12. Гроза капитализма над кучугурами

Бочкарёв Анатолий. «Наплыв». Повесть


Содержание: Глава 1. Боевая ничья   Глава 2.  Малость для счастья  Глава 3.  Исполнение желаний  Глава 4. Подвиг механизатора   Глава 5. Спасение колхоза «Правда»     Глава 6. Начало операции «Сливки»     Глава 7. Покаяние правофлангового     Глава 8. Мафия наносит ответный удар    Глава 9. Сливки удирали по грозе   Глава 10. Конец подпольного синдиката   Глава 11. Себестоимость намолота тщеславий   Глава 12. Гроза капитализма над кучугурами   Глава 13. Крокодильи слёзы Генералова   Глава 14. Прибавочный центнер чистого социализма   Глава 15. Схватка в камышах   Глава 16. Конец исполнителя желаний



Глава 12. Гроза капитализма над кучугурами



В колхозе имени Калинина я пару раз успел побывать, хотя и мимолётом. Так что в общих чертах всё-таки представлял, куда еду, для чего трясу свои молодые кости. Земли этого хозяйства улеглись в восточной зоне района и поэтому отличаются от всех прочих довольно сильными контрастами. В пойме Кутулука чуть ли не на два десятка километров тянется широкая полоса наносных чернозёмов. Здесь главное богатство колхоза, надёжно подпираемое разветвлённой оросительной системой. Отсюда валит основная масса зерна, овощей, фруктов и сена-соломы. Ещё дальше к востоку начинается сухая, изрезанная неглубокими балками степь, переходящая в песчаные, как там говорят, кучугуры - нечто среднее между барханом и укреплённой огневой точкой противника. В степи находятся основные пастбища для крупного рогатого скота, в кучугурах размещены овцеводческие фермы. Только овцы и могут прокормиться на старых укреплённых камнями барханах, местами поросших кураем и горькой полынью.

Когда проезжал, краешком захватил эти самые кучугуры. В одном месте даже махнул напрямик, срезая путь. Конечно, они и в самом деле ещё не пустыня в её классическом, песчано-барханном виде. Порой мчался как по бетонке. Здесь, однако, побольше травки, особенно во впадинах, где весной скапливаются талые воды. Не такой всё-таки знойный и скрипучий из-за песка ветер. Хотя песок этот всё равно летел неизвестно откуда. На зубах скрипел неизменно. Местами встречались и настоящие оазисы - небольшие озерца и рощицы вокруг них искривлённых верб и лоха серебристого, довольно густые заросли мелкого ивняка. Судя по истоптанным берегам, чабаны имеют обыкновение пригонять сюда отары на водопой.

Вскоре кучугуры сгинули как мираж, будто и не было их вовсе. Потянулась пыльная зелень палисадников центральной усадьбы. Наконец - не слишком респектабельного вида дома, хотя не редки оказались и шикарные, словно купеческие, здания. И тут расслоение, и тут контрасты развитого социализма со всё более искажаемым человеческим лицом. Даже сюда прорвались эти потусторонние твари на спине генеральной линии. Дай бог, конечно, докопаться до истинных причин всего этого погибельного нашествия на наш благодатный край и нашу любимую родину. Это я так репетировал про себя окончание эпической зарисовки про грозу капитализма над кучугурами. Взял на вооружение методику редактора, отрабатывать будущие тексты на конкретике реальных событий.

У входа в контору колхоза имени Калинина кучками стояли колхозники, ждали нарядов на работу. Вся площадь перед правлением была запружена колёсной личной техникой - мотоциклами, автомашинами, мопедами, велосипедами. Буквально весь колхоз сидел на колёсах и казался мобильным, как гвардейская мотострелковая дивизия. Отовсюду чудились напор, натиск, быстрота! Ударно приступают к работе в эпоху развитого социализма, ничего не скажешь. Но так ли и в самом деле работают кучугуровские мотострелки?! Вот в чём вопрос. Должен я вам сказать.

На старом, выкрашенном в ядовито-зелёный цвет вездеходе без тента и пулемётов, почти к самому парадному крыльцу подкатил чёрный, как жук скарабей, цыган с пышной смоляной шапкой волос на голове и лихими мушкетёрскими усами. Не меньше отделения дородных, осанистых цыганок в красных, зелёных, голубых платьях бодро десантировались из боевой машины и с грудными младенцами наперевес гурьбой бросились в атаку на контору колхоза. Цыган-водитель - стопроцентно доминирующий самец - сердито, по-командирски, крикнул им что-то. Мол, кто ж так атакует! Цыганки немедленно послушались и грамотно рассыпались в цепь, полуокружая правление. Командир, этот самый альфа-мужчина, подкрутил мушкетёрский ус и уж для острастки, важно погрозил им кулаком, чтоб блюли себя, не иначе. Мало ли чего в атаке бывает. Потом, круто развернув вездеход, главный цыган запылил в обратном направлении, наверное, к командному пункту - табору, который я видел при въезде в село. Визуально корректировать осаду.

Цыгане всегда ведут себя как некий барометр. Всюду, где только есть возможность поживиться - они всегда там. Как морские звёзды сползаются к донному разлому, так и эти наши уникальные соратники по давно затянувшемуся строительству коммунизма всегда очень плотно обкладывают любые общественные язвы. Где нет этих прекрасных людей, там, считай, мы прорвались к светлому будущему. Здесь же, в хозяйстве имени славного Михаила Ивановича Калинина, они просто кишели. Как лимфоциты вокруг гнойника. А это об очень многом говорило. Возьмём и это на заметку.

У огороженного низким штакетником палисадника, в котором всё давно перевытоптано и только угадывались бугры разбитых здесь когда-то клумб, теперь похожих на скифские захоронения, может быть даже с золотыми шлемами и бронзовыми копьями где-то там в глубине. Именно здесь, в этом сакральном месте, и была вкопана выкрашенная в оптимистический голубой цвет мачта. На её вершине шелестели по ветру… нет, не труселя местного Героя социалистического труда, но флаг с родным козлиным профилем «всесоюзного старосты», давшим своё имя колхозу. Как авторитетно свидетельствовала прибитая к мачте дощечка, был он поднят в честь коллектива первого производственного участка, успешно ведущего косовицу и обмолот хлебов.

Судя по всему, именно в этом акте конкретно адресованного поднятия флага заключался поистине мировой центр притяжения людских порывов и надежд. Исключительно ради подъёма флага в свою честь - и рвали себе жилы сотни механизаторов, полеводов и животноводов, мужчин и женщин. Это и в самом деле завораживало своей космической непостижимостью. Что ими всеми двигало?! Кто исполнял желания всех этих людей, кто побуждал двигаться и свершать трудовые подвиги?! На самом деле?! Ясно, что по меньшей мере в нашей галактике такого уж точно нигде не сыскать! Да и будет ли так ещё когда-нибудь?! Поверит ли кто, что так оно и вправду было?! Надо ж успеть запечатлеть - потому что во всех смыслах вряд ли такое ещё когда-нибудь повторится!

Рядом с мачтой на вкопанных в землю монументальных столбах высилась мраморная Доска почёта, на которой в два ряда разместились большие, не раз видимо подмоченные дождями и выгоревшие на солнце фотографии передовиков, ударников, стахановцев и прочих рядовых сверхчеловеков - счастливые и гордые, но уже в потёках.
Замечательно было и «лиц всеобщих выраженье…». «Выше, выше голову, товарищи! Вы же не абы кто!» - наверняка профессионально покрикивал, задирал им подбородки залётный шабарь-фотограф, отхвативший у деревенских лопухов выгодный заказ. На товарищах передовиках стандартные чёрные пиджаки с широкими лацканами и галстуки в косую полоску с внушительными желваками-узлами под горлом. Товарищи же, которые из передовичек, ударниц, стахановок и прочих спасительниц Отечества - в одинаковых парадных платьях с высоко взбитыми и тоже похожими друг на друга причёсками. Все-все одинаково невидяще глядели в зрачок объектива и неуверенно, но в то же время и самодовольно улыбались. Да, конечно же, конечно мы не такие как все. Выбились, наконец. Слава тебе вовеки веков моральный кодекс строителя коммунизма. Отштамповали и здесь правофланговых социалистического соревнования, граждан светлого коммунистического завтра - что надо. Как святых китайцев - на одно лицо.

Таким образом, в данном хозяйстве, по меньшей мере на этой площадке перед правлением, сразу было видно, как моральный фактор наголову разбивает материальный. Разрывает ему пасть как Самсон. Именно поэтому такое хозяйство с точки зрения райкома партии и являлось образцовым. Тем самым «всеобщим» человеческим лицом в чистом виде. Отчего и решено было в очередной раз осветить этот более чем достойный подражания моральный пример на весь район. А то может и на более значительные административно-территориальные образования нашей необъятной, да пока что могучей.

В приёмной председателя два здоровенных, очевидно хмельных казачка веселились с секретаршей, крупногабаритной, волоокой сеньоритой.
- Вы к председателю? - Повернула пышную, в завитушках главу привратница и тут же, ещё не переставая улыбаться, попыталась остановить меня.
- У него совещание. Нельзя. Подождите!
- Знаю-знаю. Я как раз туда. - Небрежно произнёс я заветный пароль и распахнул дверь в председательский кабинет.
Никакого совещания не было и в помине. Председатель Дмитриенко сидел за своим столом и, измученно поглаживая левой рукой широкую блестящую лысину, что-то горячо втолковывал пожилому кавказцу в плоской, как блин, и широкой, будто вертолётная площадка, фуражке. Напротив него, за другим столом, склонился над бумагами Дмитрий Иванович Снежков. Этого я знаю лично, приезжал он как-то к нам в редакцию, привозил материалы по своему уникальному соцсоревнованию, ссылался на рекомендации райкома по всемерному распространению своего опыта, в котором мало кто разбирался, как бы даже и не он сам. Снежков - секретарь здешнего парткома, относительно молодой, выдвинутый на эту должность из райкома комсомола, где подвизался вторым секретарём, а потом вот взял, вырос, да и попёр в гору. Теперь всё круто меняет в здешнем хозяйстве, или, вернее, пытается изменить, готовит себе очередной трамплин. Но совсем не факт, что приготовил. Однако в восходящем потоке себя чувствует. Вот поэтому-то повсюду и раззванивает о новой жизни калининцев, начавшейся с его приходом. Если всё прокатит как надо, то следующий этап - руководитель хозяйства, затем важное кресло в райисполкоме, либо уж сразу в райкоме партии. Хотя, конечно, возможны и другие вариации.

Поздоровавшись и на всякий случай представившись, я сел рядом с ним.
- Кого я вижу?! Опять пресса пожаловала! - Приветливо, как от оскомины, сморщился Дмитриенко. - Звонил, звонил мне с утра пораньше товарищ Куделин, предупреждал, что будете. Девчатки-то тоже пришли или вы один? Что ж. Оно и к лучшему, что один. Мы, мужики, быстрей найдём общий язык. Им трудненько было в наших делах разобраться. Так, комиссар?
- Н-не помешает. А вот к лучшему ли, это по воде вилами писано. Смотря, как повернёт. - Не совсем радушно отозвался Снежков и, помедлив, да ещё меряя меня взглядом, спросил. - Вопрос тот самый, что по письму?

Он, видите ли, ещё и рыло воротил. Не так давно, в редакции, совсем другим был, просто вьюном вился. Видно на каком-то повороте газета его зацепила, может и походя, с  нас-то станется. Поэтому и карьера его не так быстро двигалась вперёд, как бы ему хотелось. Или может быть просто в своих владениях и вёл себя по-хозяйски. Ставил гостя на место. Мол, теперь ты передо мной попрыгай! Тем временем, смотрю, и Дмитриенко к такому тону своего комиссара прислушался. Вот так. Прямо с ходу подстраивается. Ставят кучугуровские бонзы залётного щелкопёра на место. Да-а. Эти идейные ни к какому Трифону никакие желания исполнять уж точно не поведут! Впрочем, не больно-то и надобно было. У них весь Трифон всенародный подъём. Это мачта с флагом в чью-либо честь, да Доска почёта. И алая лента во всю грудь. В принципе, никому не пожелаешь. Если по большому счёту. Разве что ещё в самый лучший гроб.
Так что вопрос всё тот же. По письму. Точнее, по письмам. Передовики-то вы передовики, хотя и непонятно в чём, а люди сплошь на вас жалуются. Впрямь настоящее человеческое лицо у вашего хозяйства. То есть, перекошенное. Сплошь в жалобах, гримасах и натужных позывах непонятно к чему. При этом ничто никак и ничем не разрешается.

- Примерно. Куда ж от этого вопроса денешься?! Тем более, как вижу, именно у вас. – Хмуро ответил я, обидевшись на парторга за такую нелицеприятность.
- Подождите немного. Закончим с этим товарищем, - увидев мою реакцию и как бы слегка смягчаясь, с выдавленной словно из тюбика улыбочкой, кивнул он головой на кавказца. - И тогда с вами. Хорошо?
- …Ладно. Я не очень тороплюсь. -  Сделав необходимую паузу, как бы улыбнулся и я. - Поприсутствую уж… если так просите.
- Конечно, присутствуйте. - Вновь оживился явно ведомый председатель Дмитриенко. - Разговор-то как раз ведём такой, что и вас, наверное, заинтересует. – И повернулся к кавказцу. - Так как, Гасаниев, согласен на такие условия?

Кавказец смерил меня взглядом и сначала медленно, но потом всё более энергично и решительно, набрав обороты, замотал головой:
- Нет, председатель! Зачем газету звал, для чего пугаешь? Тебе же худо будет. Почему такое говоришь? Мы будем как всегда дело делать, ты будешь, тоже как всегда, платить. Вот и всё. И не пугай корреспондентом. Не пугай!
Этот деятель с кепкой аэродромом на голове, хотя его ничем, судя по всему, и не проймёшь, но меня всё-таки немножко забоялся. Меня, а не председателя с парторгом. Это хорошо. Мне наконец понравилось. Хоть что-то в здешних краях.
- Никто и не пугает. Он сам пришёл, ни председатель, ни я его не звали, не выдумывай! А как всегда - у нас теперь не пойдёт! - Отрезал, демонстрируя державную строгость, Снежков. - Вы так весь наш колхоз в трубу пустите.
- Вот! Слышишь, Султан, что комиссар говорит? Не будет больше по-старому! - Бодро пристукнул ладонью по столу ещё более воспрявший Дмитриенко. - Мы всегда шли вам навстречу, всегда больше, чем было положено, давали. Теперь всё! Конец вашей вольнице! Мы сами будем условия ставить, законные условия, понял? Ты способен это, наконец, понять?! Битый час тебе твержу!

- Понял, председатель, понял. - Сдвинул острые плечики щуплый Гасаниев. - Отчего не понял, я понятливый. Конечно, ваше дело давать, а наше дело брать или не брать. Мы не берём. Мало! Поедем в другой колхоз. Битый час тебе говорю, Аллахом клянусь. Ты способен это понять, учёный человек?!
- У-у-у-у! И в другом колхозе вам то же скажут. - Оглянулся на своего партийного вожака председатель, но тот смолчал, покрываясь сердитыми пятнами.
- Поедем дальше. Найдём. - Гасаниев поднялся из-за стола, интеллигентно улыбнулся нам и поправил на голове аэродром. - Советский Союз большой. А наш адрес - не дом и не улица. Хо!
- Постой, постой, Султан, ты главное не горячись! - Разнервничавшись, остановил его председатель.

Что с таким поделаешь? Чем проймёшь? Даже в подвал к рыбке холодного копчения да к чешскому пивку не сводишь. И никакой Доской почёта гордого джигита тоже не достанешь! Нужна она ему, как пятому месту кочерга! Этот знает себе цену. В отличие от наших пентюхов. Ему подавай, как минимум, персонального Трифона. Да настоящего. Не из подвалов, да и не с Доской почёта, хоть всесоюзной. А лентой алой он и подтираться не станет, побрезгует. Это добро ему и даром не нужно.
- Зачем - «горячись»? Я совсем не «горячись»! Я спокойно говорю: не хочешь, твоё дело. Мы поедем дальше. Где корреспондентов нет.
- Такого места нет. – Запальчиво возразил я. Да что и вправду за дела тут происходят?! Не успел приехать, а на меня все комиссаровы проблемы валят?! Ещё и почти обвиняют в чём-то. Вот и не будь тут обидчивым!
- Хорошо-хорошо, - засопел Дмитриенко, косясь на по-прежнему молчащего и ставшего угрюмым Снежкова. - Что ты от нас окончательно хочешь?
- Мы же тебе сказал! Какой ты стал непонятливый! - Гасаниев снова сел за стол переговоров и поднял над ним трудовые ладони настоящего чабана. - Семьдесят баранов буду своих держать. И двоим моим братьям по столько же. Раз!
Он загнул на левой руке один палец:
- Смотри сюда - всем по пятьдесят индюк - два! Весной бахча, по десять гектаров. Это три. И пасу весь год тысячу колхозных барашка - четыре.

ВОТ молодец! Я б тоже променял на это любую доску, даже самую почётную, где-нибудь в Кремлёвской стене. Такое желаньице даже лукичовский Трифон не потянул бы, определённо. Разве что старик Хоттабыч?!
- Вот даёт! Вот это хватил! - Вдруг восхитился даже Снежков. Тут и комиссара прорвало. - Кто ж там твоих барашек и так сосчитает? Их и без того побольше колхозных будет. Попробуй, найди их в кучугурах! Хоть бы бога побоялся - так торговаться!
- Ваш бог не боимся. - Обезоруживающе улыбнулся симпатичный Султан. - У нас вместо Исы свой есть, но он далеко. У него свои дела. А у нас - свои.
- Твой бог - карман, кошелёк! - Сердито оборвал его Дмитриенко. - Вот что, последний раз говорю: десять… хорошо, пятнадцать баранов каждому из вас - раз. Пятнадцать, ладно двадцать индюков - два. Полгектара бахчи каждому - три. И на общих основаниях за работу по выпасу. Это очень, очень много. На самом деле. Кого хочешь, спроси. Так ни у кого такого нет. Если согласен - принимай отару, хоть сейчас, а если нет - до свиданья. Я больше не могу уступать. Аукцион закончен.
- Ладно, - снова поднялся невозмутимый Гасаниев. - Говорю: до свидания. – И, поглубже натянув на морщинистый лоб свой фурлапет, пошёл к двери.
- Смотри, Султан, пожалеешь! - Жалобным ягнёнком крикнул ему вслед Дмитриенко.
- И ты смотри, председатель. - Цокнув как на отбившуюся овцу, повернулся у порога Гасаниев. - Сегодня ещё можешь меня найти. Завтра уеду. Думай, председатель, думай. Лучше меня не найдёшь! Вах! Правду говорю! Ладно. Если хочешь, вечером приду, когда корреспондента не будет.
Опять пнул! Вот же нехороший человек!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ промолчал. Парторг тоже. Всё-таки ихние Хоттабычи явно посильнее супротив наших Трифонов будут. По всему видать. Такие стимулы выдают, такие запросы - никто не устоит, Аллах меня дери. Без меня точно сговорятся! Достаточно будет только Султану без нежелательных свидетелей лично пообещать что-нибудь каждому начальнику, скажем, по две-три овцы ежемесячно, да индюка с центнером арбузов - и дело в шляпе. Примут все его условия, до единого! Никуда не денутся принципиальные наши руководители. Стопроцентно! Знаем, плавали!
- Вот, видали, товарищ журналист, как с нас шкуру дерут султаны? - Кивнул на захлопнувшуюся дверь Дмитриенко и не покраснел. - Мёртвой хваткой за горло держат братья по разуму. И ничего не сделаешь, приходится идти на уступки.
- А что своих-то, колхозников, слабо заангажировать? - Спросил я. - Станица-то какая большая у вас! Да хуторов столько вокруг! Неужто тридцать-сорок чабанов не наскребёте по таким-то сусекам, а?! Вон каких два амбала зажимают в приёмной вашу секретаршу. Вот их бы первыми и подписали на это дело?! Или с них нечего взять?! Признайтесь же!

- Свои, брат, того… - Поморщился председатель. - Зажирели, мягко выражаясь. Слышали, наверное, какую пословицу у нас придумали? Чабанство, говорят, панство, да только жизнь собачья. В кучугурах не то, что в станице - ни удобств тебе никаких, ни культурного обслуживания, да и вообще никакого. Дичь кругом. Глухомань полная. Вот и не хотят чабановать ни в какую. Нашим господам колхозникам теперь даже станица по сравнению с райцентром и ближними городками дикой кажется. Не всем, конечно, но очень и очень многим.

Похоже, явно поспешил я приписать здешним местам решительную победу морального фактора над материальным. Чем больше на моральный нажимаешь, тем больший перевес получает как раз материальный! Здесь же получился просто идеальный образец именно такого глобального конфуза, в который, похоже, по самые уши вляпались и здешние начальники, может даже поболее других. Всю страну за собой втянули. Притом, конфуза более чем отчаянного, по-настоящему беспросветного.
Тут, прокашлявшись, в разговор вступил сам комиссар. Сдайся враг, замри и ляг. Как ты теперь всё это объяснишь, перспективный ты наш?! Где твоя пыльная будёновка?! Как припечатаешь с позиции своей высшей социальной премудрости, ведомой только вам, небожителям?! Как вы, взявшие на себя роль непогрешимых вожаков, собираетесь штурмовать эту дремучую крепость?! Или давно не собираетесь, ввиду полной безнадёжности обложивших вас обстоятельств, а только изображаете штурм?!

Текст, выданный кучугуровским комиссаром, решительно превзошёл мои ожидания. Оказывается, этот дундук реально собирался на такой штурм, а не только изображал его. Притом, на самом полном серьёзе! Так что ни овцами, ни индюками здесь, оказывается, не берут. По крайней мере - по партийной линии. Но чем тогда?! Ладно, будем вычислять… Эх! И чёрт меня сюда пригнал! Шараду разгадывать, с человеческим лицом которая! От такого «лица» иногда такая оторопь берёт, что хоть сразу медным тазом накрывайся!

- Чем ближе мы к достижению социального идеала, тем сильнее нарастает сопротивление. Всё-таки Сталин, сказав «Всё сводится к уничтожению цели!», получается прав, как ни крути. Просто чем достижимее кажется поставленная партией цель, тем дремучее и непроходимее вдруг все оказываются! Всё мало-мальски новое сразу же, притом всеми подряд, воспринимается в штыки - идеи ли, люди ли, - всё! Это не просто отдельные минусы, которые у нас, как поётся, «кое-где, иногда, порой!» Здесь мы и в самом деле сталкиваемся с очень и очень большими проблемами. Кажется, что даже непроходимыми. Именно о них и говорится в письме старого коммуниста, по которому вы приехали. Не так ли?! Но мы и без него всё ясно видим и давно бьём тревогу. Чем лучше люди начинают жить, тем хуже всё вокруг становится! Вот так. Происходит громадный наплыв частного собственничества. Наш главный враг. Вновь непонятно откуда берущийся и непрерывно прибывающий. Буквально маршевыми колоннами.

Именно наплыв. Это местное словцо. Сначала нас самих с Дмитриенко местные кагаи так обозвали, едва лишь мы пришли в колхоз. Когда, говорят, половодье на Кутулуке, он много всякого мусора несёт в море. Покрутится этот мусор, покрутится в заводях и дальше себе плывёт. А кое-где застревает и нарастает огромный наплыв. Когда ещё его прорвёт, неизвестно. Может даже из-за него и сама река изменит русло! Да запросто!
Приплывший мусор и называют здесь наплывом. Вот и вы, мы, то есть, говорят нам местные господа, окабаневшие колхознички, все пришлые, в точности как наплыв. Повертитесь здесь год, от силы два, наберёте сил и знаков отличия на наших трудах неизбывных да тяжких и дальше куда-нибудь уплывёте. Повыше осядете. Вы ж номенклатура, для людей те же инородцы. А мы, мол, как жили, так и дальше жить будем. Дмитриенко, не будь дурак, им и отвечает: наплыв, говорит, это не то, что уплывает, а то, что оседает во время половодья в тихих омутах. И действительно меняет русла рек. Это те, кто за спиной честных советских тружеников прячется, кто дальше своего двора ничего ни видеть, ни знать не желает… Вы только подумайте, насколько это образно и точно сказано - наплыв! Как раз про то, что с нами и с нашей страной творится. Дарим вам этот образ, используйте!

Это он, конечно, с барского своего плеча скинул. Чуть ли не выкрикнул даже: - Используйте же! Используйте! Пока дают.
- Благодарствуйте. - Ухмыльнулся я, рисуя в блокноте рожицу. – Только что использовал. И ещё использую, как потребуется! По назначению. Не сомневайтесь!
Вот. Даже такая пешка, пусть и проходная, и то - не упустит возможности прочесть нотацию прессе, приструнить, а потом похлопать начальственно и поучающе по плечу, подарить какую-нибудь убогую мыслишку или образ. И обязательно дать направляющую директиву. От собственного лица. Нет-нет. Такие жуки такую крепость не возьмут. Как бы вновь и вновь ни собирались. Прошли те времена.

Наплыв - всё же дурацкое словечко. Просто - ни к селу, ни к городу. Что наплыв, что натёк, что отёк или опухоль. Конечно, не сахар. Но и какое-то оно недоделанное, незаконченное. Во всяком случае, это не нарыв. Лучше уж «понаехали»! Что-то в Наплыве есть безболезненное, стихийное, растительное, неизбежное и даже закономерное. Наплыло на людей, на страну - так сплывёт же! Или смоет его. Или так повернёт наше русло, что, может, хоть быстрее до моря тёплого домчимся!
Снежков, как гуру, знай, журчал себе дальше премудрое, единственно верное и вечное. Как бы выстраданное. Поведал об удручающих финансово-экономических показателях хозяйства, к чему привела  по сути ортодоксальная, негибкая борьба за социалистическую производительность труда. И опять вернулся к своей метафоре, находя именно здесь ключ к разгадке удивительной живучести материального фактора, будь он проклят. Наверно, по ночам пишет, бедолага, себе в стол какую-нибудь эпохалку, роман или диссертацию. Какой умный всё-таки попался! Целеустремлённый. Словно бы даже дальновидный! Поэтому-то райком и бросил его сюда в прорыв - остановить наплывающую с Кавказа, да и не только с него, частнособственническую инициативу. Вот такие и выбиваются в люди. Точнее, всплывают. Ещё точнее – лишь таких берут туда. Как в космонавты. Ишь, каким соловьём заливается, избранный ты наш!

- Река - это жизнь, история, образно выражаясь. Где-то в истоках она ещё ручейком из какого-нибудь родничка выбегает, тогда пока что чистейшая, прозрачная, светлая, тихая. А потом, чем шире и полноводнее становится, чем больше в неё всяких притоков впадает, тем больше в ней и мусора накапливается. И вот часть его, вдоволь напитавшись соком реки, её водой, не может больше плыть и оседает в тихих заводях грязной тиной. Вроде очистилась от неё река, но на дне её как заразные очаги, как метастазы, таятся мусорные ямы, которые то и дело мутят наши чистые народные, социалистические струи. Мутят, вносят инфекцию, пока совсем не сгниёт этот мусор. Так, похоже, правда?! Отсюда и крайне бедственное положение хозяйства при всё возрастающем благосостоянии его членов.

Остановившись благополучно на членах, очередной прогрессивный эмиссар партии передохнул и вдруг решился выдать нечто отчаянно крамольное, что видать давно таилось в его душе, причём также могло быть согласовано с родным райкомом.
- Может статься и так, между прочим, что Наплыва этого станет так много, что заплывёт им вся страна. И пойдёт-поплывёт она сама совсем-совсем не в ту сторону.

В этом месте у партийного секретаря от такой перспективы опять перехватило дыхание. Он даже зажмурился, то ли от отчаяния, то ли от предвкушения распахивающихся возможностей. Потом договорил тихо-тихо, как бы обречённо: - И станет наша страна совсем-совсем другая. Будет безвольно сидеть на завалинке, сидеть и ждать, когда же, кто же и - главное! - как же именно ей сделает хорошо да приятно.
- …А сделают ей как всегда! - Не мог радостно не вставить я. - Именно вы, но конечно совсем-совсем в другом обличье. Именно вы весь этот наплыв и возглавите! Скажите - почему нет?! Лучшее средство победить неприятность - возглавить её.

Тут молодой комиссар Снежков посмотрел на меня с мистическим ужасом. Вчерашний ушлый комсомолец внезапно понял, что я его сходу раскусил, можно сказать на раз вычислил, что так оно по-любому и будет. Комиссары, в том числе и он сам, именно так и постараются сделать. Ещё как постараются! Непременно уделают свою страну по полной. А для этого непременно вовремя сменят шкуру. На лету переобуются. И ещё дадут сто очков вперёд всем султанам, вместе взятым. Продадут по сходной цене кому угодно те же самые кучугуры, причём со всеми потрохами.

Доболтался наш голубь в пыльном шлеме! До такой степени грамотный попался, что проговорил буквально всё что знал и о чём сам догадывался! Это про таких предупреждал Мао Цзе Дун: «Сколько ни читай, а умнее не станешь!». Находка для шпионов! Наверное, когда-то его и в самом деле на каких-нибудь семинарах учили на писателя, да слегка перестарались. Да ещё комсомолом добавили по голове. Потом получившегося писателя-вещуна занесло в эти мутные края, притом, с совершенно конкретного бодуна занесло. Поскольку со своей больной, переученной головы решил в окаменевших песках среди местных ящеров карьеру себе сделать. Хотя тут всего лишь работать надо, упорно, просто и обыденно. Ни на что особо не претендуя. Либо как тот же Султан - делая деньги, благосостояние, себе и своим детям.

Или, если уж ты руководитель, то воплощать действительно стоящие, реальные общественные проекты, идущие из самой жизни, но не поперёк её. Не болтать благодушно здесь, в кабинете, про плавающий мусор в речках. Не сваливать всё на тупых, «окабаневших колхозничков», сдающих несчастную родину за понюх табаку. И не фольклором местным нужно заниматься вместо производственного плана. Колхоз и в самом деле, если верить его же словам, миллионы задолжал государству, кормит скудными прибылями лишь одних султанов да шамилей. Свои же банковские счета пусты, на одних ссудах буквально как на волоске висит огромное хозяйство. Вот о чём подумай, учёная твоя, амбициозная головушка! Вот куда кинь свои немереные умственные усилия! Потребуются годы, и многие годы для подъёма такого хозяйства хотя бы до уровня середняков.
И никакие вы не передовики, а самые что ни на есть задовики, хотя и одного с передовиками роду и племени. Так что правы те местные «кагаи», определившие вашу суть с самого начала, - сами вы наплыв на теле страны, отцы-командиры, вместе со своим колхозом! Тьфу на вас!
Однако конкретно этого я им не сказал. И не потому что постеснялся. Моё оружие - на газетной полосе. Если, конечно, доплыву туда с остатком своего мнения. Скоро с ума сойду от всученной мне метафоры. Прилипла, как банный лист! Или как и те же самые и в самом деле запарившие меня туземные начальники.

Потом я договорился с великими кучугуровскими мыслителями, волею случая и райкома партии поставленными руководить передовым от зада колхозом имени Калинина, встретиться ещё разок после полудня, до начала общеколхозного собрания. Оно как раз на это время и оказалось назначенным, неспроста же Белошапка так торопил меня с выездом.
Лишь после этого я отправился к Василию Васильевичу Щетинину, автору письма в нашу газету и заодно во все районные инстанции. Именно его послание и поставило на уши не только саму видавшую виды редакцию «Авангарда», но и всё не менее тёртое районное начальство, всю партийно-советскую знать сией замечательной степной глухомани. Чем же оно их всех задело, в самом деле?! Наверно действительно в самое больное место стукнуло. Или пнуло. Ишь, как у них у всех сразу затрепетали извилины?! И нашлись же, не растерялись! Какие рулады приходится теперь выслушивать, какие трели! Вот Василь Василич всё как раз мне и разъяснит. Как на духу изложит, в смысле на блюдечко положит. Что такое наплыв и как с ним бороться. И стоит ли. Ввиду подавляющего превосходства противника.
Может как раз пора пришла всем возбудившимся расслабиться наконец. Уйти насовсем в подвал. В заплыв, в счастливое забытие - к Трифону. А там будь что будет.

Хотя и полдень наступил, но солнце отчего-то ласково, неназойливо, вполне по-утреннему только лишь грело. Безветрие, а всё равно почти не пекло. Ослепительно, ярко казалось всё вокруг. Даже глазам как-то резко и странно. Словно при галлюцинации. Выпал один из тех июльских деньков, когда задолго предугадываешь осень. Хотя бы по этим первым жёлтым и сухим листьям, слетающим с тополей. По слегка утомлённым глазам девушек и женщин. По ним одним знаешь совершенно точно - она будет. Обязательно. Всенепременно. В этом году.
На мой стук и деликатное поскрёбывание в калитку откуда-то со двора послышался надтреснутый, но твёрдый голос:

- Чего стучать? Открыто же!
Это могло означать только одно - впереди зажёгся зелёный свет. Хотя я ни на что ещё не наступал. Хороший знак. Может хоть здесь меня не сразу глушить примутся или чего-нибудь дарить.
Навстречу гостю, то есть, мне, вышел из сарая высокий старик в вылинявшей гимнастёрке, на левой стороне которой тускло поблёскивал привинченный, без муаровой ленточки, видно ещё довоенный, орден Боевого Красного Знамени. Ясно, что никогда не снимаемый. Довольно густая для преклонных лет шевелюра хозяина, лохматые брови и аккуратно подстриженные ворошиловской щёточкой усы были совершенно белы и резко выделялись на загорелом, с глубокими морщинами лице. Глаза проницательные, завораживающе отсверкивающие неутолимой принципиальностью. Настоящая «честь и совесть» эпохи. Двадцатипятитысячник на покое. Ходячая сокровищница партийного опыта, а также соответствующего умения работать с людьми. Но на плохо сгибающихся старческих ногах. Партийный Анти-Трифон собственной персоной. А это значит, туши свет. Сдайся враг, замри и ляг. Будет тебе только одно исполнение желания. И не твоего. Девять граммов промеж рог.

- Здравствуй. – Сухо ответил на моё приветствие Анти-Трифон, будто прицелился мне в переносицу не по-стариковски живым и колючим взглядом. Сходу же и бабахнул: - Чем могу служить?.. А, из газеты?! Я так и понял. Думаю, кто ж там может ещё так скрестись-деликатничать?! Наши так не делают. А это вы. Всё ещё проверяете, а чего проверять? Ладно. Пройдёмте в сад, там и поговорим. - Чётко повернувшись через левое плечо, он пошагал в глубину двора.
- А я вас узнал, Василий Васильевич. - Поспешая следом, искательно сказал я. Всё-таки умеют эти гуру, которые из настоящих, вызывать к себе уважение. Не то что нынешние. Из понаплывших.
- Меня многие узнают. - Нисколько не удивившись, с достоинством отозвался Василий Васильевич.
- Мы в райкоме встречались. Я бюро освещал.
- Посиди вон там минутку. Чаю принесу.
Щетинин остановился возле грубо сколоченной, крытой чёрным толем беседки и показал на скамью, с трёх сторон окружающую круглый, на одной ножке, самодельный стол. В беседке как будто по-настоящему прохладно. Высоко наверху шумели на ветру верхушки старой, дуплистой груши, густо усеянные янтарными сочными дулями. Крепка, крепка первозаветная смоковница! И всё ещё на редкость плодовитая! Полную чашу попадавших с неё плодов собрал Василий Васильевич, поставил рядом с электрическим самоваром и вазой с малиной в сахаре.
- Угощайся. - Сел он напротив меня. - Что новенького узнал по моему письму? Может, что не так, сделай поправку - не сильно привык я писать в газеты.

Я неосторожно улыбнулся прибедниванию одного из партийных вожаков лихих прошлых времён. Скольких кулацких недобитков он выволок за волосья прочь с нашей генеральной линии! Скольких оступившихся гадов высек на страницах и местной и центральной прессы! А может из маузера или нагана своего положил за родимым плетнём. Но теперь всё-таки «рука бойца пороть устала!..». Слишком уж многих теперь оказалось надо! И за плетнём, да и так вообще.
- Чего смеёшься? - Насторожился старик. Бедолага, вот так всю жизнь на боевом посту среди врагов, с ума сойти.
Пришлось подмазать. А то и мне достанется.
- Неугомонный вы всё же. Энергии на десятерых парней хватит. Как я понял, в основном вы в своём письме правы. Более того, об этом глубоко задумалось, оказывается, и само руководство колхоза. Буквально только что я слышал от него довольно необычные и даже странные вещи. Что в них правда, что нет?! Рассудите, если это поддаётся хоть какому-то рассуждению.

Внимательно выслушав мой краткий пересказ парткомовских инициаций, Василий Васильевич прищурился и сходу пошёл в атаку:
- Снежков всё-таки прав. Причём, абсолютно. Наших колхозников с некоторых пор только длинным рублём заманишь чабанствовать. Да и вообще по-настоящему работать! Вот если бы раньше не заигрывали перед ними, общее, колхозное дело превыше всего ставили, не хуже других - по-настоящему! - наши колхозники и жили бы и работали нормально, как хозяева, а не как трутни. А так трутнями стали все. Все без исключения! И хорошим это для всех нас не кончится! Добренькими хотели быть председатели, когда колхозникам своим сверх меры платили, рублём да посулами ублажали, на повальное воровство сквозь пальцы смотрели. А на деле развращали и разрушали.
Вот и превратились наши крестьяне из производителей, кормящих ранее хлебом пол-Европы, в нынешних иждивенцев  и ворюг у государства. Хорошо жить стали. Зато хлеб теперь покупаем в Канаде, а мясо - в Чехословакии, Польше, Венгрии, Австралии. Скоро ничего своего не останется. Всё затянется, всё заплывёт чужим. Сами себя пустим по миру!

Кошмар, вот что за хозяйство опять попалось?! Как дождутся корреспондента, и давай поддавать ему жару со всех сторон. Хоть не приезжай вовсе!
- Вы уж слишком. – Промямлил я, но Щетинин отныне не слышал меня.
- Дожились!!! - Гремел он на полную мощь, причём, как по писаному, зря скромничал. - Зажрались мы, вот что я вам скажу! Закормили людишек материальным стимулом. Собственников, то есть, хапуг, наплодили, словно кроликов. А теперь боимся объявлять об истинной причине исчезновения товаров или повышения цен. И на что повышения - на предметы роскоши преимущественно. Не на хлеб же. И всё равно боимся этого наглого собственника, нашей же близорукостью на погибель всей державы вскормленного. Пособия инвалидам, пенсионерам, фронтовикам, матерям, детям, бесплатные пионерские дворцы, громады школ, больниц, пансионатов, санаториев и всё такое прочее. Он воспринимает всё это, как само собой разумеющееся. И даже не замечает. Зато шипят такие по углам - снова, мол, цены на золото, на «Жигули», на хрусталь, да на ещё там что-то подняли. Опять мясо исчезает с магазинных прилавков, а у частников, на базаре оно втридорога. Откуда оно, как не с наших пастбищ, выращенное вовсе не нами, а залётными чабанами. Мол, водка вздорожала, лакированной мебели недостаёт, обувь плохо шьют, джинсовых портков нет. Клопы!
- Василь Васили-ич! – Умоляюще протянул я и безнадёжно махнул рукой. Пока всех шашкой не порубает эта совесть эпохи - не остановится!

Похоже, заглушили меня и здесь. Явно место какое-то такое не такое, магнитная аномалия, что ли. Геопатогенная зона! Как кто приехал со стороны, так и в самом деле, сразу после приветствия - по голове его, по голове!
- А что они сделали, чтобы преумножить не свои, не личные, а своей страны богатства?! - Не переставала грохотать партийная совесть из кучугуров. - Сами же на земле сидят, не рубли должны из неё выдавливать, а то самое мясо, овощи, хлеб, на недостаток или плохо качество которых шипят. Дядя должен их накормить. Ничего не делают, вообще ни-че-го! Не так надо. Я вот генеральному секретарю напишу. Он умный, недаром его бог пометил, он страну бережёт. И никому не даст её в обиду! И всех предателей - вон вышлет. А напишу я ему, что не так надо!
Надо как пред войной. Честно объявить: мол, давит нас Америка необходимостью перевооружаться. Что нужен военный коммунизм, нужен. Не хотим же мы повторения 41-го года! Разгрома державы?! Думаете, не поймут люди? Единицы только, хапуги, о которых говорю. А уж их-то я и впрямь из огнемётов бы! Шушукаются, гады, по закуточкам, анекдотики гаденькие обсасывают про Советскую власть, про Родину свою. Молодёжь нашу таким «свободомыслием» обгаживают, заражают. А мы с ними в обходительность, в бирюльки играемся. Я не за старые времена, не за 37-й год, конечно, но таких вот вышвырнул бы немедленно. В ту же Америку. Я посмотрел бы на них там. На второй месяц с голоду сдохли бы, они ж работать разучились. Там каждый человек другому - волк, там каждый за себя - знаю, читал. Там нет добренькой власти, которая тебе и пособия, и льготы, и за безделие зарплату исправно выдаёт, бесплатно лечит, учит, которая думает за тебя, наконец.
Эх-х, безработицы у нас нет, голода, как в Америке, живо бы встрепенулись. Ох, жаль. Ох, жаль! Потому что, опять повторяю, зажрались многие. Деды ваши забыли о безработице, войну только страшную помнят. Избаловала вас Советская власть, закормила, занянькала. Включая вас, писателей! Капризными все оказались, эгоистами, хапугами. Самое святое - Родину, Россию стали забывать!

Щетинин чуть не задохнулся и остановился, переводя дыхание. А ну-ка, в его годы да такой форсаж? Да так махать старенькой шашкой?! Действительно, настоящий Анти-Трифон! В собственном соку! Вот бы их столкнуть с Трифоном № 1. Интересно - произошла бы аннигиляция или нет?! Как вещества с антивеществом?!
- О собрании сегодняшнем знаете? - Я дымил от его бронебойных зажигательств. Башню он мне точно своротил. Необходимо было срочно спасаться! И зачем мне такие «заработки», в самом-то деле?! На чём тут заработаешь? Гонорару пшик, всё больше вот такого долбежа со всех сторон.

С минуту мы всё-таки помолчали. Ход удался. Пусть и с некоторой задержкой. Или натяжкой. Василий Васильевич остывал медленно, долго наверно копилось у него. Так что вышло не сразу. С мурыськами. У стариков бывает. Наконец выдавил последнее и как бы нехотя:
- Знаю, как не знать. Одеваюсь. Иду. Говорят, Кузьмич будет. Толковый мужик.
- Ещё бы! - Поддакнул я бесстрастно. - Секретарь же райкома.
Зря, конечно, я так сказал. Но он меня достал. Анти-Трифон с минуту молча, изучающе смотрел на меня, а потом всё-таки ничего не сказал. Однако портрет нахмурившегося генсека за его спиной увиделся мне явственно. Вот и всё, хана коту Ваське! Пора сматывать удочки! Поэтому я непринуждённо глянул на часы и поспешил откланяться. Будто бы время вышло.

А оно и в самом деле вышло. По-любому нужно было поспешать. Всё-таки сведу его как-нибудь с настоящим Трифоном. Материю с анти-материей сведу накоротке. Думаю, Нобелевскую премию наверняка дадут за долгожданный управляемый термоядерный синтез.
Да-а уж. С этой старой гвардией следует всегда держать ухо востро. А вдруг у него и в самом деле маузер на огороде закопан?! Даже на прощание не сказал мне ни слова неувядаемый ворошиловский стрелок. Значит, отныне и я на прицеле! Вот хватка, вот реакция! Один нюанс - и всё под откос свалит, в овраг. Какой же он тогда молодым был?! Бедная страна, она явно оказалась его недостойна! Даже если бы простой наган у Анти-Трифона появился в руках, чтоб вышло? Скажем, наградной пистолетик, от Блюхера или Рокоссовского?! Как пить дать, исполнил бы он мне своё собственное желаньице. Прямо в лобешник замочил заезжую контру. Вот то бы дождались от меня начальники статеечки! А я - чего-то «гораздо более значимого, чем банальные заработки». Так что опять делаю ноги. Всё-таки замечательный у нас край! Про страну молчу! И люди все сплошь такие замечательные! Сплошь с мурыськами в голове!


Потом закончилось, как и всё на свете, даже собрание калининцев, ради которого весь сыр-бор затевался и на котором я уж естественно поприсутствовал, а как же. Чему быть - того не миновать. А тут быть мне приказали железно. Вот я и был там. Пресса, знаете ли, свободное племя! Мда… Так вот. Закончилось оно, собрание то, вышел себе калининский народ из клуба, покосился на тотемный флаг с родным козлиным профилем, гордо реющий в сумерках на мачте возле правления, глянул по сторонам и прямо-таки ахнул - батюшки, а на западе-то совсем темно стало. Дожились. Точнее догавкались. Не говоря о востоке, там вообще черным-черно показалось. То капитализьма отовсюду наплывала, окаянная.

Плашмя на закатном горизонте рдел остывающий маленький клинок. Он ничего не освещал, а наоборот - как-то даже усугублял, подчёркивал клубящуюся, сверкающую зарницами хмарь вездесущего Наплыва, наступающую на несчастные кучугуры с любого направления. Тускло вспыхнули по проулкам и улицам желтые лампочки. В провалах между ними стайками светлячков поплыли огоньки папирос и сигарет. Это колхозники начали возбуждённо расходиться по домам, к сиротеющим в проказах детям.

С востока короткими орудийными залпами понеслась вспыхивать линия фронта вновь расползающейся по всем азимутам ночной грозы. Отовсюду заново принялась окружать она давно окружённое. Неумолимо надвигаться на замечательное калининское хозяйство. В самом деле - словно вермахт в прошлую войну, как давеча накаркал лютый враг туземных недобитков стойкий ворошиловский стрелок Анти-Трифон. Он же последняя «партийная честь и совесть» калининцев, на старости лет заварившая всю эту кашу с письмами, заседаниями и собраниями. Но нет, не вермахт. Будто и вправду наплыв чёртов показалась мне эта привязавшаяся и никак по-настоящему не разродящаяся гроза.

Стою у парадного подъезда клуба, здоровкаюсь с незнакомыми приветливыми сельчанами, разбредающимися по домам, и поджидаю, как положено, высокое начальство. Негоже свободной, но партийной прессе сматываться раньше оного. Тем более, если оное знает о твоём присутствии и явно нацеливается на контакт. Начальство, естественно, не запаздывало. Оно задерживалось. Предварительно спровадив местный «ум, честь и совесть нашей эпохи» в лице принципиальных ветеранов на заслуженный отдых - оно что-то где-то там делало. Как-то. Наверняка по обыкновению у штатного местного Трифона на посошок по пять звёздочек усугубляло.
А у меня тут, посередь народа, расходящегося из трескучей болтовни в немую темноту, в чёрном-пречёрном небе ни звёздочки не просматривалось. Лишь изредка в больших промоинах туч штормовой ракетой выскакивала луна, но и та пропадала. Около клубного широкого крыльца ветер взвихривал пыль, небольшими смерчами поднимал и гонял над землёй какие-то бумажки, окурки, первые слетевшие сухие листья и сорванные ещё зелёные. Вокруг как-то сразу запустение обнажилось, едва-едва все участники собрания разошлись. Ау-у! Поговорите хоть кто-нибудь со мной! Или все в Наплыв подались?!

Не успелось по-настоящему взгрустнуться, как вышел секретарь райкома. В окружении верных сподвижников, из местного руководства, конечно. Откуда-то из клубного зада появился. Довольно благодушно глянул на меня. Да на месте я, на месте. Всё в порядке, отец родной! Вот мой решпект и уважение! Берите! К служебному удостоверению прилагается.

- Похоже, опять дождь будет. - Набрасывая на плечи тёмный дождевик, как всегда безукоризненно точно определил Кузьмич, легко подтверждая всеобщее мнение о единственно «толковом мужике» на весь район. - Не балует нас погодка, никак не хочет приноровиться к нашим производственным нуждам. Когда надо влаги - сушь стоит, а теперь, в уборку - пожалте вам. Каждую ночь как из ведра. Ничего, придёт ещё время, придёт, заставим на нас служить. - У него в голосе зазвучали стальные интонации Василия Васильевича.
Так что и погодка теперь на прицеле, попадись только! Даже статьи подыскивать не будем! Вот мы какие! «Пойдёт вода Кубань-реки Куда велят большевики!»
Брызнув вдоль улицы двумя охапками жёлтого света, с мягким шорохом к крыльцу дома культуры подкатила караулившая неподалеку райкомовская «волга». Сопровождение первого секретаря напряглось, посматривая и в мою сторону. Мол, а этого куда? Может, сразу в багажник и на шашлык?

Э-э, дурна баранина. Со мной теперь и в самом деле так поговорят - мало не покажется. Пора давать дёру. И как можно скорее. А то не дай бог опять к хищным мыслителям из колхозного правления под руку попадусь! Не случайно же они так настороженно замерли поблизости, провожая высокое начальство. Сходу подхватят, если не уеду. А там и ворошиловский стрелок подоспеет. Для контрольного в голову. Приговорят, похоронят в своём Наплыве, закатают в два счёта. Впрочем, и со стороны Кузьмича наверняка тоже что-то такое же зреет, и он имеет какие-то планы на меня. Вот и выбирай. Но Кузьмич-то всё-таки один и под пятью звёздочками, а тут такая орава! Всё. Решено. Выбираю меньшее. Лучше один «толковый», чем множество бестолковых.

- Как дела, «авангард», - спросил Кузьмич, - ты своё дело сделал или ещё что осталось?
- Всё! - Проверяя для надёжности ширинку, отрапортовал я. - Точно, теперь всё! Хоть и рассчитывал дня за два-три управиться, однако благодаря собранию да чрезвычайно содержательным беседам с активом колхоза всё прояснилось довольно быстро.
Я с почти чистосердечной признательностью глянул на сопровождавших секретаря местных руководителей и членов бюро. Но те даже слегка не сморгнули, по-прежнему не сводя преданных взглядов с высокого начальства. Здесь же каждый шаг у них как на минном поле, а тут я под руку со своими газетными благодарностями. Эх, бедолаги. Лучше бы вы вместе с Ванькой Куриловым ячмень косили! Или с Султаном овец пасли! Больше бы проку от вас было.
- Тогда садись, поехали! - Приказал секретарь.
Конечно, я не заставил себя слишком долго упрашивать и мгновенно забрался на заднее сиденье двадцатьчетвёрки Кузьмича. Хорошо, хоть не в багажник пришлось. Ариведерчи, голуби в пыльных шлемах! Я унесу ваш образ в своём сердце! Наплыв с вами! Аминь!

Первый секретарь тем временем попрощался со Снежковым и Дмитриенко, настойчиво, в лучшей отечественной традиции, приглашавшими «единственно толкового мужика» заехать куда-то «отужинать по-настоящему». Единственно толково у них пока только это выходило. Особенно старался, суетился перед партийным боссом парторг, Снежков. Может, он и был по совместительству местным Трифоном?! Туземной трифонографией заведовал. Зазывал к себе как на свадьбу. Очень видать надо было ему. Диссертацию дописывал. А должность свою, мол, давно перерос. И чертовски хотелось работать по-настоящему. Несмотря на безнадёжные долги надоевшего отсталого хозяйства, на беспомощное управление экономикой и крайне неэффективную социальную политику, после собрания ставшие очевидными даже для слепоглухонемых. Кузьмич все потуги местных трифонов решительно отмёл и, пожелав калининцам «твёрдо стоять на завоёванных собранием позициях», сел рядом с шофёром. Хлопнул дверцей и вполголоса скомандовал водителю:

- Вперёд, Михал Иваныч! Гони до самого дома. Настохренело всё! Ничего не хочу!
Потом «единственно толковый мужик» вспомнил про меня, полуобернулся и чуть смикшировал сказанное:
- Так что ты выяснил, «авангард»?! Может чем помочь? Разве что в арьегард перебраться? Шучу.
Я почесал затылок. Как бы так высказаться, чтобы остаться на свободе?! Итак, что же выяснил?! Что, чёрт подери, на самом-то деле я выяснил?! Что-то уж и не упомню ничего. Да ладно, была не была. Пургу не только вы, партийные, нести можете. Но лучше конечно зацепить слегка и по этой части.
- А выяснил я то, что писать вроде бы не о чём. Проблемы, которые были затронуты в письме Щетинина и которые мы рассчитывали поднять в газете, теперь обсуждены, приняты меры, виновные наказаны, остальные походным порядком идут в кучугуры. С песней. Прогоняют хищных султанов и трудятся на одну зарплату. Спасают Родину от наплыва частнособственнической инициативы! Лицо социализма очеловечивают, чистят. От бородавок.
Кузьмич аж вздрогнул. Всё! Проник! Схватил блесну! Поехали дальше. Посмотрим, что там у нас на этот раз прорвёт. Надо побыстрее выбираться из этой геопатологической аномалии! Может, не так долго будет тянуться этот разговор. И наручники на меня дома наденут?! Что-то Михал Иваныч всё-таки медленно едет. Может бензобак у него лягушками забился?! С кучугуров понабежали и забили всё на фиг.

- Меры, меры… Плаваете мелко, по поверхности. Ирония ваша тут явно не к месту получается. Здесь необходимо глубже смотреть. Гораздо глубже! Очень важно для всего района предать широкой огласке всё, что произошло у калининцев. Вот прошлый раз в присутствии твоего редактора у нас в райкоме состоялся крупный разговор с Генераловым. Кстати, это ты его допёк своим упрямством, не захотел писать так, как он того требовал? Молодец! Так вот, всё что ты напишешь о колхозе Калинина - а ты должен, ты обязан это сделать и ты конечно сделаешь!
Теперь Кузьмич посмотрел на меня ворошиловскими глазами Василия Васильевича, оставалось только поёжиться. Да сделаю, да напишу. Могу утопиться, если надо.
- А именно: напишешь о стиле руководства и материальном стимулировании. Всё это станет самым серьёзным предупреждением и для Генералова, и для других руководителей хозяйств. Вот тебе стерженёк! Записывай, дарю тебе.
Тут мне пришлось изобразить благодарность по поводу очередного дара нечленораздельным мычанием. Отбиться тут не получится. Хорошо, если на этом дача поручения и закончится! Но не закончится, конечно же, не закончится!

Кузьмич и вправду вскоре набрал нешуточные обороты. Блесну-то проглотил, прямо скажем, хорошую. И чего только теперь ни дарил он мне! До чего же проницательным, да толковым ни проявлял себя! Оказывается, в отношении калининцев он заранее всё решил или по меньшей мере знал как решить, а то и предрешить. Иначе бы не выдавал столь законченные формулировки. Всем такими стать - давно бы в коммунизме затонули! Без кругов и всплесков.
- Мы привыкли к маякам, которые указывают правильный путь. А это не совсем так. Вернее, совсем не так. На самом деле настоящий маяк предупреждает об опасности - мол, впереди мели или подводные скалы, так что меняй курс, капитан. Именно таким маяком и стал для всех колхоз Калинина. Тут такое понаплыло со всех сторон, что пора и курс менять. Я имею в виду - курс хозяйства, конечно. В целом по району, ты знаешь, у нас всё хорошо! Всё в порядке!
- Да, конечно же, конечно! Кто ж этого не знает?! Вон и Султан тоже намедни и о том же! Куда захочет может поехать. Везде примут, всё разрешат. Да ещё денег дадут.

Поток директив нарастал. Это было что-то. Сплошная ночь могущества, прерываемая сполохами гонящихся за нами по пятам слепых молний с загнивающего запада и султанского юга. Я при зыбком свете плафона еле успевал записывать напористо льющиеся откровения в последней районной инстанции. Хотя бы в общих чертах пытался запечатлеть эти незабываемые великие мгновения. На ходу же ещё писал. Потом, правда, три дня расшифровывал свою ночную тайнопись. Конечно, мог бы и не писать, но там тогда сам смотри.
Пресса-то у нас как бы свободная. Никто никому ничего словно бы не диктует. Просто человек говорит, а журналист просто как будто сам по себе записывает за ним. Вроде бы ему захотелось вот так поизгаляться над самим собою. В режиме экспромта. Словно бы для платонического своего удовольствия. А где и как он это сделает, в какой форме -  это его проблемы. Так что всё хорошо! Всё в полном порядке! Хотя, на самом деле, лучше бы я косил ячмень. С бутылкой тёплой водки в районе пятой точки. Или овец пас. Один. Но под звёздами. И чтоб надо мной потом одно только солнце было. Согласен ещё и на ветер. Но только не сильный.

Дальше понеслась совершенная конкретика. Можно сказать, обязаловка. Апогей выданной мне помощи, будь она неладна. Практически предписания. А значит конспектировать следовало ещё более тщательно. В таких-то условиях. Жаль, что не было диктофона под рукой. И курсы стенографии до сих пор не одолел.
- Как можно подробней пиши, в деталях, без всяких выкрутасов, чтобы каждому рядовому колхознику было понятно. Так и только так нужно рассказывать об истории падения этого хозяйства. Рассчитывать при этом не только на калининцев, но и на массовых читателей, потому что нынче с интенсивным ростом благосостояния народа, непрерывным увеличением заработной платы тяга к материальным ценностям не уменьшается, а, наоборот, к сожалению, резко возрастает. Да так резко, что нам теперь приходится только за голову хвататься. Не зря говорится, что аппетит приходит во время еды, что рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше. Возможности-то появились вон какие большие! Попробуй теперь - остановись! Каких только соблазнов нет - и машины, и цветные телевизоры новейших марок и красивые сборные дома, гарнитуры, мебельные стенки, классная бытовая техника. Но они и денег немалых требуют, а их сразу на всё не напасёшься. Их вообще человеку всегда не хватает, сколько бы их ни было!

Кузьмич даже дыхания особо не переводил. Профи есть профи. Особенно под коньячок.
-  Попробуй, найди хоть одного человека, который сказал бы: всё, хватит, не нужно мне больше денег, надоели они мне?! Пока деньги существуют, пока мы не отказались от них, мы вынуждены с ними мириться и даже больше - сотрудничать с ними. Уровень нашего благосостояния ещё очень долго будет определяться в первую очередь рублём! А если так, то не исключаются всякие загибы и перегибы. Даже Наплывы. И потому нашему брату, партийному работнику, и вашему газетному тоже, ухо надо держать постоянно востро. Ох, востро! Вот так!

Кузьмич показал на пальцах, какие теперь у нас должны быть вострые уши. Хотя у Трифона они всё равно не такие. Но кто сказал, что идеал не достижим?!
- Вот ослабили мы внимание к калининцам, не придали сразу политического значения вопросам экономики в этом колхозе, и получился в результате такой Наплыв. Это очень и очень опасное для всей страны явление. Хорошее Снежков словечко употребляет, хорошее, напрасно кривишься. Даже в темноте вижу, не отпирайся! А вот мне нравится! Этот Наплыв, как грыжу, можно теперь устранить только хирургическим вмешательством, операцией или вправлением.

У меня мороз пробежался по коже, когда я представил, как хирургически вырезают всех погнавшихся за длинным рублём. Вся же страна опустеет. А «наплыв» этот несуразный, словечко, столь полюбившееся колхозным партийцам, сам Кузьмич Снежкову и подкинул. И велел: развивай, может какой-нибудь дебил корреспондентик подхватит, крутанёт. То-то парторг так суетился перед ним, ловя каждый чох, отзеркаливая каждую интонацию. И не пишет кучугуровский комиссар никакой диссертации и никакого романа. Что, впрочем, вовсе не означает, что в люди он теперь не выбьётся. Скорее, наоборот. Ещё как выбьется! Даже провалив вся и всё! Потому что ни ум, ни толковость, ни успехи, тем более экономические, на настоящую карьеру не влияют совсем. А только личная преданность и случай.

Парторг просто тогда выдавал мне вольный пересказ непосредственной инструкции Кузьмича. В крайнем случае, транслировал на доступном языке последнюю инструкцию отдела пропаганды райкома партии. Преданно пере-дал, один к одному. Не мог же он сам по себе, без команды, да ещё и так законченно развивать такую тему. Конечно, не мог, да ещё со смелыми обобщениями. Да ещё перед незнакомым журналистом. У них же сто раз всё согласуется, прежде чем пукнуть разрешат. А тут не просто пукнул, а словно из крупнокалиберного пулемёта простучал по рядам наступающей частной собственности!

Дальнейшие откровения первого хозяина здешних мест, «единственно толкового мужика» только подтвердили эту мою догадку. Потому что наряду с темой «Наплыва» прошла ещё и знакомая (из редакторских передовиц) тема традиционного русла нашей жизни, всё пытающегося донести нас до тёплого моря. А мы что-то всё никак не доплывём. Плывём, блеем, тонем, а всё никак, уже по дну идём. Совпало всё, до запятой. Что ж, по оригиналу сверять даже удобнее.
- Эту заразу можно только вырезать или вправлять обратно. Иначе наша река жизни и вправду изменит своё русло. И может даже не в море потечёт. А куда-нибудь в пустыню. Где и испарится вся к чёртовой матери! Чувствуешь, как всё серьёзно?!
- Чувствую, ох, батюшка, чувствую. - Мотнул я головой, ничего не чувствуя, сам испаряясь к этой самой матери. Как её там, забыл по имени-отчеству. Впрочем, пять коньячных звёздочек на посошок у Кузьмича ещё больше чувствовались. Даже моментами и на семь звёздочек попахивало. Вот бы и писал всё это сам. А то заставил трезвого писать за пьяным. Такой пытке любой палач позавидует.

Однако уж и финал предугадывался, судя по удлиняющимся паузам между предложениями, а иногда даже словами.
- Писать надо. Ещё как надо! Хорошо, конечно, если бы калининцы быстро исправили положение, как о том порешило собрание. Тогда бы ты мог развёрнуто показать, каким образом это делается. Это, конечно, в идеале. Но об этом всё равно придётся писать, в своё время, попозже, конечно. А теперь, как мы и договорились с редактором, вы даёте материалы. И отсюда, из Калинина, и, параллельно, в противовес - социально-экономический очерк из колхоза Ленина. Поехал туда ваш Бусиловский за позитивом? Вот и хорошо. Ему и карты в руки. Он очень опытный, хотя и поэт. Значит, скоро выступаете.

Кузьмич иссяк. Это всё же произошло! Господи, ты сделал это! Даже он. Либо все звёздочки вышли, резко снизив градус толковости, либо миновали-таки мы геомагнитную аномалию кучугур. Умчались и из такой геопатогенной зоны, где одни только вещие говоруны водятся.
Всё же это и моя заслуга в наступившей благостной тишине. Какой же я ему всё-таки пас дал в самом начале?! В любой вещи всегда важнее всего взять правильный тон, выбрать верную интонацию. Что я, усаживаясь на запятки, в кабинку первой «двадцатьчетвёрки» района, и проделал.

Под конец он меня совсем уделал. С устатку перепутал с кем-то из своего бюро. Темно же. Перегнулся через спинку сиденья назад и спросил, выдыхая последние, но самые сокровенные звёздочки своего вдохновения:
- А ты знаешь, пришла новая директива ЦК?! Теперь всем партийным велено креститься. Но только по-партийному. Значит так делать. Сначала руку ко лбу. Мол, «Что забыл?». Потом резко вниз: «Ширинка?». Вверх и влево: «Партбилет?». Вправо: «Документы?»
И гулко захохотал. Можно сказать, заржал. И до того нам всем почему-то глушно в кабинке той стало!


Райцентр без нас, конечно же, ещё не спал. Даже сиял огнями Дворца культуры. Мальчишки на велосипедах гоняли по периметру центральной площади, огороженной железным штакетником, - мокрой, только что политой. На скамейках под чёрными в темноте тополями собирались в стаи не попавшие во Дворец культуры парни с магнитофонами и гитарами. Птичками прошмыгивали девушки, крепко сплочённые в трепетные косяки, бережно пронося самое дорогое. У входа Дворца многие стреляли лишние билетики.
Дело в том, что здесь, буквально вот-вот, начинался концерт каких-то московских звёзд, то есть, шабарей, конечно. Приехали к «окабаневшим колхозникам» повыть под фанеру, деньгу сшибить, не хуже, а то и похлеще того кучугуровского чабана Султана. Однако вот куда спешил Кузьмич, теперь ясно! Без него ж не начнут. Не перекрестятся.
Вполне представляю себе, как москвичи торговались, продавали, всучивали туземцам свои убогие пляски под фонограмму. Только тут всё происходило наоборот - тысяча барашка теперь их была, к столичным чабанам отходила, а семьдесят барашка, так и быть, оставалась аборигенам. И пол-арбуза. Но не порезанная.
Пример подавали провинции что надо. Как жить. Эх, нет на них московского Кузьмича. А лучше Анти-Трифона с наганом! Понаплыли и тут, собаки!

Кузьмич продолжил и дальше приводить в изумление. Точнее, в ступор. Как всякий Зевс, спустившийся в народ и оказавшийся человеком. Потому-то эти громовержцы и дистанцию всегда держат, чтобы раньше срока людей не разочаровывать. И слабину не показывать. Звёздочки из его головы не слишком желали улетучиваться. Захмелевший первый секретарь велел водителю притормозить возле своего дома. И опять обернулся ко мне через спинку своего кресла, притом основательно повернулся. Приготовился душу изливать. Господи, спаси и сохрани! Оказывается и небожителям ничто человеческое не чуждо. Не только плачут, но и плетут под рюмочку всякую дичь. Ладно, выслушаю, отчего ж. Тем более, что от меня ничего не требуется, даже конспектирования. Молчи себе, да на ус мотай.

- Говорят, вы с Лёнькой заядлые рыбаки и раколовы. Я в молодости тоже любил это дело. Так что, глядя на вас, подумал как-то, а не тряхнуть ли мне стариной. Только вот с Лёнькой я бы не хотел тут пересекаться. Трепло и брехун несусветный. У него вода в одном месте не держится. Да и к нам он пришёл из милиции именно за язык свой. Ты – другое дело. Парень надёжный, чётко знающий субординацию и не болтающий по всем углам и летучкам чего ни попадя. Я потому сразу к тебе на «ты». Не обижаешься же?! Если секретарь говорит тебе «Вы» - сразу пиши пропало. А когда «ты», значит ты для него как бы свой, в обойме. Понял?! Между прочим, это основная наша кадровая скрепа.
Давай-ка махнём к Лукичу на рыбалку?! Заодно вас помирю. Я ещё пару ребят из бюро возьму и махнём, а?! Знаешь, у него такой волшебный старичок есть, все желания исполняет, прямо чародей какой-то.
- Трифон, что ли?!
- Н-ну да. Ты ж там бывал, конечно, знаешь. Лукич не мог мимо провести, точно. Так что, корреспондент Витя, согласен?!
- Ещё бы. - Благоговейно прошептал я. – Но всё же Ленька парень нормальный. Зря трепаться не будет. Больше всех любит раков в трусы заворачивать.
- Не переживай, Витя. С ним тоже всё нормально будет. Твоего Лёньку мы куда-нибудь с повышением определим, чтоб не сильно обижался, что обошли по этой части. И чтоб не гадил потом. Как сейчас. Уважаемых людей вон повсюду подставляет, полоскает почём зря… Сделаю-сделаю, не переживай! Но только потом. Будь уверен. Тут я и без Трифона справлюсь. Уж такое-то волшебство мне всегда по силам. Ха-ха! А вот другого Лёньку, Ильич который, я бы с удовольствием позвал с нами. Да он и не отказался бы. Большой любитель мужских пикников на природе. Думаю, ты не прочь был бы завернуть раков в трусы нашему Дорогому Леониду Ильичу. Вижу-вижу – просто мечтаешь об этом. А что, раков пятнадцать ему, думается, за резинку бы влезло. Мне гораздо меньше, сразу скажу. Ты же видишь, какая у меня тщедушная комплекция! Далеко до генерального. Да и до генераловской.

Попрощавшись с щупленьким, но таким после коньячка, оказывается, толковым и даже шутливым первым секретарём и его дородным водителем Михал Иванычем, которого из-за его представительности, в соседних районах, говорят, часто путали с шефом, - я отправился домой, точнее, на квартиру. Ещё точнее - к долгожданной кровати. Представление московских чабанов эстрады мне точно не светило, да и не очень-то хотелось слушать ещё и эту распухающую пошлость, вникать ещё и в этот неотвратимый наплыв. Первый же секретарь райкома, как наш удельный царь, внезапно проявив ко мне свою милость, почему-то показался мне подменным, ненастоящим. Даже крестился якобы по последней партийной моде.
Таким образом, жизнь внезапно приобрела совершенно иные очертания. Можно сказать, сменила конфигурацию. Отчего жить показалось ещё лучше, жить почудилось ещё веселей. Впрочем, в «Горе от ума» точнее сказано: «Минуй нас пуще всех печалей И барский гнев и барская любовь!»
 
Окна хозяйкиной комнаты как будто темны. Бабушка моя вообще ложится рано, по концертам почему-то не мотается, зато потом всю ночь не спит, кашляет, бродит шелестящей тенью, в печку или в темноту глядит, на спревшие останки домового. И крестится, крестится, крестится…
Но нет. Она ещё на кухоньке, только что закончила кушать и теперь гладила примостившуюся у неё на коленях рыжую кошку Дуньку, тихо-тихо напевая ей в ушко: «Вот и встретились два одиночества!..»  И та охотно соглашалась: «Мур-мур!..»
Я медленно-медленно подошёл в своей кровати. И… И ка-ак наплыл на неё всем телом! А вот получай!