Часть 14. Ох уж эти дети. Свекровь - родная кровь

14.  Свекровь – родная кровь   

    Жизнь  идёт,  ты  взрослеешь,  твоя  дочь  подрастает,  влюбляется, и ты, как это ни странно, становишься тёщей. Той самой, о которой в народе так любят сочинять  анекдоты.  Уже никто не веселит людей байками о Чапаеве с  ординарцем Петькой, о Хрущёве и Брежневе, а тема о тёще  и  свекрови вечна, как сама любовь. Редкая мать может объективно относиться к человеку, который встал между  нею  и её любимым ребёнком. Отсюда и разные заморочки.
    Мой любимый анекдот. В Питере у одного еврея  умирает тёща. Ему звонят из еврейской диаспоры и  предлагают помощь в её захоронении на священной  израильской земле.
– Нет. Спасибо, не надо.
– Ви таки не поняли, мы предлагаем бесплатно   транспортировать  тело самолётом.
– Нет. Спасибо, не надо.
– Ваша тёща была уважаемый человек. Всю  организацию похорон мы берём на себя. Шикарный гроб,  достойное место, поминальный обед.
– Нет. Спасибо, не надо.
– А ви точно еврей?! Сказать, что ви нас удивляете,  это не сказать ничего! Хорошо, ещё бесплатный перелёт  вашей семьи и родственников туда и обратно!
– Я благодарен вам за шикарное предложение, но  дело, видите ли, в том, что на  вашей  священной  земле  один  таки воскрес. Нет, пусть лучше здесь лежит.
    Моя бабушка Анна, думаю, очень скоро поняла, что  во имя создания семьи толкнула свою старшую дочь на настоящую Голгофу. Зять Алексей оказался человеком  жестоким, доставалось от него и жене, и тёще. Чуть что –  сразу в драку, за нож. А выгнать его не решались: боялись,  опять же, что люди-то скажут. Да и мог он уговаривать,  когда доходило до горячего, ещё тот был манипулятор.
    Приезжала к нам бабушка в гости редко и каждый раз не могла нарадоваться на моего отца.
– Повезло тебе, дочь, – говорила она маме, – ох как  повезло! Такой уж он у тебя обходительный, всё мамашей  меня величает. И разговорчивый, и чистюля. А Алексей-от  на двор сходит, рук не помоет, так за стол и садится. Я с им  исть-то брезгаю, право слово.
    Бабушка горестно  вытирала  глаза  уголком головного  платка и рассказывала об очередных похождениях зятя:
– Этта летом сестру твою в больницу положили, а этот  в  какую-то санаторию укатил. Недели через две стучится в  вороты парнишка. Бойконький такой, весёлый. «Открывай, –  грит, – баушка, теперь я тут жить буду». Заносит котомки, за  стол садится. Я уразуметь-то ничо не могу. «Кто такой, –  спрашиваю, – откудова?»  Он  мне  и  выложил.  «Зять, – грит,  ваш  Алексей  женится на моей мамке, меня вот  вперёд  послал, устроиться тут. Мамка уж и корову продала. Как дом продадут, так оба сюда приедут. Я пока  работу  подыщу». Ой, боженьки! Я аж обомлела вся. «Да как это так, – говорю, – он же на моей дочери женат!» А он мне: «Так ведь померла она, дочь-то ваша. Что ж теперь мужику, век одному мыкаться?..» Я уж тут наступать на  него  пошла:  дочь, мол, моя жива, в больнице лежит, через неделю выпишется, ещё вас всех переживёт! А этот дом  на  мои  деньги купленный, не пущу никого! Ты, паря, ехай скоренько обратно в деревню да  матери накажи, чтоб дом не продавала. Обдерёт ведь он вас  как липку, пустит по  миру,  паразит  окаянный. Ой, Господи прости. За что мне такое наказание?..
    Я слушала бабушку, открыв рот, папа молча качал  опущенной головой, а мама кипела возмущением:
– Да было бы из-за кого терпеть!  Никакой  гордости  у  неё нет! Войну прошла, а  этому  аспиду  поклонилась.  Уж  какой человек есть, его не переделаешь, сразу  было  понятно.  Помнишь, мам, как она поехала в Молотов?..
(Город Пермь в 1940 году был переименован в  Молотов, в 1957 году прежнее название вернули).   
Бабушка устало махнула рукой:
– Чо уж баять-то тапереча, вышла замуж, терпи. Хорошо, у тебя вон муж – золото. Кому как повезёт.
    Тут мамин взор обратился на меня, и я была  поспешно  отправлена гулять, чтобы «не развешивала уши, когда  взрослые разговаривают». 
Историю про Молотов я услышала много лет спустя   от самой тёти.  А дело было так.               
  Тётя вернулась домой с фронта в 1945-м, через  несколько месяцев после смерти отца. Хозяйство было в  упадке. Среднюю сестру за трофейные часики  удалось вернуть с завода в деревню. Младшая (моя мама)  училась в школе и жила у добрых людей. Первым делом  решили купить корову, кормилицу. Сорок пять тысяч  злотых,  которые  тётя  привезла  с  собой  с  войны,  раздаривались подругам, а потом были сожжены в  печке  как  ненужный хлам. Видимо, никто не рассказал, как и где   можно поменять злотые на рубли, а курс  равнялся  тогда  1:1.  Деньги на корову копили  целый  год,  недоедали,  экономили  на всём. Стоила она от 3000 до 5000 рублей.
    Так вот, эту самую выстраданную корову Алексей  продал первым делом. Взяв вырученные деньги и задаток за  дом, отправился он в город Молотов искать жильё для  семьи.  Прошёл месяц, другой, а известий нет, кроме одного письма,  что временно снял угол. Мать места себе не находила:
– Доча, у меня душа не на спокое. У тебя вон уж  пузо на лоб лезет, а Алексей не мычит, не телится. Перед  людями срамно. Ехай-ка ты к нему, пока не поздно. Адрес  на  конверте есть, отыщешь, небось.
    Беременная тётя моя с чемоданом отправилась  в  город  Молотов.  На  телеге  до  железной  дороги,  там  на  поезде… Поплутав по городу, наконец отыскала облупленный  двухэтажный барак, о котором писал муж. 
– Как не знаем. Знаем мы Алексея. Мужчина  солидный. Угол у меня сымал, – пышногрудая женщина лет  за сорок недоверчивым взглядом окидывала приезжую. –  И  теперь знаю, где живёт. С  моей  дочерью  живёт. Зятем  моим  скоро будет. К свадьбе готовимся вот. А ты кто ж ему  будешь?!
    После бурного непродолжительного объяснения  тётушка  получила  новый  адрес  проживания  супруга.  В  подробности дальнейшего развития событий она меня не  посвятила, просто сказала:
– Что потом?  Чуть  живая  добралась  до  места  этого,  посмотрела в его бесстыжие глаза. Молодайку эту  выпроводила, да и стали жить. Тут как раз мать твоя   приехала. Увидела на мне синяки, как начала  кричать: я, мол,  тебя тут не оставлю! Собирайся, сейчас же уезжаем. Если  уж  с первых дней руку поднял на тебя, беременную, дальше  хуже только будет.
Собрали мы чемоданы. Только в дверь, Алексей  заходит. Чуть ли не на колени встал: «Прости, люблю, жить  без тебя не смогу…» Я и осталась. Куда денешься-то?  Купили дом, сын родился. Как мама из деревни переехала  жить, легче стало. У-у, как она за меня с Алёшей-то воевала!..

                ***               
    Прошлое бабушки по линии  папы  окутано  сплошной  тайной, которую я ещё  не  смогла  разгадать.  Оцифрованные   церковные книги по этой части нашего региона находятся то  ли в Кирове, то ли в Казани. В архивах центрального ЗАГСа  не смогли отыскать ни записи о регистрации брака с моим  дедом,  ни  места  рождения,  ни  имён её  родителей. Умерла  бабушка 1 ноября 1957 года. Мама говорила, что свекрови  тогда было всего сорок пять лет. Значит, бабушка  родилась  в  1912 году, старшую дочь родила в шестнадцать лет, а деду в  ту пору исполнилось семнадцать или восемнадцать. Мне  всегда казалось, что бабушка была  старше  деда;  по  крайней  мере, так она выглядит на тех немногих фотографиях,  которые сохранились у меня. Сёстры деда за что-то  очень  не  любили свою золовку. Я поняла это сама из скупо оброненных ими  фраз, когда позже пыталась что-то выпытать о бабушке.
    С дедом  тоже  всё  оказалось   не  так  однозначно.  По  рассказам отца и его родных я знала, что дед умер в  городской больнице в 1936  году,  где  его  лечили  от  увечий  после жестокой драки. Кажется, по ней даже заводили  уголовное дело. Считалось, что похоронен он был на  Северном кладбище. Отцу за многие годы так и  не  удалось  установить его могилу. Однако в архивах ЗАГСа имеется  запись о смерти деда в 1935 году от брюшного тифа в  больнице областного посёлка. Возможно, справка о смерти  была поддельной. Остаётся загадкой,  что  же  на  самом  деле  случилось с моим дедом-красавцем, игравшим на гармони.
    Папе было три с половиной, когда не стало его отца.  В 1941 году ему исполнилось десять лет, а через полтора  месяца началась Великая Отечественная война. Папа  как  раз  окончил четвёртый класс начальной школы и сразу пошёл  работать в колхоз.
    Позже старшая сестра и младший брат получили  хорошее образование, а  мой  папа  кормил  семью.  Так  он  и  остался с начальным образованием, хоть обладал острым  природным умом.
    Когда папа после службы в армии привёл в  дом  жену,  мать, видимо, была уже серьёзно больна. То ли ревность, то  ли болезнь сказались на отношениях моей мамы и свекрови,  но та была не в восторге  от  выбора  сына. Наверное,  считала  невестку бесприданницей. Помню, мама рассказывала, как  её  изводили придирками во время беременности мною.
– Сын, ты смотри за своей женой, – говорила  свекровь, – скоро всё из дома вынесет. Доездишься ты в  свои  командировки. Корову не успеет подоить, уж тащит молоко  к  соседям. Своего не нажила, так чужого не жалко! 
Мама оправдывалась:
– Да как же я не угощу соседей молоком, когда они  целый день за вашим же внуком маленьким  присматривают?  Я на работе, ты, мама, лежишь, не встаёшь.
    У бабушки была водянка или сахарный диабет. Икры  на ногах так набухали от воды, что кожа отслаивалась. Трудно представить, какие боли она испытывала.  Когда  папа  уезжал в долгие рейсы (он в леспромхозе возил лес на  машине), ночи для мамы превращались в м;ку.
– Эй, корова ты такая, – кричала свекровь из своего  угла, – опять спишь? Свет не выключила. Жжёшь  понапрасну, не тебе же платить.
Мама с трудом открывала глаза, вставала,  придерживая живот, и выключала свет.
– Эй, – через какое-то время кричала свекровь, –  опять  дрыхнешь? Ты чего свет-то выключила?! Меня тут мухи  заедают, какие-то коровы языком лижут. Тебе всё равно?  Электричества жалко? Включи свет, колода ты такая.
Мама снова вставала и включала свет…
    Я родилась через три с половиной месяца после того,  как не стало бабушки. И это всё, что осталось о ней в  памяти.  Пусть душа её покоится с миром!               

                ***
     Мои родители были людьми  добрыми   и  радушными.  Как все, они мечтали о времени, когда мы  с  братом  окончим  учёбу  в  институте  и  обзаведёмся  вторыми половинками.  Появятся внуки, сваты и сватьи, и мы станем одной большой дружной  семьёй. Большинство молодых людей в то время заводили семьи сразу после окончания школы, лет в 18-20. Мы с братом не спешили порадовать родителей.
            Брат был красавцем, высоким, стройным. После  окончания  института  работал  мастером  на  заводе,  потом  комсомольским  работником,  поднимаясь  по  карьерной  лестнице. Девушек неписаной красы было у него  достаточно,  все ждали, на кого же падёт его выбор. И вот в 27 лет он  решил жениться. Начались радостные хлопоты, приготовления. И тут новость: после свадьбы молодые будут в квартире жены. В скорой  перспективе они  ожидали получения собственной квартиры.  Родители  очень  обиделись. По обычаю жена должна переходить в  дом  мужа,  тем более что и условия жилья позволяли. 
    Мама обладала хорошим чувством юмора. Помню,  как она после свадьбы объясняла родственникам эту  неловкую ситуацию:
– Да  и  ладно, –  говорила  она  со  смехом, –  а  то  бы  пришлось замки покупать.
– Ой, ты что! –  неизменно  удивлялись  все. –  Неужто   замки бы в комнатах врезали?!
– Нет, – отвечала мама, зажимая губы пальцами, –  чтобы рты себе закрывать.

                ***
     Отец и мать первого мужа жили в Брянске. У них  было четверо сыновей. Двое старших жили в нашем городе. Все они очень уважительно относились к матери.  Терпеливо,  опустив головы, выслушивали тихие увещевания и не смели  в её присутствии произносить нецензурные слова, хоть и  были отчаянными матерщинниками. Именно она помогла  каждому приобрести профессию, которая их  потом  кормила. Старший, художник и дизайнер, любил рассказывать, как  мать, посмотрев его школьные рисунки, поехала  в  Москву  и  купила ему хорошие краски. В семье каждая копейка была  на  учёте, но мать поняла, насколько это важно для сына. Когда  у матери случился инсульт и частичный паралич, все  четверо  поочередно дежурили у неё, помогали отцу. Мы с мужем  тоже ездили в Брянск.
    После смерти отца старший сын, мой деверь, перевёз  мать к себе, в наш город. Был он  талантливым  дизайнером  и  проектировщиком, хорошо обеспеченным,  но  безалаберным,  как все художники. Ещё на службе в армии он  был  контужен  и  демобилизован,  но уничтожил  все  справки  и  контузии  категорически  не  признавал. Квартира  его  была  завалена  стройматериалами для ремонта, который на моей памяти так  и не случился. Мешки с глиной,  рядом  незаконченный  бюст  отца с нахлобученной на голову шляпой и цветным  галстуком на шее, ящики кафеля и огромные листы ДСП…
    Деверь был очень вспыльчивым и любил выпить не  по-детски. Потому  стены  спальни  оказались  в  подтёках  из  малинового  варенья – просто  крышка   слишком  долго  не  поддавалась, и трёхлитровая банка полетела  в  стену.  В  углу  прихожей высилась гора разбитых телефонов по числу  неприятных или непринятых звонков. Мать к этому не  совсем была готова.
    С виду безобидная седая старушка имела свой  твёрдый характер. Одетая в тёплый халат, две шерстяные кофты и штаны с начёсом, она в основном лежала,  укутанная  одеялом, читала газеты.
– Сын, а достань-ка из шкапа  мою  цигейковую  шубу,  посмотреть хочу.
– Что на неё смотреть? Лето на дворе. Мам, я тебе её  уже тысячу раз доставал.
– А вот глянь. Вы мне не верите, что её подменили, а  я  тебе докажу (позже это оказалось  правдой:  шубу  подменила   тёща младшего сына). Вишь, подол замызганный какой, а у  меня-то новая была. Куда мне в ней щеголять-то было? Раз-два, может, за пенсией на почту сходила. А ты мне  говоришь...
– Всё, мама! Мне надоело это  слушать. Сколько  стоит  твоя шуба?
– Ой! Сколько стоит. Дорогая! Я её лет десять назад  брала. Триста рублей стоила.
– Вот тебе триста долларов! Я покупаю её, – он  отсчитал пачку купюр и сунул  матери  в  руки. – Пересчитай.  Правильно?!
– Ну-у, правильно, триста, – мать  растерянно  сложила  деньги под подушку.
– Всё? Шуба моя?
– Так бери, если надо. Куда ты с ней?
Сын руками недюжинной силы под оханье матери  оторвал рукава, рванул плечики и разложил шубу на полу  перед диваном.
– Вот так, мать! Это тебе вместо шкуры медведя.  Можешь ходить по ней босиком. И больше  –  ни слова про  шубу!
    Ещё матери активно не нравилась подруга сына. Чтобы лишний раз не раздражать мать, когда в  проёме  двери   мелькнёт женская фигура, деверь переселил маму в  большую  комнату, а сам занял маленькую у входа. А  тут,  как  на  грех,  пропало ситечко. Обыкновенное ситечко для чая, которое  больше двадцати лет ласкало взор и сердце моей свекрови. Напрасно сын орал,  что  купит  сто  таких  ситечек,  золотых,  серебряных. Матери надо было именно то, старое, а кто  украл, сын сам должен догадаться.
  Злополучное ситечко скоро нашлось за газовой  плитой. Свекровь была уверена, что именно подруга  подбросила его нарочно, испугавшись разоблачения.
    Нетрудно догадаться, что вскоре свекровь переехала  ко мне в квартиру. Её и мешков десять с одеждой и  бесчисленными отрезами разнообразных материалов  определили в комнату дочери. Свекровь,  держась  за  стенки,  тихонько доходила до туалета и заглядывала на кухню. В  первый день это было так:
– Готовишь? Вкусно пахнет.
– Да, – я начала перечислять, чт; именно будет на  ужин, – сейчас глава семейства приедет, и сядем за стол.
– Молодец! Только уж больно-то не старайся, не обращай на меня внимания. Я всё  равно это не ем. Просто картошечку отвари и помн; её  немножко. Хорошо? Принесёшь потом мне в комнату, не  буду вам здесь мешаться.
    Я почистила картошку, отварила, влила горячее  молоко, положила сливочное масло, взбила всё это и  понесла  свекрови. Та понюхала:
– Ты, поди, молока добавила? Я ведь с молоком-то не  ем. Просто на воде сделай.
    Снова почистила картошку, отварила, взбила,  добавила сливочного масла, понесла в комнату.
– Тут что, масло сливочное? Милая моя, у меня же  пост. Просто картошки принеси.
Пошла третий раз чистить картошку.
    Быт наш существенно  изменился.  Каждый  вечер  мне  приходилось доставать один из мешков, раскрывать и  показывать, чт; именно там сложено. Свекровь  удовлетворённо кивала:
– Всё, всё, милая. Вспомнила. Завяжи крепко на  узелок. Старая уж я стала. Хорошо бы в ваш дом поехать (у  нас был ещё дом на окраине города), да по лестницам-то мне  не взобраться, а внизу у вас холодно. Выройте мне землянку  в огороде, я бы там жила. Может, поросёночка бы  маленького  кормила.
– Что вы, мама! Какая землянка, какой поросёнок?  Живите здесь. Поросята бывают маленькими месяца три, а  потом с ног собьют.
    Не помню, сколько времени прошло,  только  свекровь  хватилась своего паспорта. Перерыли всё – как в  воду  канул.  Начались ежедневные причитания:
–  Если он остался у сына, то дело плохо. Эта злыдня  уже всё, наверно, провернула. Меня выписала, сама  прописалась. Мужика облапошить – много ли ума надо?  Сидит, поди, и радуется.
– Зря вы так, – говорю, – я знаю её, человек порядочный, обеспеченный. Ей чужого не надо.
– Нет уж, я жизнь знаю. Никто не откажется, когда  счастье само в руки плывёт.
    Через несколько дней возвращаюсь с работы,  лифт  не  работает. Поднялась на седьмой этаж, а дома никого. Муж  лежит в больнице. Куда старушка делась? Сбежала вниз,  обошла вокруг дома, снова поднялась пешком. Никого. Человек ходил, держась за стенки, куда она  могла  уйти? Три  раза я обежала наш микрорайон, никто не видел. Прошла  пешком две автобусные  остановки.  Сердце  колотится,  ноги  подкашиваются. Села на автобус и поехала к деверю    виниться, что мать не уберегла. Захожу, а  свекровь  сидит  на  диване и радостно сжимает обеими руками свой паспорт:
– Успела! Вот он, всё нормально.
  У меня только и хватило сил сказать:
– Жаль, что материться нельзя.
Развернулась и ушла.
    Муж выписался из больницы и перевёз мешки  обратно к брату. Свекровь осталась там на боевом посту.

                ***
    Вторая моя свекровь была царь-бабой. Такое  прозвище ей дали товарки на заводе, и оно ей очень  нравилось.  Была  она  женщиной  большой,  грузной,  с  командирским  голосом, не терпящим возражений. Как-то  довезли мы её до дачи. Свекровь сама села на переднее сиденье (а где же ещё должен ехать главнокомандующий?),  а  выходя, так крепко взялась за ручку двери в наших  новеньких «Жигулях», что выломала её напрочь.
– Какую-то хлипкую машинёшку-то взяли, – сказала  она, нисколько не смутившись.   С  кряхтением  выбралась  из  автомобиля  и бросила  ручку на сиденье:
 – И нос у неё какой-то узкий. Другую куп;те, с  широким носом.
С секунду постояла, видимо, припоминая марку  рекомендуемой машины, потом ткнула пальцем в мою  сторону:
– Поняла, про какую говорю-то?
– Догадалась, – согласно кивнула я.
    Свекровь и мысли не допускала, что кто-то другой  может знать хотя бы половину того, что известно ей. Оба  сына давно уже выросли, а мой муж даже стал дедом, но это  не мешало ей всё так же инструктировать их перед  отправкой в магазин:
– Молоко внимательно смотри, срок годности  прочитай. В прошлый раз больно быстро скисло. Хлеб-то  шшупай, свежий бери, а то принесёшь как кирпич.
И уже в окно кричала:
– Картошку-то перебери сам руками, гнилую  подложат.
В ответ неслось:
– Мамо! Всё будет как в аптеке.
– Э-э, балабол! Ни украсть, ни посторожить толку нет.
Тут же оборачивается ко мне с  умильной  улыбкой  на  лице:
– Вот паразит! Шустрый! Через пять минут уж  вернётся. Всё быстро делает, в меня пошёл.
    Свекровь подсаживается ко мне и тихо спрашивает:
– Пьёт?
Я молча пожимаю плечами.
– Не говори мне ничего. Сама знаю, пьёт. А ты его  палкой по шарам! Я с ним не чичкаюсь. Палкой по шарам!  Поняла?!
    …Мой свёкор после ЗАГСа привёл жену в свою девятиметровую комнату. Там же проживали его мать и  сестра. Там же родился первенец, мой будущий муж. Молодые оба работали  на   одном заводе. Руководство  бросило клич – строить себе  квартиры своими руками. Мой будущий свёкор  со  товарищи  после работы возводили несколько  кирпичных  домов.  Дома  были трёхэтажными, квартиры по типу хрущёвок, но сделаны  на совесть. Когда пришло время тянуть жребий, удача  улыбнулась семье, ждавшей в то время очередного пополнения. Трёхкомнатная квартира на втором этаже!
– Куда нам такие  хоромы! – категорически  отказалась  свекровь, с детства приученная к минимализму. – Одной уборки-то сколько.
И стали они вчетвером жить-поживать в полуторке  на  первом этаже. Уборка квартиры, а также подъезда, а также  дома  на  даче,  включая  кладовку  и  чердак,  баню  и  малое  архитектурное  сооружение  во  дворе, было  особой  фишкой  свекрови. Всё это скреблось, мылось и опрыскивалось  любимыми духами «Красная Москва».
    Свекровь была практичной  и  запасливой,  наверное,  как  все,  пережившие  голодные  годы  войны.  Когда  она  девчонкой ездила с бидонами на базар из деревни в город,  никто не мог так выгодно продать и  дёшево  купить, как  она.  Свекровь была кормилицей для сестёр и брата.
    Как-то попросила она меня достать из-под кровати  банку тушёнки. Заглянула я, а там коробки с консервами,  ведро с топлёным маслом…
– Вот это запасы! – удивилась я. –  На случай ядерной  войны?
– Какая там война, весной на дачу повезём.
– Так ведь октябрь только. Не испортится всё это?
– Не успеет. Долго ли, зима-то раз-раз, и закончится!
– Ну да, а потом круглое лето…
…Когда мы с мужем познакомились, нам было по  сорок два года. Через полгода он привёз меня на  семидесятилетний юбилей  матери  на  дачу.  Оглядев  меня  с  головы до ног, она деловито сказала:
– Щи сейчас варить будем. На веранде всё лежит на  столе, порезать надо.
Свекровь выдала мне фартук, нож и вышла. Через  две  секунды вернулась.
– Первые листья у капусты грязные, – менторским  тоном проговорила она, – ты их срежь и выбрось! Морковь  сначала вымой, а потом почисти ножом.
    У меня от такой степени доверия чуть нож из рук не  выпал. Муж за спиной матери делал знаки, чтобы я не  обращала внимания. Welcome!