настоящему запаниковала, осознав: спокойная жизнь для неё закончилась. Совершенно некстати вспомнила Лидины рассказы о чудачествах Пенькова во время недавней поездки в Болгарию. Утешала лишь слабая надежда на то, что может, всё обойдётся, как-никак, на гастроли ехали музыканты, люди интеллигентные, тонкой душевной организации.
Вечером поделилась сомнениями с мужем.
– Чует моё сердце, где-то тут подвох! Но в чём именно? Догадывалась, что в поездке придётся переводить, кроме меня – просто некому. Но отвечать за всю группу, ни разу не съездив в качестве рядового? И нате вам, сразу – руководитель!
– Перестань заранее волноваться, всё будет хорошо! – ободрил супруг.
– Нет, нет, интуиция меня никогда не подводила…
Всю ночь Ольга ворочалась в постели, обдумывая предстоящую поездку. Но отступать было поздно, оставалось только мобилизоваться и доказать коллективу свою состоятельность. Уж очень задели слова Лилечки, произнесённые с оттенком превосходства, заставившие совсем недавно сильно поволноваться: «Точно неизвестно, едешь или нет, в общем, ты в резерве…». Тогда, просчитывая свои шансы на поездку, Ольга сомневалась в успехе, хотя изучила весь репертуар – слишком малым был стаж нахождения в коллективе. И не было уверенности, сознавало ли руководство, насколько важно общение с принимающей стороной напрямую, без посредников. Сомнения мучили до последней минуты.
И вдруг, после всех треволнений, такой необычный поворот…

   Первые разочарования

Проблемы начались уже при подъезде к аэропорту. В Пулково накрапывал мелкий надоедливый дождик. Артисты высыпали из автобуса и понеслись в здание, каждый со своим багажом. Ольга растерялась, пришлось буквально за полу ловить мужчин и уговаривать выгрузить инструменты и костюмы.
Пока она металась, бывшие активистки с комфортом разместились на диванах зала ожидания и обсуждали собранные в поездку наряды и защитные средства от солнца, всем своим видом показывая: ничего, кроме личных проблем, их не интересует. Заботу о своих чемоданах новоиспечённые интуристки  заранее поручили верным пажам, роли которых в поездках исполняли мужчины, традиционно закрепленные за каждой статусной дамой.
«Вот молодец, – Ольга вспомнила мудрую жену баритона Волчкова, – наверное, знала ситуацию и придержала, на всякий пожарный, мужа возле себя…».
Всю регистрацию Ольге пришлось выстоять возле стойки оформления багажа: во избежание доплаты учитывался общий вес, который распределялся на каждого члена группы. Музыкальные инструменты оформляли отдельно и транспортировали на борт вручную. Больше всего хлопот доставила огромная бас-балалайка весом двадцать семь килограммов.

В Малагу прилетели в первом часу ночи.
Первое впечатление от Испании оказалось и самым верным: здесь никто никуда не спешил.
За час, проведённый в очереди на таможню, гастролёры, еле стоявшие на ногах от усталости, успели возненавидеть и уныло-жёлтые стены накопителя, и сонных испанцев, лениво штампующих паспорта, едва взглянув на пассажира.
На выходе из аэропорта толпились встречающие.
Но на плакат с названием ансамбля никто не среагировал.
Артисты с вещами и инструментами высыпали на едва освещённую улицу.
Редкие прохожие недовольно ворчали, обходя группу, перекрывшую тротуар и галдящую слишком громко для позднего времени.
– Вот оно… началось, – запаниковала Ольга.
Неизвестность с будущим размещением давила тяжким грузом, не утешал даже ласковый ветерок тёплой южной ночи. Ольга постаралась сразу же отмести бредовую мысль, что можно вот так, запросто, кинуть приглашённых гостей в количестве тридцати семи человек.
Как-никак прибыли в цивилизованную европейскую страну.
Судя по всему, накладка в аэропорту стала полной неожиданностью и для Тамары Сергеевны. Суетясь от растерянности, она стала набирать номер некого Хосе, рекомендованного для контактов Владимиром Семёновичем. В тот же момент, стоящий неподалёку молодой испанец протянул руку с телефоном, показывая высвеченные на дисплее только что набранные цифры.
– Руссия хруп? Ладоха? – залопотал парень.
Ольга с недоверием посмотрела на испанца.
– Драйвер, – ткнул себя пальцем в грудь и махнул рукой, приглашая следовать к автобусу.
– Уф, слава богу – пристроились, – Тамара Сергеевна облегчённо вздохнула, услышав от Ольги, что нашёлся водитель, и кивнула тенору Рыжову взять багаж.
Грохоча по мостовой и едва не сметая припозднившихся пешеходов огромными чемоданами, артисты понеслись к автобусу.
Убедившись, что с испанской стороны кроме водителя никого нет, Ольга решила подстраховаться и узнать про фестиваль.
Шофёр едва понял суть вопроса и радостно затараторил: «Руссия  фолк  хруп? Ладоха? О-кей, о-кей!».
– Мы едем в Альмерию? – не отставала Ольга, назвав первый по плану пункт проживания. По лицу испанца было видно, как непросто давалось ему понимание английской речи и потому каждый вопрос приходилось сопровождать манипуляциями и произносить медленно и чётко.
– Си, си, Альмерия, –  белозубо улыбаясь в свете фонарей, закивал симпатяга, услышав знакомое слово.
– Сколько времени ехать? – на этот раз для объяснения пригодился циферблат наручных часов.
– Четыре, – показал на пальцах шофёр.
«Какой обаятельный», – подумала Ольга и с чувством исполненного долга заняла место в автобусе.
В дороге удалось немного расслабиться и подремать.

Около пяти утра въехали в какой-то городишко. Огромная машина с трудом протиснулась по узкой улочке к входу здания, похожего на гостиницу. У дверей ожидали  бородатый, суровый на вид мужчина и мальчик лет десяти. Жестами пригласили внутрь.
Просторный гулкий вестибюль с колоннами и широкая мраморная лестница на второй этаж вселяли надежду на вполне приличные условия проживания.
Оказалось,  россиян приютила школа при монастыре.
«Богадельня» – сразу же окрестили жилище острословы, успевшие осмотреть помещения. В окно можно было рассмотреть патио – скромный внутренний дворик с одиноким чахлым деревцем. Вдоль коридора располагались комнаты казарменного вида,  заставленные двухъярусными кроватями, кое-где в узких проходах теснились железные шкафчики – такие обычно стоят в бедных сиротских приютах. Не было ни тумбочек, ни вешалок, ни зеркал.
Гости с шумом и толкотнёй занимали комнаты, стихийно формируя группы «своих» и «чужих». Всюду царила обычная в таких случаях суета, слышался недовольный ропот и разборки по поводу занятых коек.
– Почему нет света? – звенел из душевой требовательный голос хористки Петровой.
– Боже, что же это – удобства вместе с мужиками? – капризным тоном вторила подруга.
Ольге пришлось выдержать первый серьёзный урок и прочувствовать незавидную роль начальника поневоле. Будучи неопытной руководительницей, вместо того, чтобы послать всех подальше, принимала близко к сердцу любые замечания. Металась по комнатам, старалась всем угодить и ответить на сыпавшиеся со всех сторон вопросы и в результате успела занять для себя лишь верхний ярус кровати в самой неудобной проходной комнате.
– Оль, узнай, на море поедем? – небрежно бросила Лилечка, пробегая мимо в душевую. Судя по всему, барышня ни минуты не сомневалась в уместности своего вопроса посреди глубокой ночи.
Элитные молодые супруги, навязанные ансамблю в качестве нагрузки, потребовали отдельное помещение.
«Вот ещё, принесла вас нелёгкая», – чертыхнувшись, Ольга направилась на поиски распорядителя. Активно жестикулируя в сторону обиженной парочки, с трудом объяснила проблему.
Как выяснилась, Эмилио совершенно не владел английским языком. Раздражённо выпустив тираду ругательств, он в третий раз повёл Ольгу по комнатам, демонстративно пересчитывая кровати – мол, всем хватает, какие вопросы? В ненавидящем взгляде испанца красноречиво читалось: как вы меня достали!
– Нет для вас отдельной комнаты. Давайте перетащим матрасы, будете спать на полу, зато отдельно, – предложила Ольга молодожёнам.
На том и порешили, организовав семейное гнёздышко в пустом учебном классе среди парт и наглядных пособий.
Мужчины во главе с Пеньковым начали отмечать долгожданную свободу ещё в самолёте, прилично «приняли на грудь» и продолжили празднование в автобусе. И потому беспечная компания, пребывавшая в блаженно-расслабленном состоянии,  разместилась без шума и хлопот.
Но Ольге было не до отдыха.
Эмилио зло выговорил вертящемуся под ногами сыну и повёл Ольгу на первый этаж, показал столовую и зал для репетиций. Испанец был явно не в духе, то ли из-за позднего прибытия гастролёров, то ли по какой-то другой причине, и даже не пытался скрыть, как угнетала его необходимость находиться среди шумных и бестолковых русских. На его лице не наблюдалось ни тени участия или хотя бы дежурной вежливости, нелишней при приёме гостей.
Ольга добралась до койки, когда в комнатах все давно посапывали во сне. Разочарованная холодным приёмом хозяев и подавленная претензиями коллег, она долго не могла уснуть. Провалиться в небытие мешали и доносящиеся с соседней кровати  нескончаемые причитания: баба Нюра бормотала, жалуясь на ночной переезд, затёкшие в автобусе ноги, поднявшееся давление и головную боль…
Несколько часов спустя Ольгу разбудил раздражённый голос.
– Безобразие! Что за размещение! Никогда ансамбль не жил в таких условиях, –   прошелестев шёлковым халатом, мимо проплыла Столбова Света.
Свете не спалось, ей не давали уснуть воспоминания об оставленных дома неурядицах.
Совсем отбился от рук сын-старшеклассник – неизвестно, что он натворит в её отсутствие.
Полгода назад неудачно завершился её второй брак – супруг ушёл к молодой сослуживице и, что самое ужасное, был вполне счастлив.
Нужно было собраться с мыслями, найти силы и средства для выживания в новых условиях.
Света относилась к женщинам, не мыслящим своего существования вне брака и всерьёз запаниковала, ощущая, как с годами катастрофически угасала былая привлекательность, а с ней и надежда на всесильные женские чары. Её некогда стройная фигура на нервной почве отощала до неприличия и болезненная худоба предательски подчёркивала сутулость длинного голенастого тела. Грудь потеряла упругость и нуждалась в дорогих корсетах. Приносили немалые огорчения и тёмные мешки под глазами.
Но самым неприятным, лишавшим Свету душевного равновесия, было осознание: теперь она не могла играть на публике роль счастливой обеспеченной жены и вызывать у подруг зависть своим шикарным внешним видом.
С уходом супруга Столбова потеряла приличную материальную поддержку и теперь, вместо салонов красоты, целый день вынуждена просиживать в ненавистной строительной конторе, оформляя накладные.
О прежней беззаботной жизни остались лишь воспоминания. Утратив привычные ориентиры и твёрдую почву под ногами, Света из беззаботной женщины превратилась в ворчливую и капризную особу. В Испании она страдала от неудобств больше остальных: условия не позволяли продемонстрировать подругам дорогую косметику и шикарные туалеты, менять которые планировала не реже двух раз в день.
По-стариковски не спалось и бабе Нюре. Шурша пакетами, бывшая примадонна копалась в чемодане, безуспешно разыскивая сарафан для выхода на завтрак.
– Куда он запропастился, зараза? Мож, дома забыла? – ворчала старушка, продолжая тему, начатую накануне вечером. – Никто ничего тут не понимает, переводчика нету, ничего узнать нельзя. Вот бы мою внученьку сюда, она три языка знает… а с питерским этим, Владимиром, я приеду и разберусь. Ишь, куда послал… в богадельню убогую, да ещё денег с нас взял, паразит. 
– За пятьсот евро могли бы и лучше разместить – воды горячей и той нету! – хриплым утренним басом гремел по коридору Иван.
Ольга чувствовала себя отвратительно, по старой интеллигентской привычке принимая всю критику на свой счёт. Позднее узнала, что ансамбль на гастролях бывал и в худших условиях, артистам приходилось спать в спортзале на гимнастических матах, отгородив женскую и мужскую половину вывешенными на верёвке простынями. Случалось жить в автобусе по трое суток, переносить изматывающие ночные переезды. Правда, было это в советские времена, когда попасть за кордон удавалось немногим, и счастливчики ради заграницы терпели любые лишения.
Теперь, когда стал доступным отдых в Египте, Турции, а то и более приличных местах, артистам нравилось изображать искушённых, избалованных европейским сервисом, туристов.

 В связи с поздним приездом завтрак был объявлен на одиннадцать утра.
Под сводчатыми потолками просторной монастырской кухни хлопотала живописная группа: смуглолицые пожилые супруги и две девушки.
– Доброе утро, вы говорите по-английски? – приветствовала Ольга испанцев, наивно полагая, что уж эту известную фразу на языке туманного Альбиона смогут понять в любом уголке мира. Старички смущённо переглянулись и что-то залопотали.
– Я немного говорю, – неуверенно откликнулась высокая симпатичная девушка.  Однако довольно скоро выяснилось: примитивный английский Эвы мало помогал общению.
В разгар беседы в дверь протиснулась Анька Хвостова.
– Эй! – не посчитав нужным поздороваться, девушка скомандовала капризно-приказным тоном, – скажите им, пусть поставят на столы горячую воду.
От неожиданно громкого голоса старички вздрогнули и испуганно посмотрели на Ольгу. Последовал долгий процесс объяснения, после которого испанцы поспешили с кипятком в столовую.
Злой от недосыпа народ рассаживался за столами, без энтузиазма рассматривая скудный завтрак: пакеты с дешёвым соком и маленькие кексы. Для горячих напитков предлагались «Кола-Као» и неважного качества растворимый кофе.
Трапезу сопровождал плотный гул недовольных голосов.
После завтрака Ольга повела Эву наверх показать неполадки в душе и туалете.
Испанка показала жестами, как включать нагреватель.
– А раковины где? Где руки мыть?
Девушка промолчала.
Подоспевшие хористки стали наседать со всех сторон, атакуя вопросами.
– Как умываться под душем? Почему в кабинках темно? – срывалась на крик частушница Галя.
– Безобразие! Крутили на нагревателе вентили, всё без толку, – пронзительным народным голосом вторила Тоня.
Защищаясь от злых взглядов, Эва втянула голову в плечи и поспешила покинуть компанию. Вслед ей неслись оглушительные вопли.
– Вы же видите, она ничего не может сделать, я поговорю с руководителем, –тщетно пыталась утихомирить земляков Ольга. 
Провожая Эву, в коридоре натолкнулась на балалаечника Иосифа – детина огромного роста загородил дорогу.
– Вы не могли бы меня переселить куда-нибудь? Не могу спать с мужиками в одной комнате. Запах перегара, носков… знаете… не привык я, – пожаловался здоровяк тоном обиженного детсадовца. – Если будем здесь долго, можно я перенесу свой матрас в соседнюю комнату?

В поездке артисты совершенно расслабились и не желали адаптироваться в новой обстановке хотя бы на короткий срок, чтобы оставить о себе хорошее впечатление, им не приходило в голову оглядеться, понаблюдать за образом жизни местных жителей, которые почему-то даже незнакомым людям говорят: «Доброе утро».
Гастролёры совершенно не беспокоились, как выглядят в глазах испанцев и вели себя ровно так, как привыкли в своей бестолковой, неустроенной жизни, давая понять: здесь нам все должны, особенно выскочка-руководительница.
Тяжелее всего Ольга переживала совершенно необъяснимую агрессивность в свой адрес. Коллеги озвучивали вопросы и просьбы почти криком, напористо, будто заранее предупреждая о невозможности отказа, и в глазах читалось: давай, начальница, отвечай, давай делай – ты должна, ты обязана.
Ольге приходилось бывать в Европе. И в альпийской деревушке, и в шумном мегаполисе – всюду чувствовала себя спокойно и комфортно. Любила гулять по чистым ухоженным улицам и в тенистых скверах, отдыхать  на крошечных площадях в уютных кафе, наслаждаясь атмосферой доброжелательности. И всегда была уверена: при случае любой прохожий вежливо ответит на вопрос или просьбу. Ей импонировали  компетентность и профессионализм местных жителей, будь то официант в ресторане или топ-менеджер крупной фирмы, нравилась неизменная толерантность и желание в любой ситуации вести себя достойно, не доставляя беспокойства окружающим.
Теперь же, в компании соотечественников, Ольга чувствовала постоянное напряжение, ожидая, как бы кто-нибудь чего-нибудь не отчебучил, испытывала неловкость за нелепые выпады шумных, неорганизованных коллег и досаду из-за невозможности изменить ситуацию.
 
                Кто в доме хозяин?

Эмилио появился около полудня. Представился руководителем местного танцевального ансамбля, жестами позвал Ольгу в машину, где ждала Эва. Через пару минут подвёз к маленькому кафе, заказал напитки. Эва кивнула в окно, где на площади перед собором виднелась сцена. Вечером должен состояться первый концерт.
Второе выступление намечалось на завтра в какой-то деревне, в семь вечера. Затем «Ладога» должна покинуть эти края. Следующего пункта назначения Эмилио не знал.
Отсутствие подробного плана передвижения Ольга приняла за временную досадную накладку. С кем не бывает?
Тогда, в самом начале гастролей, любуясь видом величественного храма на залитой солнцем площади, она не могла и представить, что в течение всей поездки по Испании именно такой режим станет нормой. Некто невидимый и всемогущий по своему усмотрению будет распоряжаться бесправными артистами, волей случая попавшими в «третий эшелон». И никто из представителей встречающей стороны не сможет объяснить, куда и на какой срок ансамбль направится дальше.
В тот момент Ольгу ничто не насторожило, напротив, такой расклад вносил в путешествие интригу и романтичность. Оставалось только подумать, как преподнести новость землякам, чтобы не вызвать очередного всплеска недовольства.
Ольга решила затронуть животрепещущий вопрос о пляже.
– Это невозможно. Море отсюда далеко, в ста километрах, – сухо ответил Эмилио.
– Как, разве мы не в Альмерии? – Ольга точно помнила – на карте местность располагалась на средиземноморском побережье.
– Альмерия – большой регион, а наш город… – он написал название в протянутой  ему записной книжке.
Незнакомое слово Ольге ни о чём не говорило: в надежде на цивилизованную встречу принимающей стороной, она не запаслась подробной картой Испании.
Настал черёд претензий по поводу неустроенного быта.
Эмилио выслушал Ольгу, пожал плечами и окончательно поменял тон разговора с дружеского на официальный. Развернул перед Ольгой факс со списком членов танцевального ансамбля из Татарстана, который должен был прибыть вместо «Ладоги».
Выходило так: на голову бедного Эмилио вместо татар нежданно-негаданно свалились питерцы, да ещё в два раза большей численности.
Испанец не скрывал своего раздражения.
Мало того, что пришлось хлопотать о размещении почти четырёх десятков артистов, так ещё вместо благодарности сидящая напротив дама смеет предъявлять претензии и требует отвезти группу на пляж!
– Кто у вас танцует? – язвительно спросил Эмилио. – Сколько музыкантов? – в голосе звучала неприкрытая ирония, о причине которой было нетрудно догадаться.
Наверняка прошлой ночью испанец испытал шок, увидев, как из автобуса вместо ожидаемых танцоров с трудом выползали мужчины и женщины весьма преклонного возраста.
И Ольга почувствовала: именно сейчас, сию минуту, нужно собраться и защитить репутацию ансамбля.
– Видите ли, в России традиционные танцы – это медленные хороводы, которые исполняют певицы хора.
Брови испанца поползли вверх, он недоверчиво покачал головой. Судя по всему, у него было другое мнение о русских танцах.
Ольга поднялась и, приосанившись, прошлась перед Эмилио, напевая «Во поле берёзонька стояла». Хоровод в исполнении одной единственной участницы смотрелся на редкость неубедительно, но её старания вызвали у хореографа поощрительную улыбку.
– Разумеется, у нас есть и быстрые пляски, их исполняют три пары молодых девушек, – заверила Ольга, ободрённая успехом.
Опыт ведения хоровода одной единственной «берёзкой» пригодился и позднее. В каждом новом месте Ольга выслушивала подобный вопрос, задаваемый то с усмешкой, то с откровенной тревогой. Сомнения принимающей стороны были понятны, всех волновало, что же такое смогут изобразить танцоры в возрасте за пятьдесят?
Обсуждение деталей концерта подходило к концу, когда вездесущая Анька Хвостова, прогуливаясь с подружками мимо кафе, в окне разглядела Ольгу.
Хористки шумно ввалились в помещение и, обступив столик, стали прислушиваться к разговору. По лицам было видно: не понимали ни слова, однако упорно стояли, ни минуты не сомневаясь, что делают что-то не так.
Удивлённо покосившись в сторону непрошеных слушателей, испанцы перевели  взгляды на Ольгу: им что-нибудь нужно?
– Девушки, я вам потом всё расскажу, – сгорая от стыда за земляков, Ольга поспешила исправить ситуацию.
Намёка не поняли. Никто не отошёл.
Наоборот, за компанию подтянулись ещё трое.
Испанцы замолчали, растерянно оглядывая плотный строй дородного вида тётушек, окруживших стол.
– Вы что, проверяете мой английский? – в отчаянии произнесла Ольга.
Дамы фыркнули и, недовольно ворча, ретировались.
Эмилио отвёз Ольгу к гостинице, попрощался до вечера.
С прогулки подтянулись остальные.
В вестибюле Ольга столкнулась со Столбовой, которая не хотела упустить момент и выразить выскочке мнение оскорблённого коллектива.
– Что это за отношение? Мы подошли, а испанцы ноль внимания? – громкий голос в просторном помещении отдавался гулким эхом.
На шум подтянулись любопытные.
Отбивая натиск галдящих артистов, Ольга коротко сообщила о ближайших планах.
Судя по реакции, такой расклад их не устроил. Гастролёрам была важна не только информация, сколько внимание к собственным персонам. Им было не понятно, почему с испанцами разговаривает какая-то Ольга, почему не собирают собрание, почему нет возможности подискутировать и каждому высказать своё мнение?
Представители российской глубинки всерьёз полагали, что испанцы должны познакомиться с каждым из них, им было невдомёк: здесь не теряют время на праздные разговоры. Есть руководитель, его информируют, и этого достаточно.
На Западе не принято при первой же встрече брататься с незнакомцами, как это принято у русских. Жители Старого Света, воспитанные на принципе соблюдения дистанции и уважения «прайвеси» собеседника, будь то родственник или случайный сосед по уличной лавочке, ожидают такого же поведения и от других. Вежливость – обязательна при любых условиях. И не более.
Женская половина «Ладоги» придавала поездке за границу свой особый, сугубо практический, смысл. Немолодые замужние дамы, не избалованные мужским вниманием, были не прочь завести искромётный роман с местными горячими мачос, а одинокие, наслушавшись сказочных историй о преклонении иностранцев перед красотой россиянок, лелеяли мечту о серьёзных отношениях. Как-никак, три недели – срок немалый! И те, и другие, тщательно подготовились к вояжу, под завязку набили багаж лучшими нарядами, косметикой и бижутерией и таскали неподъёмные чемоданы, подвергая организм нешуточным испытаниям.
А что получили в итоге? В первый же день симпатичный испанец болтал с этой выскочкой, Ольгой, угощал кока-колой, не удостоив остальных даже взглядом. Обидно!
Признанным примам казалось несправедливым, почему именно ей, не бог весть какой артистке, в первую очередь достаётся от иностранцев и нужная информация, и немалая доля внимания?
К новоявленной начальнице появились первые ростки зависти. Ольга почувствовала, как между нею и коллегами по сцене выстраивается холодная стена отчуждения и непонимания, немудрено – женский коллектив легко поддаётся стадному чувству.
Вне привычной среды, не имея возможности общаться с местным населением, гастролёры чувствовали себя не в своей тарелке. Творческие натуры, склонные к заговорам и интригам, предпочитали заполнять информационную пустоту нелепыми домыслами и бесконечными сплетнями, для чего сплачивались в группировки для дружбы против кого бы то ни было.
За обедом Ольга объявила программу на ближайшие два дня.
Ответом был недовольный гул: все настроились на отдых у моря, и облом с пляжем возмутил больше всего.
– Ну, вот, говорили, что будет пляжный отдых! А что тут делать целый день, в этой деревне? Почему ты не настояла на море? – эффектно отставив руку с сигаретой и грозно нависнув над Ольгой, протрубила грубым альтом длинная, худосочная хористка Маринка Козлова.
Было нетрудно понять молодящуюся, предпочитающую исключительно «мини», разведёнку – мечты о красивом загаре и покорении пылких испанских сердец откладывались на неопределённое время.
– Оказывается, море далеко отсюда, – оправдывалась Ольга, отчего-то чувствуя себя виноватой.
Нервы её были на пределе. До слуха то и дело долетали недовольные реплики.
– Почему они возмущаются, почему все такие злые? – попыталась получить поддержку у Тамары Сергеевны.
– Не обращай внимания, – равнодушно бросила та.
Ольге ничего не оставалось, как отбиваться в одиночку.
Штатные руководители и активисты ансамбля не пытались утихомирить горластых хористок или хотя бы объяснить: от Ольги ничего не зависит, бесполезно требовать от принимающей стороны лучших условий.
Ещё дома, на том памятном собрании, хитро-мудрое начальство благоразумно подготовило почву для отдыха по полной программе, никого не волновало, как чувствует себя назначенная «девушка для битья» – коль взяли в виде исключения, пусть отрабатывает…

На гастролях Пеньков и Тамара Сергеевна всю информацию получали от Ольги и потому  окончательно утратили свой начальственный статус. С видимым удовольствием отстранилась от всех проблем и Лилечка – за всю поездку ни разу не подошла и не высказала желания хоть чем-нибудь помочь. 
Никто кроме Ольги не имел возможности общаться с принимающей стороной, диалоги на примитивном английском служили единственной ниточкой, связывающей гостей и хозяев. И любая нестыковка в быту или на концертах ставилась в вину именно ей. С самых первых дней, в любое время суток у артистов вошло в привычку обращаться к Ольге по любому пустяку.
В Испании Ольге приходилось общаться даже с теми, с кем ранее это не пришло бы в голову и одной сносить все тяготы, связанные с руководством коллективом, объединяющим людей разного возраста и социального статуса, готовых сносить бытовые неудобства и мнящих себя пупом земли. Было трудно представить более неоднородный коллектив, чем тот, что являла собой гастролирующая «Ладога»: три поколения в возрасте от семнадцати до семидесяти четырёх лет – дети, отцы-матери, бабушки-дедушки, пышущие здоровьем и хронические больные, холерики и меланхолики, прекрасно воспитанные и считающие себя таковыми.
Целых три недели капризные артистические натуры были обречёны на существование одной семьёй, ежеминутно контактировать друг с другом на репетициях, на сцене, в тесных комнатках для проживания и в очереди в душ.
Разумеется, вся эта гремучая смесь сама по себе не могла организоваться в стабильную, устойчивую систему – для поддержания хоть какой-нибудь дисциплины требовались огромные усилия. Как в любом разновозрастном коллективе, временно объединённом общим пространством и временем, отношения складывались непросто.
Пятерым старейшинам в возрасте за семьдесят путешествие давалось с большим трудом, и любую минуту они старались использовать для отдыха. 
Ветераны понимали, что их ждёт, но и отказаться не было сил – шанс съездить за границу, возможно, был последним в их жизни. На свои-то не больно разбежишься, а дети не всем могли помочь. Оттрубив положенный срок на благо родины, пенсионеры вместо заслуженного отдыха мели улицы или сидели в обнимку с термосом где-нибудь на объекте сутки через трое. Подачки, называемой пенсией, едва хватало, чтобы доехать до своих шести соток, выручающих картошечкой да огурчиками. На государство в последние годы и вовсе надежды не было – его присутствие в социальной жизни виделось эфемерным до неприличия и скорее напоминало неодушевлённый и неосязаемый фантом, чья совесть мирно почивала, не тревожа собственное обеспеченное бытиё. На самом деле, нельзя же всерьёз называть государством кучку игроков, поставивших на кон жизнь стариков и будущее детей в угоду сегодняшнему выигрышу – деньгам и власти, поддерживаемой силовиками и сладкоголосой, падкой на ложь гламурной политической тусовкой.
Молодёжь ансамбля – шесть танцовщиц и навязанные коллективу супруги Толя и Женя – взяли на себя роль основных заводил, фонтанирующих идеями по поводу времяпрепровождения. Юные прагматики, воспитанные новым жёстким временем, вскормленные неутомимой и вездесущей рекламой и посвятившие жизнь гонке за изысканными развлечениями, воспринимали стариков, как досадную помеху на пути к успешной и беззаботной жизни.
Молодые не сочувствовали пожилым артистам – на любые просьбы об отдыхе реагировали безжалостно:
– Нечего было тащиться за границу, зря место занимать…



(продолжение следует)