Часть 13. Ох уж эти дети. Любовь нечаянно нагрянет

               13. Любовь нечаянно нагрянет…

           Я  знала  двух  истинно  верующих  старушек.  Это  моя  бабушка  Анна  и  первая  свекровь Мария.  Обе  усердно  и  самозабвенно молились, прося об отпущении грехов. У  обеих была непростая жизнь, полная трудностей  и  лишений.  Обе определили для себя отправные точки начала своих  невзгод,  которые и считали основными грехами. 
    Свекровь, даже скованная болезнью, любила читать  газеты, знала наизусть столицы всех стран мира, чем я и  сегодня не могу похвастаться.
– За корысть меня Бог-от наказал, – говорила  она  мне. – Вязала я носки в воскресные дни и продавала. Грех это  большой. А  как  было  прожить-то?! Четверо  сыновей.  Муж  сильно выпить любил. Как выпьет, разум терял, мы с  ребятками по соседям спасались. Вот и приходилось…
  Бабушка Анна по рождению своему была гораздо  старше, другая эпоха. Родом из деревни, совершенно  неграмотная, любой труд в любое время  за  грех  не  считала.  Книги всегда называла баловством  и  способом  отлынивания  от работы. Просила у Бога прощения за то, что  замуж  пошла  без родительского благословения.
– Убёгом ить я замуж-то вышла, не по-людски, –  горестно осеняла она себя крестом.
    Мне было лет семь-восемь, я уже  читала   Шолохова и Чехова вперемешку с Дефо и Фенимором Купером.  Воображение сразу нарисовало романтическую картинку, как  мой мужественный дед Прокопий,  участник Первой мировой войны, безумно влюбился в юную девушку. Как вопреки воле родителей  похитил её  и  увёз   на  санях  в  неизвестную даль, закутав в овчинный тулуп. На  пожелтевшей фотографии дед похож на легендарного  красного конника  Василия  Чапаева (или на сыгравшего его актёра Бабочкина): выправка, усы, острый взгляд. Бабушку Анну не могу представить юной  девушкой. На фото, где ей сорок три, выглядит она гораздо старше, а я уже знала бабушку седенькой сгорбленной старушкой.
    Скоро сказка сказывается, да  не  скоро  дело  делается.  Опять же говорят: лучше позже, чем никогда! Прошло  много  лет, пока я решила документально уточнить цифры  и  даты  в  набросках книги о своём Роде. Посидела в  архиве,  полистала  церковные книги. Оказывается, бабушка была старше деда  на семь месяцев, повенчались  они  в  своей  Петропавловской  церкви Елабужского уезда  10-го ноября 1917 года. Анне  исполнился тогда 21 год, а вот свидетелями с её стороны  были только брат жениха с товарищем. Без родителей и родственнков. Видимо, любовь  была так сильна, что моя набожная бабушка решилась уйти  из родительского дома, не побоявшись людских пересудов.
    У деда было несколько братьев, в деревне все они  слыли грамотеями, но на земле дела шли плохо. Хозяйство  их считалось в числе бедняков. В  семье  бабушки  рождались  девка за девкой, а жили зажиточно, работали от зари  до  зари.   Октябрьская  революция  1917  года,  как  крестьянская  соха,  перепахала всё. Дед  Прокопий  стал  большим  начальником,  бабушка Анна работала в поле и дома, рожала и хоронила  детей.
    Трудно представить, чтобы бабушка когда-либо  произнесла слово «любовь», но и в её сердце страсти  бушевали. Конечно, семилетняя девчонка была  сомнительным собеседником, а всё же историю про  учителку с длинной косой помню.
– Зашли оне в избу вдвоём. Сам-от сказал, чтоб  накрыла на стол:  чаёвничать,  мол,  будут.  Ну,  я  и  накрыла,  самовар поставила. Сама – на полати, да и смотрю в  щолочку. Эдак он сидит, эдак учителка, разговоры  разговаривают. Он слово скажет, она смеётся, заливается.  Ничо так, басконькая, коса у ей длинная такая. Потом-от ей  эту косу кто-то отчикал под корень. Бают, сидела у  окошка  в  школе спиной ко двору, а кто-то раз, да и срезал. Никто ничо  не видал.
– Бабушка, а это не ты сделала?! Обидно же  вот  так  в  своём доме на полатях прятаться.
– Да  Бог  с  тобой! – отмахнулась  она,  поджав  губы.   – Зачем мне это надо? Он муж, воля его…
    Перед войной дед попал в тюрьму за утерю гербовой  печати. Напоили по-приятельски и вытащили. Это было  серьёзным проступком по тем временам.  Справка  с  печатью  заменяла крестьянам паспорта, народ  бежал  за  заработками.  (Кстати, только  в  1974 году  вышло постановление Совета  Министров СССР об  обязательном  введении  паспортов  для  всех граждан страны с 16 лет. В 1976 году  началась  массовая  выдача паспортов колхозникам, которая  длилась  шесть  лет.) Бабушка носила  мужу  передачи.  Котомку  с  продуктами  на  спину – и пешком 170 километров. Однажды зимой так  обморозилась, что на щеках сквозь мясо косточки  проглядывали.
– Жил он там с одной поварихой. Сам сказывал. А я  что? Ничо. Тюрма есть тюрма, а так всё ж легше  ему  было.  Потом захворал сильно.
    Деда, заболевшего туберкулёзом, освободили. Бабушка привезла его домой и  выхаживала.  Прожил  он  ещё  несколько лет, умер в 49 лет 1 апреля 1945 года. Бабушка  была с ним до последнего вздоха, как и обещала под венцом:  в горе и радости, в богатстве и бедности, в болезни и  здравии, до гробовой доски…
   
                ***
    – Ты  нос-то  не  вороти, не вороти!  В  девках  хочешь  остаться?!  Откудова прынца-то ждёшь? – наверняка моя  бабушка именно так приводила в чувство свою старшую  дочь. – Тебе  вон  под  тридцать  уже. Одну  пристроила,  так  младшая  уже  на  выданье,  а  эта  сидит,  губы  дует.  Какой-никакой, а мужик. Стерпится – слюбится, не нами сказано.
    Старшенькая воевала, дошла до Восточной Пруссии.  Домой   вернулась в августе 1945-го, когда по ней уже давно  поминки  справили, получив  похоронку. Но  Бог  миловал,  отделалась  тяжёлой контузией, лицо осталось чуть перекошенным. Сначала долго лечилась от отрывшегося туберкулёза, «волчьего вымени», работала в детдоме. Мужиков в деревне осталось наперечёт: кого поубивало,  кого покалечило. А тут жених сыскался ей – «королевич  Алексей». Стал в их дом захаживать с кулёчком пряников,  чаи с мамашей распивать. Сидит за столом, скатерть  трофейную щупает, по углам посматривает. Рассказывает,  как воевал, как сам Жуков медаль с себя снял да ему на  грудь  повесил за то, что придумал, как бельё солдатское от вшей  в  чанах кипятить. Только помнили земляки, что он ещё  мальчишкой спалил с братом полдеревни и сбежал от  расправы, да ещё поговаривали, что после войны отсидел  несколько лет за мародёрство. Губы узкие, злые, взгляд как  у  жигана, за душой ни кола ни двора, одно галифе да  пинжак  с карман;ми. Но, как говорится, на безрыбье и рак рыба. Сговорились, по рукам ударили и расписались в сельсовете.
    Планы у новоиспечённого зятя  были  большие:  тёщин  дом с коровой продать и переехать в город. Мамашу,  конечно, придётся с собой забрать. А вот что делать с  младшей сестрой жены, ей же жить где-то надо?  A  la  guerre  comme a la guerre, а по нашему, по-простому – на войне как  на войне! Привёл Алексей к младшенькой своего знакомца  то ли на смотрины, то ли для сватовства. Я не знаю, что  дальше случилось. На следующий день молодые  расписались  в ЗАГСе, но девушка (а это была моя мама) оказалась  своенравной, жить с мужем  не  захотела  и  укатила  работать  на другой край страны. А потом и вовсе развелась заочно.
    На другом конце страны маму ждали ковыльные  степи  с  небольшими  перелесками.  Для  дипломированного  лесотехника работы непочатый край! Но, как оказалось, не  всё так просто. У нас завсегда так: где дефицит чего-то, там  скоро жди руку мафии. Леса мало, рубить его нельзя, но  кому-то очень хочется. Мамина принципиальность  становилась опасной для жизни, и  она  решила  вернуться  на  родину, от греха подальше.
    Вот  тут-то  и  произошла  эпохальная  встреча  моих  родителей. Мама  работала  лесничим,  а  папа  оказался  её  помощником. После службы в армии он устроился в  лесничество  шофёром.  Помню,  на  все  мои  приставучки  о  подробностях их знакомства мама отвечала:
– Обыкновенно. Как все знакомятся.
    Листаю странички документов родителей,  пролежавшие в  моём  шкафу  несколько  лет. Никогда  бы  не  подумала, что подобное чтение может быть таким  захватывающим! Три года отец отслужил в армии, в июне  1955 года демобилизовался и вернулся в свою деревню к  матери. 26 июля устроился на работу, а  18  августа  заключил  брак с мамой. Через девять месяцев и два дня родился их  первенец – мой брат. 
    Старые  добрые  сказки  обыкновенно  заканчиваются  словами: «…весёлым пирком – да за свадебку, и жили  они  потом долго и счастливо».  В  реальности  жизнь  выкидывает  ещё те коленца. Отец возил  лес,  иногда его и  сутки  дома  не  было. На маме – хозяйство, больная сварливая свекровь  и  маленький сын.  Через  два  месяца  после  родов – на  работу.  Только  любовь  и  молодость  давали  силы  переносить  все  трудности.  И тут она находит в кармане папиной куртки  записку от какой-то девушки с признанием в неземной  любви. Мама, натура горячая  и  романтическая (говорила  же  бабушка, что в энтих книгах ничего  хорошего  нет,  нечего  и  голову забивать), похватала вещи, сына и, не слушая никаких  объяснений, уехала к старшей сестре.
    Сестра посоветовала искать работу в речном порту,  там место в  общежитии  давали.  В  отделе  кадров  принимал  пожилой мужчина. Перебирая мамины  документы,  попросил  рассказать о себе: кто такая, откуда, почему.
– Вот, значит, какие дела. Гордая, значит! – Кадровик,  выслушав исповедь, наклонился к маме  через  стол. – Он  что у тебя, пьёт? Руки распускает?
– Нет, что вы! Этого нет.
– Может, урод или больной какой?
– Если бы! Вон карточка его в моём паспорте,  посмотрите.
– Ну, в такого-то и я бы втрескался! А он что говорит?
Мама уже слёзы платочком утирает, всхлипывает:
– Говорит… Говорит, что  школьница  какая-то  в  него  влюбилась, письма пишет. Он ведь у меня на машине  работает, на дороге никого не оставит, всех подвезёт.  А  я  не  верю!
– Не верит она! Здесь,  что  ли,  проверять-то  будешь?!  Значит, я  правильно  понял,  что  ты  готова  углы  по  чужим  домам снимать, сыну ясли  искать,  потом  ему  вместо  папки  дядьку какого-нибудь привести, а  мужа  родного  просто  так   подарить какой-то соплюхе?!
– Я… не знаю, –  мама уже рыдала.
– Зато я знаю! – Мужчина стукнул  кулаком по столу,  второй рукав его пиджака болтался пустым. – Можешь  обижаться  на  старика,  а  я  тебе  скажу:  ты – набитая  дура!!  Никакой работы я тебе не дам,  забирай  свои  бумажки.  Чтоб  сегодня же взяла билет и ехала к мужу. Ещё спасибо мне  скажешь!    
    Не знаю, сказала ли мама спасибо этому мудрому  старику, а я говорю. Ведь совсем скоро родилась  я.  Родители  мои прожили в любви и согласии 43 года. Более двадцати лет  их уже нет, а все родные и знакомые до сих  пор  вспоминают  обоих добрыми словами.   

                ***
    При выходе из трамвая столкнулась с давней  знакомой. Живём рядом, а пересекаемся нечасто.
– О-о, привет! Как жизнь? – бросаю дежурные фразы,  на которые обычно отвечают так же дежурно: «Нормально».
Но тут моя знакомая неожиданно останавливается,  берёт меня за руку и говорит:
– А я не знаю, как тебе ответить.
– В смысле? У тебя всё хорошо? Что-то случилось?!
– В  том-то  и  дело,  что  ничего  не  случилось  и  не  случается. Я живу в  одной  и  той  же  квартире,  езжу  одним  маршрутом, у меня один и тот же муж, другого не было. Я  не  знаю, хорошо я живу или плохо, мне сравнить-то не с чем…
– Ну, ты меня напугала! Это называется  «стабильность». Выдохни.
– Правда? Ты так думаешь?
А я думала как раз об обратном: что же это у меня всё  не как у людей, вот чтоб железно и навсегда?!
    …Всем родителям хочется, чтобы их дети были  счастливы, чтобы всё  у  них  складывалось  по-людски.  Отец  чаще всего многозначительно молчал, общее мнение  выражала мама, то вкрадчиво, то с напором:
– Вот как ты думаешь прожить одна с ребёнком? Каждый пальцем ткнёт, обидеть норовит. Положено так,  чтоб рядом кто-то был, и не спорь со мной! Какого рожна  тебе надо?! Этот не так сказал, этот не так посмотрел…  Уйми уже свой гонор. 
    И вот как-то пришёл к нам в гости дальний  родственник. Молодой  парень,   младше  меня  года  на  три,  звали  его  Вова.  Когда  мы  были  ещё  школьниками,    мои  родители забирали его к нам на  выходные  из  интерната  для  слаборазвитых детей. Его родители, люди зажиточные и  очень занятые, жили в деревне. Тогда Вова  выглядел  рослым  упитанным херувимчиком с симпатичной мордашкой,  белокурыми вьющимися волосами и  персиковыми  щёчками.   Он не был явным «дурачком», но учение явно не являлось  его коньком. Помню, имела неосторожность назвать его  блондином. Боже, что тут началось! Он бегал за мной,  угрожая вырвать все ноги.
– Ещё только поматерись на меня! – кричал он в  исступлении.
Я пряталась в туалете и из-за двери объясняла ему,  что у брюнета  волосы  тёмные,  у  шатена – рыжие,  а  у  кого  волосы белые, того называют блондином. Он не верил. Это  так смешило меня, что  время  от  времени,  проходя  мимо,  я  тихонько шептала «блондин», и  снова  начиналась  беготня  с  погоней. 
Мы выросли, наступило время, когда родители уже  не  берут с собой в  гости  детей,  поэтому  виделись  редко.  Вова  вытянулся, возмужал, от прежнего херувимчика остался  только  светлый  чуб.  Их  семья  переехала  в  наш  город,  он  работал где-то на заводе. И вот пришёл с визитом. Один. Мама  накрыла на  стол,  посидели,  поговорили.  Часа  через  четыре  гость засобирался домой. Все встали проводить  его,  а  потом  как-то незаметно рассредоточились по  квартире.  У  дверей  в  прихожей мы с Вовой остались одни. Он, немного  помявшись, вдруг выложил:
– А чо… это…. Давай…  это,  поженимся.  Я  девчонку  твою любить буду. А?
  Сказать, что я была потрясена таким поворотом  событий, это не сказать ничего. Не зная, как подобрать  слова,  чтобы не обидеть, рассмеялась и обняла его:
– Вова, что ты придумал?! Такой молодой, я же для  тебя уже старуха. Ты мне как брат. Не торопись, погуляй,  потом найдёшь себе молоденькую девчонку.
Вова постоял немного, опустив голову, потом кивнул:
– Ну ладно. Я тогда пойду.
    Дверь за ним захлопнулась, в квартире воцарилась  тишина.
– Мама! Что это было?!
Мамино смущённое лицо показалось из-за угла кухни:
– Вот только не кричи! Не мы это придумали.
– Да как вы могли! Вы с ума посходили?!
– Какое больно горе случилось? Ну нет, так нет.  Хотели как лучше, не хочешь, мыкайся одна. Что уж вам,  книжки, что ли, вместе читать? Каталась бы как сыр  в  масле.  Вот только не сверкай на меня глазами, как Ленин на  буржуазию.
    Следующим претендентом на мою руку и  сердце  стал  племянник маминой подруги Геннадий. Он был лет на  десять  старше меня, подтянут, немногословен, разведён и  несколько  утомлён жизнью. Посидев в кресле минут пятнадцать,  засыпал. Он усаживал  мою  дочь  себе  на  плечи,  и  мы  шли  гулять по летним улицам втроём. Каждый раз дочка  наклонялась к его лицу и спрашивала невинным голоском:
– А вам сколько лет? Вы старый, а моя мама молодая!
Я  еле  сдерживала  смех,  но  отчитывала  её  за  неприличное поведение. Тогда «жених» пригласил меня в  кино. Это был фильм «Пролетая над гнездом кукушки» с  Джеком Николсоном. Я вышла из кинотеатра с комом в  горле, совершенно потрясённая и сюжетом, и  игрой  актёров.  Когда Геннадий начал лепетать, что женщин   нельзя  вот  так  душить, надо объяснять словами, я попросила его  помолчать.  Дальше до подъезда мы шли в полной тишине. 
Обо мне он, видимо, всё знал, о себе ничего не  рассказывал. Да я и не спрашивала. Говорили на общие  темы. Прогулки наши продолжались месяца два или три. Не  помню, держались ли мы за руки, а уж о поцелуях  и  речи  не  было. Он часто  уезжал  в  командировки  и  присылал  оттуда  открытки с признаниями в любви.
– Ну, как он тебе? –  с трепетом спрашивала мама.
– Никак! Ни рыба, ни мясо.
Видимо, мои  слова  были  переданы по  инстанциям  и  послужили сигналом к действию. На следующий день  Геннадий пришёл с пухлым  портфелем,  выложил  домашние  тапочки и заявил:
– В самом деле, что ходить вокруг да около. Всё, я  решил остаться!
Тут уж взбрыкнула я, сказав, что привыкла решать  всё  сама. Тапочки отправились обратно в портфель, а жених  после долгих объяснений  –  за дверь.
    Собственного выбора мне хватило на семь лет.  Вообще я  заметила,  что  через  каждые семь  лет  жизнь  моя  менялась кардинально (что, кстати, и рекомендуют делать  многие психологи). Я снова превратилась в невесту на  выданье.
    Самой колоритной фигурой, наверное, оказался  кандидат с папиной  подачи.  Папа  в  очередной  раз  попал  в  кардиологическую больницу. Я его навещала.
– Ты, дочь, только не кипятись, послушай спокойно.  Мы тут с  Петровичем, – кивок  в  сторону  соседа  по  палате,  высокого седовласого мачо, – познакомить  тебя  хотим  с  его  племянником. Отличный парень, твой одногодка, не женат. Ты как? Вот только он в Костроме живёт.
Зачем огорчать хороших людей, да ещё в  кардиологии? Потом, где я и где Кострома?   
– Почему бы и нет, – бодренько заявила я, –  вы, я  вижу, уже всё продумали. 
    Как они оба  обрадовались!  Начали  наперебой  что-то  говорить мне: отец о том, как будут вместе работать на    пасеке, Петрович – про семью брата и своего племянника.
– Ты не думай, Сашка вот такой парень! Ростом  примерно с  меня,  художник. А  мой  брат – краснодеревщик,  такую мебель делает, закачаешься. С «Мосфильма»  приезжали, уговаривали продать. Не согласился. Брату с женой за восемьдесят. Дети разъехались, а Сашка вот при них  остался…
       Прошло месяца два. Холодное декабрьское утро. За  окном непроглядная темень, а уже надо идти на  работу, бр-р. Бегаю по квартире, умываюсь, одеваюсь, рисую губки. Неожиданно звонит телефон. В такую рань?
– Здравствуйте, этО я.
– Здравствуйте. А «я» –  это кто?
– Саша я. Из КОстрОмы, вОт приехал.
– О, это здорово! Неожиданно немного. Я тут  собираюсь на работу. Вы уже добрались до дяди?
– Ещё нет. Я из вОгОна вышел и сразу вам звОню.  Дядя ещё и не знат.
М-м-м… У меня даже зубы заломило! Это его «не  знат» было как серпом по нервам. Ну вот такая я,  и  ничего  с  этим  поделать не могу! Настроение моментально упало ниже  плинтуса.
– Э-э, Саша, тут такая проблема, – я начала  бессовестно врать, – на работе завал, отчёты. Работаю  допоздна и даже в выходные. Раньше субботы встретиться  не  получится. Приходите в гости вечером в субботу.  Договорились? Всё, я уже бегу.
– ХОрОшО. Я ещё пОзвОню, –  голос в  трубке  звучал  немного растерянно, но каждая «О» выговаривалась, как  самая главная буква алфавита.
  Три дня до неминуемой встречи были для меня  пыткой. Я уговаривала себя, что парень специально приехал  за восемьсот километров, он не виноват, что так говорят в  его семье. В конце концов,  от  нашего  говорка  тоже  многих  корёжит за пределами малой  родины.  Да  что  там!  Министр  говорит «ложит», и никто от этого не умер. Потом,  если  этот  Саша хотя  бы  наполовину  похож  на  своего  двухметрового  дядю, то с чем-то можно и смириться.
    …Первым вошёл Петрович, с  шутками,  большой,  как  гора, пахнущий морозцем  и  хорошим  парфюмом.  За  ним  –  Саша в плоской вязаной шапочке до глаз и камуфляжной  куртке, над губой топорщилась седая щёточка усов. В  первое  мгновение показалось, что ростом он вполовину меньше  дяди. Расселись  на  кухне  за  накрытым  столом:  гости  на  диванчике,  я  на  стуле  напротив.  Гости  нахваливали  моё  угощение,  выпили,  чтобы  перейти  на  «ты».  Через  полчаса  Петрович сказал, что ему пора откланяться: 
– Не  буду  вам  мешать.  Вы,  молодёжь,  поговорите,  пообщайтесь.
    Саша рассказывал про братьев, родителей,  инкрустированную мебель и «Мосфильм»…
– Иду  я  утрОм  на  рОбОту,  а  навстречу  люди идут.  Спрашиваю, куда идёте. ГОвОрят, дОмОй идём. ПОчему  дОмОй? Так завОд  гОрит. Как гОрит? Так, гОрит, пОжар!  А  у меня же в мОстерскОй краски всякие. Думаю, пОйду,  пОсмОтрю. ПОшОл. ТОчнО, завОд гОрит, нО дО  мОстерскОй ОгОнь не дОшОл. ПОсмОтрел  да  тОже  дОмОй  пОшОл.
    Я физически чувствовала, как тоска начинает  сковывать  меня,  клеточка  за  клеточкой. Саша  сидел,  чуть  сгорбившись, говорил не спеша, как старый дед. Мне  казалось, что даже время загустело и стало идти медленней.
– А  реченька-тО  у  нас  ширОкОнькая. Волга,  значит,  прОтекает. И чтО ведь интереснО, вОдОчку на  нашем  берегу  прОдают  с  Одиннадцати,  а  на  другОм – с  десяти. ВОт.  Мужички, ну, кОтОрые любители этОгО дела, – Саша  стукнул двумя  пальцами  по  горлу  и  хитренько  подмигнул, – берут лОдОчку и туда. Плывут, плывут, а лОдОчка  вОзьми  да перевернись. Всё! УтОпли. МнОгО мужчкОв утОплО.  НикОгО не нашли.
    В восемь я сделала огорчённую мину и сказала, что  нам с дочкой, к сожалению, пора готовиться ко сну. Режим  такой.
– ПОнял, – кивнул Саша. – ТОгда дО завтра!
    В воскресенье я уговорила дочку, чтобы она  попросила Сашу нарисовать её портрет.
– Какой-то он странный и  старый. Он тебе нравится? –  спросила она.
– Нет, но не хочется его обижать. Должен же он  когда-то уехать. Ты максимально потяни время, прошу тебя,  а то я уже не знаю, о чём с ним говорить.
    Портрет писался часа два,  карандашом  на  альбомном  листе. Я даже залюбовалась точными и уверенными  движениями  Сашиных  рук.  Получалось  очень  похоже.  Без  сомнения, в этом деле он был мастером. Дочь дважды  просила сделать глаза  побольше. Саша  покорно  соглашался. Что-то стирал,  штриховал,  затушёвывал  пальцем. На третий  раз он протестующе поднял карандаш  вверх  и  сказал,  что  в  принципе он может всё, но это будет уже другая девочка.
    Мы снова сидели на кухне по разные стороны  стола  и  пили чай. Саша нахваливал меня, мой чай, моё печенье… И  тут, эврика!
– Саша, ты меня перехвалишь, ещё загоржусь! Если  честно, во мне куча недостатков. Я курю, например. Мужчины не любят таких, но вредная привычка потому и  называется вредной.
Я  достала  пачку  сигарет  и  закурила (ну  просто  с  удовольствием!). Гость даже крякнул, посмотрев на меня:
– А я тОже инОгда балуюсь. Дай-кО пОпирОсОчку,  закурю, пОжалуй!
Саша зажал сигарету в кулак и осторожно затянулся. Я не смогла сдержать смех:
– Ты как солдат в окопе, чтоб противник не засёк.
– Да? Отец  так-тО,  бывалО,  курил  кОгда-тО.  Теперь  брОсил уж.
    Через два дня Саша позвонил и сообщил о  телеграмме  из Костромы. Отцу стало плохо. Надо срочно ехать домой.  Он пришёл вечером, снова сидели на кухне,  он  хвалил  меня,  мой чай, моё печенье. Потом мы с дочерью пошли  провожать  его на трамвай. Было темно и довольно холодно. На  остановке Саша впервые взял меня за руку и начал  извиняться, что так скоро уезжает:
– Ты этО… НОвернО, Обижаешься на меня? Ну…  чтО этОгО, ну, не случилОсь у нас. Так я скОрО приеду,  писать буду!
– Что ты! Саша!  Я  совершенно  об  этом  не  думаю! – вдохновенно и вполне  искренне  заверила  я. – Не  огорчайся,  впереди ещё целая жизнь. Главное, чтобы дома у тебя всё  было нормально.
    Мимо прошёл один трамвай, потом пропустили  другой. Моя десятилетняя дочь правильно оценила  обстановку и начала громко подвывать, что  холодно, что  она  замёрзла, что она хочет домой, что она уйдёт одна. Саша  взял её за плечо:
– Ты пиОнэрка?
– Не-а, – буркнула дочь, отвернувшись.
– А я вОт знал ОднОгО мальчика, Он тОже не  слушался  рОдителей. Убежал  гулять  без  спрОса.  А  пОтОм  знаешь, где егО нашли? ЕгО пОдвесили вО двОре на  турник,  а живОтик у негО был распОрОт  нОжичкОм.  ВОт!  А  Он  был  пиОнэр! НадО всегда слушаться маму.
– Боже мой! – дочь закатила глаза. –  Мама, пойдём  домой. Я уже боюсь.
    На следующем трамвае Саша уехал из нашей жизни.  Он ещё долго писал письма о том, что  каждый  день  смотрит  на мою фотографию и разговаривает с ней. Я даже пожалела  своё фото. Потом позвонил Петрович:
– Ты уж прости меня, старика. Мы как вошли к тебе,  я сразу понял, что у вас не  склеится.  Вообще  Сашка  хороший  парень. Я его лет десять не видел. Раньше вроде он и ростом   выше был, и пободрей. Очень уж ты его вдохновила.  Напиши  ему как-нибудь потактичней, чтоб не приезжал, а  то  ведь  он  собирается. Я знаю, ты сумеешь. А с отцом твоим мы  подружились.
    Мама сказала, что у меня вару нет в голове, что, в  конце концов, найду себе такого, чтобы по стенкам бегать…

                ***
     Ох, люди добрые! Нашла я себе такого. Семь лет как  на вулкане. Адреналин иногда зашкаливал. Теперь даже  представить себе не могу, как я ходила на работу. В первое  время ночи напролёт  мы  не  могли  наговориться.  Муж  был  любителем всяких хохм и розыгрышей. Люди не могли  разобраться, где в его рассказах  правда, а где вымысел  чистой воды. Каждый раз это был небольшой спектакль.  Начинал он  его  с  видом  простачка,  долго  тянул,  интригуя  слушателей, а потом наступал апофеоз.
    В начале 2000-х была  у  нас  на  местном  телевидении  передача «За  и  Против».  Ведущие,  мужчина  и  женщина,  в  прямом эфире играли роль хорошего и плохого  полицейского и предлагали зрителям позвонить  по  телефону  на экране, высказать  своё  мнение  по  означенной  проблеме.  Проблем в то время было  предостаточно:  задержки  зарплат,  дефицит всего и вся. 
    Мы сидели дома у телевизора и как раз наткнулись  на  эту передачу. Темой дня были пикеты у  Дома  правительства.   Муж схватил телефонную трубку и стал лихорадочно  набирать номер с экрана. Наконец он дозвонился. Ведущие  в  телевизоре оживились и заулыбались прямо нам в лицо:
– Так! У нас звонок телезрителя. Здравствуйте! Вы  в  прямом эфире, мы слушаем вас. Представьтесь, пожалуйста.
–  Здравствуйте. Да  что  представляться.  Я  простой  работяга. Вот решил позвонить вам. Наболело.  Каждый  день  езжу мимо, вижу эти толпы.
– Понятно. Так что же вы думаете  по  поводу  пикетов  на площади?
– Что тут думать. Жалко мне этих людей. Стоят со  своими плакатиками, мёрзнут. Никто к ним даже не вышел,  не поговорил.
– Так каково  же  ваше  отношение  к  происходящему?  Правы ли пикетчики?
– Думаю, нет. Ничего они этим не добьются.
– Что же делать? Какое решение предлагаете вы?
– Я бы сделал по-другому. Ну что, постоят они день-два и разойдутся. Ничего же не изменится.
– А что?! Что конкретно вы предлагаете?
– Я?.. Я бы вывел всех членов правительства и  депутатов на площадь, построил. Взял бы автомат и  РАССТРЕЛЯЛ бы всех!!! Чтоб другие думали… – Последние  слова муж уже кричал в пикающую трубку.
Ведущие на экране замерли, лица их от  неожиданности исказились. Они стали усиленно нажимать   на свои наушники:
– Э-э... Алё! Алё! Мы  не  слышим  вас.  К  сожалению,  звонок прервался. А-лё!
– Ничего он не прервался! – продолжал кричать муж. –  Включите, я ещё не всё сказал!
    С экрана полились торопливые сожаления о  прерванном разговоре, о том, что у зрителя, видимо,  зашкалили эмоции, но это, конечно же, не решение  проблемы и надо закончить передачу на позитивной ноте…
Я сама была в шоке, с минуту не могла выдохнуть:
– Пойду посмотрю, есть ли у нас сухари.
– Что, думаешь, заберут? – муж всё ещё возбуждённо  кружил по комнате.
– Это, дорогой,  называется  «экстремизм».  Вычислить  телефон можно за пару минут.
    К счастью, никто  не  приехал,  но,  по-моему,  это  был  последний прямой эфир передачи.
…За время, что мы прожили вместе,  случилось  много важных событий. Моя дочь  окончила   школу,  институт.  Мы  выдали её замуж и ждали первую внучку. Молодые жили  вместе с нами. 
Однажды,  придя  с  работы, я   обнаружила  на  диване  религиозные  брошюрки,  какие  часто  опускают  в  почтовые  ящики. Потом ещё раз, потом дочь попросила купить ей  Библию. Я, честно говоря, была удивлена:
– Неожиданный  интерес.  Ты  ничего  мне  не  хочешь  рассказать?
    Оказывается, дочь во дворе познакомилась с одной  обаятельной дамой, которая предложила вместе изучать  священную книгу.
– Мама, ты не представляешь, как здорово там всё  описано. О семье, о браке, о родителях и детях. Мне  интересно читать, там все мои  мысли.  Ничего  же  плохого  в  этом нет?!
– В Библии плохого нет, но ты же понимаешь,  что  это  какая-то секта. Верующие идут в церковь и там просят  совета. Только сектанты вербуют людей на  улице  и  толкуют  тексты по-своему.
– Мама, я уже большая девочка. Мне просто  интересно.
    Уже и свекровь дочери забеспокоилась, стращала  меня  рассказами  о  сектах. А вскоре  я  сама  встретилась  с  загадочной незнакомкой. Это была высокая стройная  женщина с красивым лицом в обрамлении светлых  вьющихся волос. Она предложила мне присоединиться:
– Я буду задавать вам кусочек из Библии, а потом  обсудим, как вы его поняли.
Всё, что  я  хотела  ей  сказать  прежде,  произнести  не  смогла. Ответила лишь, что в подобном формате не  общалась со времён школы, что сама немного пишу и ещё  ни  разу не испытала трудностей в понимании чьих-то текстов.
– А в каком формате вы хотели бы общаться?
– Честно говоря, ни в каком. Давайте я вас провожу, – я распахнула входную дверь.
    Муж негодовал. Говорил, что я мямля, вот он бы  нашёл что сказать этой даме, чтоб забыла к нам дорогу; жаль,  что она на него не напоролась.
Однако скоро такой случай представился. В  выходной  день я стирала в ванной, когда услышала звонок в дверь,  а  за  ним радостный возглас мужа:
– О-о! Так это вы?! Здравствуйте! Давно хотел  с  вами  познакомиться. Столько слышал, столько слышал… Заходите.
    Я выглянула из ванной, да так и осталась стоять с руками в мыльной пене. Их было трое: уже знакомая  незнакомка, высокий мужчина (видимо, её супруг) и ещё  одна женщина. Все стояли в прихожей и приветливо улыбались. Мой муж  был явно подшофе, и я знала, что уже никакая сила не способна его остановить. Начинался спектакль.
Муж (потирая руки): Ну вот. А то мне говорят, что  кто-то приходит к моей  дочери,  про  Бога  разговаривают.  А  я всё никак встретиться не могу. Теперь вот встретились.
Трое (говорят поочерёдно, улыбаются): Н-да. Очень  приятно. Да.
Муж: А у меня, может, тоже есть вопросы. Может, я  тоже хочу поговорить.
Трое (переглядываются, говорят поочерёдно): Да.  Конечно. Поговорим.
Муж: Могу я вам задать вопрос?
Незнакомка: Конечно, задавайте.
Муж: Я-то ни в Бога, ни в чёрта не верю. Вы уж  извините. Такой вот оболтус уродился.
Мужчина: Бывает…
Муж: Всё хотел вот с такими людьми поговорить,  которые с Богом прямо на «ты». Спросить у них.
Незнакомка: Спрашивайте. (Дежурные полуулыбки.)
Муж: Это мне отец мой всегда говорил. Не знаю,  прав  он или нет.
Незнакомка (старается сохранить спокойствие): Так  какой у вас вопрос?
Муж: Вы не обижайтесь только, это не мои слова.  Отец мне их часто говорил. Люди ведь разные: одни  говорят,  что главное – верить, и тогда всё будет  хорошо,  другие – по-другому.
Незнакомка: Правильно, по вере  и  воздастся. (Супруг  переминается с ноги на ногу и смотрит в пол, женщина  посматривает на меня и входную дверь.)
Муж (жестикулирует, прижимает  руки  к  груди): Вот,  вот! Хотелось бы прямо авторитетное мнение услышать. Можно спросить, да?
Трое (почти одновременно, теряя терпение): Какой  вопрос-то у вас? Спрашивайте!
Муж: Нет, вы только не подумайте, что это моя  выдумка. Это слова моего отца.
Супруг незнакомки: Да вы не смущайтесь, говорите.
Муж (разводит руки и кротко вздыхает): Отец мне  так  всегда говорил: «Сынок, сам не сделаешь, ворон на … (детородный орган) не принесёт!»
    Вы бы видели эту немую сцену! У всех троих  буквально отвисла челюсть. Лица женщин стыдливо  залились краской. Высокий супруг незнакомки начал  экать  и  мэкать:
– Э-э… с одной стороны, э-э, конечно…
– Да с любой стороны, мужик! Извини, не  познакомились, – муж уже  бросил  валять  дурака  и  говорил  жёстко. –  Проверял не раз. Сам не сделаешь,  ворон  на …  не  принесёт! Так что давайте по домам. Дочери скоро рожать,  не надо ей мозг выносить, сама всё дочитает.
    На этом визиты в наш дом прекратились.
    Весёлый был у меня муж, красивый. Всегда готовый  к  импровизациям и  приключениям.  Вот  только  ему  казалось,  что он, как факир, ловко управляет зелёным  змием,  а  вышло  совсем наоборот. Ещё лет пять после расставания он  названивал мне чуть ли не каждый день, но я уже решила,  что стариться вместе с ним не хотела бы.

                ***
    Во втором классе Дусю перевели учиться в  престижную  гимназию.  Всё  лучшее – детям!  Знакомство  с  гимназией началось не слишком радужно. Уже первого  сентября я уверилась в поговорке, что лучшее – враг  хорошего. Потолкавшись в толпе на школьном дворе, мы  решили поискать своего учителя. В фойе прошли мимо  охранника и по боковой лестнице поднялись на второй этаж. У дверей в приёмную директора остановили какую-то  женщину:
– Здравствуйте. Я бабушка новой ученицы. Не  увидели внизу табличек с классами, помогите нам найти…
Тут из глубины приёмной раздалось громогласное:
– Какая там ещё бабушка?! Гнать всех бабушек в  шею!
Пришлось заглянуть за дверь с вывеской «Директор»:
– Здравствуйте.
– Как вы сюда прошли?! Я сказала: вон! – кричала  женщина, не снижая децибел. – Где родители ребёнка?  Охранника ко мне!
    Дуся в растерянности прижалась ко мне, а  я  старалась  сохранить присутствие духа:
– Мы поднялись по лестнице. И тоже поздравляем вас  с Днём знаний.
  Тем не менее ещё несколько лет я часто бывала в  классе у Дуси. Мы ставили какие-то спектакли, готовили  выступления, открытые уроки…
    Однажды на очередной репетиции из броуновского  движения детишек отделился один мальчик и подошёл ко  мне. Маленький, светлоголовый, с большими глазами на  симпатичном личике. Он пристально посмотрел снизу вверх,  вынул из кармана конфету и протянул мне.
– Это вам. Угощайтесь! – быстро  проговорил  мальчик  и убежал.
– А кто это? – спросила я у стоявшей рядом девочки.
– О-о!  Это  Влад.  У  него  с  вашей  Дусей  любовь, – доверительно прошептала юная принцесса, кокетливо  закатывая глаза. – Вы бы видели, как они сидят  на  скамеечке  и держатся за руки! У нас даже слёзы появляются, когда  наблюдаем за ними.
    У меня,  признаться,  сердце  защемило.  Третий  класс,  высокие чувства. Дуся на голову выше избранника.
    К тому времени я уже реже стала встречать внучку из  школы. Она предпочитала ездить в компании Влада и  пухленького мальчика Вовы. Причём их автобус  останавливался на одну остановку выше нашего дома, а  другой маршрут – прямо перед ним.
    Как-то Дуся поделилась со мной:
– Представляешь, сегодня Вова предложил мне стать  его девушкой.
– Боже мой! Что значит «его девушкой»? А просто  дружить вы не можете?
– Я тоже ему это сказала, а он так не хочет. Надо,  чтобы я отказалась от  Влада.
– Вот это да! И что ты ему ответила?
– Ой, бабуль! Сказала, что уже Владу слово дала, а  Вова сказал, что с этого дня он будет меня ненавидеть.
– Ну и плюнь  на  него! Так  по-настоящему  не  любят.  Другой  бы  просто  огорчился,  а  этот,  вишь,  какой.  Он  же  элементарный завистник.
    К концу третьего класса коварный Влад охладел к  Дусе и своё внимание перенёс на ту самую кокетливую  принцессу. Это была драма вселенского масштаба! Я, как  могла, утешала внучку, что она обязательно найдёт ещё  лучше, что Влад, может, никогда не вырастет, что со  временем она сама будет смеяться над этой  историей,  что  со  всеми такое случалось… Дуся была безутешна!
– Дусенька, ты хоть не езди уже  тем  автобусом,  наш-то перед самым домом останавливается.
– Да я и не езжу, – печально вздохнула она, – тем  более, там ещё и с наркоманом столкнулась.
– Как это?! Почему «наркоманом»?
– Ну, там дядька какой-то подошёл, что-то мне  говорил. Я убежала от него. А у него  сетка  такая  прозрачная  с дырочками, и в ней много бутылочек, на них было  написано  «наркотики,  наркотики».

                ***
  Младший Кузнечик в пять с половиной лет  торжественно объявил, что в садике у него есть жена. Зовут  её Викой. Он, как полагается в подобных случаях, подарил ей кольцо. Дочь тут же бросилась перебирать свою шкатулку,  чтобы оценить сумму ущерба. Хорошо, что Вика оказалась девочкой щепетильной и вернула  подарок:  размер  оказался   великоват. Подобрали что-то подходящее из Ясиной бижутерии.
  На следующий год жестокая  судьба  развела  пару  по  разным группам, а в новой старшей группе  появились  новые  симпатии. Я как-то вечером зашла  за  Кузнечиком  в  детский  сад. Он, увидев  меня,  помчался  навстречу,  а  вслед  неслись  голоса девчонок:
– Кузнечик! А обнимашки?
Вы бы видели, какую он состроил рожицу (типа  «утоми-и-ли!»), но вернулся и с каждой обнялся на  прощание.
    Раз пошло такое дело, дочь стала интересоваться,  какие же девочки нравятся Кузнечику. В первый раз он  ответил, видимо, насмотревшись на мамочку:
– Которые книжки читают.
А через месяц заявил:
–  Чтоб рот вовремя закрывали.
    Смешной он. Как только я переступаю порог их  квартиры, Кузнечик тянет в свою комнату обниматься.
Он ждал появления Малыша, кажется, с б;льшим  нетерпением, чем родители. Гладил мамин  животик,  слушал,  делал ей массаж  плеч и ног. За месяц до срока появления  братика Кузнечик начал приставать к отцу:
– Папа, ну когда ты уже отремонтируешь мою  машину? (В  подъезде  стоит  его полутораметровый  «Мерседес»  с разряженным аккумулятором.) Скоро братик родится,  и  у  меня как раз каникулы начнутся.
– Ну да, и вы сразу начнёте гонять по квартире.  Успокойся, сын, всё успеется. До гонок ещё далеко.
    Мы посмеялись, а потом подумали, что у Кузнечика-то  не было опыта с появлением в семье младенца,  он  же  самый  младший из детей.
    Как-то посмотрел Кузнечик на  мой  живот,  далеко  не  плоский, и говорит:
– У тебя там нет ребёнка?
– Нет, конечно.
– А ты будешь рожать?
– Нет, что ты. В мои-то годы. Такие вопросы к маме.
– А у тебя вообще был ребёнок?
– Был и есть, – смеюсь я.
– И где же он тогда?! – внук с хитрецой глядел на  меня, готовый тут же изобличить в бессовестной лжи.
– Кузнечик, мой ребёнок – это твоя мама. Сначала  она  была крохотной девочкой, потом выросла, стала взрослой.  Тебя вот родила. А ты думал, что бабушка просто так с  улицы пришла?
    Ох уж эти дети!

                ***
    У моего папы  была  тётя  по  отцовской  линии.  Елена  Денисовна тоже участвовала в Великой Отечественной  войне, кажется, ушла добровольцем. К сожалению, об этом  мы с ней почти не говорили. На фронте она познакомилась  со своим будущим мужем Николаем Ивановичем. Он был  коренным москвичом. Так тётя Лена из глухой провинции  стала столичной жительницей. Вся наша многочисленная  родня, бывая в Москве проездом или с целью ознакомления  с красотами столицы, останавливалась в их двухкомнатной  хрущёвке (сейчас это называется полуторкой). 
    Бывала там и я. В командировках,  проездом  в  южном  направлении к морю, одна и с подругами. Один раз гостили  с  дочерью. Дядя Коля привычно  вынимал  из  тёмной  комнаты  рулон толстого поролона и стелил нам на полу. Как-то раз  он  сказал мне:
– Какая ты красавица выросла. А давай сосватаем  тебя  за москвича, хоть половину гостей к тебе переправим.
    Ответные  визиты  москвичей с  дочками,  внучками  и  внуками превращались во всеобщий праздник. Заранее  доставались самые дефицитные продукты и делались  генеральные уборки в домах и квартирах. Обсуждались  маршруты поездок и очерёдность  приёмов.  Мой  папа  возил  гостей по всем закоулкам малой родины.
       Николай Иванович был очень интересным и очень скромным человеком. Работал в авиаконструкторском бюро,  побывал почти во всех странах мира. Помню, как он нам  рассказывал о командировках в Индию. О том, что дядя  Коля  награждён орденом  Трудового  Красного  Знамени,  я  узнала  случайно, будучи уже взрослой. А ещё у него было  увлечение – кинокамера. 
    Взрыв эмоций, когда ты впервые под стрёкот  кинопроектора увидел на экране себя и своих  родственников,  можно сравнить, наверное, только с шоком  зрителей  первого  фильма братьев Люмьер «Прибытие поезда» в 1895 году. Мы  с братом были ещё в детстве покорены и  заражены  мечтой  о  киносъёмках. Случилось это благодаря Николаю Ивановичу.
    Сначала кинокамеру купил брат, снимал наших  родителей, меня с дочкой. Теперь у нас есть бесценные  кадры, где внуки могут познакомиться с прадедушкой и  прабабушкой, пусть и на  экране. У меня  с деньгами всегда  было не густо, но  к  рождению  первой  внучки  Дуси  я  тоже  приобрела  кинокамеру.  Прошло  больше  восемнадцати  лет. Внучка, приходя ко мне в гости, теперь предпочитает  совместному просмотру какого-нибудь современного  фильма  мои видеозаписи из её детства.
    Однажды смотрели все вместе видеофильм, как  привезли из роддома нашего Кузнечика.
– Гляди, Яся! Тебе здесь ещё двух лет нет. Ты  спала  в  коляске на балконе, тебя разбудили познакомить с  братишкой. Вот ты, сонная ещё, забираешься к маме на  колени, а на Кузнечика даже не взглянула. Наверно,  подумала, что это кукла лежит?
Яся мышкой кликает по экрану, останавливает фильм.
– Покажи про меня! – тут же требует она. – Чтоб так  же точно: шарики, разворачивают одеяльце, а там я  малюсенькая.
– Конечно, покажу. Всё один в один. Бабушка обо  всех подумала вовремя. Надо только отыскать его.
Фильм нашёлся, мы снова уселись у ноутбука. Яся  молча смотрела на своё первое появление дома, а потом  заявила:
– Хорошо. Давай опять про Кузнечика, где его  принесли, а мне было пофиг.