Джесси Болл.
ЛЕКАРСТВО ОТ СУИЦИДА
1. МЕТОД ПОСЕЛЕНИЙ.
Экзаменатор быстрым и аккуратным движением закрыл за ней ворота. Она услышала, как они захлопнулись, и пошла дальше. Впереди справа в предрассветных сумерках неясно проступали очертания надворных построек. Медленно вставало солнце. Она ощущала его позади себя. Едва заметным жестом солнце окрасило амбар.
Она продолжала идти по дороге. Колея на ней указывала, что здесь ночью провозили каталку. Эти знаки она знала очень хорошо. Знать их было ее профессией, ее задачей. Сдерживаемое предвкушение крепло в ней и доросло до едва заметной точки напряжения в щеках. Самая тихая деревушка. И вот она здесь, в этой самой тихой деревушке. Дорога мимо амбара привела ее к высокому викторианскому дому, дверь которого была открыта. Она вошла.
Комнаты были обставлены просто, но со вкусом. Все здесь было точно таким, как во всех других знакомых ей домах, как во всех поселениях, в которых она бывала. Но это… это была самая тихая деревушка. И некоторые вещи здесь отличались от привычных.
В одной гостиной никого не было. В другой тоже никого. Она поднялась на второй этаж. В первой спальне никого. В гостиной второго этажа стояло фортепиано. И тоже никого. А вот во второй спальне, куда она вошла, изо всех сил старясь ступать бесшумно, кто-то был. В самом деле, был.
Мужчина лежал на спине, неглубоко дышал и смотрел в потолок. Его грудь поднималась, опускалась и снова поднималась. Руки едва заметно дрожали.
Она стояла и смотрела, отмечая каждую черточку его лица.
Он ее не заметил.
~~~
Итак, это был Претендент. А значит, это была ее задача. Она некоторое время смотрела на него, а после того, как первый осмотр ее удовлетворил, направилась в кабинет, взяла чистый листок бумаги и положила его на письменный стол.
Из кармана она достала письмо, полученное днем раньше, и развернула его.
++
Рапорт для Самой Тихой Деревушки Д4. Печать на этом конверте обеспечит вам доступ.
Претендент находится в графике три в соответствии с дозой и реагированием на медикаменты, которые будут введены за 12 часов до вашего прибытия. Это дает вам 20 с половиной дней до Знака 1.
Вы были выбраны на основании вашего недавнего успеха. Ожидается, что в будущем вы будете служить с еще большим отличием.
В соответствии с протоколом Первого Дома для Самой Тихой деревушки вы начнете составлять ежедневные отчеты, которые будут забираться из запертого стола, где вы их оставите. Отпирание и запирание стола станет сигналом о том, что отчеты можно забрать.
Заключать устный договор с Претендентом, как это было в вашей предыдущей работе, не нужно. До Знака 1 он будет совершенно послушным, фактически почти беспомощным.
Способ лечения - на ваш выбор. Экзаменаторам Первого Дома нет необходимости обязательно следовать заведенному порядку лечения, как это было для вас в прошлом. Переработанные решения подтверждения не требуют. Перемещение локации в более Тихое Поселение будет основываться на вашей рекомендации и может быть осуществлено в течение часа после вашего письменного решения.
Всяческих успехов в вашем начинании, генеральный секретарь Эммануэль У. С. Грёбден.
Метод Поселений.
++
На чистом листе бумаги она написала:
++
Приехала, увидела Претендента.
++
Она положила оба письма в стол и заперла его.
~~~
1.
- Это стул, - сказала Экзаменатор. - Человек устроен так, что может сидеть, где захочет. Он может сидеть на земле (она опустилась на колени и похлопала по полу) или на столе (она похлопала по столу). Однако, когда вы в компании людей, лучше сесть на стул, если нет достаточно веской причины усесться на что-нибудь еще. На стуле можно сидеть, сохраняя осанку, то есть правильно расположив свой скелет.
Он озадаченно посмотрел на нее.
- Скелет, - сказала она, - это твердая субстанция. Твердая, как дерево. Как дерево, из которого сделан этот стул. Он внутри вашего тела и моего. Скелет жестко держит нас и позволяет нашим мышцам что-то тянуть и толкать. Так мы движемся. Мышцы - это способ, с помощью которого тело подчиняется разуму.
- Вот, - сказала она, - идите сюда и сядьте на стул.
Она жестом пригласила его сесть.
Претендент медленно прошел через комнату. Он сделал неловкое движение, чтобы сесть на стул и затем сел. На стуле он почувствовал себя очень хорошо. И ему сразу стало понятно, почему в доме столько стульев.
- Они ставят стулья везде, где кто-то может сидеть.
- Да, - сказал она. - И если вам нужно что-то изменить, вы можете двигать стулья с места на место. Идемте. Давайте поедим. Мы пройдем на кухню и возьмем там еду. Также мы возьмем посуду и столовые приборы. На кухне мы есть не станем, а пройдем в гостиную или выйдем на примыкающую к дому веранду. Будет очень мило. Взяв еду, посуду и столовые приборы, мы решим, хотим ли мы есть в гостиной или на веранде. Знаете, как мы это решим?
Претендент покачал головой.
- Знаете. Подумайте хорошенько. Говорите все, что приходит вам на ум.
- Если погода хорошая…
- Это одна причина. Одна из многих, по которой человек решает сесть на веранде. Причина веская. Всегда для принятия решения лучше иметь вескую причину. Причину, которую, если понадобится, можно объяснить другим. Никто не должен жить, боясь объясниться. А рациональная личность способна объясниться и даже иногда любит это делать.
- Рациональная?
- Личность, чья жизнь основывается больше на понимании, чем на невежестве.
- Я невежественен?
- Невежество не подразумевает количество знаний. Оно связано с механизмом выбора действий. Если кто-то выбирает действия, основанные на уже известных истинах, и изо всех сил старается расширить эту область – область знаний – тогда он будет рациональным. В то же время кто-то другой, обладающий еще большими знаниями, может принимать решения, не обращая никакого внимания на истину. Эта личность невежественна.
- Механизм, - продолжала она, - это то, как происходит то или иное действие.
Они прошли на кухню. На стене висела картина с изображением женщины, кормящей цыплят просо. Зерна сыпались из ее рук по аккуратной дуге. Цыплята в ожидании окружили ее и смотрели вверх. Когда просто упадет на землю, они начнут его клевать.
Рядом с картиной висела фотография горы. В горе где-то была пещера.
Претендент остановился и стал рассматривать картину и фотографию. Экзаменатор подошла и встала рядом.
- Чем они отличаются? – спросила она.
Он на некоторое время задумался.
- Они?
- Я бы даже спросила: в чем между ними разница? Когда я говорю, чем они отличаются, я создаю две группы – они и остальной мир. Когда я спрашиваю про разницу межу ними, я противопоставляю их друг другу. Понимаете?
- Вот это случается реже.
Он указал на женщину с цыплятами.
- Реже?
- Если вы пойдете искать их снаружи дома, возможно, вам удастся найти другое изображение. Но это вы не сможете найти.
- Почему нет? Потому что это картина?
- Картина?
- Потому что она написана рукой художника, мазками кисти? Или по какой-то другой причине?
- Я не это имел в виду, - ответил он. - Я устал. Можно сесть?
- Да. Идемте и перекусим. Потом мы сможем вернуться к нашему.
~~~
Претендент сидел и смотрел на нее. Он расположился на чем-то, что она назвала «сиденьем у окна». Сама она, сложив руки на груди, устроилась на стуле. Они были в комнате, где стояло то, что она называла «фортепиано». Инструмент издавал и громкие, и тихие звуки.
Экзаменатором была девушка. Претндент этого слова не знал, но видел её именно так. Он знал других таких же. Он был в этом уверен. Её мягкие светлые волосы падали ей на плечи. Фигурка была тонкой и аккуратной. Он чувствовал, что мог бы разглядеть, где сквозь ее кожу просвечивали косточки. Его собственные кости были гораздо крупнее.
Она ему помогала. Он не знал, почему. Вдруг он подумал, что даже не поинтересовался этим.
- Почему я здесь? – спросил он внезапно.
Экзаменатор подняла взгляд от книги и улыбнулась.
- Я ждала, когда вы спросите. Правда.
Она взглянула на маленькие часики, которые лежали у неё на бедре.
- Как раз пришло время для этого вопроса. Точно чуть ли не до минуты.
Она рассмеялась. Смех звучал тихо и отчётливо.
- Вы здесь потому, что очень больны. Вы почти умерли. Но вы поняли, что больны, и обратились за помощью. Вы просили о помощи, и вас привезли сюда. Моя работа – помочь вам. Мы с вами станем добрыми друзьями, когда вы окрепните и научитесь. А научиться вам предстоит многому.
- Но где я был раньше? – спросил он.
- В таком же месте, - ответила она. – А может, совсем в другом. В настолько другом, что оно непостижимо для нас, когда мы здесь. Не могу сказать.
- Почему я все время засыпаю?
- Вы учитесь. Учитесь очень многому. Нагрузка для вас слишком велика, поэтому ваше тело прогибается. Потом вы просыпаетесь и способны продолжать. Так будет некоторое время. Я сталкивалась с этим раньше.
- Вы единственная такая же, как я? – спросил он.
- Нет, нет, нет.
Она рассмеялась про себя.
- Есть целый мир таких людей. Таких, как мы. Вы скоро с ними встретитесь. Когда будете готовы.
- А как мы узнаем, когда я буду готов?
- Я узнаю это, - ответила она.
~~~
На третий день она указала ему на садовника, который в отдалении подстригал куст.
- Вот один из них, - сказала она.
Претендент стоял у окна и наблюдал за садовником по меньшей мере час. Мужчина ушёл, а он все стоял, глядя на постриженный куст и на то место, где недавно стоял садовник. Он поинтересовался у Экзаменатора, возможно ли, что садовник окажется на этом месте снова.
- Не точно на этом, - ответила она, - но рядом.
- Значит, этот было окно садовника, произнес он. Я могу отсюда наблюдать за ним через него.
- Это все окна садовника, - сказала она. - Вот эти, и те другие. Все дело в том, как далеко вы можете заглянуть, и не мешает ли вам что-то при этом.
Она подвела его к другому окну. Из него он смог разглядеть вдалеке трех человек в поле. Люди были едва ли больше точек, но они двигались.
- С этого расстояния, - заметила она, - вы не можете сказать, мужчины это или женщины.
- Это могут быть даже дети, - произнес он.
- Ребенка с такого расстояния вообще тяжело разглядеть, - сказала она.
- Но это могут быть дети, - упрямо повторил он.
Экзаменатор не сказала ему: в самой тихой деревушке нет детей.
На пятый день она рассказал ему об огне и объяснила, что значит готовить еду. Он нашел огонь очень интересным явлением и едва мог сдерживать волнение. Она это записала.
На шестой день он закрыл дверцу шкафа и заплакал. Она объяснила ему, что такое плач. Он сказал, что это очень хорошее ощущение. По его мнению, это почти то же самое, что и смех. Она сказала, что многие действительно верят, будто это то же самое. Еще она сказала, что, возможно, в этой точке зрения что-то и есть, хотя, конечно, выглядит она несколько упрощенной.
~~~
Она делала приблизительно такие заметки: Претенденту лет двадцать девять, и здоровье у него в порядке. Прямые черные волосы, карие глаза с сероватым оттенком, рост средний, шрамы на левом боку(с детства?) после несчастного случая, шрам под левым глазом. Кажется, быстро учится, любознателен. Память возвращается тоже относительно быстро. Претендент сопоставляет имеющиеся данные с данными , сохранившимися у него в памяти – это тревожное развитие событий.
~~~
На седьмой день утром он отказался вставать. Она сказала ему, что пора вставать, но он отказался.
- В чем дело?
- На днях вы сказали, что я почти умер. Что я был болен и почти умер.
- Вы были больны, но теперь выздоравливаете. Ваши силы восстанавливаются. Вы молоды, и впереди у вас долгая жизнь в мире, полном ярких развлечений и больших удовольствий. Но пока вы больны и должны восстановить свою способность идти вперед и разбираться в сложных вещах.
- Что вы имели в виду, когда сказали, что я почти умер?
- Не очень много. Это вообще вещь невеликая. Мир полон организмов. Вы один из них. Дерево тоже организм. У этих организмов есть жизнь, и они живут. Поглощают пищу и растут. Или у них нет жизни, и тогда они становятся миром, в котором живут и растут другие организмы. Вы почти стали скорее частью мира, в котором живут организмы, чем самого живущего мира. Бояться тут нечего. Просто…
- Но этот был бы конец? – спросил он. – Больше ничего не было бы?
- Это был бы конец, - согласилась она. – Вы помните наш разговор во второй вечер? О сне?
Он кивнул.
- Что произошло?
- Я пошел спать, а утром все вокруг осталось таким же, как было.
- Смерть – это нечто похожее. Только вы действуете в этом мире с другой целью. А мир влияет на вас.
- Как я умер?
- Вы не умерли. Едва не умерли.
- Как?
-Поговорим об этом позже, когда у вас будет побольше информации для сравнения. А теперь вставайте с кровати. Может, нам пора пойти на прогулку? И может, нам нужно выйти из дома?
Он встал, и она помогла ему одеться. Одежду для него приготовили в гардеробе, который стоял у стены. Одежду точно его размера. Она была простая и крепкая: брюки, рубашка, куртка, шляпа. На Экзаменаторе тоже была легкая курточка. Голову покрывал шарфик. Он никогда не видел ее в нем.
- Я часто покрываю голову когда выхожу на улицу, - сказала она. - Необходимости в этом особой нет, но мне нравится.
Они вышли в прихожую. Смысла этого помещения Претендент не вполне понимал. Ему казалось, что у него нет никакого реального применения. Однако сейчас, когда дверь открылась, он прекрасно понял, зачем нужна эта штука: прихожая. Он вышел из двери, спустился по ступенькам на улицу и остановился рядом с Экзаменатором. Он мог ощущать длину своих рук и ног, подъем шеи.
Выйдя из дома, он подумал: «Как здорово!»
То, что Претендент видел через окно, было теперь гораздо ближе. Он увидел дома напротив, и вдруг в них оказались люди, и в окнах загорелся свет. Правда, на улице никого не было. Он взял Экзаменатора под руку, и они прошли немного по улице.
Все дома выглядели очень похожими. Он сказал ей об этом.
- А вы знаете… вы знаете, который из них наш? – спросила она.
Он в испуге оглянулся. Дома были очень похожи друг на друга. Он понятия не имел, какой был их. Она заметила его страх и сжала ему руку.
- Не волнуйтесь, я отведу вас обратно. Я знаю, какой дом наш.
Улица изгибалась, и вдоль этого изгиба стояли другие дома. Они прошли к зданиям, которые Экзаменатор назвала магазинами. Внутри никого, но витрины были заставлены товарами, которые, по ее словам, можно было купить. Претендент не понял и не переспросил.
Они спустились к небольшому озеру. Его окружали изящные здания. На озере был мостик, перекинутый на маленький остров (так она его назвала), и на этом острове стоял небольшой шатёр. Они присели в нем. И она налила ему стакан воды из кувшина на подносе, который стоял в самом центре на скамье.
~~~
Когда Претендент проснулся, он снова был дома в своей кровати. Ннебо было светлым, поэтому он решил, что сейчас день.
- Я опять уснул?
Но Экзаменатора в комнате нет было. Претендент вышел на площадку перед лестницей. Там лежал ковёр, но старые половые доски заскрипели под его ногами. Он поморщился, стараясь ступать как можно тише. Площадку огораживали перила. Балясины были выточены в виде львов и других зверей. На краю площадки он опустился на колени и прислушался.
Экзаменатор с кем-то разговаривалаа. Слов он разобрать не мог. Дверь захлопнулась, и Экзаменатор поднялась по лестнице. Увидев его стоящим на коленях, она улыбнулась.
- Вы уже проснулись?
- Кто это был?
- Друзья. Они помогали доставить вас сюда. Вы же не думаете, будто я могла донести вас сюда сама?
- Могу я их увидеть?
- Пока нет.
- А других людей? Тех, которые в других домах?
- Пока нет.
- Как вы узнаете, когда будет можно?
- Узнаю.
~~~
В своем отчете она написала:
++
Как я отмечала ранее, в случае с этим Претендентом лечение было тяжелым бременем для его сна. Каждый период его сна омрачён кошмарами. Он все еще находится в первом периоде, предшествующем Знаку 1, поэтому почти ничего не помнит, что является поводом для беспокойства. Если так будет продолжаться и дальше, возможно, мне придется решать эту проблему напрямую. Он разговаривает во сне, невнятно бормоча о каком-то умершем человеке и используя словарный запас, которым не владеет днем. Я надеюсь, что в переработке нет необходимости. У него средний и высокий уровень функционирования, и он мог бы очень хорошо справляться с ситуацией, но многое потеряет после второй инъекции.
++
Она откинулась на спинку стула, и ее взгляд пробежал по стене, на которой висели остановившиеся часы, вышитый платок в рамке под стеклом и старинная карта. Это была карта с изображением мира в то время, когда о нем еще ничего не было известно. Как это подходит для Метода Поселений.
Она написала:
++
Предыдущее дело, над которым я работала, касалось женщины, склонной к насилию и гневу. В случае с этим Претендентом ничего подобного не наблюдается. По-видимому, его проблема может быть чисто ситуативной. Если это так, то велика вероятность, что наш процесс приведет его в равновесие, поскольку в его психике может не оказаться никакого изъяна.
++
~~~
- Садовник здесь! Он здесь!
Она подошла к окну, у которого сидел Претендент.
- Это тот же самый… или другой?
- Этот носит…
- Очки.
- А у того их не было.
- Это хороший способ отличить их друг от друга? - спросила она.
- Один из способов.
- А что, если бы я носила очки?
Она достала очки из ящика стола и надела их.
- Тогда я стала бы другим человеком?
В очках она действительно выглядела другим человеком, но ему не хотелось говорить этого, и он промолчал.
- Обычно можно с уверенностью предположить, что один человек отличается от другого, если различны их физические характеристики, - сказала Экзаменатор. - Но даже в этом случае иногда люди меняются — случайно или намеренно, — и один и тот же человек может выглядеть по-разному. Точно так же два человека могут выглядеть и очень похожими.
- Или быть точно такими же, - сказал он.
- Что вы имеете в виду?
- Близнецы похожи друг на друга. Они точно такие же.
- Даже если тела одинаковы, умы у людей разный. Их опыт разный. Они разные люди.
- Даже если их нельзя отличить друг от друга?
- Даже тогда.
- Кажется, я знал человека, который был близнецом.
Она посмотрела на него очень серьезно и ничего не сказала.
- У нее был близнец, но он умер.
- Как вы это узнали? – спросила Экзаменатор.
- Просто помню.
- Но не из жизни. – сказала она. – Вы помните это из сна. Когда вы ночью спите, ваш мозг создает образы, сцены, звуки, речью, разнообразие тактильных ощущений – все, что относится к чувствительности – во сне. Человек чувствует, что пережил эти вещи. Конечно, так оно и есть. Но сны – это воображение. Это результат работы воображения.
- А для чего вообще воображение?
- Это инструмент для навигации по случайным событиям в жизни. Оно позволяет нам делать предположения..
- Но я уверен, что знал ее.
- Вы ее знали, но это было во сне. Он может присниться вам снова. Это мир, в котором вы можете встретить такого человека. А настоящий мир - другой. Для вас вот этот дом, улица за ним. Это озеро в центре нашего поселения и беседка на берегу. Это пища, которую мы съедаем днём на обед и вечером на ужин.
Он некоторое время сидела молча.
- Вы помните книгу, которую я вам читала?
- Про браконьера и его собаку?
- Да. Помните, насколько реальной она казалась? Но это не реальность. Это только кажется реальным. Просто игра слов на странице - ничего общего с той яркой силой полного вызова разума, которую вы находите в ночи. Стоит ли удивляться, что вы верите в ее реальность? Что вы путаете память и плод сна?
Он покачал головой.
Она сняла очки и убрала их в ящик стола.
- Мне все еще кажется, что без очков вы другая, - сказал он.
Она рассмеялась.
- Наверное, люди действительно выглядят в очках другими. Наверное, это правда.
- Вы сыграете для меня на фортепиано? – спросил он.
Она подошла к инструменту и подняла крышку.
- Я знаю, что это вы, поскольку вы играете для меня, - сказал он. – Другой не стал бы этого делать.
- Итак, - сказала она. – вы верите, что назначение и служение человека идентичны его личности?
Она начала играть.
Он снова посмотрел в окно. Оно было открыто, и воздух то входил в него, то выходил. Или он должен выходить всякий раз после того, как вошел. Воздух не может только входить, иначе он весь окажется внутри. Но это, как считал Претендент, было не так уж невозможно. В конце концов, сам-то он находился же в комнате полностью.
Он высунул руку в окно и почувствовал на ней воздух.
Внизу лежал на боку аккуратно подстриженный двор. Улица разворачивалась слева направо, а за домами виднелись другие улицы, которые можно было различить по белой меловой поверхности. У подножия горы виднелись крыши домов, а вдалеке поблескивала поверхность озера. В дальних полях, в кронах деревьев, в волнах по их краям он чувствовал робкую энергию. Как будто края вещей находились там, где могла скрываться большая часть… где он мог найти больше.
Но ему не нужно было даже выходить из комнаты, чтобы найти что-то большее, потому что как раз в этот момент звуки игры Экзаменатора привели его в движение. Он неподвижно сидел на подоконнике, но чувствовал, что двигается. Это было необычное ощущение - когда что-то вызывается из глубины души. Человек может перемещаться, когда слышит музыку. Точно так же, как и при ходьбе.
Он проговорил это про себя. Прозвучало неплохо.
- Человек может перемещаться, когда слышит музыку. Точно так же, как и при ходьбе.
Экзаменатор подняла взгляд и перестала играть.
- Некоторые могут. Это дело индивидуальных способностей.
- Я не знаю…
- Вы можете почувствовать то, что, как вам кажется, чувствую я во время игры? Можете наблюдать за мной и представлять мои чувства? Есть люди, которые могут. Некоторые идут дальше и воображают, что могут ощущать то, что чувствуют неодушевленные предметы, животные. Или даже приписывают чувства пейзажу, стоящему вдалеке дому. Когда вы отправляетесь в такое путешествие сопереживания, оно пробуждает ощущения, которые уже давно сидят глубоко внутри вас. Поэтому вы чувствуете себя так, как чувствуете сейчас. Возможно даже, - продолжала она, - сопереживать человеку, которым вы надеетесь стать, или человеку, которым вы были когда-то давно в городе или поселке. И этот город, может быть, вы никогда больше не увидите.
- Город?
- Мы живем в поселении. Это место…
- Место, где есть дома.
- Вот именно. Город – то же самое, но только больше. Дома так громоздятся друг на друга, что поднимаются в небо, словно горы, но гораздо круче. Воздух полон ими - куда ни глянь, везде дома. В некоторых местах неба вообще не видно, если не смотришь прямо вверх. Миллионы людей - сто раз по сто раз по сто - бродят по улицам в так называемых толпах, больших группах людей, у которых нет общей цели.
Претендент рассмеялся.
- Вы же не думаете, будто я поверю в такую ложь. Вы считаете, что мне можно говорить все что угодно?
- Уверяю вас, это правда. Никогда не впадайте в заблуждение, будто все в мире устроено точно так же, как здесь, - сказала Экзаменатор, - где бы ни было это «здесь», и где бы ни был этот «мир».
~~~
- Хочу кое о чем вам рассказать, - сказала она. – Это называется «называть». У многих вещей есть названия. Это вы знаете. Нижний столб на лестнице называется стойкой. Лестница называется лестницей. Этот столб называется столбом. Нижняя часть лестницы называется нижней. Все это названия. У людей тоже могут быть имена, и называть их - это привилегия. В истории человечества имена использовались как форма власти. В бедных семьях, например, иногда было по три, по четыре сына, и им вместо имен просто присваивались номера. Первый сын, второй сын, третий сын. Некоторых именовали по их профессии. Кузнец или Мельник. Фактически та система именования была настолько крепкой, что даже сейчас остаются люди, в именах которых указанных их профессии.
Она сделала паузу и спросила:
- Можете ли вы вспомнить кого-то, о ком вы говорите подобным образом?
- Люди, работающие на открытом воздухе.
- Вы называете их садовниками. И если бы вы говорили с ними таким образом, они бы поняли. Вот почему это полезно – потому что это эффективное общение. Вы говорите с ними, и они понимают. А теперь давайте представим, что у такого человека другое имя - имя, которое не имеет ничего общего с ним или с ней. Что вы на это скажете?
- Это бессмысленно, - ответил он. – Откуда оно возьмется? У вас не было бы причин носить именно это имя вместо какого-то другого.
- Правильно. Как бы вы меня назвали?
- Я бы назвал вас Экзаменатором.
- Тоже правильно. А почему я Экзаменатор?
- Потому что ваша работа – исследовать людей, вещи и помогать достигать равновесия.
- Вот об этом я вам и говорю. И я доказала вам это своими действиями. Вот почему для вас моё имя звучит как Экзаменатор. Хотя это вовсе не мое имя. Это название моей профессии. В мире много экзаменаторов, но есть только один человек с моей особенной комбинацией клеток, который находится в моей географической и временной позиции. Этот человек – я, поэтому у меня есть имя, чтобы отличить меня от других похожих людей.
- Но если вы единственная в своем положении, зачем же вам другое имя? Разве сами ваши уникальные обстоятельства не могут быть именем? Если оно для вас так характерно.
Экзаменатор рассмеялась.
- Очень хорошо. Очень хорошо. Но это необязательно так, потому что не каждый обладает полной информацией. Если люди в один день увидели меня у озера, а через неделю в том дальнем поле, они могут не знать, что я в обоих случаях один и тот же человек, если я не назову им свое имя. А если бы назвала, они смогли бы говорить со мной, называть меня по имени и таким образом подтвердить, что это я.
- Но что, если бы вас было двое с одинаковыми именами?
- Это проблема. Она на самом деле есть… И она возникает. Во всяком случае, имя у меня есть. У садовника есть. У всех есть, кроме вас.
- Почему у меня нет имени?
- У вас нет его, потому что вы начинаете все с начала. С самого начала. Вам позволено совершать ошибки и терпеть неудачи. Вам не нужно делать этого под настоящим именем, под именем, которое останется с вами. Мы даем вам свободу совершать любые возможные ошибки и все их забывать. Поэтому у вас пока условное имя. Оно будет у вас, пока вы здесь, в этом первом поселении. Здесь вас зовут Андерс.
- Андерс. Андерс.
Он проговорил имя про себя.
- Можете повторить?
- Андерс, - произнесла она.
- Андерс. Андерс. А как мне называть вас?
- Можете называть меня Тереза. Хотя это тоже не мое настоящее имя. Это имя для экзаменатора, который вас сопровождает. Тереза и Андерс. Имена всегда так работают, хотя люди об этом не задумываются. Они существуют только в отношениях друг с другом.
- Для этого садовника я не больше Андерс, чем был минуту назад.
- Вы – нет. А его имя скрыто от вас. Может, навсегда.
- Откуда появилось мое имя? Что означает «Андерс»?
Экзаменатор на минуту задумалась.
- Кажется, это скандинавское имя или, может быть, немецкое. Позвольте мне подробно рассказать, что я ощутила в тот момент, когда назвала вас Андерсом. Это максимально близко к смыслу использования имени Андерс.
Она встала и подошла к окну.
- Когда я была совсем юной, на одной улице со мной жила девочка. Её звали Матильда Колон. Она была очень миленькой и носила красивые наряды. В школе все ей завидовали, а она была слепая. Как такое может быть? Конечно, для взрослых с их осмотрительностью и мудростью не так уж глупо завидовать слепому человеку, который оказался необычным. Но для детей… Когда мир вокруг такой яркий и красивый! Можете себе представить, как это удивительно!
Претендент кивнул.
- Она была элегантной и тихой. Превосходно училась. Место Матильды в классе было у окна, и легкий ветерок трепал ее волосы и шарфик, а мы все смотрели и смотрели на нее. И шептали еле слышно - Матильда Колон. Учителя ею восхищались. Каждый хотел с ней дружить. Но она не нуждалась в друзьях и ни с кем не дружила. Из всего, что у нее было – а было у нее много всего – самым лучшим являлся её брат по имени Андерс, который сидел в классе рядом с ней. Он ходил с сестрой в школу, приносил ей ланч, помогал надеть пальто: поднимал его повыше, и она просовывала руки в рукава. Андерс был очень умен, умнее всех в классе, за исключением, пожалуй, Матильды, но наверняка сказать было трудно, потому что они никогда не переходили друг другу дорогу. Школа была для самых одаренных детей в округе. Мы все любили ее так сильно, что чуть не плакали.
- Что с ней случилось?
- Это было в старые времена. Ее отец застрелился. Матильду с Андерсом разлучили и поместили в разные приюты. Через несколько лет она умерла от воспаления легких.
- Андерс, - проговорил Претендент.
- Да, - отозвалась Экзаменатор. – Это означает: блестящий и надежный друг, который превосходит все ожидания.
- Но вы же не назвали себя Матильдой.
Экзаменатор улыбнулась. Она сделала пол-оборота, и подол ее платья слегка взметнулся. Экзаменатор направилась к двери и, оглянувшись, сказала:
- Это дело вкуса. Я уважаю Матильду и Андерса, поэтому не пытаюсь их заменить. Только лишь ссылаюсь на них. Трагедия жизни Матильды слишком велика, чтобы говорить о ней несерьёзно. Стала бы я использовать ее имя с какой-то целью? Может быть, и так. Назову ли я ребенка Матильдой? Конечно. Но это имя плохо подходит для временного. Поскольку я планирую отказаться от этого имени, так же как и вы от Андерса, лучше выбрать имя не такое строгое.
Претендент смотрел на неё, пока она стояла на пороге. Деревянная дверная рама была расписана пасторальными сценами – урожаи, посевы и ландшафты, покрытые снегом. Под ними и между ними она, казалось, почти опустилась на колени, хотя и оставалась стоять.
- Тереза, - сказал он. - Я хочу побольше узнать о вашей жизни.
- Это часть помощи, которую я вам оказываю, - ответила она. - Однажды вы услышите так много, что устанете от этого!
~~~
Каждый вечер Экзаменатор говорила Претенденту что-то подобное (не точно это, но что-то вроде этого):
Завтра мы проснемся пораньше. Я проснусь пораньше, и вы тоже. Это произойдет потому, что я в этом уверена. Я пойду и прослежу, чтобы вас разбудили. Потом я оденусь, вы оденетесь, и мы спустимся на кухню. На кухне мы позавтракаем и будем наслаждаться утренним светом. Поговорим об обстановке в комнате. О картинах и фотографиях, о которых мы говорим каждое утро. Вам будет что сказать о них, а я буду слушать. И мне будет что сказать вам о том, что вы сказали. Так мы и станем разговаривать. После завтрака помоем и уберем посуду. Потом мы остановимся на мгновенье на только что убранной кухне и ощутим небольшой подъём удовольствия от того, что все сделали здесь правильно. Для нашего биологического вида это неизменное удовлетворение - создавать маленькие системы и заботиться о них.
- Да, - продолжила Экзаменатор, - потом мы отправимся на прогулку к озеру и, возможно, на этот раз обойдем его и доберемся до маленькой рощицы на том берегу. Там мы найдем деревья, которые нам нравятся. Вы их помните? Помните , что я люблю тонкую березку у ручья, а вы предпочитаете огромный клён с корнями, перегораживающими тропинку? Помните, как впервые увидев клен, вы к нему бросились? Завтра мы пойдем туда и будем сидеть в тихом местечке около этих деревьев сколько захотим. А после этого вернемся домой. Пойдем обратно быстро или не торопясь и будем…
Вот так она проводила день, создавая у Претендента ощущение, что есть что-то, чего можно с нетерпением ждать, и ничего не нужно бояться.
~~~
На одиннадцатый день Экзаменатор принесла в столовую лист бумаги и попросила Претендента сесть напротив. В руке она держала еще какой-то толстый предмет – тоже из бумаги.
- Это книга, - сказала она. – Один из наших способов кодифицировать и хранить знания человечества. Когда знание нельзя долго держать в голове человека, это один из методов сохранения его в безопасности. Прекрасный метод передачи мыслей из одной головы в другую, поскольку он требует время лишь одного человека, а не двоих.
Экзаменатор открыла книгу и показала Претенденту буквы. Потом она написала их на листе бумаги.
- Кажется… - сказал он. – Я думаю, что тоже смогу сделать это.
- Сможете, - подтвердила она.
Претендент взял ручку и написал на бумаге: комната, стол, ручка. Я это пишу.
Написал он идеально. Экзаменатор глубоко вздохнула.
- Отлично, - сказала она. – Значит, учить вас писать мне не придется. Прекрасно. Использовать письмо будем так: я хочу, чтобы вы по утрам уделяли некоторое время записи запомнившихся вам снов.
На лице Претендента появилось удручённое выражение.
- Я знаю, что вы видите сны, - сказала Экзаменатор. – Я видела, как вы метались и ворочались во сне. Даже иногда что-то выкрикивали. Поделитесь ими, и, может быть, мы сможем наладить ваш сон.
- Я постараюсь.
- Человеку трудно записать сны, когда рядом кто-то есть, поэтому я выйду на веранду и немного почитаю. Когда закончите, можете ко мне присоединиться.
Она положила на стол блокнот.
- Можете записывать сны сюда. Это приятнее, чем писать на отдельных листах. У вас есть какие-то вопросы?
- Почему я помню, как писать, а как застегнуть рубашку вы должны мне показывать?
- Время идет, - ответила Экзаменатор. - Вы постепенно снова становитесь самим собой. Возможно, скоро появятся другие хорошие и полезные вещи.
- Писать – это то же самое, что и думать? – спросил Претендент. – Может, поэтому я и не забыл, как это делается?
- Это не совсем одно и то же, хотя похоже. Посмотрим, как будут выглядеть ваши записи. Мне не терпится узнать. Некоторые прослеживают происхождение письменности вплоть до появления первых зернохранилищ много тысяч лет назад. До этого человек добывал себе пищу охотой, но как только он начал возделывать землю, еды стало больше. За один день ее уже было не съесть. Что оставалось, кроме как поместить запасы в хранилище? Затем человек вдруг чувствует необходимость записать, сколько зерна было засыпано в хранилище. И вот тогда зарождается письменность - по крайней мере, так некоторые утверждают. Другая вещь, которая начинается с зернохранилищ - это одомашнивание кошек. Они приходили в хранилища охотиться на мышей и крыс и с тех пор там остались. Кошки и письменность - может, у них есть что-то общее? Впрочем, это шутка.
Экзаменатор вышла из комнаты. Звуки ее шагов послышались в холле, замерли у двери и вновь раздались на веранде.
~~~
На пятнадцатый день Экзаменатор сидела за письменным столом и составляла отчёт. Через открытую дверь до нее доносился звук дыхания Претендента. Перед ней было окно, и в нем она могла видеть облака и небо вокруг них, а за облаками едва заметный серп луны. Хотя, может, луны и не было видно.
++
Воспоминания Претендента вторгаются с пугающей скоростью. Причина, очевидно, в его воспоминаниях о снах. Я выбрала курс реинтеграции, который начну завтра. Он полностью восстановил свой навык письма и пишет с абсолютным спокойствием.
Образец записей его снов:
~~~
Я вижу лицо женщины, когда она лежит в постели. Иногда я нахожусь так близко, что вижу только ее лицо, как будто она склоняется надо мной. Хотя это я склоняюсь над ней. В другой раз я чувствую, что стою вдалеке и могу видеть кровать, комнату и женщину – все они маленькие, как предметы на столе. И такие же неподвижные. Я уверен, что женщина мертва.
Когда я ее вижу, то чувствую, что она окружена образами, и хотя я могу видеть ее, мне не видны образы, которые размывают ее лицо. Почему-то кажется, что это образы нашего счастья - что мы были счастливы и знали друг друга. Я чувствую, что эти вещи скрыты от меня, что она унесла их со смертью, и я никогда не смогу узнать их снова.
А потом я лечу по длинному туннелю в темноте, вокруг меня звезды, и, наконец, я понимаю, что я просто вода - я просто поверхность пруда. Я дрожу, и когда я дрожу, я плыву сквозь темноту до тех пор, пока рябь не уляжется, и я снова смогу видеть. А когда я прозреваю, то вижу небо над головой, и оно полно огоньков размерами с укол булавки.
Проснувшись сегодня утром, я обнаружил, что просто сижу на станции, где были огромные машины для перевозки людей. Я ждал кого-то и держал бумажный пакет, полный подарков. На мне было длинное пальто - ведь было холодно - шляпа и перчатки. На скамейке рядом со мной то ли плакал, то ли просто шмыгал носом ребенок. Я чувствовал, что кто-то идет мне навстречу. И всегда кто-то подходит сзади и зовет меня. Мужчина. Я вижу его, но не узнаю, и он уходит, не так, как в жизни, а пятится назад тем же путем, каким пришел. С трепетом пятится. И все поезда уходят со станции точно так же, и даже ребенок ушел. Осталась только скамейка и его носовой платок, а плачу уже я.
--
Тревожно, если не сказать больше.
Ход его выздоровления своеобразен. Мы уже находимся в сложной ситуации. Он начал настаивать на том, что помнит эту женщину, и постоянно просит меня объяснить ему детали его снов, которые помогли бы ему лучше понять жизнь, которую он вел. Тем не менее, я предпочитаю открытость там, где это возможно. Возможно, в данном случае это как раз невозможно.
++
~~~
Как-то днем Экзаменатор и Претендент сидели за столом.
- Помните, как на прошлой неделе я рассказывала вам о том, что существует такая вещь, как письмо, как я объясняла вам и показывала его? – спросила Экзаменатор. - Помните, как мы практиковались думать о нем, представлять, как это делается, и как письмо можно использовать для записи снов?
Претендент в замешательстве посмотрел на неё.
- Помните, как я рассказала вам несколько своих снов? Как я записала их и показала вам? А еще я сказала, что если вы захотите, то можете попробовать увидеть эти сны сами. И вы пытаетесь всю последнюю неделю.
Экзаменатор положила на стол несколько листов бумаги - написанные ее почерком сны, которые она записала для него.
- Наверное, - сказал он. – Наверное, да. Трудно вспомнить. Мне кажется, я видел сон.
- А вы и видели, - подтвердила Экзаменатор, – видели и, Андерс, вы видели сны, о которых я вам рассказала! Вы делаете огромные успехи. Теперь пришла пора и вам в первый раз записать самому.
Она достала карандаш, блокнот с кожаной обложкой и положила их перед Претендентом.
- Пожалуйста, опишите здесь сны, которыми я с вами делилась. Те, которые вы тоже успели увидеть. А еще запишите любые сюжетные отклонения этих снов. Это тоже очень важно.
Претендент взял ручку, посмотрел на блокнот, поднял глаза на Экзаменатора и снова опустил.
- Вам помочь? – спросила она.
- Я просто… Мне трудно вспомнить о…
- О чём?
- О том, что есть что.
- Первый сон, над которым мы с вами работали. Первый из моих снов, который вы должны были увидеть. И все это только из-за того, что вы никак не могли вспомнить собственные сны. А первый касался такой вещи, как железнодорожная станция.
- Железнодорожная станция?
- Место с огромными механизмами на колёсах. Большие лодки, которые движутся по рельсам. Они возят туда-сюда людей.
- Помню, - сказал Претендент. – Я это помню.
- Вот видите, вы добились успеха: увидели сон по своему желанию.
- Я сидел на скамейке. Я ждал кого-то.
- Это сон, который я часто видела в детстве, - сказала Экзаменатор. – Знаете, я какое-то время училась в школе-интернате и поэтому ждала родителей на большой станции. Казалось, что там всё время зима. Я всегда была в пальто и всегда чихала. Наверное, простудилась.
- Да, во сне я тоже был простужен! – сказал Претендент. - Иногда это был я, а иногда ребёнок рядом со мной.
- Вы помните другие сны, над которыми мы работали?
- Нет, - ответил Претендент. – Кажется, не могу вспомнить.
- Был один тёмный и тяжёлый. О моей маме. Я рассказывала вам о ней. Она умерла от лихорадки, когда мне было семнадцать лет. Мама тогда была ещё очень молодой. Этот он – всего лишь один образ. Она лежит в кровати с закрытыми глазами. А вокруг нее трепещет жизнь моей семьи и мир, который мы потеряли с её смертью. Разве вы не помните? – с досадой спросила Экзаменатор. – Неужели совсем не помните? Это же был наш первый успех. Во вторник. Вам удалось в точности увидеть этот сон. Только для вас это была молодая женщина, а не мама, и вам удалось вызвать в себе чувство грусти и тоски.
Они молча сидели в комнате.
Казалось, Претендент сейчас вот-вот заплачет.
- Не могу четко вспомнить, - сказал он себе.
- Это чувство грусти и тоски очень важно, - продолжила Экзаменатор. - Часть жизненного баланса – придать вещам должную ценность. Если человек был любим и умер, мы хотим, чтобы он был с нами, пока мы живы, но не можем позволить, чтобы память о нем разрушала все новое. Поэтому нам нужно отвести ему место торжественности и благоговения, а также спонтанной радости при воспоминании. Именно это мы и пытаемся сделать с помощью этого сна. Создаём для вас событие, чтобы вы приложили к нему усилия. Я хочу, чтобы вы придумали воспоминания, которые у вас могли бы быть у вас с этой молодой женщиной, и отнеслись к этому легкомысленно. Она, в конце концов, не настоящая. А раз она не настоящая, вы можете немного поиграть. Вы можете представить, что когда-то были чудесные времена, что потом женщина умерла, и что это была трагедия, подобную которой вы вряд ли смогли бы пережить. Но потом – ведь женщина же не настоящая – вы можете использовать это как испытание. Вы можете быть сильным и радоваться всему прекрасному, что вы придумали - всему прекрасному, что вы делали вместе. И вы можете представить, как человек может использовать этот процесс, чтобы пережить тяжелое горе и жить счастливой жизнью
- Я помню, - сказал Претендент. – Теперь я помню, что мы об этом говорили. Да, кажется, говорили. Я могу вспомнить, как много думал о ней. И еще помню… Помню…
- А сейчас давайте подумаем о другом сне из тех, которые я вам передала, - сказала Экзаменатор. - Помните сон, где вы работали в антикварной лавке и постоянно забывали запереть дверь? Всегда уходили и забывали закрыть её на замок.
- Да, это я помню.
- Хорошо. А помните, что в антикварной лавке работала я и что я забыла запереть дверь на замок? Помните, что произошло?
- Вас уволили? Вы потеряли работу?
- Нет, ничего подобного. Я просто ввернулась посреди ночи и заперла дверь. Никто ничего не узнал, пока я не рассказала вам об этом.
Претендент откинулся на спинку стула и голубооко вздохнул.
- Хотите, чтобы я попытался записать это?
- Я знаю, вы можете, - сказала Экзаменатор. – Даже если вы не писали раньше или если писали, но очень давно, и забыли, как это делается. Я уверена, вы сможете.
Претендент склонился над листом бумаги и начал писать.
Он написал:
++
Я на железнодорожной станции. На мне пальто, потому что сейчас зима. Повсюду птицы, и я плачу.
++
- Очень хорошо, - сказала Экзаменатор. – Очень. Видите, вы можете писать! И ваш почерк очень ровный и разборчивый. Я выйду на веранду, чтобы вы могли писать спокойно. Приходите туда, когда закончите.
Претендент сидел, писал, и это занятие ему нравилось. Он чувствовал, что может ясно их видеть – все вещи, которые ему приснились - и что запись делает их осязаемыми. Экзаменатор была так добра к нему. Он попытался представить её лицо, как лицо той молодой женщины. Он пытался представить её лицо в окне вагона поезда. Он писал и писал, а когда вышел на веранду и показал ей результаты, Экзаменатор улыбнулась и прикоснулась к его руке. Он сел рядом с ней. Ночью была гроза, и часть изгороди была повалена.
- Изгородь упала, - заметил Претендент, и Экзаменатор ответила, что раз часть её упала, значит, это больше не изгородь. Потом она извинилась и сказала, что пошутила. А он и воспринял её слова, как шутку. Вскоре они просто молча сидели в сумерках.
~~~
- Каково это быть Экзаменатором?
- Сначала трудно. Нужно быть очень осторожной, постоянно опасаться сказать что-нибудь не то. На первых порах работаешь с людьми, которые не были больны, которые не проходят курс восстановления. А остальное все то же самое. Только люди, с которыми работаешь, актёры.
- Актёры?
- Люди, которые играют роль, притворяются теми, кем на самом деле не являются. А другие наблюдают и следят за происходящим. Они оценивают вашу работу, и если вы хорошо справляетесь, вам может быть предложена должность экзаменатора. Конечно, на этом этапе только экзаменатора разряда D.
- D?
- Есть несколько разрядов – D, C, B, A и G. У них разные уровни ответственности и автономии.
- Тереза, а у вас какой разряд?
- Экзаменаторам не следует говорить об этом.
- Ну, пожалуйста!
- Экзаменатор А.
- Так это прекрасно!
Претендент пожал её ладонь двумя руками.
- Я так рад за вас, - сказал он. – Какое великое достижение.
Экзаменатор была ошеломлена. На ее лице мелькнула довольная улыбка, но тут же исчезла..
- О, ничего особенного, - сказала она. – Просто я выполняю свою работу и старюсь изо всех сил.
- Но всё же, - сказал Претендент. – Всё же… Представить только – мне помогает
Экзаменатор А! Какая прелесть!
- Андерс, - сказала Экзаменатор, - человек всегда сначала получает Экзаменатора А. Для этого они и существуют.
- Но всё же я уверен, что вы отличаетесь от других. Вы так не считаете? Разве вы не делаете все немного по-другому? А все экзаменаторы женщины?
- Да, все экзаменаторы женщины.
- А все садовники мужчины?
Она рассмеялась.
- Вовсе нет. Садовниками могут работать и женщины. А с Экзаменаторами работают в основном мужчины. Просто выяснилось, что женщины лучше справляются с этой задачей.
- А я могу стать Экзаменатором?
- Вы? Экзаменатором? Есть должность, подобная экзаменаторам — вы могли бы занять её в этой системе. Действительно, многие из тех, кто приходит к нам в качестве претендентов, в конечном итоге остаются работать в наших рядах, как только полностью восстановятся. Все зависит от того, насколько хорошо идет ваше выздоровление. Мы многого не знаем, многие вопросы остаются без ответа. Посмотрим, для чего вы лучше всего подходите.
- Я думаю, мне это может понравиться, - сказал Претендент. – Иногда мне кажется, что мы с вами похожи.
- Это хорошо. Это как раз то чувство, о котором мы говорили – эмпатия. Люди могут испытывать его по отношению к другим, что очень естественно.
- Но мне кажется, мы похожи.
- Может быть, - сказала Экзаменатор. – Но чувствовать, что мы можем быть такими – вот что самое важное.
~~~
Они снова стояли перед картинами. На одной была изображена ферма. Рядом висела фотография горы с пещерой.
- Сколько раз мы стояли перед этими картинами, - сказала Экзаменатор.
- Мне кажется, в пещере кто-то есть.
- Почему, Андерс?
- Потому что линия есть вот здесь, здесь и здесь. Похоже, кто-то ходил там, поднимался в гору снова и снова, пока не протоптал дорожку. Если это так, то, возможно, на этой фотографии внутри горы в пещере находится человек. Я часто думал об этом, когда мы с вами здесь стояли, но до сих пор не был готов говорить об этом.
- Вы кого-то туда поместили?
- О чём вы?
- Андерс, вы кого-то поместили туда, в пещеру? Когда вы представляете там человека, вы имеете в виду кого-то конкретного?
Претендент приподнялся на мыски, и пол под ним слегка скрипнул.
- Я поместил туда вас. Там вы.
- Ладно. Хорошо.
Экзаменатор успокаивающе похлопала его по плечу.
- Я единственная, кого вы знаете. Конечно, вы поместили туда именно меня. А кого ещё вы бы поместили в пещеру?
- Это ещё не все, - сказал Претендент. – Я представил вас выходящей оттуда.
Она прищурилась.
- Правда?
- Нет. Но я могу.
- Андерс, – сказала Экзаменатор, - просто чтобы вы знали: нельзя сказать, что что-то есть внутри горы. Гора - это твёрдый объект. Если сквозь неё проходит тоннель или в ней есть пещера, эта пещера заменяет собой внутреннюю часть горы. Значит, человек находится в пещере, которая углубляется в гору. Они не внутри горы. Точно так же тоннель, проходящий через гору, не имеет части, которая находится внутри горы, если, конечно, он не обрушится. А вот если в момент обрушения в тоннеле был человек, тогда можно сказать, что он внутри горы.
- Эта фотография мне всё меньше и меньше нравится, - сказал Претендент.
– Почему?
- Я думаю, что она не отражает истинного положения вещей. Меня тревожит мысль, что этого никогда не было.
- Значит, вы предпочитаете вещи реальные?
- Наверное. Я так думаю. Нет, дело не в этом.
- Есть много хороших воображаемых вещей, - сказала Экзаменатор. – И много таких, которые, я знаю, вам нравятся.
- Я думаю, может быть, это ложь.. В них нет никакой надежды.
- По-моему, это выглядит достаточно жизнерадостно - тихо произнесла Экзаменатор.
- Но… Ах… Ммм…
- Знаете, вы правы. Перед нами плохой образец искусства, потому что это обман. Фотограф как будто был где-то в другом месте когда делал снимок. Было бы хорошо его снять или выбросить, но я думаю…
Она наклонила голову.
- Думаю, будет лучше, если он останется для вас напоминанием об этом моменте. Хорошая работа.
~~~
Однажды они сидели на ступенях веранды. День был пасмурным. Облака висели низко над их головами, загораживая солнце. Город выглядел под таким небом совсем по-другому. Претендент сказал об этом Экзаменатору:
- Как меняет всё вокруг погода. Смотришь на улицу и почти не узнаёшь её.
- Это напоминает мне одно упражнение, - ответила она. – В такой день как сегодня, возможно, вам будет трудно думать о том, как все обычно происходит, и вспоминать об этом, но я хочу, чтобы вы это сделали.. Я хочу, чтобы вы закрыли глаза и рассказали мне, что видите, когда выходите их дома и идёте в город.
~~~
- Первым делом я закрываю ворота, - сказал Претендент. – После этого я стою на дороге. Она идёт в двух направлениях. Я всегда поворачиваю налево. Напротив стоит дом, точно такой же, как наш. Слева от него тоже есть дом, а напротив – дом, который находится справа от нашего. Когда идёшь в город, на нашей улице по девятнадцать домов с каждой стороны. У основания холма есть впадина, где иногда собирается вода. Она на правой стороне улицы. Там есть магазин с шахматной доской в витрине. Фигуры расставлены неправильно. Доска повёрнута на девяносто градусов. Ферзи стоят не на своих цветах. Как вы…
- Пока достаточно, - тихо произнесла Экзаменатор. – Вы отлично справляетесь. Видите так много, что я и предположить не могла.
- А следом идёт магазин со швейной машиной, - сказал Претендент. – Под её прижимной лапкой всегда одно и то же платье, как будто его вот-вот починят, но этого никогда не происходит. Платье все время ждёт, чтобы его зашили.
~~~
На следующий день они пошли по дороге в другом направлении, впервые повернув направо. Шли они довольно долго. Все это время по обеим сторонам улицы стояли дома, а потом дома остались только на одной стороне и, наконец, закончились совсем. Дальше были только поля и леса. Экзаменатор и Претендент прихватили с собой корзинку с продуктами, и когда впереди показалась большая скала в тени дерева, решили остановиться там и перекусить.
- Помните, что я сказала вам вчера вечером? Сегодня мы будем практиковаться в том, как познакомиться с человеком? Вы готовы?
- С настоящим человеком?
Претендент оглянулся, чтобы посмотреть, не приближается ли кто-нибудь, но никого не заметил. Просто был прекрасный осенний день. Тихо опадали листья. Птицы порхали с ветки на ветку.
- Это упражнение. Мы будем практиковаться. Попробуем?
- Хорошо.
- Я зайду за тот поворот, а когда вернусь, то буду уже другим человеком, кого вы никогда не встречали. Я хочу, чтобы вы говорили со мной так, как будто меня не знаете, и как будто вы обычный человек. Ну, как любой другой, встретивший кого-то впервые. Можете придумать какую-нибудь причину заговорить со мной. А может, у меня будет причина заговорить с вами. Как в обычном мире. Готовы?
- Да.
Экзаменатор спрыгнула со скалы и ушла. Претендент проводил её взглядом, пока она пошла легкой походкой сначала между корнями деревьев и высокими травами. Вскоре Экзаменатор скрылась из вида. Претендента вдруг охватили робость и страх. Он взял себя в руки.
~~~
- Привет.
Претендент взглянул на Экзаменатора. На ней поверх одежды было какой-то плащ и другая шляпа. Ее глаза были накрашены.
Претендент задумался и попытался вспомнить, как она выглядела раньше. Была ли она в такой же одежде...
Экзаменатор что-то ему говорила. Он должен был разговаривать с новым человеком, и она выглядела как новый человек.
- Вы не знаете, как пройти на Кэлистор-авеню?
- Я там не был, - ответил Претендент.
И тут же подумал, что был на этой авеню. Это та, что у озера. Она шла рядом, а не вокруг него, но ты там проходил, сказал он себе. Претендент вспомнил, как смотрел на табличку, видел на ней название авеню, но произнести его не пытался, а когда произнес, получилось именно так. Кэлистор. Когда он поднял глаза, женщины уже не было.
О, боже, что он натворил?
~~~
Экзаменатор вернулась из-за поворота. Выглядела она точно так, как раньше.
- Андерс, Андерс, так не пойдёт.
Претендент посмотрел себе под ноги.
- Вы были очень убедительны, - сказал он. – Я и в правду чувствовал, что вы меня не знаете.
- - Тяжело, не правда ли, - сказала Экзаменатор, - когда кто-то смотрит на вас так, будто вас не знает. А вам кажется, что он знает или должен знать.
- Мне это не нравится. Я чувствую себя очень…
- Одиноким?
- Да, одиноким.
- Может, для вас было бы проще, если бы перед вами оказался действительно кто-то другой.
-Думаю, да, - согласился Претендент.
- Чуть дальше по дороге есть люди. Почему бы вам не пойти и не поговорить с ними?
~~~
Претендент прошёл дальше по дороге. И действительно впереди показался небольшой домик рядом со шлагбаумом – в таких обычно принимали деньги за проезд по платной дороге.
Когда Претендент подошёл поближе, навстречу ему вышел человек.
- Документы, - сказал он.
- Документы?
- Я должен их проверить. Мне нужны ваши документы.
- Но у меня нет… У меня нет никаких документов, - ответил Андерс.
Человек решительно направился обратно к домику, как будто сбирался предпринять какие-то действия, но тут сзади подошла Экзаменатор.
- Все в порядке, - сказала она. – Он со мной.
Охранник кивнул и сел на скамейку, на которой сидел раньше. В одно мгновение Экзаменатор и Претендент перестали для него существовать.
Экзаменатор обняла Претендента.
- Давайте вернёмся, - сказала она. – У вас всё получилось.
- Почему он перестал обращать на нас внимание? – спросил Претендент.
- О, это обычное поведение людей. Он просто вернулся в свой маленький мирок, в котором живет, когда вокруг никого нет. В определённых моментах общения это совершенно нормально. Что вам нужно сделать, так это определить, где возникают такие моменты.
~~~
Экзаменатор писала свой отчет, потягивая из бокала херес. Она пролистала партитуру Стравинского, и та лежала сейчас на краю письменного стола. Её тонкие черные строчки расходились во все стороны, словно охватывая комнату.
++
У Претендента восстановилось большинство основных функций. Он может самостоятельно умываться, одеваться, принимать пищу, пить, готовить, соблюдать естественный режим дня и спать в обычное время. У него наблюдается склонность к пассивности и к замешательству. Пока он ещё не может отличать реальность от нереальности.
Интеграция, похоже, работает. Он говорит со мной о своих воспоминаниях, когда я их в нём вызываю – то есть о моих воспоминаниях, которые я внедряю в его сны. Это обеспечивает Претенденту степень отстранения, которая может позволить ему некоторые ощущения.
В то же время кошмары по-прежнему не ослабевают. Вот последние два:
--
Я прихожу на конечную автобусную остановку. Каким-то образом я там оказался. Все водители оставляют свои автобусы где попало.. Здесь большой двор в каком-то углублении, окруженном деревьями. Может, когда-то это был отстойник. Он огромный, и повсюду автобусы. Многие из них сломаны. Некоторые вообще отслужили свой срок. У них даже нет колёс. Водители выходят из своих автобусов как только приезжают. Я этого не видел, но знаю, что они выходят и идут к стене в задней части двора. Там все встают лицом к этой стене, едва не касаясь её носами. Их сотни. Так водители спят. И я тоже один из них. Я въезжаю на своём автобусе во двор и останавливаюсь, где мне нравится. Выхожу. Медленно иду через двор. Так медленно, как мне хочется. Когда я подхожу к стене, там есть место – пустое место – и я его занимаю. Я стою так близко к стене, что ощущаю холод, исходящий от камней. Я погружаюсь в этот холод. Я чувствую, как снова проваливаюсь в сон.
*
Я еду снова. На этот раз на машине – в кабриолете – по сельской местности. На пассажирском сиденье рядом со мной кто-то сидит, но я не могу повернуть голову, чтобы посмотреть. Мы несёмся с огромной скоростью, а дорога постоянно виляет. Ветер подгоняет нас, и мне требуется все мое мастерство, чтобы просто продолжать движение. Мне хочется повернуть голову и взглянуть на ту, которая сидит рядом, но я не могу. Смеркается. Все вокруг становится тусклым. Солнца не видно. Более того, кто-то закрывает ей глаза, и свет скоро совсем померкнет. Как только опускается темнота, я поворачиваю голову и вижу ту, которая сидит рядом. Она коротко вспыхивает в тусклом свете, а машина срывается с дороги и несколько раз переворачивается. Моё тело терзает боль.
--
Вчера он проснулся растерянным, потому что забыл наш разговор о его снах. Он сказал, что хотел бы вернуться туда, где был раньше. И назвал город. Потом он спросил, знаю ли я туда дорогу. Я ответила, что знаю, что ему нужно слушать меня и следовать моим инструкциям. Мы проделали с ним дыхательное упражнение. Он снова уснул и проспал до позднего утра. Проснувшись второй раз, он ничего не помнил…
++
Экзаменатор перестала писать отчет. За стеной в волнении ворочался в кровати Претендент.
~~~
- Я здесь, - сказала Экзаменатор.
- Рана, - произнёс Претендент. – Рана.
- Здесь нет Раны.
- Рана. Где ты?
Претендент весь бледный сидел в постели. Окно было распахнуто, и комнату наполнил ночной воздух. Его было так много, что он перекатывался над ними туда-сюда. Экзаменатор захлопнула окно, и они снова оказались в закрытой комнате наедине.
- Я здесь, - сказала она.
Претендент заплакал.
- В последнюю неделю я не знал, - пробормотал он. – Я не знал. Она была больна и скрывала это от меня. Уверяю вас. Если бы я знал, я бы… Я бы…
- Попробуйте снова заснуть. – сказала Экзаменатор.
Она опустилась перед кроватью на колени и помогла ему лечь. Претендент потянулся к ней, схватил за руку и притянул к себе. Экзаменатор на мгновение прильнула к нему, и его неровное дыхание постепенно выровнялось. Она освободилась из-под его руки и вышла из комнаты.
~~~
Экзаменатор в раздумьях засиделась допоздна. Ей не хотелось принимать решение. Она отложила бы его на как можно дольше. Если Претендента снова будут обрабатывать… Ей было больно думать об этом. Экзаменатор вспомнила свою первую работу с претендентом, которого обрабатывали трижды. Он почти не мог говорить. Она заново научила его заботиться о себе и помогла освоить простую профессию.
Дело было не в том, что процесс переработки ухудшал работу мозга. Он только устранял способность к действию. С каждым разом человек становился все менее склонным следовать своей интуиции, принимать идею или вызов. Те, кто утратил всю или почти всю свою импульсивность, как это называлось, становились основными рабочими, исполнителями разных работ в тихих поселениях. Именно их можно было видеть из окон - людей, которые никогда не выходили из дома и не покидали его без разрешения. Это они простой униформе работали в саду или подметали улицы. Они были основой тихих поселений, основой, инструментом, механизмом и его результатом.
Другие люди, которым можно было помочь всего лишь одной обработкой, шли дальше и занимались, что им нравилось. Такой человек мог вернуться к обычной жизни или остаться внутри системы. Некоторые претенденты, как сказала Экзаменатор, даже сами становились экзаменаторами. Казалось, их никогда не интересовало изучение методики. Они и не догадывались, что те же самые методы могли быть использованы для изменения их собственного сознания.
- Это вполне естественно, - подумала Экзаменатор. - В карйнем случае я, наверное, могла бы…
Она вздрогнула.
Шёл девятнадцатый день. Времени почти не оставалось. Когда солнце появилось из-за горизонта, Экзаменатор всё ещё сидела на том же самом месте. Её глаза были открыты и устремлены на какую-то точку на обоях. Но что это была за точка, не могла сказать даже она. Небо оставалось светлым час или два, когда она услышала какие-то звуки, доносившиеся из соседней комнаты – удары, грохот и приглушенный стон.
~~~
- Андерс!
В спальне все было перевёрнуто.
Должно быть, он поднял и опрокинул кровать. Он спал, когда делал это? Комод лежал на боку. Матрас валялся на нём, свернутый почти пополам. В углу под ним трясся скорчившийся Претендент. Экзаменатор стащила с него матрас.
- Андерс!
Претендент посмотрел на нее странно, как на сумасшедшую.
- С кем вы говорите? – спросил он. – Кто такой Андерс? Где я?
Его голос изменился. Интонации тоже. Претендент посмотрел на неё так, словно впервые видел, как будто он сам появился здесь только что из какого-то другого места .
Экзаменатор в ужасе посмотрела на него.
Претендент сильно порезал руки, и кровь была размазана по его лицу и груди. Он взглянул на Экзаменатора. Его лицо было мокрым от слёз. Он плакал, но был зол.
- Андерс! –сказала Экзаменатор. – Мне нужно, чтобы вы успокоились.
- Кто вы? Кто вы такая?
Он закрыл лицо руками, вжался в угол и зажмурился.
- Андерс! Андерс!
Он не ответил.
Экзаменатор выбежала из комнаты.
~~~
2.
Его разбудил яркий свет. Что-то светило в окно, и его лицо было очень горячим. Он повернулся на бок и медленно огляделся. Далось ему это очень нелегко, но он огляделся. Глаза подвели его и закрылись. Он был завернут в одеяло. Простыни под ним смялись.
Претендент лежал на кровати, приставленной к стене. Рядом стоял стул. Он был придвинут к кровати, и на нём кто-то сидел.
Это была пожилая женщина. Ее лицо скривилось в улыбке..
Претендент прищурился и с трудом открыл глаза, чтобы увидеть женщину.
Она наклонилась к нему очень близко, казалось, запечатлевая его черты в своем сознании. Его глаза снова закрылись, и он обмяк на кровати.
С силой, какую трудно было предположить в её возрасте, женщина уложила Претендента в позу спящего и ушла.
~~~
Ситуация была неплохой, подумала Экзаменатор. Он выглядит молодым и сильным. Проснулся довольно быстро после инъекции – всего через восемнадцать часов, если верить отчёту. Экзаменатор была уже достаточно опытна, что бы знать, что не вся и информация бывала точной.
На самом деле, - подумала она, - её часто искажают намеренно
Она стал заваривать чай. Как ей начать с этим человеком?
Обычный метод? Или попробовать другие? Последнее время она отдавала предпочтение оригинальному первоначальному методу, хотя сделала свою карьеру с помощью нетрадиционного лечения. На этот раз она все-таки будет придерживаться оригинального метода. Никаких разговоров, пока Претендент не заговорит сам. Это своего рода оценка. Экзаменатор свято верила в оценку.
Она поставила чайник с заваркой на стол и взяла с полки на стене ручку и бумагу.
++
Прибыла в Тихое Поселение Р6.
Приняла Претендента. Он выглядит здоровым и готов к лечению.
++
~~~
Их можно было увидеть через любое окно дома сидящими вместе. Он сидел в одном кресле, она - в другом. Они сидели так уже несколько часов, практически не двигаясь.
Через другое окно можно было увидеть, как они отрабатывают навыки. Пожилая женщина изображала, будто надевает одежду, и помогала Претенденту снова и снова выполнять основные задания. Как ни старался, он никак не мог застегнуть пуговицы на рубашке. Пробовал, но снова и снова терпел неудачу. Но если он и терпел неудачу, то выражение лица выражение лица пожилой женщины как бы говорило: то, что мы делаем – сложнейшая в мире вещь. Никому она ещё не удавалась. Никому до вас. И теперь выпало попытаться вам. Давайте попробуем. Давайте попробуем еще раз.
Можно было видеть, как они упражнялись в использовании лестницы - штуки, за которую цеплялись обеими руками, опуская ногу за ногой вверх и вниз. Лестница предназначалась для того, чтобы спускаться и подниматься с верхнего этажа дома до нижнего.
Ещё можно было видеть, как мужчина стоит в ванне, а пожилая женщина льёт на него воду и долго трёт мочалкой, пока он не станет чистым. Вскоре он научился тереть себя сам. Скоро он мог делать это самостоятельно.
Если подождать несколько дней и заглянуть в нижние окна дома, то можно было увидеть совершенно иную картину. Двое сидели за длинным столом. Туда-сюда передавались кубики с картинками. Рассматривались толстые папки с фотографиями.
Иногда задание было очень трудным – ужасно, невероятно трудным. И мужчина плакал. Садился на пол и плакал. Тогда пожилая женщина усаживалась рядом с ним и ждала, а когда он переставал плакать, они снова пытались что-то делать.
В ее терпении заключалась суть всего этого. Она была настолько терпелива, насколько вообще может быть терпелив человек.
~~~
Дом был высокий, построенный в Викторианском стиле. Это означало, что он выглядел пропорциональным и качественно сделанным. В комнатах были высокие потолки. Огромные окна сверкали множеством стёкол. В каждой комнате полы были устланы длинными деревянными досками. Многие из них были покрыты прекрасными коврами. Когда человек шёл по полу, доски слегка поскрипывали, и от того дом казался немного живым.
На стенах вдоль лестниц висели фотографии: над каждой ступенькой свой снимок. Поднимаясь и спускаясь по лестнице, можно было обнаружить своего рода историю. Правда, о чём она, сказать было трудно. На фотографиях было очень много техники: крылатые машины, машины с колёсами, сельскохозяйственные машины. Также там было много людей с расплывчатыми лицами и в мрачных одеждах. Встречались и групповые снимки. Люди на них обычно стояли и смотрели в одну сторону. Как фотографу удавалась незаметно пристроиться перед таким количеством людей?
Перила лестницы из длинного бурого дерева были очень приятны на ощупь. Спускаясь по ступеням, можно было провести по ним рукой и оказаться в самом низу. Провести рукой весь путь от верха до низа..
Внизу лестницы начинался длинный и узкий коридор с дверью в конце, которая никогда не открывалась. Дверь была с витражом из разноцветных стекол. Было бы неплохо лечь в этом коридоре на спину, чтобы тебя накрывал разноцветный свет.
В коридоре висели две картины. На одной была изображена птица с длинными перьями, а на другой женщина в одежде, которая делала её очень похожей на птицу. Женщина с жестоким лицом была разгневана и, казалось, заполняла своей злобой все пространство вокруг двери.
У многих окон дома были сиденья. На них лежали подушки, и человек мог отдыхать здесь сколько хотел. Со временем солнце могло начинать светить в глаза. Или небо становилось тёмным. Тогда наступало время идти в другое место.
Ходившая по дому женщина была очень старой. Она всегда ко всему присматривалась и прислушивалась. Благодаря ей в доме царило спокойствие, потому что женщина была готова в любую секунду прийти на помощь. Или же она могла часами ждать, когда её помощь снова потребуется. Женщина ходила в темных шерстяных чулках и без обуви. Её одежда была того же цвета, что и стены.
Самой светлой в доме была кухня с множеством окон, которые выходили в заросший сад. Кое-что из сада иногда попадало на кухню. Было много случаев, когда человек выходил из кухни счастливым. И приходили в неё часто тоже счастливыми. Это была лучшая комната в доме.
В доме было много мест для хранения вещей. Можно было перекладывать вещи с места на место, и они возвращались туда, где были раньше. Это была своего рода игра. Сколько бы раз вы это ни повторяли это, вещи возвращались обратно. Даже криво висевшие картины или заметённые за небольшие статуи волосы.
Сначала мужчина вставал, шёл к лестнице и ждал там. Ждал, пока не приходила женщина, и они вместе спускались по лестнице. Или позже он спускался сидя. Спускался до самого низа, все время сидя. Ему было трудно заставить свои руки и ноги работать так, как у пожилой женщины. Когда ей хотелось что-то сделать, она это делала.
Наконец, мужчина смог спуститься по лестнице, как и она. Более того, он смог спуститься быстрее. Мужчина спускался по лестнице, а пожилая женщина находила его, и у них весь день было чем заняться, а потом наступало время ложиться спать.
Всякий раз, когда у него не было дел, она что-нибудь для него находила. Но когда ему было чем заняться, ее рядом никогда не было.
Мужчине нравились брюки, которые он носил. И был день, когда он самостоятельно надел всю одежду и сам спустился по лестнице один, и сам работал над делом, которое решил сделать, и ел сам, и только вечером увидел пожилую женщину. Потом они сидели на закрытой веранде. Женщина зажгла свечу, и это было что-то вроде праздника.
~~~
А на семнадцатый день мужчина заговорил.
~~~
- Можно мне воды?
Экзаменатор сидела и молча смотрела на Претендента. Она ничего не ответила.
- Можете дать мне воды?
Его слова прозвучали чисто и внятно.
Экзаменатор взяла графин с водой обеими руками и протянула ему.
- Вот, пожалуйста.
- Спасибо, - сказал Претендент.
Она кивнула и вернулась к своим делам, как будто ничего особенного и не произошло.
~~~
Экзаменатор не начала разговаривать с ним, пока не прошла пара дней. До этого она отвечала ему на вопросы и говорила только в тех случаях, когда нужно было подтвердить смысл того, что он сделал.
Но начав разговаривать, Экзаменатор очень четко произносила простые и понятные фразы.
- Я экзаменатор, - сказала она. – Моя цель – помочь вам. Другой цели у меня нет. Я живу здесь, в этом доме. Дом – это место, где живёте вы. Мы живём в этом доме вместе. Мы вместе кое-что выполняем. То, что мы должны выполнить – это ваше выздоровление. Вы были очень больны. Болезнь сделала вас полностью недееспособным. Вы почти умерли. Но когда вы были практически на грани смерти, вас спасли, и сейчас вас возвращают к жизни. Уже есть все основания смотреть на ваши шансы на выздоровление с оптимизмом. Я уверена, что всё для вас сложится хорошо, и хотя вы не знаете, что ждёт вас впереди, можете на меня положиться.
- Где…
Он судорожно сглотнул.
- Где мы?
- В доме, в котором живём. Где же нам ещё быть? Как можно быть где-то еще, кроме как там, где мы находимся? Как глупо.
- Откуда вы меня знаете?
- Я человек. который вас знает. Я единственная. А вы… Вы знаете меня. Мы создаем мир через это, через знание друг друга. Вам не следует об этом беспокоиться. У нас есть дом, в котором мы живём. И в этом доме мы делаем все необходимое, чтобы жить. Мы готовим и едим, мы убираемся, мы решаем наши задачи. Вам придется многое выучить и решить массу задач.
- Я чувствую… Мне очень грустно.
- То, что вы чувствуете – не грусть. Грусть – чувство потери. Это когда кто-то чего-то хотел, но этого у него нет. Или когда у кого-то есть способ получить то, что он хочет, но обстоятельства складываются по-другому. Вот это и есть грусть. Вместо нее вы испытываете бесприютность. Вы не присоединили себя к окружающему вас миру. Сделав это, вы обнаружите, что ощущение счастья может расти.
Экзаменатор подвела его к стене.
- Давайте начнём отсюда. Что вы видите?
- Два, два…
- Изображения. Они называются картинами. Но вы знали это раньше. Вы знаете много слов, и они довольно скоро к вам вернуться. Давайте попробуем. Как назвать верхнюю? Что это за вид изображения?
- Живопись.
- Правильно. А нижняя?
- Картина.
- Да, это картина, но какая?
- Фотография.
- Правильно. Расскажите мне об этих картинах.
Мужчина долго смотрел на них. Потом он вернулся в столовую комнату и сел, закрыв лицо руками. Пожилая женщина прошла вслед за ним и села рядом, положив руку ему на плечо. Остаток дня они очень мало разговаривали, и как только мужчина поднимал на женщину глаза, её взгляд был пристальным, полным уверенности и силы.
~~~
На следующий день она снова подвела его к той стене.
- Расскажите мне об этих картинах.
Он долго смотрел на них, потом вернулся в столовую. Там были блокнот и ручка. Пожилая женщина оставила их в центре стола, ничего ему не сказав.
Мужчина взял блокнот и стал в нем рисовать. Рисовал он долго. Прошёл час. Он поднял глаза. На его очень примитивном рисунке был изображён работник фермы, кормящий несколько цыплят. Вообще-то понять, кто есть кто на рисунке было достаточно сложно.
Пожилая женщина подошла к столу.
- Очень хорошо, - сказала она. – Очень хорошо. Я думаю…
Она ушла на кухню, потом вернулась и встала рядом с мужчиной.
- На самом деле я уверена. Ваши рисунки мне нравятся больше. Иногда такие наброски предпочтительнее картин. Я вдруг поняла, что чаще предпочитаю блокноты для этюдов. Такие же книжечки, как эта…
Она сняла висевший на стене блокнот. Это была кожаная обложка, к которой крепились чистые листы бумаги. Сбоку висела веревочка с привязанным на конце карандашом.
- Вы можете взять его себе, - сказала женщина. – Рисуйте в нём сколько хотите.
Мужчина сунул блокнот под мышку и с сосредоточенным видом сел в кресло, глядя перед собой.
~~~
Однажды Претендент начал что-то записывать. Он писал что-то на бумаге в промежутках между своими рисунками. Надписи не имели к ним отношения. Он писал: «Это рисунок», или «Это идея для рисунка», или «Собака», или «Уже третья такая». Претендент всегда вырывал листы бумаги из блокнота и складывал их в стопку. Экзаменатор никогда не читала его записи, пока он не засыпал, но ночью просматривала рисунки медленно, тщательно, ничего не упуская.
Из этих рисунков она узнала довольно много. Например, до этого он был в Тихой деревушке. Это нисколько её не удивило.
«Интересно, кто из моих коллег-экзаменаторов с ним работал?» - подумала она.
Конечно, всех экзаменаторов женщина не знала. На самом деле ей была знакома лишь их крошечная часть. Если верить новостям, метод поселений все время развивался. Вскоре он будет повсюду.
Женщина сидела за столом, перебирая рисунки один за другим. На одном была изображена башня, на другом птица. Это были подражания иллюстрациям из детских книжек, которые она ему показывала. Экзаменатор помнила, как выглядели оригиналы.
Но один рисунок был ей не знаком: гостиная, в которой стояла кровать. Кровать напоминала гроб. На ней лежала женщина с закрытыми глазами и сложенными руками. Мужчина несколько раз перечеркнул её, но фигура оставалась различимой.
Экзаменатор пролистала рисунки за предыдущий день. Ещё один такой же - то же изображение, с перечеркнутой женщиной. Ещё один, и ещё, и ещё. Он рисовал весь день Весь день он рисовал одну и ту же сцену и перечеркивал её. Ни к одному из этих рисунков текста не было.
Экзаменатор положила рисунки на прежнее место, и поднялась на второй этаж, чтобы написать отчет.
~~~
- Иногда я буду рассказывать вам истории, - сказала Экзаменатор. – В них для вас может быть много непонятного, но это неважно. Неважно, понимаете вы мои слова или нет. Главное, чтобы вы вели себя так, как должен вести себя человек, когда кто-то рассказывает ему историю. Итак, слушайте правильно, реагируйте в соответствующих местах и получайте удовольствие от того, что я с вами разговариваю. Если наступит ваша очередь рассказывать, помните: не так уж важно, чтобы вас поняли, главное, чтобы вы подарили человеку счастье от того, что ему рассказывают историю. Большая часть наших речей не имеет особого значения. Она предназначена только для общения и установления небольших эмоциональных контактов. Вы готовы?
Претендент подождал, пока она закончит говорить, затем медленно кивнул.
- Мы пойдем прогуляться, и во время прогулки я неожиданно начну рассказ. Вы будете знать, как себя вести?
- Мы пойдем прогуляться, и во время прогулки я неожиданно начну рассказ, - повторила Экзаменатор. - Вы будете знать, как себя вести?
~~~
- В молодости у меня была бурная жизнь, - сказала Экзаменатор Претенденту.
Он сидел рядом с ней на центральной площади городка. На этой площади стояла карусель, и они устроились на её краю, прислонившись к шестам, на которых были закреплены лошадки, кареты и прыгающие рыбки.
- Могу рассказать вам пару историй из того времени, - сказала Экзаменатор. – У меня был старенький дядя – участник войны. Мы же с вами говорили об этом? О том, как люди убивали друг друга из-за земли или денег. Да? Война. В общем, это было в дореспубликанские времена, поэтому войны ещё велись. Дядя рассказывал, как его с однополчанами послали охранять дорогу. То есть все, кто шел по дороге, должны были быть застрелены. Оружие у них для этого имелось. Ну, и был там генерал, который пытался сбежать из этой провинции. Видимо, выходил из окружения. А они хотели взять его в плен. В общем, сидели солдаты на перекрёстке на солнцепёке, и потянуло тих в сон. И вот идёт вдалеке по дороге человек со скрипкой и играет на ходу. Подходит к солдатам - настоящий оборванец – и какое-то время играет для них. Потом уходит дальше по дороге. А дело вот в чём: на следующий день приходит приказ арестовать генерала, и к нему приложена его фотография. И что вы думаете?
Пожилая женщина хлопнула себя по ноге.
- Оборванец и был тем самым генералом. Он натянул на себя лохмотья и воспользовался своим музыкально даром, о котором все забыли. Дядя мой и его однополчане окаменели. Они представили, как о побеге генерала узнают, и их всех отдадут под трибунал. Но вышло по-другому.
- А как?
- Что «как»?
- События… Что было дальше?
- А, ха-ха. Ну, никто больше о том генерале ничего не слышал. Я думаю так: он понял, что лучше быть странствующим скрипачом, чем генералом, и не захотел возвращаться на службу.
Претендент задумался над её словами.
- В общем, я всегда думаю об этом… - сказала пожилая женщина. - Всегда думаю, когда пробую новую роль или меняю одежду, даже если это просто новый способ подумать о чем-то. Есть такие двери — когда через них проходишь, они за тобой закрываются.
На площади стали сгущаться сумерки. Претенденту понравилась карусель, и поэтому они с Экзаменатором стали ходить туда каждый вечер. Каждый день после обеда, когда солнце садилось за деревья, они шли на прогулку, садились и разговаривали до тех пор, пока не зажигались огни в окнах домов и фонари на столбах. Потом они шли обратно по улице и заглядывали в дома. Иногда они видели внутри людей и говорили о них, о том, как они живут.
Претендент был удивлен, что в каждом доме находился только один человек. Никто никогда не выходил за окружавшие их дома ограды . Претендент ни разу не видел, чтобы люди разговаривали между собой или хотя бы перекрикивались. Экзаменатор сказала, что это вполне естественно, что есть люди, которым мало чего нужно. Например, чтобы хотя бы иногда шёл дождик.
Претендент спросил, неужели все так было везде. На это она ответила:
- Где это везде??
И когда Претендент несколько минут помолчал, Экзаменатор сказала:
- Есть много мест, где люди живут вместе с другими людьми. Именно в такое место… Именно в такое место вы и направляетесь.
~~~
Однажды Экзаменатор вошла в комнату Претендента в тот момент, когда он выключал лампу.
- Рассказать вам о завтрашнем дне? –спросила она.
- Пожалуйста.
- Завтра мы проснёмся. Вы проснётесь, и я проснусь. Вы оденетесь, и я оденусь. Мы встретимся внизу на кухне. Тот, кто придёт первым, поставит кипятиться чайник. Мы посидим, дождемся свистка чайника, заварим чай и позавтракаем. Потом выйдем на веранду, где произойдет важное событие. Завтра мы будем говорить об именах и названиях.
- О названиях?
- Сейчас я вам больше ничего не скажу, кроме вот чего: подумайте перед сном, почему каждая вещь имеет свое собственное название?
~~~
- Имена, - сказала Экзаменатор. – Названия. Что это?
- Ложка.
- А это?
- Ботинок.
- А как насчёт меня?
- Вы экзаменатор.
- Это моё имя?
Претендент задумался.
- Как вас зовут? – спросила она.
- У меня нет имени.
- Когда-то оно у вас было. Когда вы болели, оно было у вас. Но сейчас ваше имя утрачено - от него отказались. Теперь у вас будет новое, но не настоящее, а практическое. Знаете, почему у вас будет практическое имя? Потому что завтра мы отправимся в другое поселение. Мы будем жить в другом месте, и там вы встретите людей.
Экзаменатор увидела, как изменилось выражение лица Претендента, и переменила тон.
- О, только не волнуйтесь. Вы встревожены. Вы привязались к этому дому, правда?
Он кивнул.
- Ну, а что если я скажу вам, что за то время, которое я вас знаю, мы уже дважды переезжали? Что если я скажу вам, что это уже третье поселение, в котором мы живём, а теперь переезжаем в четвёртое?
- Третье? Но…
- В первом поселении был только дом. Первое поселение – это единственный дом. Мы из него никогда не выходили. Его называют «тихая деревушка», потому что оно представляет собой только дом и всё, что можно видеть из его окон. Из второго поселения мы однажды ушли. Может быть, помните: вы сорвали маргаритку и заплакали, когда я сказала, что вы её убили. Потом мы поставили цветок в вазу на кухне, и он прекрасно прожил ещё неделю, пока окончательно не завял. Помните?
Претендент кивнул.
- Ну и в том месте, как вы помните, мы иногда видели через окно человека. А как обстоят дела здесь?
- Мы видим людей в окнах и в садах.
- Верно. А вы не замечаете, что сейчас их гораздо больше, чем раньше?
Он снова кивнул.
- Я даже один раз заговорил с кем-то.
- Да, заговорили, - согласилась Экзаменатор. – Вы подошли к одному из садовников и заговорили с ним. Помните, что было потом?
- Он не ответил.
- Нет, не ответил. Он не мог ответить. Это был человек, который больше не хочет разговаривать. Ему достаточно его работы. Но, послушайте - в следующем поселении люди будут вам отвечать. Послушайте, - повторила Экзаменатор, - в следующем поселении будет вот так: вас будут звать Мартин Рюгер. Это ваше имя. Но оно не окончательное. Вы будете носить его, как красивое новое пальто. Если оно вам не подойдет, или вы его испортите, мы пойдём в другое место и попробуем другое имя. Мы как бы нащупываем глубину в речке и учимся. Вы учитесь, как вести себя с другими людьми. Понимаете?
- Мартин, - произнёс он. – Мартин Рюгер. Хорошее имя. И…
- Да?
- А как вас зовут?
- Пока это будет Эмма Моран.
- А если кто-то похож на меня, значит ли это, что его имя…
Претендент немного посидел, прокручивая в голове эту мысль.
- Значит ли это, что его имя тоже будет похоже на моё? Как ложки или ножи.
- У каждого человека свое имя. Смысл в том, чтобы было легче говорить о вещах. Особенно о тех, которых рядом нет. Имена не так уж важны, как думают люди. На самом деле, они совсем не важны. Мы с вами, например, большую часть времени обходимся вообще без имен. Разве не так?
Претендент кивнул.
- Но для вас сейчас очень хорошо получить имя. Это связано с тем, что мы переезжаем в новое поселение, где вы познакомитесь с другими людьми. Имя - это символ вашего прогресса.
- Как я его запомню?
- Я запомню за вас. Просто укажите на свое ухо, если захотите, чтобы я использовала ваше имя в предложении.
~~~
3.
Экзаменатор и Претендент сидели в комнате. Это была огромная комната. Как в здании ратуши. И здесь стояли накрытые столы. В одном конце комнаты играл оркестр. Несколько пар танцевали. По одну сторону от Претендента сидел огромный пухлый человек. Он громко сказал Претенденту несколько слов, но тот ничего не ответил. Пухлый человек застегивал подтяжки на брюках, и Претендент задумался об этих подтяжках. А ещё он старался держаться как можно ближе к стене. Чтобы напомнить о себе, Экзаменатор слегка постучала по спинке его стула.
Именно в этот момент пред ними стояли два человека. Мужчина и женщина. Мужчина был примерно того же возраста, что и Претендент, а женщина - моложе. Оба очень красивые. У мужчины были пышная шевелюра и сильные руки и ноги. Женщина была стройной, с соблазнительным личиком. Глядя на нее, можно было представить себе много различных сцен.
Эти люди стояли там уже некоторое время, и Экзаменатор разговаривала с ними.
В какой-то момент Претендент понял, что они обращаются к нему. И много вопросов было адресовано именно ему. Разговор продолжался уже довольно долго, а он в нём участия не принимал.
И вот когда пожилая женщина слегка постучала по спинке его стула, беседа возобновилась с самого начала.
- Здравствуйте, – произнёс Претендент.
- Мартин, кажется мы с вами встречались на днях на рынке, - сказала молодая женщина. - Помните меня?
Претендент взглянул на нее.
- Я Хильда. Хильда.
Она повторила своё имя, и буква «а» очень мило соскочила с её язычка.
- Хильда, - повторил Претендент.
- Правильно. А это Мартин – мой муж.
Претендент в замешательстве посмотрел на мужчину.
- Да, - подтвердил Мартин, - мы с вами тёзки. Совпадение, я бы сказал.
Он протянул Претенденту руку. Это рукопожатие было странным, но приятным. Когда мужчина убрал руку, Мартин снова протянул свою, чтобы ещё раз пожать. Он слегка потряс ладонь мужчины, и все рассмеялись.
- Видите, как мне легко запомнить ваше имя, - сказала Хильда. – Нужно только запомнить «Мартин», и я могу использовать его сразу в двух местах. Могу назвать вас…
Она указала на Претендента.
- И могу назвать тебя.
Женщина улыбнулась своему мужу.
- Но здесь так мало Хильд, что мне от твоего имени никакой пользы, - сказал он.
- Перестань! – сказала женщина и поцеловала мужа в щёку.
Претендент в смущении отвел взгляд.
Затем Экзаменатор снова постучала по спинке его стула. Он поднял глаза.
Мартин повторил заданный ему вопрос..
- Вы любите рыбалку?
- Не знаю.
- Не знает, любит ли он рыбалку. Прекрасно. Ладно. Если вы все-таки её любите или захотите это выяснить, можете пойти со мной. Я часто выезжаю по выходным рано утром. Просто на лодке по озеру. Всегда буду вам рад, так что не стесняйтесь. Джунипер-Лейн, двадцать три. Просто как-нибудь постучите в дверь, Мартин Рюгер, и скажите, что вам хотелось бы порыбачить.
Претендент чувствовал, что всё еще внимательно смотрит на них. Он думал о разговоре, о том, что скажет дальше, но потом поднял глаза и понял, что они ушли. Их не было уже некоторое время.
- Идёмте, Мартин, - сказала Экзаменатор, - идемте домой.
~~~
Они сидели на ступеньке лестницы бок о бок и смотрели вниз. Несмотря на то, что они переехали, дом остался прежним. Вдоль левой стены висели те же фотографии. Претендент мог закрыть глаза и четко их увидеть.
Стоящий у аэроплана авиатор с летными очками в руке.
Семейство с пуделем, частично загороженная деревом.
Девочка, похоже, в свой первый школьный день.
Длинная лужайка с выжженной солнцем травой. Край этой фотографии слегка выцвел.
Он часто думал об этом снимке.
- Нам нужно многое обсудить, - сказала Экзаменатор.
Претендент пошевелил пальцами ног взад-вперед по ступеньке.
- Вы уже начали считать себя Мартином? – спросила она.
- Нет. До сегодняшнего дня нет.
- А для вас было странным… Вам не показалось странным, как та женщина с вами разговаривала?
- Они женаты? Она и тот мужчина.
- Да, они женаты и живут вместе. Вы знаете, что это значит?
- Это значит, что они созданы друг для друга. Они обладают друг другом. Это значит, что другим следует оставить их в покое и не вмешиваться в их жизнь?
- Нет, не значит. Но некоторые люди тоже хотели бы, чтобы это было так. Это значит, что они заявили – каждый из них заявил – что другой имеет для него огромное значение. Жизнь есть жизнь. Это не свод правил, установленный людьми. Если бы какая-то другая женщина полюбила того мужчину, а он ответил ей взаимностью, то скорее всего он бросил бы Хильду и ушел от неё. То же самое можно сказать про Хильду. Все связи условны. Это важно помнить. А почему? Почему помнить это важно?
- Не знаю.
- Это важно потому, что если вы ожидаете, что такие связи постоянны, то потом можете причинить себе вред, когда выяснится, что на самом деле все совсем не так. Понимаете? Самый реалистичный взгляд на вещи является самым безопасным. Вот какой точки зрения мы здесь придерживаемся.
- Но если бы я проводил время с Хильдой…
- Её мужу это может не понравиться. Скорее всего, он постарается остановить и вас и ее от этого. Но что будет, то будет. Вам надо спокойно ко всему относиться и понимать - в этой жизни все, что может произойти, происходит.
Они посидели ещё немного.
- Может быть, вам нужно иметь какую-то легенду, - предположила Экзаменатор. – Способ рассказать о том, как вы проводите время, и почему вы здесь. Вам бы это понравилось? Может, нам стоит ее подготовить?
Претендент кивнул.
- Хорошо, Мартин. Что же это за история про Мартина и Эмму, рассказывающая о том, почему они живут в одном доме и почему ходят по этому городу? Объяснение должно быть самым простым. Знаете такой закон? Самое простое объяснение всегда правильное.
Претендент покачал головой.
Они посидели некоторое время.
- Может, вы что-то изучаете, а я – ваш ассистент, - предположил Претендент.
- А что я могу изучать? – спросила Экзаменатор.
- Поселения, -ответил он. – Может быть, вы их изучаете. И может, я – ваш помощник. Я хожу по этим поселениям, а вы, изучая меня, изучаете и их.
- Ха-ха.
Экзаменатор рассмеялась.
- Вам не кажется, что это слишком близко к правде? Как насчет того, что я изучаю растения? Рисую их. Мы выделим в доме помещение, где будем раскладывать и прессовать растения. И рисовать их. Вы получаете удовольствие от рисования. Мы можем работать над этим вместе. Вы можете брать свой блокнот и рисовать растения в других местах. Мы можем собирать растения. Для нас это будет очень полезно.
- А вы можете нарисовать растение, Эмма?
Она улыбнулась.
- Посмотрим.
- Сейчас?
- Хорошо.
~~~
Они спустились по лестнице и прошли в столовую. Экзаменатор достала большой лист бумаги и расстелила его на обеденном столе. Затем она достала несколько карандашей разной толщины, принесла из кухни веточку тимьяна, положила её на бумагу и села, пристально глядя на неё.
Претендент, наблюдая за Экзаменатором, сложил свои пальцы так, будто в них был карандаш, который она держала.
Экзаменатор наклонилась над столом и начала рисовать. Быстрыми и точными штрихами она набрасывала рисунок веточки тимьяна. Сделав часть работы, Экзаменатор встала и вышла из комнаты. Через мгновение она вернулась, держа в руке целое растение тимьяна. Экзаменатор вымыла его в раковине, вытерла тряпочкой и положила на стол.
- Теперь я могу нарисовать корешки, - сказала она и принялась за работу, часто меняя карандаши и останавливаясь, чтобы их заточить. Претендент в восхищении следил за тем, как растение очень аккуратно проступало на бумаге. Так тонко!
Наконец рисунок был закончен.
- Как вы смогли это сделать? – спросил Претендент. – Как это? Как это может быть?
- Вы помните, кто из нас предложил, чтобы я нарисовала растение?
Он покачал головой.
- Ну, я же сама это и предложила. Значит, вполне вероятно, что это то, что я умею делать. Теперь понимаете? Вряд ли я предложила бы то, что не умею… не правда ли?
Претендент улыбнулся.
- А вы меня научите?
- Да, - ответила Экзаменатор. – И это будет здорово для нас обоих.
~~~
Джунипер-Лейн, 23.
Претендент и Экзаменатор подошли к дому. Он был точно таким же, как тот, в котором они жили, поэтому стоять перед его дверью было очень приятно.
Сюрпризы — их никогда больше не будет!
Дверь открылась, и на пороге появилась Хильда. На ней было коротенькое весеннее желтое платье.
- Добрый вечер, - сказала она. – Входите, входите!
Глаза Хильды встретились с глазами Мартина и впились в них. А он гадал, происходило ли это с ним на самом деле, или ему привиделось. «Мне это только кажется, - решил он. – Всё это из-за того, что мне рассказали».
Они прошли в холл. На стенах друг напротив друга висели две картины. На одной был изображен фазан, а на другой сердитая женщина. Экзаменатор и Претендент повесили свои плащи в шкаф. Потом их по коридору провели в столовую и усадили за тот самый стол, за которым Претендент провёл так много времени.
- Мартин сейчас вернётся, - сказала Хильда. – Он пошёл на рынок купить немного лосося для салата.
Она поставила на стол поднос с напитками.
- Это для вас, Эмма, а это вам, Мартин.
Она вышла из столовой, затем её голова появилась в дверном проёме.
- О, Мартин, не могли бы вы немного помочь мне?
~~~
Претендент вошёл в кухню. Хильда стояла в странной позе, повернувшись к нему и скривив плечи. Широко раскрытыми глазами она смотрела прямо на него. Он с трудом смог выдержать этот взгляд.
Хильда подошла ближе и встала на цыпочки, чтобы прошептать ему на ухо:
- Мне нужно с вами поговорить.
Претендент почувствовал, как она прижалась к его руке. Пуговицы ее платья впились ему в кожу. Так близко она стояла...
- Мне нужно. Мы можем встретиться наедине?
- Когда?
- Выйдите из дома ночью. Не сегодня. Завтра. Я буду на улице, и мы сможем пойти куда-нибудь поговорить. Сразу после того, как пробьет час ночи.
Нужно ли ему соглашаться?
Он кивнул.
~~~
- Так, так, так, - сказал Мартин. - Так, так, так. В конце концов получился прекрасный ужин. Я думал, это будет просто катастрофа, но тот рынок на площади - да ведь он каждый раз спасает положение! Трудно даже представить, что на таком маленьком рынке есть все, что нужно. Как будто они специально завезли туда только нужные продукты. А того, что не нужно, у них нет. То, что нужно, есть. Прекрасная идея! И почему все рынки так не работают?
Эмма тихо усмехнулась.
- Наверное, они вас прекрасно знают, - сказала она. - Может, когда вы входите в лавку, они выкладывают товары специально для вас?
- Если это так, мне нужно бы заплатить им вдвойне, - сказал Мартин. - Какое прекрасное место!
Он подмигнул Претенденту. Когда Претендент в ответ посмотрел на него, Мартин кивнул в направлении соседней комнаты.
Претендент оглянулся. Больше никого рядом не было.
- Я хочу начать мыть посуду, - заявил Мартин.
Он встал и начал собирать тарелки. Когда Хильда тоже поднялась, он покачал головой.
- Ты готовишь, я убираю. Я готовлю, убираешь ты. Знаешь же правила? Всё по справедливости.
- Я помогу вам, - сказал Претендент.
- А вот эту небольшую помощь я приму.
Мужчины вышли в соседнюю комнату.
~~~
Он провел Мартина к дальней стене и закрыл дверь на кухню.
- Знаете, как мы с Хильдой сюда попали?
- Нет, вы не рассказывали.
- Насколько я понимаю, эта деревня на самом деле является частью Метода Поселений. Трудно поверить, но это правда. Во всяком случае, чтобы попасть сюда, нужно сдать несколько экзаменов и доказать, что вы достаточно порядочный человек, чтобы ничего не нарушать. Открою вам секрет.
Мужчина наклонился к Претенденту.
- Хильда не сдала экзамен.
Претендент в изумлении посмотрел на него.
- Но…
- Да, она не прошла. Очевидно, Хильда лжет, и ей свойственны, как это называется… опрометчивые поступки.
- А что это был за тест?
- Недельный мониторинг. Вы живете в доме, а они за вами наблюдают и подсылают вам людей с разными разговорами. Через некоторое время они узнают о вас достаточно, чтобы принять решение.
- А вы прошли?
- Конечно, прошёл! Теперь, когда вы меня знаете, разве можете представить, чтобы я не прошел тест?
- Я этого не говорил, я просто... Может быть, это сложный тест.
- О, нет, легкий. Самая легкая штука в мире. Вы бы его за минуту прошли. Но Хильда… Ну, она девушка очень странная. И приехать сюда тоже была её идея. Она хотела пожить в одном из этих так называемых тихих деревушках. Хильда сказала, что там спокойные и уютные формы. Я спросил её, что за формы, и она ответила: «Все формы. И вообще там всё лучше». Поэтому мы здесь.
- Но… - Претендент на мгновение задумался. – Но она же не прошла тест.
- Я заплатил человеку приличную сумму, чтобы он этого не заметил.
Претендент отвернулся. Он с трудом мог поверить в услышанное. Ему захотелось как можно быстрее вернуться в дом, но он чувствовал, что его увидят насквозь.
Так мужчины просидели молча ещё минут пятнадцать.
- Эти прекрасные весенние дни, - сказал Мартин. – Я мог бы жить так вечно. И, полагаю, мы будем жить вечно, да, дружище?
Он хлопнул Претендента по спине.
- Я тут подумал, если вы тест не прошли, должно быть, вы приехали сюда до того, как его начали проводить. Так? Значит, вы, наверное, давно здесь живете. Вы должны были изучить это поселение вдоль и поперёк.
- А когда они начали проводить тест?
- Не знаю. Но такого сорта штуки вечно выплывают, как только я становлюсь следующим в очереди. Не удивлюсь, если они начали тесты за неделю до нашего приезда.
Мартин натянул на руки резиновые перчатки и повернул кран, пустив горячую воду на полную мощность. Вода полилась, и пар поднялся до самого потолка. Вода была очень горячей, но Мартин и глазом не моргнул. Он стал брать тарелки одну за другой и совать под струю, не обращая внимания на брызги. Вода смыла с посуды всё. После этого Мартин начал протирать тарелки мыльной тряпкой. Закончив мыть посуду, он передавал её Претенденту, чтобы тот насухо вытер и убрал. Первая тарелка, которую взял Претендент, была такой горячей, что он едва смог удержать её, но всё-таки справился, вытер мягким белым полотенцем и убрал в шкафчик позади себя. В этом шкафчике рядами стояли идеально белые тарелки, идеально белые блюда, идеально белые миски, кружки и чайные чашки. Там было много чего ещё. И все было так обычно. Каждый раз, когда Претендент открывал этот шкафчик, внутри было то же самое. Ему нравилось смотреть на эти ряды чистой посуды. А ведь он мог бы…
- Мартин Рюгер! Для вас ещё одна тарелка.
Претенденту было интересно, что Мартин хотел ему сказать, зачем он позвал его на кухню. Но вскоре стало совершенно очевидно, что только ради компании - и только ради нее. Это была интересная идея, но Претендент её не очень понял.
Вернее, не то чтобы не понял, решил он. Он просто не доверял ей. Экзаменатор всегда говорила: не доверяйте тому, что слишком легко. Хочется борьбы - не позволяйте отнять у вас такую возможность.
Когда они закончили мыть тарелки, Мартин показал Претенденту особый нож, который они с Хильдой захватили с собой для нарезки рыбы. Он был очень тонким и, как показалось Претенденту, устрашающим.
- Это филейный нож. Я пользовался им для разделки многих рыб. Если сложить в кучу всю рыбу, которую я разделывал этим ножом, она заполнила бы эту комнату и даже больше. Рыбы буквально не поместились бы в этой комнате, даже если не учитывать их скользкость. Даже если представить, что их можно легко сложить в стопку, все равно ничего бы не получилось. Если бы я стал тщательно нарезать всю эту рыбу порциями для сегодняшнего ужина, то никогда бы не закончил. Через неделю… Ну. Через неделю я порезал бы лишь ничтожную часть.
- Видите ли, - продолжал Мартин, - я раньше работал на рыбном рынке. Мой отец был рыбаком и все дяди тоже. Но они хотели для меня чего-то другого.
Претендент вернулся в столовую.
- Я рыбу есть не могу, - говорила в этот момент Хильда. – Только представлю, как они плавают и с нетерпением ждут солнечных лучей на поверхности воды, у меня сердце заходится.
- О, всё это ерунда, - сказал Мартин, входя в гостиную вслед за Претендентом.
Мужчины сели на стулья.
- Во-первых, рыбам совершенно наплевать на солнечный свет, - заявил Мартин. – Вот если бы мы засунули тебя в воду, тебе не было бы всё равно, а им наплевать. И ещё - ты ведь рыбу обожаешь! Ешь её всё время. Ты ведь даже просишь купить рыбы, когда мы не готовим её неделю или около того.
- Он совершенно прав, - сказала Хильда. – Я ведь говорила только, что рыба мне не нравится. Человек ведь может это делать, правда? Говорить о чём-то… о том, что ему что-то не нравится. Это же нормально, не так ли?
- Насколько я понимаю, человек может говорить о чем угодно, - сказала Экзаменатор. – Таков мир, в котором мы живём.
- А вам понравилась рыба, Мартин Рюгер?- спросила Хильда Претендента.
- Очень. Эта жидкость, которую вы налили…
- Лимонно-сливочный соус. Да, да, это рецепт моего папы, - сказала Хильда. – Конечно, ему не нужно было быть гением, чтобы додуматься до этого. Просто масло с лимонным соком.
И так разговор - и банальный, и серьезный - продолжался до самой ночи. Когда они ушли из гостей, Претендент так много хотел сказать обо всем Экзаменатору, что никак не мог решить, что сказать, и они молча прошли весь путь до дома и так же молча легли спать.
~~~
На следующий день они были заняты сбором, прессованием и рисованием образцов растений, и поговорить возможности не было. Вскоре наступила ночь, вскоре часы пробили полночь, вскоре они пробили час.
Претендент тихо встал с кровати. Рубашку и брюки он не снимал, поэтому легко и быстро выскользнул из комнаты и спустился по лестнице. Через полуоткрытую дверь в кабинет Претендент увидел Экзаменатора. Он сидела за столом спиной к нему и, как обычно, до глубокой ночи что-то писала. Свет от светильника был тусклым. Он зловеще освещал комнату, причем в этом с ним состязался еще и свет от фонаря за окном. В результате когда Экзаменатор сидела за столом, она была похожа на фигуру с гравюры. И была также неподвижна. Если она и заметила Претендента, то даже не пошевелилась, чтобы показать это.
Он спустился по лестнице, вышел за дверь и остановился на улице.
~~~
- Мартин!
Хильда была уже там. Она стояла у ворот через три дома от своего. Претендент едва её узнал.
- Я не похожа на себя, не так ли? – спросила Хильда. – Я вижу это по вашим глазам. Вы думали, что человек, с которым вы собирались встретиться, это Хильда, та Хильда, которую вы знали. А тут вдруг на улице стоит и смотрит на вас совсем другая женщина. Она выскользнула из своего дома в ночь, чтобы встретиться с вами, а вы не знаете, почему. Теперь вы даже не знаете, кто эта особа, но не можете от нее глаз оторвать.
Хильда шагнула ближе, прямо к нему.
- Идёмте. Там есть для нас хорошее местечко.
Когда они пошли по улице, у Претендента возникло ужасное чувство, будто в каждом окне было лицо. И каждое лицо было обращено к нему. Все они его знали, знали, почему он был здесь и чего хотел.
Но даже сам он не знал, чего хотел.
~~~
Они были в строящемся доме. Хильда довела Претендента до окраины городка и там, в недостроенном доме вязла его за руку и усадила.
- Я хочу, чтобы вы доказали мне… - проговорила она. – Я хочу, чтобы вы доказали мне, что вы не Экзаменатор, что вы не часть этого Метода Поселений! Я уверена, тут что-то не так. Они делают со мной ужасные вещи. Несколько раз я пыталась сбежать, но они все равно держат меня здесь. Сначала был другой мужчина, потом женщина. Теперь меня заставляют жить с Мартином. Он мне не муж. Я первый раз увидела его неделю назад!
Она притянула к себе Претендента.
- О, я знаю, вы не один из них. Я знаю, что Эмма ваш Экзаменатор. Это я могу точно сказать. Я знаю, что вы мне поможете.
Хидьда рассказала ему, как проснулась в таком же доме, в каком жила сейчас, и сразу поняла, должна притвориться выздоравливающей. Она сказала, что так и сделала, и её перевезли из одного поселения в другое.
- Они перевозят вас ночью, пока вы спите, - сказала Хильда. – Они считают, что сначала вы вряд ли что-нибудь вспомните, поэтому постоянно меняют свои истории.
Хильда в первую неделю почти не спала. Она лежала в постели с закрытыми глазами, чтобы понять, что происходит, и ей открылись удивительные вещи. Они приходят ночью… В дом приходят люди. Они возвращают все на место. По всему дому они ставят всё на свои места. И кто-то заходит в кабинет, отпирает письменный стол и достает вещи оттуда.
- Знаете, - сказала Хильда, - у них есть карта, своего рода атлас всей вашей жизни, той жизни, которую вы прожили перед тем, как попасть сюда. Она хранится в доме в особом месте. И они с ней консультируются, используют её, чтобы составить план, как вами управлять. Я знаю, потому что это сказано в книге. Там конкретно упоминается этот атлас. Я обыскала весь дом, но так ничего и не нашла.
Она заплакала.
- Я так старалась вспомнить мою прежнюю жизнь. Все вглядывалась и вглядывалась в стены, ковры, облака, отчаянно пытаясь вызвать в памяти хоть что-нибудь, но воспоминания не приходили. Они их у меня отобрали.
Претендент провёл рукой вверх и вниз по её спине. Это было очень приятно. Ее волосы были очень мягкими, и он прикасался к ним. А она всё говорила и говорила, и кожа её лица была мягкой и гладкой. Глаза её были жадными, яркими и полными желания. Хильда смотрела в его глаза так, как, по его мнению, никто и никогда не смотрел, и вот сначала медленно, а потом отчаянно, они бросились друг к другу, задрожав от радости. Она с трудом сдерживалась, чтобы не замолчать и не поцеловать его, но потом все-таки поцеловала. Её прикосновения – для Претендента это было уже слишком, но как только она прикоснулась к нему, он больше ничего не мог вынести. То же самое происходило и с Хильдой. Претендент чувствовал по ней, что с ней то же самое, что они зеркально отражали друг друга, что их чувства метались туда-сюда. А она повторяла снова и снова — будь верен мне. Будь мне верен.
~~~
Претендент сидел на веранде вместе с Экзаменатором. Она рассказывала ему о погоде и о том, как она устроена. Он спросил, почему времена года могут быть одинаковыми так долго. Ведь это противоречило тому, что она ему о них рассказывала. Экзаменатор засмеялась и сказала: «Мы четыре раза переезжали из поселения в поселение. Как вы думаете, насколько близко друг к другу они находятся?» И она объяснила, что в первом поселении, где они жили, была зима.
- Поселения есть повсюду. Значит, мы можем отправиться в любое время года, которое нам нравится, и жить там такой же жизнью.
Теперь Экзаменатор заговорила об облаках, стала называла все их виды.
А Претендент тем временем вспомнил, что сказала ему Хильда перед уходом:
- Встретимся не завтра вечером и не послезавтра, а через три вечера. Приходи ко мне домой. Мартина не будет. Он уедет. И никому не говори!
~~~
На следующий день Претендент старался изо всех сил вести себя как обычно. Он почувствовал, что при встрече с Экзаменатором она увидит его насквозь, и поэтому, расставшись с Хильдой, сразу же разработал план. Это был первый настоящий поступок в его новой жизни. Составление плана. Никогда раньше ничего подобного он не делал. Интересно, что это значило – быть способным на такое?
Вернувшись ночью домой, Претендент принес с собой несколько новых растений, найденных по дороге. Он засиделся чуть ли не до утра, рисуя их, старался как никогда, и рисунок ему удался. Это был его первый хороший рисунок.
Утром Претендент показал его Экзаменатору.
Она подумает, что я счастлив, потому что у меня все получилось. Она будет считать, что все мое счастье связано только с этим.
~~~
Претендент снова и снова представлял себе Хильду. Он мысленно рисовал её гибкое смуглое тело без одежды. Он представил, как она думает о нем, и почувствовал тревогу. Не может ли случиться так, что Хильда вдруг решит, что он не стоит того, чтобы быть с ним? Может быть, она сочтет, что ей лучше быть одной? Его охватил ужас. Он был неудачником. Ему нечего было сказать - он ничего не сделал, ничего не знал. Экзаменатор постоянно указывала на его глупость и недостатки, а если и хвалила, то только по доброте душевной. Что в нем было такого, что могло бы сравниться с Хильдой?
Претендент вспомнил ужин у нее дома и подумал о том, как она тогда на него смотрела. Снова и снова он мысленно прокручивал в голове сцену на кухне. Он видел, как она недоверчиво смотрит на него. Как же ему хотелось увидеть её снова!
Экзаменатор замолчала. Она тихо сидела, смотрела на Претендента, и в её глазах не было вообще никакого выражения. Эта женщина была просто оболочкой, образом терпения. Когда будет повод, она снова вернется в свое тело. А пока она ждала где-то неподалеку. Так с ней было почти всегда.
~~~
- Эмма, - сказал Претендент, - я готов попробовать ещё раз.
- Вы готовы?
- Да.
- К встрече? К встрече с другими людьми? Вы в последнее время какой-то тихий.
- Кажется, я был не так уж хорош, когда мы встречались с той парой. Или во время нашей второй встречи. Мне нужно лучше стараться.
- Дело не в старании, - сказала Экзаменатор. – Дело в том, чтобы присутствовать. Вы находитесь очень глубоко внутри себя, а вам нужно быть на краю и готовым к прыжку.
- Хорошо, - согласился Претендент. – Так и будет.
Экзаменатор заглянула в газету и увидела объявление, что сегодня вечером состоится собрание членов ботанического общества.
- Кто бы мог подумать… Ботаническое общество, - сказала она.
- О, вы должны были знать, - резко произнес Претендент.
Экзаменатор подняла бровь, но промолчала.
~~~
Встреча членов ботанического общества проходила в здании, которое называлось библиотекой. Претендент никогда раньше не бывал в библиотеке, но слово такое знал. Это было место, где хранились книги. И действительно, когда они с Экзаменатором пришли туда, там было полно книг. Растений или цветов в этом ботаническом обществе оказалось не очень много. По сути, это было что-то вроде библиографического ботанического общества, потому что в основном тут говорили о цветах и показывали друг другу картинки с их изображением в книгах. Вот почему встреча проходила в библиотеке - там были книги. Кроме того, были книги, которые принадлежали членам общества, и они приносили их с собой, когда приходили.
В обществе было девятнадцать человек, и все пришли на встречу. Они один за другим представились Претенденту по именам, и он пожал всем мужчинам руки. Женщинам он тоже пожал руки, но по-другому. Он как бы коротко придерживал кончики их пальцев. Это было рукопожатие с женщинами. Потом все расселись и начали разговаривать. У некоторых были кофейники, и они пили кофе из бумажных стаканчиков. Люди из ботанического общества очень беспокоились о Претенденте и Эмме. Беспокоились в том смысле, что им казалось, что он и Эмма беспокоят их. То, что в городе должны быть два ботаника, или ботаник и ассистент, было замечательно и вполне разумно. Это был прекрасный город. Почему бы ему не иметь своего ботаника? Действительно, ведь там же было ботаническое общество. Сразу же возникло предложение Эмме сделать доклад о ботанике, от которого она пока отказалась. Сказала, что её работа ей этого не позволяет.
~~~
Претендент обнаружил, что ему снова трудно заметить, когда с ним кто-то разговаривает. Он обнаружил, что ему трудно контролировать свое дыхание. Он обнаружил, что хмурится или меняет выражение лица, когда ему совсем не хотелось этого делать. Все эти вещи были проблемами в прошлом, но теперь они вдруг стали для него значимыми. Претендент должен был все это исправить, если хотел стать лучше для Хильды… Если он хотел стать человеком, которого Хильда захочет видеть и знать. Если она узнала, каким он был, что же… Значит, она уже знает. Но если ей подтвердили, что это все, чем он может быть, то... Думать об этом было невыносимо.
Итак, Претендент приложил все свои силы, чтобы быть общительным. Он отчаянно старался следить, когда кто-то с ним заговорит, чтобы не ответить невпопад. Претендент задавал вопросы, когда чего-то не понимал, и улыбался, как только мог.
По дороге домой они с Экзаменатором проходили под уличным фонарем, и женщина говорила:
- Каким вы там были осторожным.
Они шли мимо фонаря в темноту, и она снова говорила:
-… и каким безрассудным!
- Каким острожным…
-… и каким безрассудным!
- Каким острожным…
-… и каким безрассудным!
Экзаменатор немного шутила, говоря ему, что именно так и происходит обучение. Нужно быть осторожным во всех опасных моментах и безрассудным во всех моментах безрассудных. Осторожные всегда приходят в никуда. Безрассудные стремительно падают вниз.
Когда они дошли до веранды, Экзаменатор повернулась к Претенденту.
- А что вы думаете о лжи?
- Я не лгу, - ответил он. – Вы же знаете.
- А разве мы не лжем, что мы ботаники? - спросила Экзаменатор. – Разве это не ложь?
- Но ведь мы целыми днями рисуем растения.
- Бывают моменты, когда любому человеку – и вам в том числе - можно солгать, и, следовательно, это плохая ложь? Или вся ложь должна быть обнаружена, разоблачена, а лжецы подвергнуты порицанию? – спросила Экзаменатор. – Не отвечайте. Просто задумайтесь над этим.
А потом она ему улыбнулась. Это была теплая, нежная улыбка. Такой улыбки она не дарила ему ни разу за все время их знакомства. На волне своего успеха в ботаническом обществе Претендент был выведен из равновесия, и эта улыбка окутала его. Он вдруг почувствовал, что обязан все рассказать Экзаменатору, объяснить, как встретил Хильду, и что она замышляет что-то, о чем он не имеет никакого понятия. Претендент почувствовал, что должен выложить ей все начистоту, и потом поступить так, как она ему скажет.
В конце концов, Экзаменатор всегда поступала с ним правильно. То, что Хильда говорила о своих экзаменаторах - с ним все было не так. Пока Претендент размышлял об этом, Экзаменатор поднялась по лестнице. Он не пошёл за ней и не проронил ни слова.
~~~
Хильда!
Претенденту показалось, что он произнес это, но на самом деле не издал ни звука.
Дверь перед ним была открыта. Он стоял у её дома на Джунипер-Лейн, 23. Хильда была в холле в рабочей одежде: в куртке для работы в саду, в резиновых сапогах, в грязной рубашке с закатными до локтей рукавами и в коротких брюках с толстым матерчатым поясом.
- Я работала в саду. Ты пришёл на час раньше!
Хильда подошла к двери, взяла Претендента за руку и потянула в дом.
- Заходи! Заходи быстрее!
- Прости, - сказал он.
- Не извиняйся, глупенький. Закрой за собой дверь.
Она повела его вверх по лестнице мимо фотографий по скрипучим ступенькам.
~~~
- Я люблю тебя, - сказал он.
- Ты глупенький, глупенький, глупенький, - прошептала она. – Давай никогда не будем говорить о таких вещах. Если действительно для меня в этом ужасном месте есть лишь одно – ты, а для тебя в этому ужасном месте есть одно, и это одно – я, значит нам не нужно говорить о любви. Любовь – это сравнение. Мне нравится один, но люблю я другого. Мы на дне канавы, и там есть объем воздуха, который необходимо найти… Когда это сделано, мы раздвигаем пространство, и появляется еще один маленький объем воздуха. Кто может говорить о любви? Есть только воздух. Или его нет. А если воздуха нет, то и ничего нет.
Хильда говорила так без умолку, постоянно укоряя Претендента, когда он пытался что-то ответить.
- Не знаю, как давно я в этих местах, - доверительно сказала она. – Может, целую вечность.
-А ты была знакома с кем-то еще за все это время? – спросил он.
- Я только сейчас, после всего этого времени набралась смелости с кем-то объясниться.
- И почему это именно я?
- Потому что… потому что... когда мы познакомились, ты был в таком оцепенении. Внутри ты все еще плыл по течению. Тогда я впервые смогла с уверенностью сказать, что кто-то здесь - живой человек, а не оболочка, как все остальные. Их сотни, а может, и тысячи. Тысячи поселений. За ними есть целый мир. Я уверена. Но каковы отношения между миром и поселениями, сказать не могу. Похоже, что поселения создал именно этот мир, что высшее правительство, республика создала Метод Поселений для того, чтобы поддержать больных людей, тех, кто больше не мог выносить действительность. Однако может быть и так, что правительство просто нашло эти поселения, изолированное общество на окраине, и просто развило их. Разница в том, что поселения могут быть частью республики, некой группой в ее составе, или же отдельной областью, которая используется республикой для своего оздоровления. Если больных людей помещают в поселения в рамках соглашения между этими поселениями и республикой, то они просто подданные республики. Тогда экзаменаторы – это своего рода бюрократы, и весь Процесс Поселений - сплошная бюрократия. Но если Метод Поселений это всего лишь место, развившееся в условиях пассивного антагонизма с республикой, то может оказаться, что больные люди брошены там республикой, а Экзаменаторы - просто добрые люди, которые их принимают, выхаживают и возвращают им здоровье. Где происходит оставление больных, если оно вообще происходит - даже это – вопрос спорный. Может быть, туман - это милосердие со стороны Метода Поселений, мягкий ответ на все ужасы республики. А может, туманообразование - это то, что делает республика, когда «умывает руки» в отношении какого-то человека, то, с чем Метод Деревень научился справляться - почти как со своим собственным недугом..
- А что такое туманообразование?
- Инъекция. В одном из предыдущих домов я сообразила, как отпереть стол экзаменатора, и прочитала текст, который там хранился. Инъекция меняет тебя, отправляет дальше вглубь твоей личности, чтобы ты смог научится противостоять жизненным трудностям. Но она делает и другие вещи . Она разрушает твою память, и ты забываешь почти все, что знал. Вот почему им приходится учить тебя всему заново.
- Значит, мне сделали какую-то инъекцию, - сказал Претендент. – Так вот что они сделали. А сказали мне, что я был очень болен, и что…
- Что ты был очень болен и чуть не умер. Что ты был на грани смерти, но тебя спасли, а теперь ты поправляешься. Да, так они обычно говорят. Всё это есть в специальном пособии, написанном для них. Там все вопросы, которые ты будешь задавать, и все отсветы, которые ты от них получишь. Но мы не знаем одного: насколько эта их книжка правдива. Вдруг в ней условная ложь. Но в ней может быть и правда, дающая возможность экзаменаторам выполнять их работу, все пространство вокруг заполнено ложью. На самом деле, очень на это похоже. Мыслящий человек никакого другого вывода и не сможет сделать.
Претендент почувствовал себя так, будто мчался через густую рощу. Мимо неслись деревья, словно танцоры в длинной шеренге. Они танцевали вокруг него и торопливо подпрыгивали. Их листья били его по лицу, а ветви рвали на нём одежду. Он чувствовал, что падает, но бег деревьев удерживал его на ногах. Каждый раз, когда он едва не падал, его подбрасывало вверх, и все это время где-то вдалеке бушевал вихрь. Претендент никуда не шел - он не мог никуда идти - это было невозможно, потому куда бы человек ни пошел, его сбивало с ног и удерживало на плаву в безбрежной путанице.
По мере того как в нем нарастало это чувство, Хильда заметила, что его лицо меняется, и заговорила медленнее.
- Дорогой... дорогой, все хорошо. Всё в порядке. Мы найдем какой-нибудь выход. Я знаю, найдём.
- Но что… что это может быть? – сказал он. – Всё безнадёжно.
Произнеся эти слова, Претендент понял, что они были правдой.
Но тут Хильда обняла его, поцеловала, крепко прижала к себе, и произошла странная вещь: он вдруг убедился, что находится не в спальне в доме Хильды, а в другой спальне в точно таком же доме, но в котором он никогда не был. А на месте Хильды Претендент увидел другую молодую женщину, которую никогда в жизни не видел, но к которой испытывал огромное уважение, в которой чувствовал невероятный комфорт. Но кто это мог быть? Кто? Претендент привлёк её к себе, рыдая, и почувствовал, как ее тело прижалось к его телу. Его руки были в её волосах, в мягких светлых волосах. И в нём росло спокойствие. Спокойствие в каждой его клетке. А потом он вернулся, снова оказался в доме вместе с Хильдой. Она отпрянула от него и остановилась.
~~~
- Подойди и посмотри, - сказала Хильда.
Они вошли в кабинет и остановились около стола.
- Замок всё еще на месте. Но его можно открыть, и там внутри все ответы. Я успела только найти пособие и прочитать его часть. А потом меня увезли и дали другого экзаменатора. Мартин стал более внимателен. Он говорит, как идиот, но все это притворство. Он монстр. Я его боюсь. Не того, что он может причинить мне боль, а того, что он знает всё, что знаю я, и даже больше.
- Хильда, а какое твоё настоящее имя?
- В последнем месте, где я провалил экзамен, меня звали Кэт. В городке до этого я был Морной. Я больше не обращаю внимания на имена. Если бы ты мог произнести моё настоящее имя, это было бы… было бы…
- Что?
- Это была бы грязь, вот и все. Просто грязь. Даже в рот не стоит класть.
~~~
Прошло несколько дней, прежде чем они снова встретились. На этот раз на рассвете в лесу позади озера. Как будто вышли на прогулку и случайно наткнулись друг на друга. Это хорошо, подумали они. Ничего страшного, подумали они. Даже если кто-то увидит, все равно ничего страшного.
Они сидели в лесу возле ручья. Это была берёзовая роща. Претендент опёрся спиной о ствол дерева, и они с Хильдой болтали о том, о сём.
Вдруг Мартин и Хильда почувствовали, как же было здорово болтать о всяких пустяках. Они сидели, говорили самые банальные вещи про утро, про день, про одежду друг друга (которая была практически одинаковой) и были очень счастливы.
Так продолжалось до тех пор, пока Хильда вдруг не зарыдала.
Мартин попытался её успокоить. Наконец, она смогла снова заговорить.
- Нам обязательно нужен план. Иначе, я боюсь… я боюсь, мы так и будем жить здесь. Я боюсь, что ничего не изменится.
- Но что же делать?
- Думаю, мы можем уехать – сказала Хильда. – Я думаю, это возможно. Ведь люди приезжают сюда. Те, которых здесь не было, теперь появляются. Даже если для нас это до конца не ясно… Мне кажется, до этого я побывала в нескольких поселениях, хотя, может, все и не так. Может, я всё время была здесь. Но, даже не смотря на это, другие, которых тут не было, однажды вдруг как-то появляются. Если это так, то они откуда-то приехали, и мы можем отправиться туда, в то место, откуда они приехали. Туда, откуда они приехали и даже в другие места. Я в этом уверена.
Мартин кивнул.
Она стала прикасаться к его волосам, к лицу, и он на какое-то время замер.
- У меня есть для тебя подарок, - сказала Хильда.
Она протянула ему несколько листков бумаги. Они были вырваны из книги.
- Прочитаешь потом. А сейчас пора прощаться.
Претендент сидел в лесу и рассматривал страницы. Они были – должны были быть – из пособия для экзаменаторов. Там аккуратными строчками было напечатано описание самой тихой деревушки, как будто ее еще не существовало. Он нашёл описание роли экзаменатора и правила его поведения. Вырванные страницы закончились на середине этого описания.
Если Хильда вырвала их из пособия, это должно было вскоре вскрыться. Почему она отдала их ему? Неужели он теперь будет виновен в ее поступке?
Но вдруг его внутренний голос сказал: ты абсолютный идиот если думаешь, что она сделала это по какой-то другой причине, кроме одной: она тебя любит и хочет, чтобы ты был в ней уверен.
Волна густого тепла охватила его грудь и лицо.
Он поднял голову. Рядом никого не было.
Претендент положил вырванные страницы в карман и отправился домой.
~~~
Претендент проснулся и посмотрел на потолок. Это был всё тот же покрытый штукатуркой потолок, что и всегда. В тенях на нём отчетливо виднелись формы листьев и веток деревьев, нависших над окном. Взгляд Претендента проследил за ними и нашёл путь из одного конца комнаты в другой. Он сел, потом встал на ноги.
«Вдруг… внезапно мне стало всего мало», - подумал Претендент.
Как будто были моменты силы, когда он мог понять все, что говорила ему Хильда, а затем моменты, когда он чувствовал, что не стоило этого делать, или что это уже чересчур - что от него требуется слишком много для этого. Он снова подумал о словах Экзаменатора - вы должны слушать истории, но не для того, чтобы понимать, а просто чтобы быть человеком. В случае с Хильдой было ли ему достаточно просто слушать, или нужно было понимать?
Когда она была рядом, он чувствовал всю несправедливость происходящего и хотел помочь ей, хотел действовать. Но здесь, в уютном доме с Экзаменатором и всей этой ботанической работой, с тихими завтраками и долгими прогулками Претендент чувствовал, как равномерно по всему горизонту тускнеет длинный свет. Он чувствовал, как тускнело то, что было ярким и новым. Он понимал, что яркое и новое его не касается. Ему не нужно искать ни конфликтов, ни открытий.
Претендент стоял у лестницы. Спустившись по ней, он подошел к столу и начал рисовать. Экзаменатор вошла и села рядом. Она ничего не сказала. Даже не посмотрела на него. Но у Претендента было хорошее предчувствие. Он выздоравливал. Это не было ложью. Он был болен. Он был в этом уверен. И тут ему в голову пришла другая мысль. А, может быть, Хильда все еще была больна. И она просто всех обманула. Может быть, она обманывала его?
Ну, вот! Он испортил рисунок.
Претендент отложил его в сторону, положил на стол другой лист и начал сначала.
~~~
В тот вечер Экзаменатор позвала его на прогулку.
Когда Претендент закрывал калитку, она спросила, что, по его мнению, значит для чего-то умереть.
- Я спрашиваю вас, что такое смерть. Если вас мой вопрос удивляет, то я задаю его по той же причине, по которой мы с вами делаем здесь все остальное – он нацелен на ваше выздоровление, на ваше обновление. Человек, не знающий, что такое смерть, никогда не сможет быть здоровым. Такие люди могут только спотыкаться в ожидании какого-то окончательного столкновения, в котором его невежество будет разоблачено. Тогда человек либо узнает истину, либо сломается. Поэтому чтобы вам не пришлось идти на такое столкновение одному, мы поговорим об этом сейчас. Итак, я спрашиваю вас, что такое смерть?
Претендент закрыл калитку.
Пожилая женщина всматривалась в его лицо. Она заплела свои волосы в косу и надела теплое пальто явно не по сезону. Экзаменатор часто носила одежды больше, чем было нужно. Вдруг все ее слабости стали очевидны. Она была гораздо ближе к смерти, чем он. Интересно, сколько лет было Экзаменатору?
- Вы думаете о моем возрасте, - сказала она. – Когда я спрашиваю вас о смерти, вам в голову приходит мысль о смерти моей. Вполне правомерно. Ваша эмпатия наделяет вас этим даром. Вы сопереживаете моей жизни и моей смерти, и поэтому думаете, что эта старая женщина скоро умрет. Представляя мою смерть и уход из жизни, вы в какой-то степени переживаете это. На что это похоже?
~~~
Претендент подумал о том, что Экзаменатор, которая всегда была такой сильной, сейчас дрогнула. И еще он думал о том, как банально все это - что в каком-то случайном месте наступит ее смерть. Что всё вокруг неё закружится, а она будет лежать на земле и испустит последний вздох. А потом Претендент подумал о бесполезности её одежды, которая была выкроена точно по размеру, обо всех приспособлениях, сделанных для её рук, обо всем, что было отмерено ей в жизни - как все это вдруг станет бесполезным. Как мир ворвётся в пространство, которое занимала она, и заполнит его чем-то ещё. Претендент почти плакал. Слезы застыли в его глазах. Он почувствовал, что очень сильно любил ее. Она была его семьей, всем его существом. Да, он любил её.
Экзаменатор увидела это и взяла его за руку.
- Идёмте со мной, - сказала она.
Они пошли вверх по улице, туда, где между скал на холм уходила тонкая тропинка. По этой тропинке Претендент и Экзаменатор добрались до забора с коваными воротами. Экзаменатор открыла ворота, и они прошли дальше.
Перед ними простирался длинный, уходящий вниз по склону холма к далекой линии деревьев двор. Почему-то Претендент здесь никогда еще не бывал. Его взгляд метался по открывшемуся ландшафту, будто искал что-то. Он знал, что перед ним. Он был уверен.
- Эти каменные знаки, - сказала Экзаменатор, - называются надгробиями.
- Надгробия, - повторил Претендент.
- Их больше никто не использует. Но когда-то они были распространены повсеместно. Эти плиты дают четкую и убедительную информацию, поэтому они стали частью Метода Поселений. Мы воссоздаем такое кладбище в каждом поселении. Оно есть даже там, вдали, в самой тихой деревушке, хотя, возможно, вы его там не разглядели.
- Но что это? Для чего все эти камни?
- Давайте пройдемся между ними.
Они стали ходить вдоль рядов надгробных плит. Претендент стал читать надписи на них и вскоре понял их назначение. Экзаменатор ничего не сказала, только смотрела на него со спокойным, бесстрастным лицом, и было непонятно, считала ли она эту затею с кладбищем хорошей идеей или глупой придумкой человечества, от которой лучше было бы избавиться.
Претендент почувствовал в камнях огромную тоску. В этот самый момент она отразилась на его собственном существе. По тому, как его разрывало на части - его замешательство в отношении Хильды, его жалость к Экзаменатору, грусть из-за ее смерти - он очень чётко почувствовал, что значит быть человеком вообще, и как это ощущение было заключено в самих камнях.
- Они и есть ошибка, наша человеческая ошибка, - сказал он. - Это то, ради чего вообще стоит жить. Но в то же время они абсолютно иррациональны. В них нет никакого разума.
- Что вы имеете в виду?
- Я имею в виду, что если кто-то умер, то этого человека больше нет. Надгробный камень ничего не исправит. А если это место, куда другие могут прийти, чтобы побыть рядом с телом умершего человека, то чем это поможет? Это только продлевает скорбь. Лучше просто пойти по дороге дальше, ни о чем не думая. Но…
Он пнул ногой поросшую травой кочку.
- …но если жизнь - это просто разумная жизнь, тогда в ней нет ничего – вообще ничего стоящего. Поэтому мы стремимся к тому, чтобы мертвые вещи оставались живыми, или чтобы неразумные вещи становились разумными. Вот почему должен жить человек.
- Парадокс? – спросила Экзаменатор.
- Не думаю. Мысли, собранные вместе, имеют смысл. Ни одна из сторон не является полной.
Экзаменатор улыбнулась. Она достала что-то из кармана – это оказался блокнот - и минуту что-то в нём писала.
- Я умру, - сказала Экзаменатор. - Есть люди, кому есть до меня дело, и они могут опечалиться. Но моя жизнь оказала определённое влияние, и будет оказывать его и после моей смерти. Большего я и не прошу. Вам нравится кладбище?
- Не знаю, - ответил Претендент.
А потом произнёс:
- Кажется, очень.
- Раньше у кладбищ были и другие цели, - сказала Экзаменатор. - Богатые семьи могли покупать огромные памятники и демонстрировать таким образом свое могущество. Кроме того, блеск и дороговизна пышных похорон могли запугать общество и помочь сохранить завесу власти, которой обладало то или иное семейство. Верно и то, что в культурах, где патриархальные или матриархальные устои были достаточно сильны, передача власти по наследству имела особое значение. В такое время и в таком месте такие события, как похороны и свадьбы, приобретают особое значение, поскольку семейная драма превращается в драму общественную.
~~~
Но Претендент больше её не слушал. Они шли по аккуратно постриженной кем-то траве, всегда подстригаемой кем-то – казалось, её постригли совсем недавно, по крайней мере, несколько часов назад - и Претендент вдруг подумал о собственной жизни в приложении к дню, в котором он был жив, к тому самому дню, в котором он сейчас находился.
«Я жив, - подумал он. – И теперь я способен жить».
Вдруг Претендент почувствовал себя очень сильным. С подъёмом этих сил в нём появилась энергия, определилось направление к цели. Он хотел увидеть Хильду и узнать больше. Он хотел узнать, что нужно было делать и нужно ли было что-то делать вообще. Желание рассказать все Экзаменатору еще присутствовало в нём. Более того, оно выросло после того, как он представил ее смерть. Но для него это зависело от Хильды и от того, что она будет делать дальше. Какое смятение! Оно поднималось в нем и поднималось, а потом перед глазами пронеслось спокойствие кладбища, близость вечера, эта тихая прогулка. Вся суматоха исчезла, словно его и не было.
Возможно, терпение Экзаменатора истощилось, а, может быть, дело было в чем-то другом, но он ощутил большую силу в ногах, как у пловца. Под зелеными ветвями деревьев на кладбище ему не нужно было ничего делать. Никаких действий там не требовалось, да и не могло потребоваться.
~~~
Но, вернувшись в дом и поужинав, Претендент почувствовал, как легкость охватывает его, и вместе с ней он становится хрупким. Энергия желания захлестнула его, и он пал её жертвой. Хильда, Хильда. Её образ снова появился перед ним.
Приближался час, когда они должны были встретиться. Претендент сидел и смотрел на часы. Мне пора вставать, подумал он. Я должен выйти за дверь. Но он этого не сделал. Прилив отхлынул. Претендент как будто опять оказался под зелеными ветвями деревьев на кладбище. Он так остался сидеть, а через некоторое время Экзаменатор принесла чай, и они стали играть в карты. Когда она выиграла раз, два, три раза, они закончили, поднялись наверх и легли спать.
~~~
Теперь их встречи прервались. У них был план встреч, но они не встречались. Это было просто, но в то же время вызывало недоумение. Если бы он хотел её увидеть, он бы её увидел. Но он с ней не встречался. И все же теперь претендент вдруг снова ощутил страстную жажду увидеть Хильду. Тем не менее на встречу он не пошёл. Что она подумает? У Хильды не было никаких причин приходить к нему домой, как и у него к ней. Что тут можно было сделать?
И всё-таки я могу зайти к ней – поговорить, может быть не с ней, а с Мартином. Если он подружился со мной, я могу поговорить с ним. А Хильда будет рядом, и, может, всё как-то наладится.
И, размышляя о Мартине и о том доме, он снова подумал - а как же они живут? Он почувствовал лёгкий укол ревности. Если они ведут себя, как супружеская пара, делают ли они это в доме, когда там нет посторонних? Если это прикрытие, то постоянно ли оно сохраняется? Претендент подумал о её трепете, о том, как она трепетала, трепетала…, о том, как она прильнула к нему, и поднялся. Там, на кухне своего дома он встал, словно собираясь прямо сейчас пойти и посмотреть. Но, конечно, всё это было глупостью. Хильда не принадлежала ему - не в этом смысле. Если для безопасности ей нужно было вести себя определенным образом, это было естественно. Только естественно. В этом не было ничего морального.
И все же, находясь в парадном зале, Претендент сказал Экзаменатору, что пойдет прогуляться, и вскоре оказался на Джунипер-лейн, постучав в дверь определенного дома.
~~~
- Привет.
Претендент замер. Это был незнакомый ему мужчина. Претендент отклонился назад и проверил адрес на двери. Джунипер-Лейн, 23. Всё правильно.
- Я ищу Хильду и Мартина. Кажется, они здесь живут.
- Должно быть, какая-то ошибка, - сказал мужчина. - Подождите.
- Колин! – позвал он. – Колин, иди сюда!
Из двери слева вышла женщина.
- В чём дело, Том?
- Этот молодой человек, кажется, думает, что здесь живёт кто-то ещё. Кто-то… Как их звали?
- Хильда, - ответил Претендент. – Хильда и Мартин. Я уверен. Я был здесь на прошлой неделе.
Пара рассмеялась.
- Вполне понятно, - сказал мужчина. – Эти городки так действуют на вас. Я знаю, потому что со мной это случалось пару раз. Устраивают трюки с вашим сознанием. В любом случае, мы живем здесь уже тридцать пять лет.
- И ведём подсчет, - сказала женщина. - А если бы вы были здесь на прошлой неделе, я бы знала. На прошлой неделе у нас было барбекю. Вообще-то, вы могли бы прийти, если бы мы вас тогда знали. Как вас зовут?
- Мартин.
- Как и того человека, которого вы ищете? Вот это да! Вы ищете собственный дом?
Претендент улыбнулся женщине.
- Если так, то это хороший трюк. Вы не можете найти свой дом и поэтому спрашиваете у каждой двери. А Хильда ваша жена?
- Нет, нет! Я на самом деле ищу их. Но, кажется…
Претендент поборол в себе желание пройти мимо них и заглянуть в дом.
– Простите, я…
- О, не беспокойтесь. Никаких проблем. В конце концов, приятно с вами познакомиться. Мартин, да? А я Том. Том Бедфорд. Это Колин в задней комнате. Она не очень общительна в последнее время, извините. Но знаете что – к нам собирается наша дочь. Она примерно вашего возраста, я думаю. Возможно, вы захотите с ней познакомиться. Мы пошлем приглашение к вам домой. Как вам такое предложение?
Претендент извинился и пошёл домой. Должно быть, они увезли её ночью. А эти люди, наверное, въехали в этот дом сегодня. Как это могло случиться так быстро? Если только он не перепутал дни. Такое иногда бывало...
Но почему они забрали ее? Должно быть, Мартин что-то обнаружил. Или, может быть, он сам выдал ее? Может быть, так и оно есть?
~~~
В середине ночи Претендент проснулся. Сначала ему показалось, что в комнате кто-то есть, но никого не было - только мебель, от которой исходили непристойные очертания теней. Было очень тихо. Все стало настолько тихим, насколько это вообще было возможно. Он затаил дыхание и прислушался. Тишина, тишина, тишина, а потом лёгкий стук. Потом снова тишина и стук в стекло. Претендент выглянул в окно. Должно быть, там внизу кто-то затаился. Он обшарил глазами двор, медленно переходя из одного конца в другой.
Вон там! Она стояла там…и это была Хильда, разбрасывающая кусочки земли. Она увидела его в окне, присела и стала ждать. Он смотрел сверху вниз – улица, изгородь, сад, веранда, Хильда. Хильда!
Тише, как можно тише, сказал себе Претендент. Он выскользнул из кровати, спустился по лестнице и вышел через заднюю дверь в сад.
Хильда бросилась к нему.
- Я заходил к тебе домой, - сказал Претендент, - но там…
Она заговорила вместе с ним.
- Они увезли меня. Они увезли меня, милый. О, я все ждала, ждала тебя, а ты так и не пришёл. Тогда я вернулась домой, и там был Мартин. Он был очень зол… так зол…
- Тебя увезли? Кто?
- Я проснулась в каком-то фургоне. Они погрузили меня в него вместе с кроватью. Я там лежала, и мы вдруг почему-то остановились. Я выпрыгнула и спряталась, а фургон поехал дальше без меня.
Они смотрели друг на друга. На Хильде не было ничего, кроме ночной сорочки. Должно быть, это правда – они схватили её, когда она спала.
- Они станут тебя искать, когда водитель доберется до места. Когда всё это случилось?
- Прошлой ночь ю. Я весь день ходила, а потом спряталась и стала ждать, чтобы пойти сюда. Посмотри на мои ноги.
Её ступни были сильно поцарапаны от ходьбы босиком. На одной была повязана какая-то тряпка. Должно быть, всё это правда.
- Как ты нашла дорогу? – спросил Претендент.
- О чём ты?
- Как ты нашла дорогу от того места, где выпрыгнула из фургона? Как ты поняла, где находилась?
- Там ничего нет. Только дорога. Просто дорога, и всё. Фургон уехал, а я пошла в обратном направлении. Когда походишь к городу, окрестности постепенно становятся зелеными. Появляются деревья, трава, а потом начинается сам город. Могу тебе показать. Правда, не знаю, подходящее ли сейчас для этого время.
На Претендента навалились растерянность и усталость. Ему казалось, он справляется с ситуацией, понимает её, быстро и чётко проникает в детали, а потом это ощущение исчезло. Какая-то тяжесть навалилась и спутала все переменные. Всё казалось одинаковым, и он не мог продвинуться вперед..
- Не знаю, - сказал Претендент. – Я не знаю, что и…
-Помоги мне спрятаться, - попросила Хильда. – Кто-то идёт сюда.
- Мартин, Мартин!
Голос донёсся из дома. Это была Экзаменатор. В сердце Претендента поднялась паника. Он не хотел делать ничего плохого. Вообще ничего.
- Я…
Мартин заколебался.
- Любовь моя, - произнесла Хильда, - ты должен…
Она в отчаянии прижалась к нему.
- Помоги. Они все против меня.
- Мартин! - снова послышался из дома голос Экзаменатора.
Свет зажёгся сначала в холле, а потом на задней веранде.
Вдоль изгороди рос кустарник. Хильда нырнула в него и спряталась как раз в тот момент, когда Экзаменатор вышла из двери.
- Мартин, - сказала она, - всё в порядке?
~~~
Претендент в замешательстве замер. Из кустов до него доносилось лёгкое дыхание спрятавшейся Хильды. С веранды, расположенной всего в двадцати футах, на него смотрела Экзаменатор. Что он делал в саду? Почему он вообще там оказался? Что он мог ответить?
Претендент никогда не лгал Экзаменатору. И не хотел. Она стояла на веранде, завернувшись в одеяло. На её лице явно виднелось беспокойство за него. Вообще сейчас, в середине ночи она выглядела старше, чем обычно. Претендент вдруг почувствовал к ней симпатию и глубокую тревогу. А ещё он боялся, что вскроется его тайна, и Экзаменатор будет недовольна.
- Мартин, с вами всё хорошо? Вам нужна помощь? Зайдите в дом. Идёмте со мной.
Ощущение усталости усилилось в нём ещё больше. Претендент подошёл к дому и поднялся по ступеням. И вот он уже стоял рядом с ней. Он вдруг обнаружил, что что-то шепчет, разговаривает с Экзаменатором. Он обнаружил, что говорит с ней, рассказывает какие-то вещи. Что он говорил? О чём он проблотался7
Экзаменатор внимательно взглянула ему в глаза, сжала его руку и кивнула.
- Идёмте в дом, - сказала она.
Экзаменатор приготовила чай, и они сели за стол в столовой. Ещё она сделала тосты и принесла их на тарелке. Когда они посидели какое-то время, снаружи раздался крик.
- Они наши её, - тихо произнесла Экзаменатор. – Не волнуйтесь, с ней всё будет хорошо. Она молодая и сильная. Но она очень больна.
Экзаменатор проговорила это особенно тихо.
- Хильда очень больна и нуждается в нашей помощи, - повторила она.
Экзаменатор держала в руке листы из книги, которые дал ей Претендент. Сначала он не мог вспомнить, как отдавал их ей, но потом вдруг вспомнил. От этого ему стало больно. Он отдал страницы Экзаменатору. Он выдал место, где пряталась Хильда. И Претендент заплакал.
- Вы были правы, когда хотели помочь Хильде, - сказала Экзаменатор. – Не огорчайтесь из-за этого. Это было разумно. Это был правильный поступок. А теперь поспите немного. Хотите снотворного?
- Да, - ответил Претендент, - не откажусь.
Они поднялись наверх, и она дал ему какую-то таблетку. Он лег в кровать и проспал до позднего утра. Экзаменатор разбудил его со словами:
- Почти полдень! Пора вставать, пора вставать.
И уже тогда казалось, что все, что случились с Хильдой, было давно. А вообще знал ли он её когда-нибудь? Знал ли?
~~~
И так было и с ним: в основном, он никогда не переживал - чувствовал, что происшедшее случилось с кем-то другим, а его не коснулось. Но иногда - как бывает при взгляде в зеркало, когда человек долгое время не видел себя и вдруг он видит своё лицо, свое собственное лицо в зеркале, и чувствует… узнавание - его охватывала сильная печаль, и он почти плакал. Его лицо искажалось, он обхватывал голову руками и думал: что же я наделал. И ему казалось, что он предал единственного человека, который принадлежал ему.
В такие моменты Экзаменатор наблюдала за Претендентом с беспокойством. Когда это случилось дважды за один день через неделю после инцидента, она пришла к решению.
«Мне кажется, - подумала она, - мы слишком долго здесь находимся».
~~~
Когда Претендент утром вышел, чтобы спуститься по лестнице, Экзаменатор стояла внизу.
- Когда вы спуститесь, - сказала она, - вам уже не придётся подниматься снова. По крайней мере, не в этом доме. Поэтому сходите по ступеням медленно и уверенно.
- Что такое? – спросил он.
- Мы переезжаем в новое поселение. История с Хильдой – не ваша вина. Но это в некотором смысле неудача. Я забираю у вас имя. Не волнуйтесь - у вас будет другое. Вы больше не Мартин, а я не Эмма. Не называйте меня так.
- Я должен взять мои…
- Вам не нужны ваши вещи. Всё, что нам нужно, уже там, в том месте, куда мы отправляемся. Это путешествие отличается от наших предыдущих. Знаете, почему?
- Потому что вы говорите мне о нем?
- Верно. Я говорю вам о нём, чтобы вы знали. Я вам доверяю. Чувствую, что вам нужно знать. В некотором смысле путешествие будет таким же . В пути мы будем спать, поэтому мало чего увидим, а когда проснёмся, будем уже на месте. Я хотела подготовить вас и дать вам перед отъездом новое имя.
- Моё новое имя… Каким оно будет?
Претендент неспешно и осторожно спустился по лестнице. Он дошел до нижней ступени и остановился перед Экзаменатором.
- Вы готовы его услышать?
- Готов.
- Генри, - сказала она. – Генри Коул. Вот ваше новое имя.
- Генри, - повторил Претендент. – Генри Коул. Генри Коул.
- Генри Коул, - сказала Экзментаор, - пора ехать. Пойдемте посидим на веранде. Меня зовут Далия Гастен.
- Далия Гастен, - тихо повторил он.
Они прошли на веранду и сели.
- Примите это, – сказала Далия. – Это поможет вам уснуть, и потом мы поедем.
Она протянула ему маленькую бутылочку. Претендент взял ее и поднес ко рту. Видел ли он такую раньше? Горлышко бутылочки был очень маленьким и как-то странно ощущалось на губах. Претендент отпил из него и вскоре заснул.
А потом они сидели на веранде. Экзаменатор расположилась в одном кресле, Претендент спал в другом. С улицы городка донесся странный шум. Это был грузовик. Он подъехал и остановился перед домом. Из него вышли двое мужчин и подхватили Претендента - один за руки, другой за ноги. Они отнесли его и осторожно положили на матрац в кузове. Грузовик уехал, и вскоре его грохота как не бывало, потому что вдалеке зазвонил церковный колокол, в ближнем дворе зажужжали насекомые, а когда Экзаменатор раскачивалась в своем кресле, послышался слабый скрип половых досок веранды. Где-то в доме тикали часы: тик-так, тик-так, тик-так.
~~~
Претендент уже проснулся и сидел в кровати, когда в комнату вошла Экзаменатор.
- Вы помните, как меня зовут? –с просила она.
- Далия, - ответил он.
- Правильно, Генри. Это моё имя. Давайте осмотрим дом.
Они обошли и осмотрели все комнаты. Претендент заметил, что дом был точно таким же, как предыдущий. Он осмотрел столовую и все стены столовой, кухню и все стены кухни. Он выглянул во все кухонные окна и увидел, что сад остался прежним Сад и улица за ним. Он увидел, что и холл был таким же, и лестница и спальни. Экзаменатор провела его в кабинет – туда, где его до этого никогда особенно тепло не принимали – и сказала:
- Это кабинет. В этом поселении ваше присутствие здесь приветствуется, как и моё. Вы тоже можете пользоваться этой комнатой.
Она подошла к столу, ящики которого всегда были заперты.
- Вот, все замки открыты.
Экзаменатор открыла ящик стола. Там лежала книга и листы бумаги.
- Сюда я складываю свои отчёты о вас и о прогрессе в вашем состоянии. Книга – это учебник, как проводить исследования. В нем объясняется, как и почему нужно исследовать.. Обычная книга, как любая другая. Вы понимаете. Что это значит?
Генри молчал.
- Это значит, что какие-то части верные, какие—то нет. Каждый экзаменатор принимает решение и поступает не по доктрине. Я, например, в некоторых вопросах не следую этой книге. А в других важно ей следовать. Это отчасти потому, что мы здесь не одни. Мы с вами являемся частью чего-то большего, чем мы сами.
Экзаменатор достала книгу из стола.
- Как видите, она не очень большая. Можете почитать, если хотите. Оставлю её на столе. А ещё можете прочитать любой из моих отчётов, который здесь найдёте. Но помните: не сердитесь, если обнаружите, что о вас пишут правду. Если читаешь чужие записи, за это всегда приходится платить. Часто можно узнать о себе то, чего никогда и не ожидал. Этот опыт редко бывает приятным.
Она вышла из комнаты и спустилась по лестнице, оставив Претендента в кабинете.
Он подошёл к столу и задвинул ящик, выдвинул снова и опять задвинул.
Потом он сел в кресло и посмотрел на стол со стороны. Хильда то возникала в его сознании, то исчезала, и ему было хорошо.
- Я становлюсь Генри. В самом деле, - подломал Претендент. – Я гораздо ближе к Генри, чем когда-то к Мартину.
Он произнёс это вслух, потому что ему нравилось, как звучат в его устах имена.
~~~
Что есть в каждом поселении? – спросила Экзаменатор.
- Дома, - ответил Претендент. – Много домов, и все они…
- Все они одинаковые, - закончила за него Экзаменатор. – Что ещё?
- Магазины. Здесь есть центральный магазин и магазин одежды. Есть магазин, где можно посидеть и выпить чаю. Есть ресторан. Над этими магазинами расположены комнаты, в которых живут их работники.
- Правильно, - сказала Экзаменатор. – А что насчет общественных мест?
- Здесь есть библиотека, зал, оркестровая площадка.
- Всё это такое же, как всех тех местах, где мы были, во всех поселениях? Или чем-то отличается?
- Я думаю…, - произнёс он. – Мне кажется, всё одинаковое.
- Как вы думаете, все эти вещи были одинаковыми, потому что они на самом деле одинаковые, - спросила Экзаменатор, - или потому что вы хотите, чтобы они были одинаковыми - потому что вы не делаете между ними различий? Мы могли бы назвать этот случай их существования – «одинаковость для вас». Так можно?
- Мне кажется… - ответил Претендент, - я думаю, что они в самом деле были одинаковыми.
- Но если бы они были разными, - спросила она, - вы бы это поняли?
- Думаю, я бы понял, - сказал он.
- И это имело бы значение?
- Не знаю. Я так не думаю.
- А раз это не имеет значения, то разве трудно сказать точно, как всё было на самом деле?
- Думаю, да, - согласился Претендент. - Поселения есть поселения - это место, где мы живем. Когда я иду в каком-то направлении, я знаю, что там найду. Когда возвращаюсь, я тоже это знаю. Так же и с домом.
- А что, если бы вы отправились в такое место, где все не так, где все было бы новым? - спросила Экзаменатор.
- Все всегда новое. Даже здесь. Разве это не так?
Экзаменатор достала свой блокнот и что-то записала.
~~~
- Давайте придумаем себе новые легенды. Что это будет?
Не знаю, - ответил Генри. – У меня опять трудности с передвижением. Может быть что-то, где мне не придется так много двигаться…
- Вас это расстраивает? Трудности с движением, я имею в виду.
Генри кивнул.
- Вы должны были сказать мне. Это пройдёт, - успокоила его Экзаменатор. – Дело в лекарстве, которое помогло вам переехать. Возможно, слишком большая доза. Передозировка может сбить с толку и разу, и тело. Через несколько дней это пройдет. Давайте теперь подумаем о вашей легенде. Ваш образ для этого городка. Какой может быть ваша легенда? Как насчёт того, что вы работаете над статьёй? Я человек, который ездит вместе с вами. Не прислуга, а человек, который заботится о ваших нуждах. Вы нанимаете меня таким образом. И вы работаете над важным докладом для предстоящей конференции. Вы в том возрасте, когда можно быть ученым в какой-то области.
- Учёным…
- Вам не нужно на эту тему говорить. Чем меньше вы говорите, тем больше людей будет интересоваться. И наоборот, чем больше разговоров, тем меньше людей, которым есть до вас дело. Вплоть до того, что если бы вы постоянно говорили об этом ,они бы вас просто избегали.. Вот так обстоит дело.
- Ну тогда что мы будем делать? – спросил Генри. – На самом деле я же не буду работать над докладом. Не верю, что смогу это делать.
- А вам и не нужно. Мы найдём другие занятия, чтобы заполнить время. Мы постоянно работаем, чтобы достичь нашей цели. Вот что мы будем делать. Каждый день станем посвящать нашим задачам. Я каждый вечер буду составлять отчёты, а вы сможете их читать. Тогда вы будете знать, как у вас идут дела. И будете знать, насколько вы продвинулись к нашей цели.
- Я скажу вам, что такой человек, как вы, - продолжила Экзаменатор, - хороший, солидный человек, который знает что делать, может жить там, где ему нравится. Мы найдем для вас хорошую работу и жилье. Вскоре у вас будут все навыки нормального человека, и у вас будут возможности нормального человека. Вы даже сможете решить, хотите ли вы жить в поселениях, или вам лучше уехать. И то и другое прекрасно. Я, например, буду гордиться вами, что бы вы ни выбрали.
Претендент почувствовал что-то широкое и пустое, похожее на предвкушение, но ослабленное. Оно не было ложным, но и не звучало, как колокол.
- А пока давайте подумаем о том, что у вас хорошо получается и что вам нравится делать. Мы потренируем ваши взаимодействия и поговорим о том, что вас расстраивает, и чего вы боитесь. У меня есть много новых упражнений для вас, и когда мы их выполним, то перейдем к следующему шагу. Вы готовы начать? Помните также, Генри, вы можете терпеть неудачи снова и снова, сколько угодно. Как мы поступим?
- Отчаянно и осторожно, - ответил он. - Сначала осторожно, потом отчаянно.
~~~
Претендент сидел в кабинете. В последние дни он любил частенько захаживать сюда. Сидел в кабинете и перекладывал на столе разные вещи. Там были книга и отчеты. Наконец-то Претендент мог их прочитать. Он даже не знал, что они были в кабинете, но теперь знал и мог их прочитать.
Правда, он их не читал. У него не было желания. Того, что они были доступны было ему уже достаточно. Если бы в них говорилось то или иное - он был уверен, что это будет примерно то же самое. В голове его звучал голос, который восставал против этого, голос, который вопил, кричал ему издалека, чтобы он полистал книгу, прочитал отчеты, почерпнул оттуда все, что можно. Но с тех пор как уехала Хильда, этот голос ослаб, и Претендент почти не слышал его.
Теперь он был на седьмом небе от всех похвал, которые получал. Ежедневно он продвигался вперед со своим добродушием и обнаружил, что может разговаривать с людьми и добиваться в этом мире самых поразительных результатов.
Экзаменатор говорил ему что-то вроде:
- Завтра вы должны пойти в ресторан. Там будет много людей. Вам покажется, что свободных столиков нет. Ситуация будет такая: вы не можете поесть в ресторане, потому что все столики заняты. Там же будет ожидать еще молодой человек. Вы услышите, как ему скажут, что сейчас здесь поесть нельзя, потому что ресторан переполнен.
Но вы подойдете к хозяину ресторана и спросите, нет ли свободного столика. Хозяин улыбнётся и наклонит голову. Он что-то крикнет чер6ез плечо, после чего в зал вынесут и поставят столик. Молодой человек станет наблюдать за вами и удивляться, кто вы такой, что произошло такое удивительное событие. А вы пригласите его за свой столик так, как будто это самая естественная вещь в мире.
Потом вы сядете, и молодой человек задаст вам множество вопросов о вашей жизни, ни на один из которых вы ответить не сможете. Причина в том, что вы просто не помните событий своей жизни. Такова ваша участь. Но лгать вы не станете. Просто объясните, что были больны, но сейчас пошли на поправку, и что сейчас вы работаете над докладом.
Когда молодой человек соберется уходить, он предложит вам встретиться снова, но вы откажетесь. Если он спросит, почему, вы скажете, что очень заняты. От выпитого вина вы почувствуете румянец, и вам будет трудно отказаться от приглашения, потому что молодой человек очень обаятелен и его общество доставляет вам большое, но вы всё равно откажетесь.
Почему? Потому что это часть жизни, к которой тоже нужно готовиться - иметь сильную волю и уметь отказываться от хороших вещей. Это упражнение на завтра.
И вот на следующий день Генри отправился в ресторан. Сделал он это не потому, что помнил о разговоре с Экзаменатором, а потому что проголодался. Иногда он стал есть в ресторане. Придя в ресторан Генри заметил, что все столики заняты, и почувствовал смутное беспокойство, что ему не найдут свободного места. И когда он подошел к хозяину ресторана, то заметил молодого человека, которому тоже отказали в столике. И хозяин тоже заметил его, заметил Генри, и сказал: «Генри Коул, наш уважаемый гость». Генри Коул, Генри Коул. Имя вспыхивало и светилось с какой-то гордой энергией. Потом Генри провели к столику, которого минуту назад в зале не было. Столик пронесли над головами посетителей. А другие столики сдвинули, чтобы освободить место новому. Свечи, причудливые серебряные приборы, прекрасная фарфоровая посуда - все это ставилось на стол, и все это разворачивалось, словно веер. Пока это происходило, и все стояли, завороженно наблюдая, Генри спросил молодого человека: «Ваше имя, сэр?», и молодой человек ответил: «Меня зовут Саша». И Генри предложил: «Пойдемте, посидим со мной, почему бы и нет».
Затем они сели за столик, и им даже не потребовалось делать заказ. Их обслуживали официанты, которым не нужно говорить, чего они хотят; они просто приносили лучшее, и без малейшего раздражения уносили все ненужное. А Генри разговаривал с Сашей, и Саша задавал вопросы. Он говорил: «Генри, если не возражаете, я спрошу, откуда вы родом? Что это за акцент?» И Генри отвечал: «Я не знаю». Это факты, с которыми я не знаком, и причина этого вот в чем: я очень мало помню о своём прошлом. Видите ли, я выздоравливаю и только сейчас возвращаюсь к жизни. В данный момент работаю над докладом для предстоящей конференции».
Потом Саша спрашивал о докладе, а Генри отвечал: «Я не занимаюсь обсуждением незавершенных докладов».
И кто-то подходил к столу с письмом и вручал его Генри со словами: «Профессор Коул, вот письмо для вас. Только что пришло». И Генри клал его в карман своего пиджака. В письмо он даже не заглядывал.
Когда ужин закончился, они стояли перед рестораном, и свет в ресторане был почти весь погашен. Генри уже узнал все о детстве Саши, о его нынешней работе, о его увлечении птичками куликами, они попрощались. Саша попросил о новой встрече и получил отказ, и этот отказ тронул Генри гораздо меньше, чем он ожидал, потому что он был готов - полностью готов к нему. Так же как сейчас он становился полностью готовым ко всему. Потом Генри шел домой по проспектам, а на веранде его ждала Экзаменатор. Она дважды хлопала в ладоши и улыбалась, и он улыбался ей в ответ.
Или же Экзаменатор говорила: «Завтра вы будете идти по улице. Человек споткнется, упадет, и повредит колено. У него слегка пойдет кровь. Вы будете нести вашу куртку и с ее помощью остановите кровотечение. Рана окажется несерьёзной. Тем не менее, вы остановите кровь и поможете человеку подняться. Вы подадите ему руку и проводите его до дома, а когда он пригласит вас войти, вы выпьете с ним по бокалу вина. Когда его жена вернется домой, хозяева попросят вас остаться на ужин. Они будут настаивать, но вы скажете, что у вас срочная работа. В этом случае вы даже откажетесь назвать свое имя. Вы произнесете такую фразу: «Пока мне хотелось бы побыть безымянным гостем», и если вы все сделаете правильно, они отнесутся к вашему желанию с уважением.
И вот, случалось так, что Генри отправлялся на прогулку и шёл по изгибающейся аллее, где тротуар был немного неровным, и там он становился свидетелем падения человека. Штанина его брюк была разорвана, кожа на ноге разодрана. И на ноге, и на земле была кровь. Не задумываясь, Генри крепко заматывал ногу пострадавшего. Он говорил с человеком нежным голосом и поднимал его на ноги - но только когда тот был готов идти дальше. Дома у этого человека они выпивали бутылку вина, а когда с ним пытались познакомиться поближе, он отнекивался, и его отговорки воспринимались доброжелательно, потому что излагались в самой мягкой и добродушной манере. Кроме того, с помощью такой же легкой уловки можно было отказаться от ужина, и Генри возвращался через всё поселение к себе домой.
Ему никогда не приходил в голову вопрос, как в таком маленьком поселении могло быть столько людей, столько сменяющихся групп, которых он видел всего один раз. Сколько бы таких сцен ни происходило, он не задумывался - ведь Генри стал очень своеобразным человеком. Его воспитывали как человека, который не задает вопросов. Ему не говорили, чтобы он был таким, но в любом случае его к этому привели, и теперь, оказавшись в таком положении, он чувствовал себя очень комфортно.
Да, именно такие вещи могли произойти. Не совсем такие, конечно, но похожие на них. Много вещей, похожих на них.
~~~
- Как вы понимаете, что разговор с другим человеком закончился удачно? - медленно проговорила Экзаменатор. – Или лучше сказать, как, по-вашему, другие люди оценивают эти разговоры?
Они ужинали. Ели гороховый суп с толстыми кусками коричневого хлеба с корочкой. У Претендента на тарелке лежал кусок хлеба, разорванный пополам. Этот коричневый хлеб хорошо рвался, и Претенденту делать это было приятно.
- Я думаю, что успех достигнут, если мы оба можем уйти с чувством, что были правы с самого начала. Что мы были правы, когда встречались и разговаривали, и что все прошло так, как и должно было пройти.
- Кто определяет, как это должно было пройти?
- Никто. Но если что-то пойдет не так, все это смогут увидеть.
- И это вас смущает?
- Нет, не думаю.
Претендент на минуту задумался.
- Я не думаю о том, что об этом будут судить другие люди.
- Почему?
- Потому что вы сказали - однажды вы сказали - что ошибочно считать людей отдельными от поселения. Люди и есть поселение. Если я с ними о чем-то говорю, я просто пытаюсь сохранить тот смысл, который уже существует в поселении. Для этого я веду разумный разговор, такой разговор, который может произойти в поселении. Вот и все.
Экзаменатор хлопнула в ладоши.
- Еще кое-что, - произнесла она. - Я хочу сделать одно упражнение. Хочу, чтобы вы рассказали мне, каково это - ходить в город. Не могли бы вы сделать это для меня? Представьте себе самый прекрасный день, какой только можно себе представить, день, о котором вы мечтали. Вы просыпаетесь и спускаетесь по лестнице. Выходите из дома. Потом на улицу. Идите дальше.
~~~
- Я выхожу на улицу, - сказал Претендент. – Калитка за мной закрывается. Я понимаю, что окружен домами, хорошими домами. Все они правильных размеров и покрашены так, как мне нравится. Мимо проходит дорога. Я иду по ней, нахожу изгородь и шагаю дальше вдоль неё. Мы на холме, и у подножия этого холма стоят дома другого типа. Я думаю о том, что сейчас увижу и, наконец, вижу это: магазины и в них люди. Люди в магазинах часто одни и те же. Одни и те же люди покупают, одни и те же продают. И вещи, которые продаются и покупаются тоже одни и те же. Там есть магазин, где чинят одежду, кафе, в котором один старик сидит перед шахматной доской, а другой собирается усесться, чтобы присоединиться к нему. Но он не садится, а остаётся стоять рядом. И оба смотрят на доску. Дальше там стоят скамейки, и люди, сидящие на них меняются в зависимости от времени дня. Когда я прихожу туда, обычно это рано утром или поздно вечером. Утром там сидят люди, которых я знаю, которых я узнаю по одним местам. А вечером – те, которых я узнаю по другим. Люди куда-то уходят, а другие их сменяют. Потом мы выходим на небольшую площадь и…
- Отлично, - сказала Экзаменатор. – На сегодня достаточно. Давайте закончим наш ужин.
Она подняла бокал и пояснила:
- Вот так люди поднимают тосты.
~~~
А потом наступил день, когда Экзаменатора дома не оказалось. Претендент искал ее по всему дому, но так не нашел. На кухонном столе лежала записка.
++
Уехала на пару дней. До моего возвращения с вами все будет в полном порядке.
++
Генри впал в лёгкое замешательство, но быстро с ним справился. Не нужно было беспокоиться из-за её отъезда. Он был готов к нему. В сущности, большую часть дней он проводил теперь в одиночестве. В доме было достаточно еды, а если ему захочется, он может пойти поесть куда-нибудь. Например, зайти в гости к кому-нибудь из своих знакомых.
Однако при этой мысли Претендента охватило беспокойство. Он не был уверен, к кому из них пойдет и что это будет означать. Лучше бы ему отказаться от визита.
Хотя, по его мнению, не так уж важно, в какой дом он пойдет. Он представлял себе, в чем будут заключаться эти визиты, и не похоже, что из них вообще что-то выйдет. Ему не нужно было бояться последствий. Что бы он ни выбрал, все будет хорошо. Даже если бы Экзаменатор была здесь, он мог бы не говорить ей, куда идет. Так почему это должно быть важно?
Медленно, медленно, в этом новом месте измерение брало свое. Претендент застывал в новой решимости - им овладевало безразличие. Он был не столько флегматичен, сколько неподвижен.
Мне многое скажут, и я скажу многое. Так он думал утром, а вечером мог подумать: «Мне много чего говорили, и я много чего говорил». Но что это были за сказанные вещи? Они были недостижимыми. Они напоминали рты, которые коротко зевают, а потом закрываются. И так – один за другим.
Если раньше Претендент думал, что жизнь может быть иной, чем эта, то теперь он уже не подозревал, что когда-то так могло быть.
~~~
И в следующий раз Экзаменатор уехала уже на неделю. А потом она часто уезжала, не оставляя записки, и Претендент стал спокойно относиться даже к этому..
Оказалось, что упражнения, которые предлагала ему Экзаменатор, перестали быть репетицией. Она перестала говорить заранее, как эти упражнения будут проходить. Претендент просто выходил в поселение, и там происходили события, на которые он должен был реагировать. Иногда всё шло гладко, иногда не очень, но в любом случае всё всегда было хорошо. Он обсуждал это с Экзаменатором. А иногда не обсуждал. Порой было здорово, что что-то просто произошло. Как сказала Экзаменатор, события – это просто события. И ни одно из них не может быть важнее другого.
Однажды у Претендента случилась горячая ссора с крикливой женщиной, которая ударила его зонтиком. Но, в конце концов, его доброта взяла верх, и они оба извинились. Они стояли под дождём, оба уже промокшие, и извинялись за своё поведение.
Однажды Претендент забыл свой плащ на скамейке, а на следующий день увидел в нём какого-то незнакомого человека!
В другой раз его попросили произнести речь на маленьком собрании, а когда он пришёл, все забыли, что его вообще приглашали.
Претендент научился выносить подобные вещи. Его характер стал органично сочетаться с характером жителей поселения. Другие стали замечать, какой пример он подавал. Они говорили об этом достаточно громко, чтобы он мог слышать.
~~~
Экзаменатор сидела в комнате. Эта комната была в доме, но Претендент её никогда не видел. Она находилась по другую сторону стены, и ему никогда не приходило в голову взглянуть на дом снаружи, чтобы убедиться, что окна совпадают с комнатами. Экзаменатор сидела за столом, похожим на стол в кабинете, и что-то записывала в свой отчет. Вот что она писала:
++
Претендент достиг своей цели. Претендент успокоился, и ему осталось сделать совсем немного.. Я считаю, что когда-то он был выдающимся кандидатом и, должно быть, имел чрезвычайно высокий уровень функционирования, когда пришел к нам. По моему предположению, с тех пор прошло несколько лет. Человек, попавший под мою опеку, не имел ни малейшего потенциала для реального существования. Сейчас он способен на опосредованную и комфортную жизнь, хотя и без обязанностей, и с постоянной поддержкой. Моя рекомендация - чтобы у него не было никаких реальных обязанностей.
Хотя в соответствии с регламентом процесса узнать это невозможно, но я предполагаю, что Претендент подвергался переработке минимум восемь раз. Если так, то это прискорбно, и, на мой взгляд, выходит за рамки допустимого. Что касается Претендента, необходимо, чтобы он находился под постоянным наблюдением. Для этой задачи я рекомендую экзаменатора 2387. Она уже связана с этим делом и может быть снова без проблем интегрирована в него. Более того, есть все основания полагать, что Претендент будет рад ее обществу..
Итак, в конце года или раньше я закончу это дело и покину поселение E6.
С нетерпением жду группового анализа данного случая.
++
~~~
Время шло. После нескольких дней настал один особенный, и в самый его разгар наступил полдень. Солнце на небе светило так ярко, что, казалось, можно было различить каждую травинку. Каждую отдельно от других. Это была своего рода гармония - ничто не могло быть скрыто, ничто под этим бескрайним небом.
Люди ходили по улицам поселения и занимались своими скромными делами. А дел у них было предостаточно. Всего хватало, и они были рады. В ручьях текла вода. В озере она стояла спокойно.
То тут, то там один человек останавливался и встречался глазами с другим. В них было узнавание и проблеск удовольствия. То тут, то там человек входил в дом, закрывал за собой дверь, и дверь закрывалась хорошо. Она захлопывалась с мрачным, твердым звуком.
Точно так же одни окна распахивались, а другие закрывались. То тут, то там человек ложился вздремнуть или выдвигал стул, чтобы сесть за стол. В поселении было полно разных вещей, и все они использовались по назначению. Это была веселая конструкция, замысловатая и многогранная. От центра до краев она была сама по себе завершена. Если и существовали вещи, которые она не признавала - а они всегда должны быть - то сейчас здесь не подходящее место, чтобы о них говорить.
~~~
Экзаменатор прикрепила медную табличку на калитке перед домом. На ней было имя «Генри Коул».
- Идите посмотрите, - сказала она.
Экзаменатор позвала Претендента, и он, как всегда, поспешил к ней. А потом они стояли перед калиткой, и случилось нечто чудесное. Претендент стоял и думал о медной табличке. А еще он думал об имени Генри Коул, о калитке, о доме и улице. И Экзаменатор громко сказала… громко сказала ему:
- Генри Коул – вот ваше настоящее имя. Идите прогуляйтесь, а когда вернётесь, взгляните, как смотрится ваше имя на этой табличке.
А потом Генри пошёл по улице, и у каждого дома, мимо которого он проходил, во дворе стоял человек. И каждый человек обращался к нему: добрый вечер, Генри. Или мистер Коул, как приятно вас видеть. Он знал всех их, каждого. Он знал их, а они знали его.
Претендент прошёл по одной улице, по другой. Он сделал петлю и вернулся обратно, и все сияющие и светящиеся лица мелькали вместе, произнося Генри, Генри, Генри.
~~~
И когда Претендент поднимался по ступенькам веранды, он услышал голоса. Голоса в его доме! Разговаривали два человека. Экзаменатор была с кем-то в столовой. Кто бы это мог быть?
Экзаменатор, его добрая подруга Далия, человек, которого он знал и с которым так долго жил под одной крышей, женщина, которая показала ему табличку с его именем, которая была так им довольна, сейчас вышла в холл, взяла его за руку и повела не в столовую, а в гостиную. Они сели. Претендент оглянулся в сторону столовой, но Экзаменатор перехватила его взгляд.
- Я знаю, что вам, Генри, было нелегко смириться с неудачей, случившейся в прошлом году в последнем поселении. На самом деле это была и не неудача вовсе. Вы справились прекрасно, но это был провал поселения. Ситуация с женщиной по имени Хильда сложилась не очень хорошо. Она была очень нездорова, а вам было больно, когда приходилось делать правильные поступки. Вам было больно, потому что женщина была так убедительна, а вы все еще были очень уязвимы для её образа мыслей. Вы верный и хороший человек, и вам хотелось, чтобы на самом деле был другой способ оказать ей помощь, но, в конце концов, ваша интуиция победила, и вы обнаружили, что вид помощи есть только один. Вы оказали женщине эту помощь. Но даже сейчас вы думаете об этом, и это не дает вам покоя. Мир – место непростое. Он ставит нас в трудные ситуации. И теперь вы научились с ними справляться.
Экзаменатор глубоко вздохнула.
- Хочу вас кое с кем познакомить, - сказала она. - Этот человек приехал к нам. Она приехала, чтобы какое-то время пожить в этом поселении. Зовут её Нэнси. Нэнси Троттен. Вы увидите… увидите, что она приехала сюда не просто так.
- Нэнси! – позвала Экзаменатор. – Нэнси, войдите.
Она наклонилась и прошептала Претенденту на ухо:
- Она совсем не помнит, что произошло, поэтому не смущайте её разговорами об этом. Думаю, она все же вспомнит вас. Возможно, немного поначалу. Поэтому будьте милосердны. Насколько я помню, вам ведь нравилось проводить с ней время? Может быть, вам снова понравится?
В холле послышались шаги, а потом…
На молодой женщине, которая вошла в комнату, было красивое перистой расцветки платье с бретельками и ярко-желтые чулки. Она очень красива, подумал Претендент. Увидев его, женщина слегка повернула голову влево и улыбнулась.
Это была Хитльда. Хильда!
- Далия рассказала мне о вас, - произнесла Хильда-Нэнси, – и мне не терпится познакомиться с вами поближе.
Экзаменатор вышла из комнаты, а молодые люди присели на маленький диванчик.
- Я чувствую… - сказала Хильда-Нэнси, - чувствую себя так, будто знаю вас уже очень давно. Но это же глупо.
Она рассмеялась светлым смехом, но в нем сквозила тоска.
- Я только что в сами познакомилась. И все у нас впереди. Генри. Генри - это такое хорошее имя. Мне нравятся разные имена. А вам?
- Нэнси - тоже хорошее имя, - сказал Генри. - Я думаю, оно вам очень подходит.
Глядя на нее, он почувствовал, как прошлое отступает. Претендент ясно как день помнил, что жил в другом месте и знал кого-то по имени Хильда, но это и другие подобные вещи, казалось, не имели никакого значения. Здесь была Нэнси. Он жил здесь, в месте где существовали определенные вещи. Они были. И этого достаточно. Не нужно было вспоминать о других вещах или позволять им подниматься в сознании. На его лице появилось выражение внимания - со стороны казалось, будто он глубоко задумался, но на самом деле он просто сидел и спокойно ждал, когда что-то произойдет. На лице Нэнси было такое же блаженное выражение. Они держались за руки, и любой, кто заглянул бы сейчас в комнату, подумал бы, что перед ним два самых счастливых человека на свете.
За стеной, закрыв глаза, тихо стояла Экзаменатор. Она хлопнула в ладоши один раз, потом еще, но так тихо, чтобы никто не услышал.
МЕСТО, КУДА ВЫ ПРИХОДИТЕ В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ.
Это был лабиринт из коридоров. Простое здание с лабиринтом коридоров. Большинство офисов пустовало. На дверях не было никаких табличек, и никто перед ними не ждал приёма.
Но на одной из дверей висело простое напечатанное название. Простое, но загадочное.
СОБЕСЕДНИК.
В холле напортив этой двери стояла скамейка. На ней уже больше часа сидел человек, проситель. Его лицо и одежда были потрёпанными, истончившимися и помятыми, как будто он давно не спал. Одна рука его заметно дрожала, и он придерживал её другой рукой. А может, у него и обе руки дрожали. Человек молча смотрел в пол, и свет над его головой судорожно мигал.
Наконец, дверь открылась. Из-за неё выглянул одетый в чёрный костюм пожилой человек с роскошными седыми волосами. Человек сделал рукой приглашающий жест, и проситель встал. Он вошёл в кабинет и закрыл за собой дверь.
~~~
Пока я сидел в лечебном кабинете, Собеседник начал объяснять мне, что это такое. Я сидел там, и у меня не было никакого выбора, кроме как продолжать его слушать. Казалось, что нет ничего, кроме этого. Ничего другого. И, тем не менее, мне объясняли почти против моей воли, как само собой разумеющееся, эту непонятную мне вещь: лекарство от суицида. В мире было так много прогресса, и столько всего было решено, - говорил Собеседник. Мой дед и его дед – а тем более деды этих дедов – могли рассчитывать на гораздо меньшее, чем я, и так далее, и так далее... В общем, человеческая жизнь улучшается с бешеной скоростью. Но все эти решения имеют свои последствия, и худшее из них, о котором он повторял снова и снова, это изоляция. В современном мире мы – абсолютно все мы - изолированы. Мы можем быть как мебель, продолжил Собеседник. То есть мы не способны почувствовать себя, не способны связаться с другими. Эта проблема возникает снова и снова. Есть те, кто не может продолжать. Поэтому теперь, когда многие проблемы решены - таково было ощущение в республике - нам предстоит решить последнюю - проблему проблем. Мы должны найти решение, лекарство от суицида. Так говорил Собеседник. Его седые волосы походили на птичьи перья, но это как-то успокаивало. Казалось, они говорили о том, что Собеседник вполне соответствует занимаемой должности, какой бы она ни была. Собеседник. Что это было? По обеим сторонам его стола стояли одинаковое кресла. Стол был, по сути, обычным столом. Собеседник мог сесть с любой стороны, и не было бы никакой разницы. Я находился здесь, чтобы поговорить с ним, а он со мной. И он говорил. Он сказал, что «Метод поселений» был создан из ничего. Нигде не было такой идеи, и вдруг она стала успешной. Вдруг в каждом городе появились такие отделы, как этот. Данному отделу был всего месяц. Собеседник объяснял все быстро, не прерываясь, а потом вдруг замолчал и почему-то стал за мной наблюдать. По его словам, он сам только неделю назад приехал в город, но много лет проработал в другом отделе - в отделе так называемого Департамента неудач. Они так и называют его - Департамент неудач. Так он сказал. Обычные люди. Настоящее название - это просто его функция: метод поселений. Способ применения лечения. И это только начало. Собеседник сделал рукой странный жест, как бы приуменьшая все сказанное, чтобы оно выглядело возможным. Начало - это просто, - как бы говорил он, - а дальше все образуется само собой. Я подумал, что он немного похож на моего деда - человека, которого я никогда не любил. Но в нем все черты моего деда, порочные и злые, были как-то облегчены и улучшены. Как будто этот образ – дед - был пересмотрен в нем с большей тщательностью, и теперь он был здесь Собеседником, человеком, с которым можно было поговорить. Собеседник сказал, что очень долгое время: тысячелетие и даже еще за тысячу лет до этого тысячелетия было принято считать, что самоубийство – вещь неправильная. Считалось, что человек не должен убивать себя, что ни у кого нет такого права. Это происходило из-за ложного представления о том, что тело не является собственностью человека, что оно принадлежит не тебе, а кому-то другому. Неважно шла ли речь о Боге или о ком-то другом, рассуждения были одинаковыми. Теперь же мы можем видеть, что на самом деле нет причин, чтобы не покончить с жизнью, если вы больше не хотите ее проживать. На самом деле, продолжать жить – если не хочешь – нерационально. Так сказал Собеседник. На вашем месте не далее как три дня назад сидел человек. Это человек сказал мне: я никогда не был тем, кем мне хотелось. Даже в детстве я был кем-то другим. Каждое утро в течение всей жизни – целой жизни! – я просыпался в этом теле, которое, как мне кажется, не должно быть моим, и в ситуации, которая мне не принадлежит. Почему бы мне не покончить с этой жизнью?
Мой ответ ему был таким, сказал Собеседник: если идея заключается в том, что вы хотите уйти, то почему бы и нет, но задумайтесь вот о чем: Гребден, Эммануэль Гребден – один из величайших умов, который когда-либо рождался в этом мире, боролся с этой проблемой. Он как будто бы разговаривал с вами, говорил с вами наедине, слышал ваши проблемы и находил выход. Его решением стал Метод поселений. Так я сказал человеку, сидевшему на вашем месте. Так я сказал не далее как три дня назад. Я пообещал: мы дадим вам возможность полностью переосмыслить ситуацию. Теперь у вас есть выбор. Выбор, которого не было у людей ни разу за сто тысяч лет их жизни – начать все сначала. Вот для чего мы здесь, и вот как мы вам поможем. Глядя на меня, Собеседник продолжил: мы и вам предлагаем такую же помощь. Даже сейчас тот человек, который сидел на вашем месте, который сидел и безудержно рыдал - он был несчастен, просто несчастен, рыдал в этом кресле - даже сейчас он спокоен и находится на новом пути. Собеседник сделал размашистый жест рукой. Однако есть много формальностей, которые необходимо соблюсти. Именно поэтому я здесь. Мы должны поговорить - вы и я. Мне необходимо узнать о вас побольше, классифицировать вас, посмотреть на вас и выяснить, почему вы здесь.
Так говорил этот человек, который был зеркальным отражением моего деда, которого я ненавидел. Я тоже был несчастен, подумал я. Несчастный, я находился здесь, сидел в этом кабинете, и мне предстояло рассказать свою несчастную историю. Очень хорошо. Собеседник говорил оживленно. Это была отлично отрепетированная часть его репертуара. Он спросил: «Вы знаете, что будет в том месте, которое вы недавно покинули?»
Место, которое я покинул?
Да, место - дом, который вы покинули, люди, которых вы покинули, образ их общения и мыслей, их средства к существованию, их уважение, надежды… Знаете ли вы, как все будет обустроено? Как будет организовано ваше появление здесь? А вот как: каждый, кто вас хорошо знал, получит по почте небольшой конверт. Конверт будет вскрыт, и когда он будет вскрыт, в нём окажется желтый листок. Тот, кто вскрыл его, найдет этот желтый листок. Он или она вытащит его, и на нем будет написано имя. Клемент Майер. Ваше имя. Они прочтут это имя про себя. Некоторые произнесут его вслух. Когда они откроют конверт, то узнают, что вас больше нет в их жизни, что этот человек исчез навсегда, и его нельзя ни найти нигде в мире, ни вернуть. Это утешение для вас. Вы можете знать, что все книги закроются, что все незаконченные концы будут аккуратно завершены. Не нужно оглядываться в прошлое, потому что назад дороги нет. Завязка завершена. Так сказал Собеседник. Я спросил его, было ли время, когда человек должен был продолжать идти вперед? И ещё я спросил, нельзя ли в какой-то момент вернуться к прежней жизни?
Вы хотите вернуться к прежней жизни? Нет, ответил я, не хочу. Я здесь по одной причине, но подумал о других людях. Может, они сидят здесь, получают эту информацию, а затем встают, выходят из кабинета, возвращаются на улицу и находят дорогу через город к месту, где живут, и к людям, которых знают. Уйти можно до последнего, сказал Собеседник. Вы можете уйти прямо сейчас. У меня такого намерения нет, ответил я. Однако, сказал он, есть вопрос доказательства. Как это ни прискорбно, но мы сочли необходимым потребовать некоторые доказательства. Мы хотим услышать ваш рассказ о себе. Мы делаем это для того, чтобы быть уверенными, что вы находитесь в нужном месте - что вы действительно тянетесь к протянутой нами руке. Собеседник сказал это быстро, дважды, один раз мне, а потом один раз почти шёпотом себе. «Тянетесь к протянутой нами руке». Здесь была женщина, сказал он, первый человек, с которым я имел дело в этом городе. У нее была большая семья, и она достигла больших успехов в правительстве. Думаю, вы бы эту женщину узнали, если бы я вам её показал. Я выглянул из своего кабинета, открыл дверь точно так же, как только что открыл ее для вас, и за ней была эта женщина. Я пригласил ее, усадил, и поначалу она не могла рассказать о себе ничего, что соответствовало бы потребности в нашей помощи. Каждая грань ее жизни была безупречна. Эта женщина была просто чудом. Она действительно была неким титаном жизненных сил. Но мы просидели здесь очень долго. За окном темнело, и я почувствовал - подожду. Домой мне не нужно. Сегодня не к чему особенно возвращаться. Могу поработать ещё несколько часов - вреда не будет. И пока мы сидели, женщина начала говорить о других вещах, не только из своей жизни, но и из жизни других людей, о вещах, которые были частью ее так называемой «ментальной жизни». По мере того как мы углублялись в тему - она говорила, что это своего рода ментальная жизнь - я начал чувствовать уверенность. Передо мной была женщина, которая хотела расстаться со всем, что знала. Она не была охвачена горем. Ей не о чем было плакать, не о чем сетовать. Но с ней было всё кончено. Продолжительность её интереса к своей жизни была короче, чем сама продолжительность жизни. Она находилась в экзистенциальном затруднении. Я ей так и сказал, но женщина не согласилась. Она считала такую формулировку отвратительной. Но мы согласились, - так сказал Собеседник, - что для неё совершенно необходимо. Женщина заполнила соответствующие договоры, и хотя тогда было уже около одиннадцати часов вечера, я все оформил, и она продолжила жить. Возвращаться домой ей не было нужно. Она просто продолжила жить, как только я все оформил. Или ещё был паренёк, - продолжил Собеседник - шестнадцатилетний - который, как он выразился, «не так начал». Все в его начале было неправильным. Я не в этом кабинете с ним встретился, а в предыдущем. Паренек был совсем свеженький, очень милый и прямолинейный. Старательно на все вопросы отвечал. Но вся его молодость была подернута густой черной печалью. Парень был глубоко непонятым, с самого начала. Ничего для него не было. Сначала я был уверен, что отстраню его от работы, отправлю обратно. Я ведь постоянно отправляю людей назад… постоянно. Но когда он изложил ситуацию, не как ребенок, а как взрослый человек с большим жизненным стажем, мне пришлось сдаться. Я дал ему то, чего он хотел. И я уверен, что он сейчас в хорошем состоянии.
Собеседник говорил, и одновременно ждал. Он говорил, но ждал, когда заговорю я. Его разговор был для меня формой разрешения. Это место для разговора, как бы говорил Собеседник. Мысль о том, что я стану говорить о своей ситуации, была для меня невыносима. Я так и сказал - сказал ему: мысль о том, что я стану говорить о своей ситуации, для меня невыносима. Когда я узнал о Методе Поселений и о том, что этот отдел был дверью в него, так сказать, входом, я почувствовал… не надежду - потому что у меня ее нет - но желание, переступить этот порог молча, ничего не говоря.
Если бы это было так, - вздохнул Собеседник.
Я знаю, что должен говорить об этом, - сказал я. - Знаю.
Тогда Собеседник передвинул свой стул немного влево, как бы к чему-то готовясь. А готовился он к тому, что я начну говорить. И сказал я следующее: представьте себе, что вы молодая женщина. Представьте, что зовут вас Рана… Рана Ноузен. Представьте, что вы живете в богатом доме, что у вас прекрасное образование, друзья, восхитительная семья. Но однажды вы идете к врачу, потому что у вас начались головные боли, какое-то внутричерепное давление, и в кабинете врача вы узнаете, что умрете. Это точно. Вы скоро умрете. Смерть может быть затяжной, а может быть быстрой - это еще неизвестно.. Но то, что вы умрете, абсолютно неопровержимо. Врач даже ничего не уточняет. Вердикт окончательный. А вы стоите, и всё, вся ваша прекрасная жизнь превращается в пепел. Но при этом она сияет вдвое ярче - каждая хорошая вещь обладает предельной тонкостью своей природы, потому что она внезапно становится конечной. То, что было бесконечным в долгой жизни, внезапно становится конечным. Вы выходите из кабинета врача, идете по улице - по одной улице, по другой. И в этот день, в этот самый худший день вы встречаете молодого человека. По какой-то причине вы думаете, что он просто замечательный. Пусть у него есть качества, которые не возвышают его над другими такими же, но он кажется вам замечательным. Так я сказал Собеседнику. Вы, Рана, стоите на улице и разговариваете с ним. Вы обмениваетесь любезностями, которые быстро приобретают оттенок дотошной серьезности. В ходе непродолжительного разговора вы оба приходите к выводу, что хотите продолжать встречаться. И вот, убедившись, что у него есть ваш адрес, вы уходите. Вы возвращаетесь домой, а дома вас окружает семья. Вы сообщаете своим родным новость: вы умираете. В дом созываются ваши лучшие друзья. Им говорят: вы умираете. Все собрались. Вокруг атмосфера утраты и печали. Тогда вы обращаетесь к ним и говорите следующее: вы говорите - у меня осталось три месяца. Я хочу их прожить. Если они мои - а они мои - то о болезни я говорить больше не хочу. Все присутствующие должны поклясться никогда не говорить об этом, пока меня не станет. Сейчас я пойду в ванную и умоюсь. Когда я через пять минут вернусь, все вы окажетесь на приятной встрече, которая не имеет ко мне никакого отношения. Нам принесут еду, и мы проведём вечер так, как мы могли бы его провести до сегодняшних новостей. И, пожалуйста, добавляете вы, не надо постоянно стараться мне угодить. Это не та жизнь, которую я вела, и не та, которую я хочу вести. Затем вы выходите из комнаты, а когда возвращаетесь, ваша семья и друзья – все они настолько сильные и искушенные – ведут себя строго в соответствии с вашими пожеланиями. Вечер проходит вполне приемлемо, и в какой-то момент гости расходятся по домам. Так я сказал Собеседнику. И вот на следующий день в дверь вашего дома звонят. Это тот самый молодой человек. Его зовут Клемент. Он хочет видеть вас, и вы вдруг понимаете, что хотите его видеть тоже. Хотя он довольно беден и ничем не примечателен, вы находите в себе силы отправиться с ним на прогулку. Эта прогулка вас сближает. Проходит всего неделя, и вы видите его уже каждый день. Ваша семья и друзья удивлены. Кажется, вы изменились и стали еще более яркой. Вы будто светитесь - настолько вы стали счастливой. Когда вы целуетесь с этим молодым человеком на мостах или задерживаетесь до поздней ночи у киосков с фильмами или у прилавков с напитками, вы чувствуете, что наконец-то это случилось: вот она - жизнь, о которой вы всегда мечтали. Каким-то образом, хотя до этого вы наверняка знали других замечательных мужчин, других молодых людей, Клемент стал для вас тем, за что вы должны быть благодарны. Хотя сам он этого не понимает, не может понять, да ему это и не нужно. В ответ на все его уверения, что он ниже вас, вы смеетесь и смеетесь. Вы всегда смеетесь над ним, призываете его к ответу за недостатки, а потом хохочете еще громче, потому что все эти недостатки для вас ничто. По мере развития событий вы видите, что некоторые ваши знакомые, ваша мать, ваш отец, начинают беспокоиться. Вы боитесь, что они расскажут ему про болезнь и все испортят. Поэтому вы рассказываете все родителям, друзьям, но ничего не говорите Клементу о том, что вы знаете. Об этом я говорил Собеседнику, сидя в его кабинете и положив голову на руки. В комнате стало тихо, неожиданно тихо. И было тихо уже давно, очень давно.
Я смотрел на Собеседника, а он смотрел на меня. Я сказал, что мы - она и я - встретились, после чего прошло несколько месяцев. Прошло несколько месяцев, и я сказал ей: «Рана, почему бы нам не поехать на машине за город. Мы все время здесь, в городе. Вокруг люди. Почему бы нам не поехать куда-нибудь, где нет людей. Было бы здорово». Из-за этой идеи она разнервничалась. Так я сказал Собеседнику. Я это заметил. Похоже, мысль, что мы поедем в деревню, ее пугала. Несмотря на то, что это была совершенно обычная, вполне приемлемая идея, она, тем не менее, вызвала реакцию, которую я никак не мог предвидеть. Уехать из города? Рана была встревожена. Ее лицо побледнело. Но она была таким сильным человеком, всегда опережала меня, всегда была более последовательной, более резкой, и теперь, когда я вдруг обнаружил эту слабость, я вздрогнул и сказал… На самом деле сказал! Мне сейчас невыносимо говорить это, но я сказал ей: ну что ты? Ты же не боишься поехать за город? Так я сказал Собеседнику. Рана ответила, что не боится. Если я хочу, мы поедем. Она произнесла это очень просто и как-то… немного задыхаясь. Я был доволен. Тогда почему бы нам не сделать это? - безжалостно продолжал я. - Не все ли равно, где мы будем находиться с другими людьми, где есть сервис, комнаты, наполненные вещами, не так ли? Нет, сказала она, неважно. Но я видел, что она боится, и никак не мог понять, почему. Все-таки я ее воодушевил. И вот однажды утром, когда вокруг не было ни души, мы загрузили в ее машину несколько холщовых сумок, чемодан и поехали за город, чтобы провести неделю в доме ее родителей. У них было много домов, а этот находился не так далеко - в двух днях езды. Мы отправились в этот дом. Рана немного всплакнула, когда мы уезжали, и я не мог понять, почему. Она плакала, а я пытался ее утешить, спрашивал: «Рана, что случилось?» Но она только отвечала: ничего, ничего, ничего. Ничего, ничего. Когда я стал настаивать, Рана сказала, что не знает. Просто что-то нашло на нее, но она не знает, почему. То, что она чувствовала, она считала необъяснимым. Дальше я настаивать не стал и сказал что-то вроде: «Ну, я уверен, что за городом тебе станет легче». Наверное, так и есть, согласилась она. Пока мы ехали, Рана иногда садилась на сиденье рядом со мной - на пассажирское сиденье - и сидела, повернувшись так, чтобы наблюдать за мной. Верх машины был опущен, поэтому ее волосы развевались на ветру. Иногда она перевязывала их тканью, и тогда они уже не развивались, а просто аккуратно лежали под тканью, пока ветер обдувал её лицо. Когда Рана позволяла своим волосам развиваться на ветру, я краем глаза наблюдал за ней, и она представала передо мной как некая ослепительная валькирия, некий лучезарный поток, красота, не знающая границ, окружённая ореолом пламени. Когда она перевязывала их, скрепляла волосы простой тканью, я продолжал наблюдать за ней краем глаза, и она превращалась в совершенные очертания, в сущность природы, сильфиду или наяду. Это была моя страсть. Я смотрел на Рану, завороженный ее красотой. Я то и дело поворачивал голову, чтобы посмотреть на нее, и совершенно забывал о дороге. В такие моменты ее реакция была очень неожиданной. В ответ она с улыбкой молча смотрела на меня, пока я, вдруг очнувшись, не понимал, что съезжаю с дороги. Мы на волосок от гибели! В этот самый момент мы всего в нескольких дюймах от края дороги! Тогда я поворачивал руль, спасал нас, и мы ехали дальше. Это случалось, наверное, раз девять или десять, но Рана не сказала ни слова. Я вел машину, а она смотрела на меня, и мы болтали о других вещах. Сначала мы ехали быстро, и расслышать друг друга было трудно. Когда мы выбрались за город, дороги стали узкими, извилистыми, и я стал все чаще сбрасывать скорость. Когда Рана не сидела рядом со мной, она садилась в других местах, но и там она казалась мне удивительной. В каком-то смысле, я уверен - и это правда - что она была не так уж хороша собой. Ну, как кто-нибудь вдруг сказал бы про неё: о, какая красивая девушка! Скорее, она являлась максимальным расширением в моем представлении о том, как должна выглядеть девушка определенного типа. Так получилось, что это оказался именно тот самый тип, от которого у меня не было защиты. Вообще никакой. Рана перелезала через переднее сиденье и сидела между сумками на заднем, вытянувшись почти в полный рост. Потом она смотрела в небо, вздыхала и говорила сама с собой. Я почти ни одного слова не мог разобрать. Тем временем я отрегулировал зеркало заднего вида, чтобы иногда отрывать взгляд от дороги и смотреть на Рану. Точно так же она могла видеть в зеркале мои глаза. Это я сказал Собеседнику. Я сказал, что машина была практически антикварная. Я объяснил ему, что это был за антикварный автомобиль, там, в кабинете, показывая руками его размеры. В нём были широкие сиденья-диваны. Действительно самая комфортабельная машина для такой поездки. Семья Раны отличалась безупречным вкусом. У них не было ничего, что нельзя было бы не признать просто великолепным. А было у них много чего. Много-много разных вещей, и все великолепные. У меня же, наоборот, практически ничего не было. Мои вещи, хотя и тщательно выбранные, были далеко не самыми лучшими в мире. На самом деле, когда мы встретились - когда я познакомился с Раной - мне было неловко приглашать её к себе домой. Мы говорили об этом в машине. Она сидела за рулем в больших солнечных очках. Почти такие же обычно носили пожилые дамы, которые не хотели иметь никаких дел ни с солнцем, ни с кем-либо, живущим под этим солнцем. Рана сказала, что очки помогали ей лучше видеть дорогу. Она спросила: когда мы только познакомились, ты ведь не пускал меня к себе домой? Недели три я тебя упрашивала, а ты говорил: хорошо, приходи. Потом давал мне адрес, и я шла туда, но там оказывался совсем другой дом – дом твоего приятеля, или зоопарк, или чайная лавка или мастерская по пошиву перчаток. Да, мастерская. Рана рассмеялась. Я никогда не говорил тебе идти в мастерскую по пошиву перчаток, сказал я. Даже не подозревал, что такие ещё существуют. О, ещё как существуют, сказала она. Но ведь я разрешил тебе прийти, сказал я ей. Разрешил, но только после… В этот момент, сказал я Собеседнику, она меня перебила, чтобы закончить мою фразу. Рана часто так делала, потому что в детстве смотрела старый фильм, в котором у актера и актрисы, любивших друг друга без памяти, символом их любви было то, что они заканчивали фразы один за другого. Так я сказал Собеседнику. И потому Рана вбила себе это в голову - и оставалась непреклонной – что она должна заканчивать мои фразы, а я – её, и что это будет прекрасным доказательством нашей любви. Рана сказала: ты пригласил меня только после того, как твою квартиру ограбили. Увидеть её с твоими вещами я не успела. Но ты приходила. Так я сказал Собеседнику, когда рассказывал, что ответил в тот момент Ране. Но всё же ты приходила. Ещё я сказал: мою квартиру ограбили и вынесли оттуда всё. Я хотел пригласить её и показать, где живу. На самом деле, это была маленькая комната в пансионе, но я собирался показать её Ране. Так я сказал Собеседнику. Я жил в дешёвом пансионе, и на моей двери был только хилый замочек, который открыла бы отмычка с двойной насечкой. Такую можно было просто купить. Да, такую действительно можно купить у любого слесаря. Даже дверь не надо было выламывать. Вы просто могли пойти к слесарю, купить у него за карманную мелочь отмычку и без всяких хлопот открыть мою дверь. Вообще-то я часто подозревал, что каждый живущий в пансионе мог открыть любую чужую дверь. Кажется, все замки там были одинаковыми. Правда, я никогда не пробовал открыть чужую дверь. Хотел попробовать, но боялся, что меня поймают, поскольку другие жильцы редко выходили из своих комнат. В основном это были домоседы. Как бы то ни было, однажды я вернулся и обнаружил, что моя дверь заперта, а в комнате ничего нет. Как будто её вычистили. Я решил, что произошла ошибка. Все мои вещи были выброшены на улицу. Всё потому, что бытовало мнение, будто я не платил за квартиру. И это, вероятно, было мнение хозяина пансиона. И это было мнение, согласно которому он действовал. Однако такое предположение меня успокоило, поскольку за квартиру- то я платил. Значит, если бы вещи пропали, мне причиталась бы какая-то компенсация. Все было бы не так уж плохо, сказал я Собеседнику, ссылаясь на свой тогдашний ход мыслей. Однако у стойки регистрации мне сообщили, что моя арендная плата была внесена полностью, что она была принята, и что меня не выселяли. Менеджер, пожелтевший и какой-то тухлый на вид человек из тех, кто редко стрижет ногти и считает, что их нужно стричь ещё реже, чем мы с вами, сказал: «В последнее время такое происходит чуть ли не каждый день. Кто-то приходит и жалуется, что его выселяют. На самом деле, это просто вор забрал ваши вещи. Уверен, обратно вы их не получите. Я думаю, вам сильно повезет, если вы снова увидите хоть что-нибудь из них. Чувство, которое я испытывал и раньше - чувство, что, возможно, другие люди в пансионе закрываются от посторонних просто для того, чтобы обезопасить свои комнаты - теперь появилось снова. Однажды я уже просил поставить второй замок на мою дверь, но в ответ меня просто высмеяли. Что у вас есть такого, что хотя бы соответствовало цене замка? - спросил хозяин пансиона. Значит, я зря пригласил Рану, сказал я Собеседнику. Я всё-таки пригласил ее, но делать этого не стоило. Во-первых, приводить ее в обшарпанный пансион – это была нелепая затея. Кто бы стал приводить туда такую девушку? Но если принять во внимание, что я очень тщательно - как мне казалось, безупречно тщательно - подбирал разные маленькие симпатичные предметы и расставлял их тут и там в этой комнате... Комната была совсем крошечная, и потому ее было легко обставить. Особого умения не требовалось, только аккуратности, и я сделал это в меру своих сил. Разложил вещи по местам, и все получилось довольно мило. Мне не терпелось показать ей своё жилище. Я боялся, что она поймет, какая зияющая пропасть отделяла ее изящество от постоянных вынужденных поклонов и стараний наскрести хоть немного средств в моей грустной жизненной ситуации, когда каждый месяц - в конце каждого месяца, в самые последние дни месяца – в кармане фактически нет денег, и остаётся только ждать того времени, когда появится хоть несколько монет, чтобы купить хоть что-нибудь. Однако Рана была так добра и нежна, что я почувствовал, что мне есть чем похвалиться. И, кроме того, показав ей комнату, я открою какие-то свои скрытые ресурсы - что-то такое во мне, чего она, возможно, еще не видела. Было ли это надуманным, еще предстоит выяснить. В жизни у меня часто возникали подобные иллюзии величия, и когда проходило время, они всегда рушились. Но, может быть, хоть в этот раз, подумал я… И вот настал день, когда я вернулся в свою комнату, отпер её, вошел внутрь и ничего там не обнаружил. Я действительно сказал Ране в то утро, чтобы она приходила по этому адресу в восемь часов вечера. Это пансион. Моя комната № 37. Весь день её не должно было там быть, а потом она должна была прийти прямо сюда. Идея моя заключалась в том, что я пойду и куплю две вещи, которые ей подойдут. Одна - это буханка хлеба из лучшей булочной в городе. Другая - маленький кусочек сыра из бакалеи рядом с музеями. Ни то, ни другое нигде не было бы нелепым, неподходящим. Даже если бы хлеб и сыр оказались в моей комнате, в этом низком месте, они все равно сохранили бы подлинную целостность своего качества. Я чувствовал, что могу без всякого смущения угостить Рану хорошей едой. Однако теперь у меня вообще ничего не было. Когда я обратился к менеджеру, он сказал, что даст мне стул, маленький столик и матрац, но только на время. Менеджер так и сделал, а меня вдруг охватило чувство, что это те самые стол, стул и матрац, которые только что были в моей комнате. Он заметил мою реакцию и сказал: «У всех здесь практически одинаковая мебель. Не забивайте себе этим голову». Затем менеджер отвернулся. В общем, ситуация была такая: я сидел в своей комнате на одном стуле за одним столом и смотрел на валявшийся в углу матрац. В том же углу стояла металлическая сушилка. Она была привинчена к стене, и воры её снимать не стали. Помнишь, - сказала Рана, когда мы ехали в машине, - это была самая красивая вещь, которую я когда-либо видела. Я говорила тебе… я сказала, что это самое замечательное, что кто-либо когда-то для меня делал. Помнишь мое лицо, когда ты показал мне свою комнату и вещи? Помнишь, как я была рада? Рана быстро вела машину, и мне пришлось наклониться над рычагом переключения передач, чтобы говорить с ней. Я сказал, что просто хотел ей понравиться. Ну, ты мне и нравишься, ответила она. Что же я сделал, чтобы так ей понравиться? - спросил я Собеседника. Ну, купил лист бумаги, рулон… почти целый и длинный рулон, и ручку, и скотч. Я купил хлеб, сыр и маленькую стеклянную вазочку. Ещё купил один апельсин и очень маленькое ситечко. Я вернулся в дом, расстелил на столе три или четыре листа бумаги, оторвав каждый от рулона, и разложил на них продукты. Стол я поставил у окна, чтобы на него светил уличный фонарь. Затем я обошел всю комнату и там, где находилась каждая вещь - там, где раньше лежали все мои вещи - написал на маленьком клочке бумаги её название, и приклеил. Итак, сказала Рана, когда я вошла в комнату, я смогла увидеть, какой была твоя жизнь. Я могла в своем темпе бегать по комнате, читать твой мелкий почерк и узнавать, какой была твоя комната. Потом ты выжал апельсин, чтобы я выпила сока. Он был кислый, и ты сказал, что специально выбрал такой - особый пикантный апельсин. И мы съели хлеб и сыр, а потом лежали в темноте. Дорога впереди сузилась до тоннеля, и мы промчались сквозь холм, вырвались с другой стороны и оказались высоко на склоне горы над холмистой местностью. То, что было холмом на той стороне тоннеля, теперь стало горой, и здесь земля обрывалась. Дорога петляла до самого низа. Там вдалеке, сказала Рана, есть отель. Видишь? Я ничего не смог разглядеть. Он там, в той стороне, настаивала она. Думаю, мы можем остановиться в нем на ночь.
Собеседник кашлянул. Я поднял на него глаза. Знаете, сказал он, мы думаем о памяти как об искупительной вещи. Мы строим монументы, которые кажутся памятниками тому или иному человеку, той или иной борьбе, но на самом деле, знаете, что это такое? Это памятники самой памяти. Так сказал Собеседник. Мы хотим, чтобы память о чём-то была значимой. Все из этого и исходит. Если мы не помним, что было раньше, то мы бессильны придать смысл тому, что происходит сейчас, день за днем. Потому что… Он откашлялся. Потому что мы все, словно викинги, надеемся вечно пировать в Медовом зале, и чтобы истории наших деяний снова и снова громогласно рассказывались на потеху свирепой и ужасной компании. На самом деле, продолжал Собеседник, память - это не суть дела. Это человеческий секрет. Забвение - драгоценный бальзам, который помогает нам идти дальше, минуя злодеяния памяти. Когда он произнес эти последние слова, его речь замедлилась. Он глубоко вздохнул. Над ним висела лампочка в треснутом плафоне. Вдруг стало очень светло, так как в коридоре выключили свет. Какой-то человек просунул голову в дверь. Собеседник заверил его, что все в порядке. Мы как раз заканчиваем свои дела. И хотя еще немного задержимся, ничего страшного, если вахтер уйдет на ночь. Я всё закрою, когда буду уходить, сказал Собеседник. Дверь захлопнулась. Что дальше? - спросил он, и меня снова, как и раньше во время рассказа, охватил ужас от того, что я доверил все это своему деду. Для меня было немыслимо, что я мог говорить такие вещи человеку, которого ненавидел. И без того расстроенный, я вздрогнул от внезапного страха. Затем глаза Собеседника встретились с моими, и они были полны сочувствия. Так и было - когда он смотрел куда-то в сторону, я чувствовал, что этот человек очень похож на моего деда, а когда мы встретились взглядами, я узнал в нем нового человека, своего рода исповедника. Хотите немного воды? - спросил он. В руках у него была чашка. Он налил в неё воды и протянул мне. Я выпил. Мы приехали в гостиницу на ночь, сказал я. Рана все еще была за рулем. Она раньше часто здесь ездила. Рана вихрем влетела на стоянку, припарковала машину, где попало, и выскочила из неё перед отелем так, словно спрыгнула с лошади. Мне понравилось. Никто сегодня больше сюда не приедет, это очевидно. Значит, почему бы было не сделать все именно так, как она сейчас сделала? Служащие гостиницы нас не знали, но оказались очень толковыми и обходительными. Нам дали нам ключи от номера, показали его и принесли ужин - блюдо холодного мяса, которого было больше, чем надо - и вежливо удалились. Рана сказала: Клемент… Она сказала это из ванной: Клемент, иди сюда. Там была большая ванна – больше обычной, и в ней можно было вытянуться во весь рост. Эта гостиница напоминала постоялый двор - путевая станция, где люди восстанавливали силы перед тем, как ехать дальше. Должно быть, она стояла здесь целую вечность, сказал я Ране. Я помню эту гостиницу всю жизнь или, по крайней мере, с того момента, когда я стала что-то запоминать. Рана в этом смысле была очень точной и ненавидела говорить неправду. Иногда она поправляла себя: через несколько дней после каких-то сказанных слов ей приходило в голову, что она была недостаточно конкретной. Тогда Рана демонстрировала то, что имела в виду. Подробно, с нескольких сторон, и к своему огромному удовлетворению. Я, который никогда конкретным не был, для которого конкретность была только мечтой, и на которого конкретность тратилась впустую, теперь стал главным получателем этой её чудесной конкретности. Мы сидели в ванне, - так я сказал Собеседнику, - и я помню, что она хотела, чтобы я рассказал ей о своих надеждах на жизнь. Скажи, попросила она, как это иногда бывало, какие у тебя планы? Я ненавидел эти вопросы, но всегда оставался спокойным и молчаливым. И всегда тщательно от них уклонялся. У меня был план, сказал я однажды, стать паромщиком. Это продолжалось некоторое время, а потом я захотел стать путешественником, кем-то вроде Марко Поло. А ты на что надеешься? - спросил я Рану. Она ответила: теперь, когда мы стали так близки, я начала включать в свои надежды тебя. Что, если бы мы переехали в другой город, где никогда не были, и вместе бы его изучали - мы смогли бы вместе весь город изучить. Мы могли бы выучить новый язык, просто чтобы жить там, и могли бы на этом языке говорить. Тоже вместе. Мы могли бы начать какой-нибудь бизнес - бизнес, который знаем, потому что он распространен здесь, а в том городе его не найти. Тогда мы могли бы сидеть в магазине и время от времени продавать что-нибудь, и у нас была бы прекрасная жизнь. У меня достаточно средств, сказала Рана, чтобы содержать нас, занимаясь чем-то таким. Нам даже не нужно будет на нашем магазине зарабатывать. Бизнес был бы просто нашим развлечением. Потом, время от времени, кто-нибудь из друзей приезжал бы к нам в гости. Мы могли бы их встречать и радоваться их приезду. Привет, привет, говорили бы мы, и пожив с нами некоторое время на новом месте, друзья бы уезжали, и мы бы с таким же удовольствием их провожали. Вот как это будет, думала, наверное, про себя Рана, прежде чем сказать мне это вслух. У нас может быть такая прекрасная жизнь. Я готов ехать куда угодно, ответил я. Мне надо только знать минут за десять. Почему? - спросила она. Десять минут? Если ты готов ехать, то поедешь. Тебе не нужны никакие десять минут. Десять минут? Рана притворилась уязвленной этой мыслью. Так я сказал Собеседнику. Только для того, чтобы похоронить несколько вещей, ответил я Ране. Когда я где-то живу, мне всегда нравится закапывать некоторые свои вещи в землю рядом с этим местом. Потом, когда я возвращаюсь, у меня возникает ощущение, что при желании я смогу их откопать. Не думаю, что когда-нибудь это сделаю, но приятно сознавать, что, даже если все изменилось, под землей тебя ждет несколько твоих вещей. Как кости, сказала она. Если бы ты был действительно храбрым, то мог бы оставить палец или два, или лодыжку. Я бы так и сделал, ответил я, если бы думал, что там есть что-то, о чем стоит так сильно помнить.
Когда мы спали той ночью - так я сказал Собеседнику - я проснулся и обнаружил, что Раны нет. Кровать была пуста, а в комнате царила полная тишина. У меня появилось такое чувство, которое иногда возникает, когда долго остаёшься в одиночестве. Я вышел на улицу. Рана сидела на ступеньках и смотрела в пустоту. Было темно: загородная темнота, почти полная… И она сидела в ней, одна. Рана,- позвал я, - Рана. Я здесь, отозвалась она и оказалась около моих ног. Я дошел до конца крыльца, и она сидела там. Я тоже сел и протянул руку. Рана. Я нашел ее. Совсем тебя не вижу, ничего не вижу, сказала она. Голос её был хриплым, и когда я прижался к ней, то почувствовал, что лицо ее мокрое. Ты в порядке? Ничего страшного, сказала она. Я думала о своих родителях. Но если мы уедем в другой город, - сказал я, - ты долго не увидишь их снова. Но я бы… - сказала она, - в такой ситуации я бы увидела их снова. Что ты имеешь в виду? - спросил я. Ничего, ответила она. Давай найдем дорогу в дом. А потом мы снова ехали в машине, я сидел за рулем, и над головой светило солнце. На мне была холщевая рубашка, которая трепетала на ветру. Рана надела светло-серое платье. Оно так плотно облегало её фигуру, что на ветру совсем не трепетало. Мы неслись по дороге под пугающе голубым небом. Лес становится все глубже и глубже, кричал я. Все глубже и глубже. Почти приехали, сказала Рана, когда мы остановились заправиться. Она стала заливать бак, а два работника заправки стояли и смотрели на нее, не сводя глаз, пока она беспечно расхаживала по станции. И бак она заливала с видом настоящей девчонки-сорванца. Мой папа купил это место на деньги, полученные в наследство, когда был еще почти ребенком. Рана постоянно повторяла это, пока мы подъезжали к дому, пока я парковал машину перед домиком и пока мы выходили из неё. Я нес сумки, поднимаясь, по широким ступеням, а она все повторяла: «Мой папа купил это место, когда был еще мальчиком. Его отец умер, мать тоже, и он больше не хотел оставаться в том доме, где жил раньше. Приехала его тётя. Она хотела о нем позаботиться, но он не желал, чтобы о нем заботились. Папа сам о себе позаботился бы, так сказала Рана, и так я сказал Собеседнику. Папа продал старый дом, купил этот, и переехал сюда вместе с тётей. Для него это было важное место, поэтому в детстве я каждый год проводила здесь большую часть лета. Правда, я не приезжала сюда уже лет пять или шесть. Мне даже в голову не приходило приехать сюда, сказала Рана. Но теперь, наконец, я снова здесь. Мой папа с радостью присоединился бы к нам. Казалось, эта мысль ее захватила. Как бы он хотел снова здесь оказаться! Ты можешь позвонить родителям, сказал я, и попросить их приехать. Эта идея почему-то её испугала. Это было бы... - сказала Рана, колеблясь, а потом замолчала в нерешительности. Она долго раздумывала и вместо того, чтобы сказать мне, к какому заключению пришла, сделала все наоборот: отошла от меня и стала осматривать дом, чтобы понять, в каком состоянии он находится.
Я не плачу, настаивала Рана. Я нашел ее в спальне наверху. Она свернулась калачиком на кровати и вся дрожала. Ты не плачешь, сказал я, только лицо у тебя мокрое. Ее лицо было мокрым, сказал я Собеседнику, и она плакала, но я не знал почему. Я вытер своим рукавом ее нос и губы и поцеловал. Я сделал все что мог, чтобы её успокоить. Когда мы занимались любовью, тихо произнес я, это было жестко и грубо. Легко никогда не получалось. Эта близость была настолько ужасной, что оставляла нас совершенно без сил. Когда это случилось в первый раз в моей комнате в пансионе, мы потом несколько часов не могли пошевелиться. Лежали там совершенно обессиленные. Когда я нашел Рану в комнате наверху, все было почти так же. Как будто между нами снова и снова возникали маленькие стены, и в момент нашей физической близости они разрушались, разбивались вдребезги. Рана часто плакала, безутешно плакала, и это были ужас и горе, переходившие в радость или, наоборот, радость, переходившая в горе. Через какое-то время она однажды сказала мне, что, по ее мнению, ничто физическое никогда не должно быть легким. Все должно быть трудно. Все должно быть сделано с максимальными усилиями и без чьей-то помощи. Я ответил, что, как всегда, буду делать, именно то, что она считает правильным. Рана сказала: не делай ничего из того, что я скажу, никогда. Она отвернулась от меня, снова заплакала, и успокоить ее было невозможно. Через час или два мы встали и пошли посмотреть дом. Это был охотничий домик. Я никогда в таких не бывал и даже не знал, что охотничьи домики вообще бывают. Но это был именно он. На стенах висели различные трофеи, ружья стояли на своих местах. Здесь была прихожая, стулья из натурального дерева и кресла-качалки на длинной веранде, ступени с которой спускались прямо к земле. Деревья были очень старыми. Я давно не видел таких старых деревьев. Дом был построен прямо среди них. Веранду соорудили вокруг одного дерева, и оно поддерживало её крышу. Смотри, сказала Рана, вот что я написала на дереве: и показала вырезанное на стволе имя имя. Райна. Я написала его так, когда мне было, наверное, лет десять. Мне хотелось какого-то самоопределения, и я изменила свое имя. А потом случилось ужасное. Что? В школу, где я училась, пришла девочка, которую звали Райна. Она мне совсем не понравилась из-за своей вульгарности. Но ей понравилась я. И ещё ей нравилось, что мы были похожи. Помню, как учительница произнесла ее имя. Причем, без особой необходимости и в моем присутствии. Просто чтобы я знала, что есть еще одна Райна. Я была в ужасе, почувствовала сильное отвращение и поэтому вернула свое имя обратно. Но вот оно здесь. Ты должен оставить тут и свое имя, сказала она и достала из сумки маленький ножичек. Я открыл его и вырезал на дереве: Клемент. Видишь, - сказал я, - я не стал писать его по-другому, хотя думал, что смогу. Ты думал, что сможешь, произнесла Рана, но когда дошло до дела, твое имя тебе понравилось. Ты не смог написать его по-другому. В именах есть какая-то святость. Святость, повторил я это слово. Святость, сказала она. Наверное, святость - это именно то самое слово, но мне кажется, что смысл здесь неправильный. Теперь тебе лучше, заметил я. Ты больше не грустишь. И выглядишь хорошо, - сказал я вслух Ране и так же я сказал Собеседнику. Не знаю, мне только хотелось, чтобы у неё все было хорошо, или Рана на самом деле уже была в порядке, но пока мы были там, я продолжал наблюдать за ней, чтобы увидеть, не грустит ли она. И когда Рана грустила, я улыбался и отвлекал ее, а когда она была счастлива, я говорил… так беспомощно говорил: вот ты и снова счастлива. Это напоминало ей о ее печали. Я не мог понять, что это было, а она не говорила. В доме был телефон, но Рана не хотела никому звонить. Когда я предложил, она сказала: «Нет, мы приехали сюда, и теперь я не хочу никуда уезжать. Не хочу нигде быть, кроме как здесь. Это место для нас. У нас есть этот дом и маленький городок рядом, где мы можем покупать продукты. Завтра мы встанем и пойдем туда. Сейчас я чувствую себя неважно, но завтра, думаю, мне будет лучше». И когда прошло несколько часов, Рана действительно почувствовала себя достаточно окрепшей, чтобы подняться по лестнице на крышу охотничьего домика, где было что-то вроде смотровой площадки. Мы можем спать здесь, сказала она. Если затаиться, тут происходит одна забавная штука. Над головой порхают летучие мыши. Всего в нескольких дюймах от тебя. Я пошел и принес простыни и подушку. А потом нашёл ещё кучу старых пальто и тоже принес наверх. Мы можем спать на них. Это мое пальто, сказала Рана. Она вытянула одно из кучи. Смотри, я еще могу в него влезть.
Честно говоря, сказал я Собеседнику, Рана была совершенно права. Когда она упомянула о летучих мышах, я не особенно ей поверил. Я подумал, что она говорит метафорически или просто преувеличивает своё детское воспоминание, которое не нуждается в доказательствах. Однако когда мы лежали, глядя в ночное небо, мимо пролетели летучие мыши. Они пролетели мимо нас. Полотно из звезд, каких вы никогда не видели, невообразимо далекое, и все же расстилающееся перед вами так отчетливо, справа налево, вверх и вниз. Ты чувствовал, что оно находилось там, над тобой - настолько четко все эти далекие объекты были расположены по отношению друг к другу.. А потом всего в нескольких дюймах от тебя проносятся летучие мыши. Рана пообещала, что это произойдет, и это произошло. Летучие мыши пролетали мимо - не одна или две, а десятки и десятки. Это продолжалось не меньше часа, как раз на закате. Не могу в это поверить, сказала Рана, вцепившись в мою руку и прижимаясь ко мне. Она приподнялась и забралась на меня, уткнувшись носом в мою щеку. Рана сказала: «Столько лет, и все то же самое - летучие мыши пролетают над головой. Я представляю, что они выбираются всё из тех же пещер, живут всё в тех же колониях. Я представляю, что эти летучие мыши - потомки тех, которых я знала, тех летучих мышей, которые пролетали в нескольких дюймах над моим лицом летними ночами пятнадцать лет назад. Однажды утром, сказала Рана, мы с братом отправились на поиски этих пещер. И рассказали об этом папе. Мы надели пальто, собрали рюкзак и отправились в путь. На крыльце, где он сидел и читал, мы объявили ему, что идем искать пещеры. Он попрощался с нами и сказал, что если нам удастся их найти, то тогда будет выбор. Такой выбор появляется у людей, когда они находят то, что искали - стоит ли возвращаться. Тогда, сказал папа, вы должны принять решение в нашу пользу – да, в нашу, так сказать, пользу - в пользу продолжения жизни нашей семьи и вернуться домой. Вы не должны оставаться там с летучими мышами. Ну, я-то обязательно останусь с ними, ответил мой брат, если мы их найдем. В таком случае, сказал отец, я беру назад свое благословение. Надеюсь, ты побродишь несколько часов, а потом вернешься сюда к ужину. Конечно, продолжала Рана, так и случилось. У нас была идея дождаться темноты и с помощью фонарика определить направление полета летучих мышей, но когда стемнело, нам стало страшно. К ужину мы оба оказались за столом. Полагаю, сказал отец, ты не нашел летучих мышей, так как надеюсь, что ты человек слова, и всегда будешь таким. Это он сказал моему брату по поводу его обещания остаться жить с летучими мышами. Ты должен понять, сказал Рана, что все это очень смешно. Для моей семьи это очень смешно. И в то же время мы никогда над этим не смеялись, не говорили и даже не упоминали об этом случае. Я рассказываю это тебе только сейчас, чтобы ты мог лучше узнать меня. Я хочу, чтобы ты меня узнал. Она бросилась на меня, с притворным негодованием кусаясь и царапаясь.
Как и все, кто спит на улице, утром мы проснулись с зарёй, и Рана сказала, что чувствует себя окрепшей. Такое иногда случалось: она чувствовала себя то слабой, то окрепшей, и мы соответственно меняли наши планы. В городе я видел ее каждый день, но лишь по несколько часов. Сейчас мне казалось, что, стоя рядом с ней в охотничьем домике, я не видел всей картины. В городе Рана, конечно, берегла силы, чтобы при встрече со мной всегда чувствовать себя сильной. Дела, которые, по ее словам, она делала в течение дня без меня, возможно, она делала не все или, по крайней мере, не со всей силой и с небольшими перерывами на отдых. Но теперь, когда мы стояли в утреннем свете и смотрели на гору, сил у Раны было достаточно. Так она сказала. И мы пошли гулять по городу. Так я рассказал об этом Собеседнику. Город был неподалеку от охотничьего домика. Отец Раны в совсем юном возрасте романтической тяги к городам не испытывал. Его родители умерли в городе. Тогда он предпочел вместе со своей тётей-опекуншей переехать в сельскую местность. И все же ему не хотелось совсем рвать связь с городом. Ведь он прожил там всю свою жизнь. Город был тем, что он хорошо знал. Ему хотелось быть рядом с ним и в то же время быть в стороне от него. Отец Раны поселился в охотничьем домике и с помощью архитекторов переделал его по собственному плану. Он пристроил к деревьям крыльцо, поднял балкон на крышу, расширил заднюю часть, чтобы она выходила к ручью, и теперь в доме есть комната, через которую практически протекает ручей. Рана рассказала мне все это по пути в город, объяснил я Собеседнику. Было видно, что она очень любит своего отца. Как случилось, спросил я, что его родители умерли? Мои бабушка и дедушка…, произнесла Рана. Да, твои бабушка и дедушка. Сидя здесь и говоря о дедушке и бабушке с человеком, который выглядел как мой собственный дед, я почувствовал странный резонанс. Возможно, когда-нибудь я произнёс бы это вслух, вступил бы с этим человеком в серьезный спор, пустился бы в объяснения, но я был утомлен и чувствовал себя очень старым. Это я вслух и сказал. Я сказал собеседнику: «Я чувствую себя старым». Так мне чаще всего и говорят, ответил он. Но это не вы стары. И измениться нужно не вам. Дело в том, что вы подавлены своим положением, тем, как мир обрушился на вас. В вас много молодости и нового - и не только в вас. В любом, даже самом старом человеке. Вот что значит жить - вступать в какофонию различных объектов. Собеседник протянул мне салфетку, чтобы я вытер лицо. Не могли бы вы повторить последнюю часть, сказал он. Вы говорили очень тихо, и я плохо вас слышал.
Я не хочу говорить о них, с горечью сказала Рана. Держа в руках салфетку, которую дал мне Собеседник, я повторил ему её горькие слова. Стоя там, на лесистом склоне совсем рядом с охотничьим домиком, я сказал Ране: «Я могу подождать». Но промелькнуло мгновение, и она сказала очень чётко и чисто, будто счистила эту фразу щеткой, а потом передала её мне: мой дедушка ушел первым, а бабушка последовала за ним через неделю. Мы пошли дальше. Рана держала меня за руку, но молчала. Мы шли медленно, в основном, спускались то с одного холма, то с другого. В городе Рану узнавали везде, куда мы заходили. Сначала в продуктовом магазине продавец, молодой человек примерно нашего возраста, назвал её по имени. Он произнёс его очень просто. Рана. Когда мы вышли из магазина, она спросила: ты слышишь местный акцент? Я ответил, что, кажется, да. Ты можешь сказать, заметила она, что человек точно местный, если говорит так, будто он сосредоточен на своих словах - будто он говорит их после долгих размышлений. Это не столько акцент… - начал я. Сколько... манера, - закончила за меня Рана. Коллективная манера, точно. В детстве я играла с этим мальчиком. Думаю, он был даже влюблен в меня. Мы пошли дальше, в следующее место, где ее тоже должны были узнать. Это был магазин, где продавались свитеры и другие вязаные из шерсти вещи. Она купила для меня длинный шерстяной свитер с узорами на плечах. Каждый, кто приходит сюда, сказала Рана, должен купить свитер. Молоденькая симпатичная продавщица сказала Ране, что платить ей не нужно. Рана отнесла свитер к прилавку и попыталась заплатить, но девушка деньги не взяла. Стало ясно, что они были знакомы. Возьми так, сказала девушка. Я подумал, что она, видимо, самая красивая в деревне. Рана, я так давно тебя не видела, сказала девушка. Потом они немного поболтали, а я вышел на улицу. Мне было видно, как они искоса бросали на меня взгляды, эти два совершенных элегантных существа. Наверное, обо мне говорили. Тогда в моем сердце зародилось нечто вроде гордости за то, что Рана хотела, чтобы ее видели вместе со мной. Она вышла из магазина, и мы отправились дальше. Там была ещё одна небольшая лавочка, где продавали вино. Внутри и перед входом стояли стулья и несколько столиков. Вот мы и пришли, сказала Рана. Здесь обычно сидел мой папа, когда мы приезжали сюда летом. Он все лето сидел и играл в нарды со стариками. Тогда стариков там не было, сказал я Собеседнику. Вообще посетителей было мало. Давай присядем, предложила Рана. Мы сели. Вышел хозяин и принес нам два бокала и графин вина. Оно очень хорошее, сказала Рана, хотя не стала ни наливать вино, ни пробовать его. Этот город имеет мировую репутацию винного города. Если ты любишь вино, тебе здесь очень понравится. А ты выглядишь счастливой, заметил я. У тебя все хорошо. Да, чувствую себя неплохо, сказала она. Я так давно здесь не была. Здорово сюда приезжать. Хорошо, что некоторые вещи нельзя отнять, пока... Она налила вино в бокалы, и мы некоторое время сидели молча. Вернулся хозяин. Я уверен, заявил он, я уверен, что вы Рана Ноузен, дочь Андро Ноузена. Я помню вас. Рана согласилась и назвала его по имени. Хозяин лавочки был очень доволен. Он объяснил, что старики больше не приходят к нему играть в нарды. Те, которые приходили, почти все умерли. А молодежи это не интересно, но мы справляемся. По вечерам у нас достаточно клиентов, сказал хозяин лавочки, а я рассказал об этом Собеседнику. Мы сидели за столиком на главной улице маленького горного городка и слушали, как этот человек оценивает свой бизнес. Так я и сказал Собеседнику. А ваш отец, спросил мужчина, он еще жив? Жив, ответила Рана. У них, сказал мне хозяин лавочки, потрясающая семья. Все аристократы в этих краях такие. Он по-свойски подтолкнул Рану локтем. Я знаю, вы уже привыкли к этому. Мы все к этому привыкли. Но все-таки ваш брат умер слишком рано. Слишком рано, повторил хозяин лавочки. Он часто бывал здесь. Приходил с вашим отцом. Почти каждый день с моноклем. Или что это было? В общем, с этим оптическим стеклом, которое ему подарил ваш отец. Он всегда смотрел в него. Слишком рано, слишком рано. Хозяин лавочки резко кашлянул. Слишком рано.
К чему ты привыкла? - спросил я. А потом ещё спросил: и что это за брат? Не знал, что у тебя был брат. О чем это он сейчас говорил? Хозяин лавочки ушел, а мы сидели там, в городке за столиком на улице, и Рана смотрела на меня. Её светлое лицо было прекрасно. Волосы рассыпались во все стороны. Она сидела на стуле такая грациозная… такая грациозная, что вынести эту картину мне было очень тяжело. Я заметил, что Рана снова устала. Я видел, что она не хотела говорить, но держалась. Это было заметно по тому, как она приподняла подбородок и плечи. От этого её платье натянулось. И дышала Рана тяжело. Если бы я когда-нибудь кого-то любил, подумал я, а вслух повторил: «Расскажи, что имел в виду хозяин лавочки?» Она покачала головой. Я ничего от тебя не скрывала. Просто пока не говорила об этом. Мой брат… он умер, когда был еще мальчиком. Я рассказывала тебе о нем… историю с летучими мышами. Он умер от того же, что и мои дедушка с бабушкой. В моей семье так бывает. Большинство из моих родственников умирают от одного и того же. Вот почему хозяин лавочки спросил о моем папе. Хотя он еще не очень стар, мой папа. И умирать не собирается. Что это? - спросил я. Мы снова шли пешком. В руке я нес холщовую сумку с продуктами, а флягу с вином перебросил через плечо. Мы шагали обратно вверх по холму к своему домику, время от времени останавливались, чтобы Рана могла передохнуть, а потом шли дальше. От напряжения и горного воздуха ее глаза стали яркими и яростными. Она смотрела на меня так, будто только что неожиданно увидела, и это доставляло ей удовольствие. В этом она отличалась от всех остальных, кого я когда-либо знал. Все остальные входили в комнату, где был я, видели меня и узнавали, затем что-то начиналось, какое-то действие или разговор. Это происходило непосредственно из признания того, что они меня знают, или из признания, что они меня не знают. Что-то при виде меня активировалось в их головах, у каждого, кого я когда-либо знал, и в одно мгновение происходило какое-то действие. Был ли я вовлечен в него или отделен, в любом случае я изо всех сил старался отдалиться. Так обычно и было. Но с Раной, когда случалось так, что она не знала, что я где-то рядом, или когда она уходила в свои мысли и забывала, что я рядом, её взгляд вдруг встречался с моим, и в её глазах начинал мелькать абсолютный восторг. Я видел, как радовалось все ее существо. Она увидела меня - я был рядом! Мне трудно было в это поверить. Сначала я не понимал, что это такое, а когда понял, то испытал чувство огромной благодарности. Ведь это казалось мне незаслуженным. В прозрачном горном воздухе она сидела на камне и смотрела на меня. Глаза ее вспыхивали все тем же светом. Это болезнь, сказала она, лишает твое тело способности защищаться. Ты медленно умираешь от чего-то другого. А поскольку всегда существует «что-то другое», вот оно и случается. Остановка какого-то одного конкретного «что-то другое» не останавливает его. Мой дедушка умер, и моя бабушка, которая была ему родственницей - в моей семье двоюродные браться и сёстры часто женятся между собой - видимо, уже боролась с этим «чем-то другим», а когда его не стало, она сдалась. Мой брат сдался, когда мне было пятнадцать. Все сдаются. Вот так мы и говорим об этом, сказала она – мы с папой, мама, даже мой брат, мои кузены, тети. «Он сдался». «Она сдалась». «Через какое-то время это стало невыносимо, и он сдался». «Тогда у нее не осталось выбора, и она тоже сдалась». Как вы узнаёте, что это начинается? – спросил я. - У тебя самой когда-нибудь были какие-то признаки этого? Рана моргнула и улыбнулась. На самом деле, она рассмеялась - так я сказал Собеседнику. У меня - нет. Нет, у меня такого не было. Я всегда в полном порядке. А почему ты об этом подумал? Я сказал, что она в последнее время неважно себя чувствовала. Она ответила, что дело было в высокогорье. А слабость разве ты не чувствовала? Она сказала, что в любом случае это подходящий климат для болезни. Вот почему мои дедушка и бабушка изначально приехали сюда. Наша семья приобрела здесь часть своей собственности сотни лет назад, потому что это прекрасное место для укрепления здоровья. Конечно, продолжила Рана, всей нашей земли давно уже нет. Остался только охотничий домик. Ты, правда, в порядке? - спросил я. Перестань, - сказала она, слегка хлопнув меня по руке. На холме я тебя обгоню. Рана зашагала впереди меня вверх по склону, сказал я Собеседнику, а я мог только семенить за ней, нагруженный всеми нашими покупками. Когда мы добрались до дома, Рана была измучена. Лицо ее осунулось, и она могла только лежать на кушетке внизу, тихонько дыша. Я помог ей снять одежду и посмотрел на ее тело, лежащее на кровати передо мной. Я разделся и лег рядом с ней. Мы здесь так далеки отовсюду, - сказала она. Тебе нравится это ощущение? - спросил я ее. Нравится, - ответила она. - Я давно мечтала об этом. Вдруг я впал в такое состояние, сказал я Собеседнику, в котором я был рядом с ней и в то же время как бы наблюдал за нами со стороны. Каким-то образом я мог видеть, что мы находимся в доме, ходим по нему, готовим, едим, играем в карты или шахматы, сидим поздно на улице, пьем вино и говорим ни о чем, или сидим близко друг к другу на скамейке, почти прижавшись головами, и говорим с большой сосредоточенностью о конкретных и очень важных вещах. Причем, эти вещи я мог видеть как издалека, так и вблизи. Я мог видеть их как бы от своего лица и в то же время со стороны. Вокруг меня создалась некая настороженность. Рана вдруг заявила, что после того, как мы пробыли здесь уже четыре дня, она хотела бы выстроить все наши дальнейшие планы. Какие планы? - спросил я. Все, - сказала она. - Я хочу составить все планы на наше будущее, каждый из них. Я хочу составить планы, что мы будем делать сейчас, пока молоды. Я хочу составить планы, что мы станем делать в середине нашей жизни, когда мы будем в расцвете сил, и мир примет наши дары с большой радостью и даже одобрением. Я хочу выстроить планы на старость, на то, что мы будем делать, когда станем пожилыми людьми, и мир снова откроется для наших отдельных желаний, которые появятся тогда, когда для нас все вокруг изменится. Все, кроме того, что мы по-прежнему будем хотеть… что я по-прежнему буду хотеть - чтобы ты оставался со мной. Это она сказала мне, а я - Собеседнику. Эта девушка была намного выше меня, не только по богатству или происхождению, но и по реальной человеческой оценке. Я уверен в этом, настолько уверен, насколько вообще могу быть уверен в чем-либо, что если бы общество лучших людей, которые когда-либо жили на планете, увидело ее, посмотрело на нее, поговорило с ней и узнала ее, оно поставило бы ее высоко-высоко надо мной: так высоко, что я никогда с ней не встретился и никогда бы ее не узнал. Я сказал Собеседнику: мне трудно поверить, что это произошло, что мы встретились. Но мы действительно встретились, и почему-то Рана увидела во мне какие-то общие с ней черты. Хотя в этом, я думаю, она все-таки ошибалась. Там, где она была смелой и сильной, волевой, страстной, умной, я был трусливым, слабым, вечно склоняющимся под тяжестью того, чего не понимал и не мог понять. Возможно, я стану врачом в маленьком городке, сказала Рана. Мы найдем маленький городок, где о медицине мало что известно, и мы сможем собрать воедино часть наших знаний. Тогда я смогу стать врачом, а ты - моим помощником. Мы будем делать для людей все, что сможем. И не только для людей. Может быть, это место окажется настолько основательным, что один и тот же человек сможет заниматься и животными, и людьми. Не человеческая больница, не ветеринарная клиника, а просто больница. Рана говорила это, в какой-то степени смеясь над собой, над своими планами, но очень им радуясь. На самом деле, она не собиралась стать врачом. Этим примером она показывала мне, как нужно получать удовольствие от своего планирования и работы над идеями. Мы будем получать удовольствие от всего, - говорила она, - от вещей и от надежды на них.
Вы когда-нибудь убеждали людей пройти через это? Наверное, после какого-то момента? - спросил я Собеседника. Он покачал головой. Никогда, никогда. Затем он задумался, вспомнил свои последние слова и сказал: в самом начале ко мне пришел один человек. Я тогда еще не очень хорошо разбирался в этой работе. Не знал точно, как её делать. Да и никто не знал, на самом деле. Мы все еще разбирались во всех нюансах и для себя, и друг для друга. Но в то время – как, впрочем, и всегда - было много людей, которым требовалась наша помощь. Мы не могли провалиться только из-за того, что не знали, как наша работа вообще делается. Тогда, в то время при полном отсутствии знаний мы все равно должны были ее делать. Именно так мы учились работать и приобрели наш нынешний опыт. Во всяком случае, тот человек, тот случай, о котором я вам рассказываю… В общем, человек пришел ко мне утром. У нас есть общее мнение - у тех, кто занимается этой работой, - сказал Собеседник, - что люди, которые приходят утром, находятся в наибольшей опасности. Ночью или в неприятной дневной полудреме очень легко почувствовать, будто все близится к концу. Но утром, ярким утром проснуться, выйти из забытья и почувствовать себя замкнутым в хрупком потоке апатии или страдания - это нечто иное. Поэтому когда тот человек пришел утром в кабинет почти одновременно со мной, у меня возникло предчувствие. Он был библиотекарем и поэтом. Он опубликовал много книг своих стихов. Об этом мне рассказала секретарша, которая пришла ко мне в кабинет раньше него, чтобы ввести меня в курс дела. Я просто ввожу вас в курс дела, - так она и сказала. Сейчас я бы такого не допустил. Как видите, мы работаем теперь без секретарей. В нашем деле они не нужны. И быть предупрежденным о чем-то тоже лишнее. Человек – он или она - сам расскажет все, что мне нужно знать. И вот это крайне важно. Собеседник очень оживился. Он потряс кулаком. Очень важно позволить человеку прорвать завесу своей внешности и показать мне личность, которой он или она является на самом деле за пределами видимого состояния его или ее бытия. Но в то время, - с грустью продолжил Собеседник, - я еще не разбирался в этих вопросах, и поэтому секретарша меня предупредила. Я пригласил этого человека в кабинет. Если честно, я уже читал книгу его стихов. Мне её друг подарил. Это были замечательные стихи. Я не люблю поэзию, потому что она в основном плохая, - признался Собеседник, - но когда стихи хорошие, они превосходят все - кино, романы, театр, песни. Так сказал Собеседник. Он говорил и говорил, а я вдруг понял, что потерял смысл его речи. Я устал и практически заснул. Хотя нет, это не было сном. Я просто оцепенел. Сидел в оцепенении. Собеседник продолжал говорить, а я пытался его слушать. Он сказал, что есть всего несколько хороших стихотворений, и тот человек написал одно или два из них. Во время нашего разговора я совершил ошибку. Когда человек рассказывал мне, что он ожидал от своей жизни в будущем и как не хотел иметь с этим будущим ничего общего, я совершил ошибку, употребив оборот речи, который он использовал в одном из своих стихотворений. Не знаю, как это произошло. Должно быть, пока он говорил, я про себя тихо повторял это стихотворение, сравнивая его речь с тем, что я прочитал, и поэтому фраза оказалась там, в эфире, и я выхватил ее, пытаясь сказать ему что-то успокаивающее. Но вместо того, чтобы сказать ему что-то успокаивающее, я вызвал самую худшую реакцию, какую только можно было себе представить. Если до того, как я заговорил, место, где мы сидели, было совершенно безопасным, спокойным – просто классным для него местом, своего рода ветвью, с которой он мог наблюдать за жизнями других, местом, откуда он мог выходить в поисках нового, не скрывая ничего из своей собственной жизни - то как только я заговорил, оно внезапно стало местом, где его знали, где на него могли обратить внимание. В этот момент он потерял свою человеческую сущность и превратился в нечто вроде зверя, выступающего на ярмарке с шарманщиком. Как будто я попросил его станцевать, как дрессированного медведя. Но, возможно, все было к лучшему, продолжал Собеседник, потому что - и об этом я вам еще расскажу - это заставило меня придумать формулировку, которая смогла бы нивелировать мою ошибку и вернуть того человека к миру. Как у вас есть чувство собственного достоинства, и вы распространяете его своими рассказами или какими-то собственными легендами, так же было и с ним. Однако его чувство было полностью отравлено. Он был слаб, как ребенок. Сидел не в этом кресле, где вы сейчас, а в другом, почти таком же. И не в этом кабинете, а в другом, точно таком же, как бы в его зеркальном отражении. Я сказал ему: отделять одну вещь от другой – заблуждение. Именно оно приносит нам все наши страдания. Вы так долго занимались разделением, находили наименьшие, наитончайшие различия, пока не смогли сказать, чем этот лист на дереве отличается от того, или как окно, неприступное окно высоко над головой, может вместить все наши чувства беспомощности, что теперь вы стремитесь только к разделению, даже когда вам кажется, что вы ничего не ищете. Мы можем предложить вам помощь. Вы можете снова стать… легко можете снова стать человеком - не этим, не тем, а просто человеком. И вы можете оставаться таковым. В наших силах обеспечить вам неконкретную жизнь. И вот, я впервые нарушил правила. Мы никогда не должны пытаться кого-то убедить. Это не наша задача. Но, сидя здесь, я был уверен, что лишил того человека цели, с которой он пришел, и что он больше никогда сюда не вернется. Фактически, я убедил его принять лекарство. Ввел ему его в тот же день. Это отступление, сказал Собеседник, это вполне можно назвать отступлением, но это и ответ на ваш вопрос. Я всегда буду стараться рассказывать вам правду, если вы меня об этом попросите. Собеседник поправил свой костюм и внимательно оглядел штанину, как будто на ней что-то было. Я слушал его, но не очень внимательно. Я все еще мысленно был в горах, все еще делал вид, будто сижу рядом с Раной, смотрю на нее, а она на меня смотрит. Итак, продолжил я свой рассказ, мне никогда не приходилось особо задумываться о себе. Так я сказал Собеседнику. Я всегда перемещался с места на место, считая себя ничтожнейшим из тех, кто был рядом со мной. И никогда не чувствовал себя обиженным, когда кто-то шел впереди меня. Но Рана… она бы чувствовала себя обиженной. Я могу себе представить, что она сказала бы за меня, от моего имени. Она ценила меня гораздо выше, чем я себя. И поэтому она хотела говорить только о планах. Ее представление о нашем будущем было большим и щедрым. Все идеи, которые она сплетала, растекались, словно чернила по воде: у нас будет сад, дом с садом. Сад будет на крыше дома. И стена вокруг дома будет оплетена вьюнами. Дорожки будут сделаны из камня и мха. В доме - окна из толстого стекла, как иллюминаторы. Хотя нет, в нем не будет окон. Вообще никаких. Мы поселимся снаружи. По сути, в саду. Нет, мы станем жить под домом в своего рода норе, и будем иногда выходить в сад и проводить в нём большую часть своего времени. Летом там будет прохладно, а зимой тепло. Дом можно отделать прекрасным деревом, как на северных курортах. Это может быть чудесно. Окна можно сделать из бумаги. Когда одно порвется, мы могли бы просто вставить другое. Рана была охвачена идеями, и они бежали все дальше и дальше… Дальше и дальше. Я чувствовал, что все это ее беспокоило, что от всех этих разговоров о нашем будущем она слабела. Я был уверен, что она слабеет. Казалось, что высокогорье и этот поток слов - один за другим - утомляли ее. Но Рана рассердилась и холодно сказала, что если я не хочу об этом разговаривать, то и не нужно. Конечно, я хотел. И мы продолжили. Вдруг она снова стала счастливой. Мы сидели на кушетке в доме, и Рана сказала: знаешь, я когда-то получила ученую степень. Степень? - удивился я. Степень, - подтвердила она. Сидя на кушетке, Рана рассказала, что когда-то получила степень по философии. В школе, где я училась, преподавали только философию. Это был специализированный колледж. Мы посещали курсы по математике, естественным наукам и литературе, но все они были только как приложение к философии. Идея заключалась в том, говорила Рана, что без философии все бессмысленно. Не имея правильной философии, человек никогда не узнает, как применить что-либо в жизни, как применить свои знания. И тогда он сможет лишь подражать другим, идти следом за ними. Никто никогда не сможет ничего применить самостоятельно. Рана рассказала, что ходила на курсы к одному профессору. Он читал курс о человеке по имени Йенс Лисл. По ее словам, Лисл был великим философом, но его практически никто не знал. Студенты этот курс брать не хотели. Никто, кроме Раны. Профессор, который уже тогда высоко её ценил, сказал, что они могут сделать этот курс диссертацией Она может написать диссертацию о Лисле, если он ей так интересен. Рассказывая мне об этом, Рана рассмеялась. Она записалась на курс из прихоти, потому что ей просто понравилось имя Йенс Лисл. Но профессор был уверен, что она настроена серьезно. Он позвал Рану к себе в кабинет в увитом плющом здании колледжа, провел мимо других кабинетов, мимо своей секретарши, усадил и сказал: «Мисс Ноузен, я думаю, что вы серьёзнее большинства наших студентов, и считаю, что вы можете внести свой вклад в те усилия, которые до сих пор прилагались для изучения деятельности Лисла. Лисл, Йенс Лисл! Она рассмеялась. Имя, которое я тогда даже не знала. Я еще не читала Лисла, - призналась я. Конечно, - сказал профессор. - Это конкретное предложение. В общем, последние два года моего обучения я не ходила на обычные занятия, как это было со всеми другими студентами, а посещала лишь одно – по Лислу. С тем самым профессором. Мы написали о Лисле несколько работ фактически вместе. Тогда я признался Ране, что никогда не слышал о Йенсе Лисле. Так я сказал Собеседнику. А никто о нем не слышал, - ответила она. Как выяснилось, он своего рода амальгама. Амальгама, которая служит ядром философии неизбежности. Ее ещё иногда называют современной неизбежностью или новой неизбежностью. Это переосмысление детерминизма. Мы вместе работали над этими идеями два года. Мне было девятнадцать, когда мы начали… почти двадцать. А когда закончили, мне было уже двадцать два. Я окончила колледж и больше никогда об этом не вспоминала. Иногда профессор присылает мне письма, но я их не читаю. Думаю, сказала она, что он был влюблен в меня. И тебе нравится это говорить, - заметил я. Рана покраснела. Она всегда была очень серьезной. Я действительно думаю, что он был влюблен в меня. Я ответил, что меня это не удивило бы. Со временем каждый влюбился бы в нее. Но не в случае, если бы они знали, как ты, какая я на самом деле, - сказала Рана. В этом случае, сказал я, большинство тебя бы бросило. Я согласился с ней и добавил, что любой, узнав ее поближе, избавился бы от нее в одно мгновение. Мы расхохотались. Я не говорила тебе, - вдруг сказала Рана, - что получила ученую степень из гордости. Я не горжусь и не стыжусь этого. Я не горжусь этой степенью, как большинством вещей в моей жизни, и не стыжусь. Просто тебе будет трудно понять меня, если ты не будешь знать, что я потратила много времени на такую работу. Ну, например, когда я режу морковку, ты же можешь думать об этом и оттого лучше меня понимать.
На следующий день я решил, что если Рана будет хорошо себя чувствовать, мы должны еще раз прогуляться в город. Она тоже хотела пойти, но считала, что день надо подождать. Я убеждал её, что это пойдет ей на пользу, что ожидание может привести к тому, что она погрузится в некую вялость, из которой выйдет только тогда, когда мы вернемся домой, и тогда у нас не будет возможности еще раз посмотреть город. Возможно, мы больше никогда сюда не вернемся, сказал я. О, мы будем возвращаться много раз, возразила Рана. Но все же я заставил ее выйти из дома, и мы прошли примерно четверть пути до города, прежде чем я понял, какая ужасной оказалась моя затея. Рана была совершенно измотана. Она едва держалась на ногах. Мы стояли на альпийской поляне. Тропинка поднималась с одной стороны и спускалась с другой. Даже растительность выглядела здесь какой-то изможденной. Я не могу идти дальше, сказала Рана. На самом деле она не сказала ничего. Рана никогда бы не призналась, что не может идти дальше. Это было ей совсем не свойственно. Вместо этого она просто сидела и беззвучно плакала. Сдавалась она только так. Я отнес ее в дом и снова уложил на кушетку. Я принес ей воды и немного еды, затем съездил в город за покупками, вернулся и приготовил ужин. К вечеру Ране снова стало лучше, хотя она была такой слабой, какой я её никогда ещё не видел. Она сбросила одежду. На ней были только широкие штаны и шаль. Рана лежала на кровати, положив голову на подушку. Я вошел в комнату, и она улыбнулась. Когда я снова принёс ужин, она встала и, оставив шаль, подошла ко мне. В тот момент в ней бушевала безумная энергия, сказал я Собеседнику. Но, как только мы закончили, Рана снова обессилела, и мне пришлось кормить ее ужином практически с ложечки.
Когда мы поужинали, я рассказал ей о своей поездке в город. Хозяин лавочки снова говорил со мной о смерти ее брата. Рана сказала, что он всегда об этом говорит. У него был сын, который очень дружил с моим братом. Вся его семья тяжело восприняла случившееся. На самом деле, сам виноторговец в лавочке, наверное, был пятым или шестым кузеном Раны, её очень дальним родственником. Я упомянул об этом разговоре с ним, чтобы заслужить немного его доверия. Мне хотелось, чтобы Рана почувствовала, что я знаю город и его прошлое. Что даже без нее я мог ориентироваться в водах ее прошлого и прошлого ее семьи. И что помимо всего прочего для других я мог быть идентифицирован как человек, связанный с ней. Все так и было, когда я произнёс: «Хозяин лавочки рассказал мне о твоём брате ещё кое-что». Если мое заявление и произвело эффект, которого я добивался, то я его не заметил. Скорее, оно повергло Рану в уныние, в котором она могла думать только о своей семейной болезни. Ей хотелось поговорить со мной об этом. И вот теперь она все мне расскажет. О болезни её семьи. Раньше она ничего не говорила мне об этом, но, возможно, теперь мне было бы полезно узнать. И почему бы не от нее, а не от посторонних вроде того виноторговца в лавочке, который, кстати сказать, не знает ни настоящей истории, ни настоящих мыслей, а идет напролом, заполняя повествование своими собственными выдумками. По крайне мере, Рана так думала. Вы не поверите, сказал я Собеседнику, как тщательно она излагала мысли, мифологию болезни своей семьи. Она объяснила, что никогда раньше не говорила об этом ни с одним человеком. Ведь никто не имел полного представления о болезни, и поэтому рассказ ее будет немного неуклюжим. Рана не привыкла к невежеству в этом вопросе, так как все в ее семье обладали знаниями о болезни, накопленными до нее. Но она все равно старалась. Она рассказала мне, что ее родственники в тех местах, где исторически владели землей, были известны как семья изнеженных страдальцев. Их практически определяли по их болезням. Насколько можно судить по истории семьи, болезнь поражала их снова и снова одного за другим на протяжении семисот лет, Единственный выход, по ее словам, - это умереть в результате несчастного случая. Даже в наш век развитой медицины нет никакого прогресса. А все почему? Да потому что, по ее словам, всему миру нет смысла вкладывать медицинские ресурсы в решение проблемы, которая затрагивает всего 0,000000014 процентов населения. Не знаю, реальная ли это цифра, - сказала Рана, - но если нет, то где-то очень близко. В эпоху Возрождения наша семья была богатой, гораздо богаче, чем сейчас, и они нанимали лекарей специально для того, чтобы найти лекарство. Конечно, тогда уровень медицины был таков, что все это было бесполезно. Лекари попытались вылечить болезнь с помощью алхимии. Серьезно. На спасение ее семьи от болезни с помощью алхимии, были потрачены огромные средства. Если бы это сработало, ее брат был бы жив. На самом деле еще до этого… до смерти брата, когда она позволяла себе думать о болезни довольно часто, ей приходило в голову - и однажды она даже сказала об этом отцу - что деньги были потрачены зря. Зря? Отец ее не понял. Перед ним стояла его восьмилетняя дочь и говорила ему, что их предшественники в пятнадцатом веке неправильно расходовали средства. Что она могла иметь в виду? – сказал я Собеседнику. Вот что она мне ответила, объясняя такой поворот направления мыслей отца в отношении заявления его маленькой дочери. Я сказала ему, - продолжала Рана, - что если бы наши предки отложили сумму, потраченную на тех лекарей - довольно большую сумму - и положили бы её под хорошие проценты на все время до сегодняшнего дня, то медицина изменилась бы, стала бы эффективной - действительно эффективной, как сейчас, а не бесполезной, как тогда - и у нас были бы деньги, чтобы нанять ученых и врачей для поиска лекарств. Идея эта очень понравилась ее отцу и матери, и они часто приводили ее как доказательство блестящей дерзости своей дочери, рассказывая о ней на званых обедах. Они так часто рассказывали об этом, - говорила мне Рана, сидя в моих объятиях на кушетке, - что я устала и больше не хотела слушать эту историю. Но сейчас я рассказываю ее тебе, потому что услышать её есть смысл. Другая идея – и это была очень хорошая идея - возникла в девятнадцатом веке у одной женщины из нашего рода, которая стала настоятельницей монастыря. Она фактически ушла из семьи, чтобы стать настоятельницей. Тем не менее, до этого у нее в молодости появилась идея. Заключалась она в следующем: было бы полезно подмешать в наш род свежую кровь. Для этого нужно перестать заключать родственные браки и вывести из нас эту болезнь. Именно так она выразилась. Хотя к этому предложению отнеслись очень серьезно, оно не было реализовано. Почему? - спросил я Рану. Причина в том, что почти никто в моей семье не может выносить присутствия или разговоров тех, кто не является членом семьи. Хотя мы в каком-то смысле семья многодетная, хотя в каждом поколении от семи до десяти детей, а каждый дом - полный дом, - сказала она, - все равно у нас остается одна и та же кровь. Двоюродные братья женятся на двоюродных сестрах. Иногда родная сестра выходит замуж за брата. А почему? Да потому что мы все такие чувствительные. Для нас просто невыносимо разговаривать с другими людьми или даже просто находиться рядом с ними. Поэтому в нашей семье, внутри семьи, выросло чувство, о котором никогда не говорят: болезнь - это просто то, что мы заслужили. Рана сказала мне это, а я пересказал Собеседнику, произнеся её слова с тем же акцентом, что и она: «что мы заслужили». Например, мой папа, - продолжала Рана, - заслуживает смерти из-за неспособности его родителей выносить общество обычных людей. Мой брат заслужил свою смерть из-за неспособности моего папы терпеть кого-то, кроме мамы. А как же, - сказал я, - мы с тобой встретились и сейчас вместе. Если бы у нас были дети... Думаю, мне не нужно говорить, - сказала она, - какое общее мнение сложилось в моей семье о тебе. Прискорбный факт, но мы не должны от него прятаться. Рана положила голову мне на плечо. Ты не виноват, - произнесла она, - но они не очень-то хотят видеть тебя рядом. У них, видите ли, есть определенные вещи, о которых они хотят говорить, причём, говорить исключительно о них и только определенным образом. Наверное, ты можешь представить себя сейчас, когда мы сидим здесь и разговариваем… представить себя думающим о том, как путем тщательного исследования определить, о чем именно хотели бы поговорить мои родители, их братья и сестры, мои двоюродные бабушки и дедушки, весь их клан, сидящий за длинным столом или под крышей беседки на общем собрании. Ты представляешь, что тебе удалось бы выделить - она снова употребила выражение «эти вещи» - и после этого достойно участвовать в таком разговоре. Но, на самом деле, это не так. Ты начал бы что-то говорить и тут же стал бы сбиваться. Упустил бы какую-нибудь тонкость формулировки, и среди моих родственников сразу же распространилось бы чувство - презрение. И никакой твоей вины в этом не было бы. Дорогой, я чувствую, что ты им ровня, всем им до единого. И даже всем им вместе взятым. Разве не я предложила поехать в другой город? Разве не я сказала это только вчера или позавчера? Я. Но ты недостаточно хорош для них. И когда я там, с ними, мне тяжело - как бы я тебя ни любила – слушать, как ты снова и снова ставишь не туда ногу. Даже когда мы говорим о том, как ты последний раз ты приходил к нам. Видишь теперь, чем были для меня твои визиты? И все равно я заставляла тебя приходить снова и снова и снова. Разве ты не видишь, что это значило для меня… ну, когда ты последний раз приходил к нам? Мой папа… он рассказал нам тогда историю о своей работе. Помнишь, он сказал, что проводил обследование плотины Хруезфельдта вместе с двумя своими братьями? Они, кстати, все любители. Никто из моей семьи никогда ни чем не занимался профессионально, и, тем не менее, их часто привлекают для консультаций по разного рода вопросам в правительстве. Все благодаря их большой компетентности. Помнишь, что он сказал? Проблема плотины не физическая, а экономическая. Правительство, обслуживая плотину, могло бы с таким же успехом стоять на Хруезфельдте, заткнув поток воды пальцем. Именно так проблема плотины Хруезфельдта мешала провинции в целом принимать эффективные меры в различных сферах. Помнишь, что ты тогда на это ответил? Рана запомнила, сказал я Собеседнику, весь разговор, который совершенно вылетел у меня из головы. Мне пришлось ей в этом признаться. В тот момент я очень хотел быть для нее человеком, который все помнит и поэтому - возможно, без малейшей вероятности - имеет шанс заслужить уважение ее отца. Но даже в том незначительном нашем разговоре о беседе с её отцом… даже там, вдали от ее семьи, я был вынужден капитулировать и признаться, что не помнил, о чем шла речь. И об этом я стыдливо сообщил Собеседнику. Он смотрел на меня, ожидая продолжения.
- Можно мне ещё стакан воды? - попросил я. Собеседник кивнул и вышел за ним в холл. Когда он давал мне воду раньше, я не замечал, как он выходил, но, возможно, это так и было. Собеседник вернулся и протянул мне стакан. Я взял его и выпил. Собеседник сел. Мне было неловко, - сказал я. Рана никогда не рассказывала об этом раньше, а тогда в горах, я почувствовал, что мы приближались к самой сути моей непригодности. Итак, - сказал я Собеседнику, - сидя там, в доме на кушетке, она совершенно серьезно рассказала мне о своем отце, о том разговоре в их доме три недели назад, когда он вслух упомянул эту милую его сердцу плотину Хруезфельдта, чего, насколько мне известно, никогда не делал – раньше он всегда называл ее просто плотиной или хребтом. Папа был настолько любезен и внимателен в этом разговоре, что упомянул плотину по названию - и ты как-то яростно ответил ему, что вместо плотины можно было бы использовать другой источник энергии. Ты сказал это так свободно, легко: другой источник энергии, и тогда провинции не нужно будет полагаться на воду, на эту форму энергии, которая, в конце концов, всего лишь один из многих вариантов. В конце концов, во время твоей службы в гражданском корпусе ты работал над другими формами энергии - так ты сказал. Вода не была конечной целью и средством. Ты сказал это совершенно искренне и без злобы, но нанесенная тобой обида была огромной и неожиданной. Мне особенно запомнилось то, как бездушно ты бросил это разговорное выражение – «цель и средство». Все за столом были в ужасе. Мой папа отпрянул назад на своем стуле. Превратить плотину Хруезфельдта, огромную плотину Хруезфельдта в некое архитектурное безумие? Объявить работу наших рук, рук наших отцов и их отцов какой-то ошибкой? Плотина Хруезфельдта? Я говорил об этой плотине или о какой-то другой? Страшно было слышать, сказала Рана, что с папой разговаривают подобным образом. Она никогда не видела, чтобы он так отвечал кому-то, да в этом никогда и необходимости не было. Помнишь, как я вступилась за тебя, сказав, что, конечно, мы говорим об этом чисто теоретически? Мы в столовой нашего дома, расположенного совсем недалеко от Хруезфельдта – причем, некоторые из нас никогда там не были и даже не видели саму плотину – обсуждали сейчас это чисто теоретически. Я объяснила папе, сказала Рана, что этот молодой человек – то есть ты - понимает, что дело не в плотине Хруезфельдта, а в самой провинции и в политической карте. Может, сказала я папе, альтернативным предложением было бы перерисовать политическую карту провинции. Так Рана рассказала мне о разговоре со своим отцом, и так я рассказал о нем Собеседнику. Помнишь, - продолжила она, - как только мой голос со знакомой всем интонацией зазвучал в семейной столовой, папа вроде бы успокоился? Помнишь, как моё так быстро предложенное здравое чувство меры охватило его, и он сразу же успокоился? Папа просто кивнул и снова принялся за еду, забыв об этом разговоре. Единственный отблеск воспоминания о нем промелькнул, когда мы встали из-за стола, и папа ушёл. Он рано лег спать. Ты помнишь это? Рана сжала мою руку, сидя там, на кушетке. Ты не виноват, сказала она, ты просто не можешь понять ни папу, ни других моих родственников. Это все равно, что пытаться бежать наперегонки по обочине, когда все остальные бегут по дороге. Ты всегда будешь прибегать последним.
Мы сидели в доме, который ее отец купил еще в детстве, и я понял поистине судьбоносную вещь: мне никогда не стать частью семьи Раны. Кроме того, я понял и еще одну вещь, не менее важную: ей было на это наплевать. Мы бы вместе уехали, и я больше никого из них никогда бы не увидел. Рана изредка навещала бы их, но без меня. В твоем присутствии не будет никакой необходимости, сказала она. Рана прямо- таки наслаждалась планированием деталей нашей жизни. То, что у меня не было никаких корней, что у меня не было семьи, я ни с кем не был связан, жил в пансионе, записывал свои несущественные мыслишки в маленьких блокнотах и вообще существовал незаметно - для нее это было просто чудесно. Само мое ничтожество облегчало мне мгновенное и полное внедрение в ее планы. Рана была из тех, признался я Собеседнику, кто не может говорить о чем-то, если есть хоть малейшая вероятность, что это нереально. Она не хотела тратить свое время на нереализуемые проекты. Они не доставляли ей никакой радости. В то же время, благодаря огромному богатству ее семьи, многие проекты, которые мне с самого начала казались глупыми или нереальными, для нее были совершенно разумными и даже необходимыми. То, что я, без сомнения, мог быть включен в ее планы, позволяло ей с удовольствием планировать то, что она хотела бы сделать, и представлять, что эти планы, воплощенные в ее воображении, могут быть произнесены вслух и связаны со мной. Я никогда ни с кем раньше не составляла планов, сказала мне Рана. Даже мой брат, которого я очень любила, и даже все остальные мои братья и сестры, которые уже стали взрослыми, когда я была ребенком - даже они никогда не слышали, чтобы я составляла планы. Они считают, что у меня их просто нет, что я иду по жизни день за днем без планов. Конечно, по их мнению, это разумно. Они живут очень слаженно в рамках традиций нашей семьи. Я уверена, ты рано или поздно встретишься с ними на каком-нибудь семейном мероприятии, где тебе совершенно необходимо побывать. Ты увидишь, что они похожи друг на друга. Меня в какой-то степени считают дикаркой. Я, например, дружу с людьми не из нашей семьи. Это свобода, которой никогда не было у моей мамы. Более того, я ходила в школу, а не училась дома. И это еще одна странность. Можно сказать, папа проводил на мне своего рода эксперимент. Все получилось здорово, - заметил я. Да, здорово, - согласилась она. Пойдем на веранду, - предложил я, так как начался дождь, и капли дождя звонко застучали по крыше. Я помог Ране сесть в кресло на веранде, и мы сидели там, глядя на струи дождя. Иногда мне кажется, что мы здесь витаем в облаках, - сказала она. - Конечно, это чепуха. Мы не очень-то высоко, но иногда мне нравится думать, что это так. Я смотрел на облака и чувствовал, что Рана права. Она была права и в том, что мы в облаках, и в том, что мы не в облаках. От этой мысли у меня возникло ощущение маленького счастья, которое пробежало по позвоночнику до манжет моей рубашки. Рана посмотрела на меня очень серьезно. В этом кресле всегда сидел Шеймус Мендолс. Он был конкурентом папы. Он приходил к нам, и они спорили - злобно, часами. Его ничего не устраивало. Он злился на папу за то, что тот не оправдал ожиданий Шеймуса Мендолса. Он злился на него за то, что у него были дети, которые не смогли совершить столь же великие дела, как те, которые должен был совершить мой папа и которые он не совершил, но которых от него ожидал Шеймус Мендолс. Шеймус Мендолс мог выпить любое количество спиртного и ничуть не опьянеть. Он умел рассуждать как логик и разбирал по косточкам все, что кто-либо говорил, как будто необходимой функцией разговора было свести его к самым простым, самым функциональным вещам. Уроки логики, которые получали все мы, даже мой папа, так называемый совершенный человек, настоящий джентльмен… Эти уроки от Шеймуса Мендолса в летние месяцы моего детства, были действительно чем-то особенным. Он ненавидел дни недели. Ему не нравилась десятичная система счисления. Шеймус Мендолс выступал против одежды с молниями или любыми другими застёжками. Он писал книгу – вечно писал книгу – и её публикация когда-нибудь в будущем станет великим исправлением мира. Кроме папы, никто этой книги не видел. Он о ней не рассказывал, но иногда Шеймус в разговоре с папой мимоходом ссылался на какой-нибудь отрывок. Тогда папа понимающе кивал - настолько внимательно удалось ему прочитать работу Шеймуса Мендолса. А брат мой был неадекватным. Для Шеймуса Мендолса он был чем-то вроде шутки. Мои старшие сестры и братья, за взрослением которых Шеймус Мендолс наблюдал, сидя на этой самой веранде задолго до моего рождения, были, если можно так выразиться, более богатыми шутками, чем мой брат. И какой бы богатой шуткой ни был мой брат, для Шеймуса Мендолса старшие сестры и братья все равно были еще богаче. То, что от папы могло произойти столько маленьких существ, и никто из них - ни один человек! - не смог сделать ничего, чтобы завершить дело, которое должен был сделать папа, стало для Шеймуса Мендолса пугающим, печальным и неизбежным подтверждением ленивого равнодушия мира. Бесстрастного, совершенного равнодушия мира. Его ленивого равнодушия. И он не мог ни на что решиться. Только сидел в кресле и повторял сначала одно, потом другое, снова и снова. Мое появление на свет Шеймус Мендолс встретил с оживлением. Он считал меня своего рода противоядием от всеобщего ужаса перед моей семьей. Она - лучшее твое творение, - постоянно повторял он папе. Конечно, это была неправда. Мой папа знает все, что знаю я, и даже больше. Он знает такие вещи, о существовании которых я даже не догадываюсь. А он с легкостью в них ориентируется. Я тем временем, конечно, делаю свои маленькие попытки. Шеймус Мендолс видел эти попытки и вознаграждал меня за каждую из них с жизнерадостностью, которая меня очень воодушевляла. Это была его идея, чтобы я поступила в колледж, чтобы я получила образование в государственной школе. Он поговорил с папой, и я стала их маленьким экспериментом. Когда Шеймус Мендолс умер в своем доме, который стоит там, чуть вверх по дороге, папа сказал: «Я не вернусь никогда». С того дня он больше не приезжал в этот город. Вот как дорог был ему Шеймус Мендолс. Мою маму папа выносить мог. Он может говорить с ней и жить с ней изо дня в день. Но мне кажется, что человеком, чьим обществом он наслаждался больше всего, был Шеймус Мендолс. Кресло, в котором ты сейчас сидишь – то самое, в котором он провел годы своей жизни. Но такого понятия, как ощущение последствий, не существует. Шеймус Мендолс не остается в этом кресле. Может быть, ты сможешь насладиться его видом и почувствовать его значимость. Когда я бывала здесь в детстве, никто, кроме Шеймуса, не мог в это кресло садиться. Папа не устанавливал такого правила и не следил за его соблюдением. Это было негласно.
В тот день и весь следующий шёл дождь. Когда он закончился, я предложил немного покататься на машине. Мы могли поехать на старую мельницу, которую я видел на дороге. Я никогда там не была, - сказала Рана, - хотя живу здесь уже очень давно. Мы часто проезжали мимо, и вокруг этой мельницы все время ощущался ореол какой-то тайны. Прекрасная идея, - воскликнула Рана. – Мне нравится. Давай захватим корзинку с продуктами и устроим там пикник. Пока она одевалась, я начал рассказывать ей одну историю, которая однажды со мной произошла. Много лет назад, когда я только поступил на гражданскую службу, мне довелось много путешествовать по самым отдаленным местам. В одном из них мы строили мост, который должен был соединить два меленьких городка. Идея заключалась в том, что эти городки, находившиеся на разных берегах реки, после постройки моста стали бы единым городом. Хотя между жителями городков была давняя вражда – история ее насчитывала десятилетия или даже в столетия – все равно считалось, что мост решит все проблемы. Мы жили в палатках на одном берегу реки. Это была относительно новая часть республики, в которой еще действовали меры, которых уже нигде не было и, тем более, нет сейчас. Одной из них была тюрьма. Там был один пожилой работяга, который жил в одной палатке со мной и тремя или четырьмя такими же пожилыми мужиками. В общем, однажды он обнаружил, что кто-то порылся в его вещах. Пропало несколько старых фотографий, снимков его жены и ребенка. Тогда я еще не понимал, почему это было так важно. До меня это просто не доходило, а он рассвирепел. Перед палаткой он сцепился с мужиками, включая и того, которого он заподозрил в воровстве. На строительстве моста мы использовали тяжёлый стальной трос, и в лагере везде валялись его обрезанные куски. Рабочий схватил один из них и ударил им вора. Мне показалось, что удар получился не особо опасным. Кусок троса был тяжелым… очень тяжелым, а удар вышел медленным. Я видел, как рука рабочего медленно рассекает воздух. Вор даже не уклонился от неё. Казалось, он застыл на месте. Кусок троса ударил его в голову и сдвинул её в сторону. Человек, укравший фотографии, замертво рухнул на землю. Похоже, он перестал дышать еще до того, как упал. Я рассказал все это Ране, пока она одевалась перед поездкой. Ей нравились такие истории, и по тому, как она натягивала на себя платье, я понял, что и эта ей понравилась. Если для другой аудитории я, может, и остановился бы, увидев, что привел ее в ужас, то для Раны я рассказ продолжил. Так я сказал Собеседнику. Конечно, я рассказал ей, что того рабочего задержали. Его отправили в тюрьму, которая была милях в десяти от стройки. Судьбу рабочего решил суд, и ему дали срок. Я проработал на строительстве моста еще год и почти каждую неделю навещал его в тюрьме. Это было здание средних размеров, огороженное проволочным забором, по которому был пущен ток. Я приходил туда, и там стояли другие люди, ожидавшие свиданий. Мы все выстраивались в очередь и через какое-то время заходили внутрь. Пока нас не пускали, мы разговаривали друг с другом. Помню, когда я пришел в первый раз, со мной стояла женщина примерно моего возраста, у которой в тюрьме сидел муж. Она спросила, к кому я пришёл, и я ответил, что к другу, с которым раньше часто играл в карты. Вдруг меня понесло, и я стал рассказывать ей романтическую историю его жизни. Я стоял там в очереди – совсем молодой человек, полный жизненных сил, вдалеке от места, где вырос – и, описывая историю моего друга, перегнул палку: сказал, что осудили его несправедливо, что у него были причины поступить так, и что причины эти были вполне уважительными. Я говорил очень логично и уверенно объяснял, почему он не заслужил тюремного срока, причем так, что у меня не было и доли сомнения, что все мы – я, она и остальные люди в очереди – являемся жертвами несправедливости. Я представил, что её муж был осуждён по ошибке, или это пришло мне в голову по ходу моей речи. Хотя в самом начале моей глупой маленькой речи я прекрасно понимал, что друг мой был виновен, и что муж этой женщины, скорее всего, попал за решётку не просто так, в конце меня понесло окончательно. Я пытался своей речью установить с ней дружеские отношения на почве этой несправедливости. Но она этого не захотела. Женщина отвернулась, фактически отказалась смотреть на меня, и сказала: мой муж сидит в тюрьме за изнасилование женщины, которая живет в квартире под нами. У него нет права на свидания, но я все равно прихожу. Сама не знаю почему. Я стоял в очереди и дрожал. Так вот, я сказал Собеседнику, когда я рассказал об этом Ране, она ничуть не ужаснулась, как случилось бы с другими. У каждого, кому я рассказывал эту историю, она вызывала отвращение, и человек начинал видеть меня в новом печальном свете. То, что у меня была такая история, и я считал, что просто обязан рассказать её, было ужасно. Если история была правдой, это было страшно. Если она была выдумкой – ещё хуже. Что было хуже – выдумка или правда – вообще-то трудно сказать. Так мою историю обычно и воспринимали. Но Рана только просветлела после моего рассказа. Одеваться она закончила. Рана набросила на плечи легкий жакет и сказала: Я бы хотела поехать и посмотреть на этот мост. Можно?
Мы поехали на мельницу и увидели впереди удаляющуюся грозовую тучу. Мы её преследуем, сказал я. Рана вспомнила, как купила мне грозовую карту, и мы снова заговорили о моей комнате в пансионе. А у вас, - спросил я Собеседника, - бывало так, что кто-то делал для вас что-то настолько невозможное, что вы просто замирали от ужаса, совершенно беспомощный в его присутствии? Вот так было со мной. Когда я привел Рану в свою комнату в обшарпанном пансионе, где половина окон была заколочена, где комнаты, в которых все еще жили люди, тоже были заколочены, потому что пансион разваливался и держался только на старых досках… Я привел её туда, показал свою убогую комнатку, и Рана со всей своей добротой была довольна, даже восхищена. Она полюбила меня еще сильнее и ушла. То, что это произошло именно так, было удивительно, но дальше случилось вот что. Я пошел на работу в антикварную лавку, а когда вечером вернулся, ожидая увидеть все то же – куски дешевой бумаги, матрас, стул – обнаружил это: я сделал ей подарок, преподнес ей свою жизнь в виде многочисленных заметок на листках бумаги, прикрепленных на местах отсутствующих вещей, как своего рода тени, чтобы она могла увидеть, кого она встретила на самом деле. Долгое время я прятал от Раны свои вещи, свою собранную физическую жизнь, но, наконец, решился представить её, и у меня ничего не получилось. Я слишком долго ждал, и мои вещи пропали, но я создал их подобие и представил ей вместо вещей его. Зная способности Раны, я понимал, что она может взять мои описания, бережно собрать их вместе, почувствовать, какой была комната, и оценить меня. Я хотел этой оценки и потому сделал Ране такой подарок. В последующие дни она снова и снова приходила, и, видимо, ей помогли. Не знаю, как ей это удалось, как она смогла совершить такое, но, используя мои подробные описания, Рана искала по городу каждую описанную мной вещь. Опираясь на мои описания, она подобрала к каждому предмету максимально похожий на него. Рана собрала все эти предметы вместе, положила каждый на то место, которое я указал, и заново обставила ограбленную комнату. Каким-то образом она проникла туда, несмотря на замок, и заменила все мои вещи. Фотография в рамке с изображением обеденной стойки: бесконечно продолжающаяся перспектива в правом нижнем углу, сотня или больше табуреток, расставленные снова, и снова, и снова аккуратно одетым продавцом газировки в белой шляпе. Небольшая картина с изображением крысы, выполненная в китайском стиле. Старая перьевая ручка с блокнотом, в пружинку которого эта ручка входила. В переплет была встроена маленькая бутылочка с чернилами. Большой испанский складной нож, замотанный в ткань и висящий на гвозде. Пара очков с очень тяжелой оправой, годившихся и в качестве лупы. Пустая птичья клетка, в которой лежит костяная флейта. Маленький неисправный кривошипный фонограф и две треснувшие пластинки. На стене висел детский костюмчик с тонкой вышивкой. Карта линии Мажино. Холщовый мешок на прищепке со сломанными фортепьянными клавишами из слоновой кости. Венецианская маска петуха. Старый мегафон, висевший у окна, выкрашенный наполовину в красный цвет, наполовину в зеленый с белым номером 71 на зеленой стороне. Я долго проработал в антикварном магазине и собрал небольшую коллекцию - прекрасную, но небольшую. Каким-то образом Рана обшарила весь наш город, а может быть, разослала заявки по другим - кто знает? - и нашла нечто похожее на все вещи, которые когда-то у меня были. К ним она добавила один предмет: оставила на столе все мои бумажки в высокой стеклянной банке, а на неё положила записку: «Любовь моя, давай заменим каждую воображаемую вещь реальной». Ей даже не нужно было присутствовать, чтобы увидеть, как я был счастлив. Рана была в доме своих родителей. Я сразу же поехал туда, а она заявила, что ничего не знает. Рана улыбнулась сама себе и сказала, что, видимо, это сделал кто-то другой. У тебя еще кто-то есть?
Мельница была сильно разрушена. Мы остановились на обочине и прошли через поле, поросшее чертополохом и бурьяном, чтобы добраться до неё. Я задержался на пороге, но Рана сразу вошла внутрь. Она переходила из одного полуобвалившегося помещения в другое, охваченная жаждой приключений. Я пошел следом, разыскивая ее в захламленных и разгромленных комнатках. Хотя во многих местах такая старая мельница стала бы привлекательным местом для пьянчуг и вандалов, эта стояла так далеко от поселений, что оставалась тем, чем была - просто мельницей, которую кто-то покинул, или на которой кто-то умер, и время навалилось на неё всей своей тяжестью. Стекла в окнах были старыми, причём, в нижних рамах толще, чем в верхних. Мельничное колесо отвалилось, и его часть виднелась в воде. Мы сами - обломки нашего прошлого, и место нашей будущей гибели, подумал я. Вдруг сквозь щели в стенах до меня донесся смех Раны, и я почувствовал… лёгкость. Каким же я был дураком, когда думал о таких сентиментальных вещах! Я стоял в заброшенной мельнице и самым дурацким образом её очеловечивал. Как же ограничено мое сознание, подумал я. Если я, стоя на мельнице, чувствовал только печаль по поводу своей приближающейся смерти - смерти, которая была еще на расстоянии лет пятидесяти и казалась настолько далекой, что ее нельзя было даже представить, то Рана, наоборот, ощущала воодушевление. Она, стоя на мельнице, испытывала восторг от того, что мир может существовать, что в нем может быть мельница, и что рухнуть они должны именно в таком порядке - мир, мельница, а потом она, стоя на мельнице, вместе со мной в дальней комнате. Я пошел туда, где, как мне казалось, была Рана, но ошибся. Она стояла не там, а на крыше фактически над моей головой и наблюдала за мной. Я забрался к ней наверх, и мы стали осматривать мельницу, но куда бы мы ни пошли, все под ногами ломалось. Мы ушли, оставив мельницу в еще худшем состоянии, чем она была до нашего прихода. Я сказал об этом Ране, а она ответила, что теперь у мельницы есть друзья или, по крайней мере, знакомые. Без нас она просто стояла бы этим вечером и смотрела на дорогу. Потом Рана снова засмеялась. Это почти коан (короткое повествование, вопрос, диалог, обычно не имеющие логической подоплёки. Прим. переводчика): что толку от старой сломанной мельницы? Некоторое время мы молчали. Я заметил, что Рана вдруг стала подавленной. У нее закружилась голова, и она опустилась на землю. Так я сказал Собеседнику. Нужно было бы сказать, что Рана упала, но все произошло гораздо медленнее. Ты в порядке? Нам пора возвращаться, - ответила она. Мне вдруг стало трудно стоять. Уже вечер. Минуту назад был обычный день, а теперь - вечер. Пока не так уж и темно, - заметил я. - Пойдем. Мы зашагали обратно через поле. К мельнице Рана буквально бежала через заросли высокой травы, а сейчас шла, словно под ярмом. Я помог ей забраться в машину и сел рядом с ней. Там она немного пришла в себя. Рана удобно устроилась в машине, где мы вместе провели так много прекрасного времени. Когда-то я думала, сказала она мне, что стану водолазом. Моя тетя - сестра моей мамы - в шестнадцать лет отправилась в кругосветное путешествие. В Мексике она прыгнула со скалы и погибла. Она была в группе с другими девятью шестнадцатилетними подростками - все из города моей мамы. Они тоже прыгнули. И гид прыгнул. Это считалось безопасным. Все остались невредимы, кроме тети. Ее нашли в воде со сломанной шеей. Я была маленькой, когда папа рассказал мне эту историю, сказала Рана. - Я рассматривала старые фотографии и нашла одну, на которой тетя была запечатлена там, на скале в купальнике. Снимок был сделан за несколько секунд до прыжка. Его нашли в фотоаппарате одного из детей. На фотографии тетя показалась мне прекрасной ныряльщицей. Другие дети выглядели неуклюжими или низкорослыми и, в целом, плохо сложенными. Тетя же была этаким лебедем, просто идеальным - ее стать в шестнадцать лет была просто изумительной. Глядя на эту фотографию, я чувствовала, что она отражала саму суть этого слова - ныряльщица. И все же, как сказал мне папа, прыгнув со скалы, она оборвала свою жизнь. Так сказала мне Рана. Я тоже хотела стать дайвером и сообщила ему об этом. Я стояла там, маленькая девочка, смотрела на фотографию умершей свояченицы моего папы и при этом его двоюродной сестры, печаль о которой он нес в себе десятилетиями, и в тот момент, когда он рассказывал мне о трагедии ее смерти, я заявила: «Я тоже хочу быть дайвером». Такой я была в детстве. Хочу, чтобы ты это знал, - сказала мне Рана, а я сказал Собеседнику. Она сидела потрясающе красивая в этой старой машине. Мы остановились в горах, там, где у реки стояла мельница. Теперь река сильно пересохла, а мельница почти полностью развалилась. Это место, где когда-то жили люди, полностью заросло. Мы с ней, с этой замечательной девушкой Раной приехали сюда в поисках приключений, и она очень устала, измучилась до предела. Теперь она – ужасно и как-то мстительно красивая – сидела в машине, прижав колени к груди, и рассказывала мне о кумирах своего детства, о своей детской дерзости. Я думаю, - сказал я ей, - что из тебя получился бы эффектный дайвер.
Я проснулся на шестой день. Вчера вечером мы обсуждали, ехать ли нам обратно или отправиться путешествовать дальше. Я спросил Рану, и она ответила очень коротко: только если ты хочешь. Она могла бы сказать: «я еще не готова», «когда я почувствую себя немного лучше» или что-нибудь в этом роде. Кажется, у меня были опасения. По-моему, сказал я Собеседнику, когда я засыпал, у меня появились сомнения, стоило ли нам там оставаться. Мне вдруг пришло в голову, что на Рану высота совсем не влияла, что на нее, как на человека, привыкшего жить в горах, она никогда бы не повлияла. В тот самый момент, когда я проваливался в сон, мои мысли привели меня к уверенности, что Рана не страдала от высоты, что на самом деле она была больна. Она была больна все это время - все время, что я ее знал и как-то не замечал этого. Но сейчас-то легко считать, что я так думал, хотя на самом деле вполне возможно, что я тогда вовсе об этом и не думал, а просто, как это часто случается, был на грани того, чтобы подумать об этом, но так к этой мысли и не пришел. Но как бы то ни было… как бы то ни было, я проснулся тем утром в постели в комнате с видом на ручей, срывающийся в ущелье, в постели, которую выбрала для нас Рана. И я перевернулся на спину. И я прижался к ней. И я что-то ей сказал... Эта ужасная и немыслимая вещь вдруг оказалась полной и непостижимой правдой: проснувшись, я обнаружил, что Рана умерла ночью, в какой-то момент ночи… А я продолжал спать, ничего не зная.
В том, что это могло случиться – эта ужасная вещь, что я мог продолжать спать, когда Рана умирала, и не заметить, не проснуться - я почувствовал мимолетную надежду. Это не могло быть правдой, а если это было неправдой, то, может, она была жива. Но Рана не была жива. Я подумал о том, как мы спали ночью, и как она ушла из жизни. Может быть, она даже пыталась меня разбудить. Наверное, пыталась. Рана была так проницательна, что, может быть, она заметила приближение своей смерти и пыталась разбудить меня, чтобы сказать мне что-то на прощание, а я, вместо того чтобы проснуться, вместо того чтобы выполнить ее последнее желание, продолжал спать, тупо, безучастно продолжал спать дальше… Так я сказал Собеседнику. Он протянул мне еще одну салфетку и в этот момент другой рукой пожал мою руку. Рана не верила, что умрет, думал я тогда. Так я сказал Собеседнику. Но теперь мне кажется, она все это время знала, а мне не сказала, чтобы продлить часы нашего счастья. Если бы наши последние дни прошли в слезах и переживаниях, они остались бы просто размытыми в памяти. Они слились бы друг с другом. Рана была сильнее обстоятельств, и ее сила проявилась вот в чем: она не хотела говорить мне о болезни и не сказала. Вместо этого мы провели время, планируя жизнь, которую никогда не смогли бы прожить. Когда Рана лежала в кровати, прижавшись ко мне, положив свою ногу на мою, мне было ужасно больно чувствовать и видеть это. Было очевидно, что, умирая, она прижалась ко мне, прижалась так близко, как только это было физически возможно. И все это в то время, когда я спал, совершенно ничего не чувствуя. Я пролежал там несколько часов, не двигаясь и фактически боясь пошевелиться. И я чувствовал, что мне хотелось, чтобы я не мог двигаться. Но, в конце концов, я встал, положил тело Раны ровно и сложил ей руки на груди. Я закрыл ей глаза и укрыл одеялом ноги. Затем, почувствовав какое-то странное ощущение, я убрал одеяло. Я смотрел на ее тело в ночной сорочке, плакал и не знал, что делать. Наконец, я одел Рану в то, что смог надеть на нее, а потом пошел к телефону и позвонил ее родителям. Хотя мне очень не хотелось, но я набрал их номер. Так я сказал Собеседнику. Я позвонил им, и трубку взяла мать Раны. Она меня узнала и сразу же спросила ужасным голосом: где ты? Я сказал: мне нужно сказать вам кое-что, но она ответила, что ничего говорить не надо. Скажи где ты, и все. Я сказал, и она повесила трубку. В тот же день родители Раны с другими родственниками приехали, потратив на дорогу, наверное, часов четырнадцать, и забрали ее. Они довезли меня до города. Правда, высадили на окраине. Дальше им везти меня не хотелось. Как я понял, у них было чувство, будто я виноват. Никто не говорил, что Рана прожила бы дольше, но я знал, что они - все до единого – считали, что я не заслужил того, чтобы провести ее последнюю неделю наедине с ней. Родственники Раны никогда не понимали, почему она уехала со мной. Нет, они прекрасно понимали, почему она чувствовала себя со мной такой свободной. Все дело было в том, что я не знал о ее грядущей смерти. Но почему выбор Раны пал на меня, для них было просто непостижимо. Я был особенным только из-за своего неведения. Вот что Рана во мне нашла - так они думали. Ее отец остановился у обочины и сказал мне: «Выйди из машины, пожалуйста». Я вышел, и машина рванула с места. На мгновение она остановилась, а затем помчалась дальше. Сначала я был погружен в свои мысли, сидя на заднем сиденье машины, а потом я смотрел, как она уезжала. Пока мы ехали, я заметил, что ее родители говорили с горским акцентом. Это было очень заметно сейчас и совсем не заметно во время наших предыдущих встреч. Мы ехали обратно четырнадцать часов с гробом, в котором лежала Рана. Машину превратили в импровизированный катафалк. Так я сказал Собеседнику. Я слушал, как родители Раны все говорили и говорили о ее лечении. Они очень откровенно переживали своё горе там, в машине на моих глазах. Мое присутствие было для них проблемой, но они преодолели ее, просто решив, что я меньше, чем ничто. Кто-то из них начинал что-то говорить, сожалеть о ходе ее лечения или о решениях, которые они приняли в последние месяцы, а затем другой - тот, кто молчал - вклинивался и говорил: «Хватит об этом. Все это теперь бесполезно». А потом проходило минут двадцать или час, и тот, кто недавно говорил о бесполезности пустых разговоров, начинал снова. «Я думаю, что мы могли бы отправить ее в ту больницу, или, возможно, тот врач мог бы сделать больше...» Теперь первый прерывал его, говоря, что это бесполезно. Бесполезно обсуждать. И все это время я чувствовал, что хотя находился в машине, хотя Рана лежала на заднем сиденье, и мы ехали по горным дорогам обратно в город… я все еще чувствовал, четко и полностью, что лежу с ней в кровати в том доме. И она меня все еще обнимает. Я чувствовал, что больше всего на свете мне хотелось, чтобы это непосредственное ощущение захлестнуло меня: ощущение того, что Рана полностью и бесконечно обнимает меня. Одновременно с этим я видел как бы сверху комнату, в которой я ее положил, и то место, где она лежала, сложив руки, и ее лицо смотрело в потолок. Прямо вверх, сквозь потолок. Я стоял у обочины на какой-то улице на окраине города, где я никогда не был. Потом я сел. Даже не подошел к обочине, а просто сел на улице. Я устал, совсем устал.
Когда стемнело, я отправился домой и нашёл там записку. В ней мать Раны сообщала о похоронах. Дата и время были назначены, но в записке пояснялось, что похороны пышными не будут. Люди, конечно, придут, но то, что похороны не будут пышными, значило, что мне на них приходить не стоило. Меня на похороны не пригласили, сказал я Собеседнику. Там прямо перед ним я и расплакался. Он сидел, молча смотрел на меня, а потом заговорил. Не знаю, сколько прошло времени, пока мы были в кабинете. Когда всё это случилось? – спросил Собеседник. – И похороны… когда были похороны? Они шли всё это время, пока мы здесь сидели, ответил я. Сейчас, видимо, уже закончились. Собеседник наклонил голову и тихо сказал: тогда у Раны было двое похорон. Одни из них здесь, в вашем рассказе. Вы долго говорили и тем самым устроили ей своего рода похороны. А я на них присутствовал, был в некотором смысле свидетелем. Я вытер лицо салфеткой, которую дал мне Собеседник, и теперь сидел на стуле совершенно неподвижно. Он тоже сидел, замерев в ожидании. Наконец, я заявил, что не хочу больше жить. Собеседник взял со стола исписанный лист бумаги – обычный листок бумаги. Он протянул мне ручку. Я не стал читать. Я просто увидел очертания листа бумаги на столе, и Собеседник показал, где мне нужно было расписаться. Я расписался. Просто написал «Клемент Майер». И Собеседник взял лист. Он убрал его в висевший на стене металлический шкафчик, затем достал из стола маленький коричневый футляр, открыл его и вытащил желтый листок. Бумага была очень мелкозернистой. Собеседник протянул его мне и сказал: «Вот как это будет. Документы отправят туда, куда нужно. Сейчас на них нет вашего имени. Это не те экземпляры, которые будут отправлены. Те, которые отправят, будут точно такими же, как эти, за исключением того, что в них будет стоять ваше имя. Бумага будет такого же веса, цвета и зернистости». Я взял в руки желтый листок и ощутил его между пальцами. Собеседник достал из стола еще один небольшой ящичек и открыл его. Этот ящичек он должен был открыть ключом. Собеседник так и сделал, воспользовавшись ключом, который висел у него на шнурке на запястье, словно часы. Он достал ящичек и поставил его на маленький столик рядом с письменным. Собеседник опустился на одно колено возле стола, и все его движения стали вдруг отточенными. В ящичке была маленькая ампула и шприц. И еще резиновый жгут. Собеседник аккуратно разложил их и попросил меня завернуть рукав. Я завернул. Он сделал паузу. Я скажу вам кое-что, - произнёс Собеседник. - Всегда говорю это напоследок. Я считаю это утешением и поэтому говорю в конце. Он встал на колени, держа в руке шприц, и сказал, цитируя основоположника Эммануэля Грёбдена: «Каждый хочет жизни - каждый хочет как можно больше жизни, и чтобы она была как можно ярче». Принято считать, что это сказал сам великий человек. Хотя фраза часто неправильно интерпретируется. Грёбден не утверждал, что это именно так, что все на самом деле хотят жизни - вы и сами знаете, что это не так. Он говорил, что так должно быть. Если животные и превосходят нас, побеждают нас в чем-то, так это в том, что все они хотят жить. Жизнь дается каждому из них отдельно, и все они ее хотят. А мы - нет. Почему? Ваша жизнь состоит из камер, из целого ряда камер, - так говорил Собеседник, положив свою руку на мою, - и в каждой камере трудно точно вспомнить, что было в предыдущей. Можно вспомнить, что в детстве происходили какие-то события. Но каково это было - быть там, быть ребенком - это понятие для вас потеряно. Наш мир - сложная череда потерь, смутно запомнившихся и едва сохранившихся в памяти. Метод Поселений улучшил его. Скажу вам так: Метод Поселений - тоже мир. Это улучшение мира. Это дом, серия домов, система множества серий домов. То, что является существенным в человеческом жилище и человеческой природе, сжималось до самой сути, и это повторялось до тех пор, пока пропорции не стали точными. В этих местах вам постепенно станет лучше. Я вам это обещаю. Вы встретите людей, которые будут любить вас, и людей, которые станут вас обманывать. Вы встретите людей, которые будут за вас бороться, и людей, которых вы никогда не узнаете. Все это уже давно было готово. Но только сейчас, в самый последний момент, вы присоединяетесь к этому процессу. Можете представить себе это так: есть люди, главная цель которых - помочь вам, исключительно вам, и только сейчас вы идете, чтобы к ним присоединиться.
А теперь, пожалуйста, наклоните свой стул вот под таким углом. Я придвинул свой стул. Теперь вашу руку. Собеседник обвязал резиновый жгут вокруг моего бицепса. Он набрал жидкость в шприц и приставил иглу к моей руке. Я ждал, что почувствую укол, ждал, но совсем не ощутил, как игла вошла мне в руку. Мы закончили, сказал Собеседник. Он снял жгут и помог мне подняться. В комнату вошли двое мужчин, санитары. У меня кружилась голова. Собеседник кивнул им, и они помогли мне, поддерживая меня по одному с каждой стороны. Мы вышли в коридор, с трудом преодолев дверной проем. Ноги мои подкашивались, и это было странное ощущение. Мне казалось, будто я упираюсь в пол внешними сторонами стоп. Я чувствовал свой вес в лодыжках и больше нигде. Я так долго сидел, а теперь стоял. И уже не в кабинете. Коридор был длинным. Казалось, он тянулся бесконечно, и куда бы он ни вел, конца видно не было. Там царила темнота. А вообще был ли свет там, откуда я пришел? У входа в здание он должен был быть. Я уже не помнил, куда идти. В том направлении, куда мы двинулись, я ничего не мог разобрать. Санитары же должны знать дорогу, подумал я. Они шли уверенно, по одному с каждой стороны, поддерживая меня. Их сильные руки вцепились в меня, пока мы шли по коридору, все дальше и дальше, дальше и дальше, в темноту.
~~~
Поезд
шёл…
Поезд шёл по рельсам, тянувшимся, словно чёрная нить, через пустошь. Он с грохотом тяжело катился по рельсам. Колёса то и дело стонали, будто их жёстко подгоняли. Пассажиров в поезде было совсем немного.
Экзаменатор 2387 заглядывала в окошки в дверях купе, проходя один вагон за другим. Одно пустое купе за другим. В поезде почти никого не было. Но её инструкции гласили… Она держала в руках симпатичную кожаную сумочку ярко-жёлтого цвета. Её волосы прикрывал шарф. На руках Экзаменатора были тонкие песчаного цвета перчатки. Туфли элегантно гармонировали со всем нарядом. Также на ней были бледно-голубые чулки. Она напоминала яркое цветное пятно в черно-белом фильме.
Купе, еще одно купе и еще одно... Проводник стоял и наблюдал за ней. Он оглядел её с ног до головы и слегка улыбнулся. Она не улыбнулась в ответ и внимательно посмотрела ему в лицо.
Проводник указал дальше вдоль узкого прохода вагона. Когда Экзаменатор подошла к указанной двери, она оглянулась. Проводник кивнул. Она посмотрела в маленькое окошко в двери и постучала. Внутри кто-то отозвался.
~~~
Когда дверь купе открылась, слова приняли форму. Что сказала старшая женщина? Она сказала:
- О, Хильда Хильда. Как я рада вас видеть.
Или:
- О, Хильда, надеюсь, у вас всё хорошо.
Поезд так грохотал, что было трудно разобрать, какая именно фраза прозвучала.
Женщина помоложе ответила:
- Да, Эмма, да. Это я.
Экзаменатор 2387 села напротив старшего Экзаменатора, чей номер она не помнила.
- Мне сказали, вы про меня прашивали. Хочу поблагодарить вас за это.
- Я буду звать вас Хильда, - сказала Экзаменатор. – А вы можете звать меня Эмма Морган, как и раньше. Имена для следующего города другие, но мы ещё к этому вернёмся.
Они сидели, глядя друг на друга. Младшая терпеливо ждала, когда старшая продолжит разговор. Старшая же внимательно разглядывала младшую, как будто пытаясь понять, кто сидел здесь, прямо здесь на сидении напротив неё.
- Хильда, - произнесла она. – Окажите мне услугу. Пожалуйста, расскажите мне о диалоге перед домом в то ночь, когда вы уехали.
~~~
Хильда на мгновение закрыла глаза. Она расправила плечи и слегка повернула голову.
- Мартин! Я совсем другая, правда? Вижу это по твоим глазам. Ты думал, что женщина, с которой ты собирался встретиться, была такой как Хильда, Хильда, которую ты знал. А теперь здесь стоит и смотрит на тебя совсем другая. Она тайком выбралась ночью из дома, чтобы увидеться с тобой, а ты не знаешь почему. Сейчас ты даже не знаешь, кто она, но не можешь отвести от неё глаз.
Хильда покачала головой.
- Хотя нет, это было когда мы встретились наедине первый раз. Простите, у меня в голове все перепуталось.
Она на секунду задумалась.
Эмма с легкой улыбкой наблюдала за ней.
- Ладно, ладно, это звучало примерно так: они меня увезли. Они увезли меня, дорогой мой. Я все ждала и ждала тебя, а ты так и не пришёл. Тогда я вернулась домой, и там был Мартин. Очень злой. Он был таким злым…
Её голос взлетел.
- А потом он сказал…
Теперь голос зазвучал чуть ниже, копируя Претендента.
-Увезли тебя? Кто?
И я ответила:
- Я очнулась в кузове какого-то грузовика. Они перенесли меня туда вместе с кроватью. Я лежала, и мы почему-то остановились. Я выпрыгнула из кузова и спряталась, а грузовик поехал дальше без меня.
А потом он спросил, как я нашла путь обратно, и я сказала:
- Там ничего не было. Только дорога. Просто дорога и все. Когда приближаешься к городу, окрестности медленно становятся зелеными. Вокруг растут деревья, трава, а потом начинается город. Могу тебе показать, только не знаю, есть ли у нас время.
Старший Экзаменатор громко рассмеялась и хлопнула в ладоши.
- Отлично, отлично. Ваше участие в деле 42395D было поистине великолепным. Безупречная работа. Вы меня просто тронули, и еще я могу сказать, ваши действия были в высшей степени убедительными. Вы знаете, откуда я еду? Возвращаюсь с совета, где представляла это дело. Влияние роли вашей Хильды, как я уже сказала, было великолепным. Были и такие, кто истолковал это внезапное превосходство по-своему. Они считают, что это расцвет таланта. Вы пришли к нам, как вы помните, в качестве Претендента и однажды стали избранным Экзаменатором. Теперь, успешно справившись с этой ролью, вы можете продолжать. Поздравляю. Однако я не сказала членам комиссии всего того, что думаю на самом деле. Почему? Да потому что это только для вас, только для ваших ушей.
Поезд дребезжал и трясся, когда они проезжали по мостам над небольшими речушками. Они въезжали в некую болотистую местность. В купе было тихо, а за окном слышался гул поезда, жужжание насекомых и шум ветра. Из зарослей папоротника раздался крик птицы, и этот крик пронзил Хильду. Она пошевелилась на своем сиденье.
- Эмма, что вы имеете в виду?
Старший Экзаменатор заговорила, будто вынырнув из долгого сна.
- Мы были там вместе. Я была с вами. Мы, два Экзаменатора, работали с человеком в очень тяжелом положении. Мне кажется возможным, что вы играли, были в этом деле актрисой, а человек, которого звали тогда Мартин Рюгер, был для вас никем. Это возможно. Конечно, возможно. На самом деле, только это и было вашей работой. Но это не то, во что мне верится.
Она провела пальцем по деревянному молдингу окна.
- Некоторые люди забывают, знаете ли, забывают, что значит быть молодым, чувствовать все безжалостностно, ужасно. Если вы забываете о многом в жизни… ну, я не знаю…
Она повернулась к молодой женщине и взяла ее за руку. Казалось, она что-то взвешивает. Прошла минута, потом другая. Звук чьих-то шагов в проходе приблизился, а затем стал удаляться. Кто-то прошёл мимо купе.
- Что это, как вы думаете?
- Я думаю, Хильда, вы так тщательно вжились в роль, потому что действительно любили его. Я верю, что вы действительно хотели помочь ему сбежать, несмотря на ваше положение, несмотря на вашу роль Экзаменатора в его деле, несмотря ни на что. В вас, Хильда, есть нечто, что хочет восстать и разрушить мир. Я думаю, вы из тех, кто, наливая воду из кувшина в стакан, позволит ему переполниться, выльет все на стол, если ни у кого не хватит здравого смысла сказать: хватит, хватит, Хильда. Если никто ничего не скажет, такой человек, как вы, просто выльет воду из кувшина. Вот такое у меня ощущение.
С минуту они сидели молча.
- Не хочу сказать, что это критика, - продолжала старший Экзаменатор. - Вовсе нет. На самом деле в некоторых аспектах я тоже такая. Однако, если честно, мы оказываемся в интересной ситуации. Вот почему я вас попросила, вот почему я вернула вас к этому делу, делу Мартина Рюгера. Я только что перевезла его в другой город. У него новая личность, Генри Кауль. Наконец-то он успокоился. Скоро успокоится окончательно. Интересно, Экзаменатор 2387, которая так здорово маскируется под Хильду, интересно… не хотите ли вы присоединиться к нему?
Молодая женщина подняла бровь.
Старший Экзаменатор кашлянула.
- Полагаю, с моей стороны в некотором роде нечестно так вас спрашивать. Конечно, вы получили задание. У вас есть указания. Вы находитесь в поезде, направляющемся в поселение. И вы задание выполните. Но есть два варианта, как это можно сделать. В этом суть моего предложения. Два способа.
- Я могу вам рассказать. Могу рассказать, что это было для меня, и…
- Пожалуйста, не говорите, - сказала пожилая женщина. - Я все узнаю по вашему выбору. Будьте терпеливы. Мир - это не место, в котором нам приказано жить. Это совсем другое место. У нас бывает и больше выбора, и меньше, чем принято считать. Я расскажу вам историю о спектакле, который я однажды видела. Возможно, она прояснит ситуацию.
~~~
ПЬЕСА, КОТОРУЮ Я ОДНАЖДЫ ВИДЕЛА, ИЛИ ЛУКОВЫЙ НОЖ.
Однажды я видела пьесу в городе, которого больше нет. Это был мой родной город. Его полностью разрушили во время войны. Одним бомбовым ударом до самого последнего кирпичика самого последнего здания. Сейчас на том месте нечто вроде кратера. Я не шучу. Там ещё есть что-то вроде смотровой площадки. Такой дощатый настил. На поезде доезжаешь до гостиничного городка – это несколько маленьких отелей, расположенных там, где начинается этот настил. Затем спускаешься по доскам в кратер. Настил тянется до самого центра. Это далеко – примерно шесть-семь часов ходьбы, поэтому многие ездят на велосипедах. В самом центре есть магазин, где продают напитки и сэндвичи. Можно посидеть и посмотреть на дно кратера. Правда, там вообще ничего не видно из того, что было. Город исчез полностью. Когда я ездила туда, у меня было такое же чувство, как при виде Большого каньона. Я подумала: как же устроен мир? Это разрушение было настолько бескровным, что стало казаться одним из величайших творений человека. А ведь под этой бомбой погибло тринадцать миллионов человек.
В общем, я жила в том городе, и на одной и старых улиц, которая проходила рядом со зданием суда, был театр "Камерный горшок". Я ходила туда на спектакли. Тогда я была молодой, прямо вашего возраста, и мне нравилось смотреть пьесы. Я чувствовала, что в них заключалась сила, способная изменить мир. В таком настроении я и пошла с одним молодым человеком на новую пьесу «Луковый нож».
Театр был очень маленький. Всего три ряда для зрителей, и размещалось на них, может, человек двадцать от силы. Сцена тоже была крошечная. Размерами примерно с гостиную. Актеры принимали деньги через дверь главного входа – в ней было окошечко – и выдавали вам кусочки бумаги со словом. Каждое слово совпадало со словом на листе, который был у них внутри театра. Его можно было использовать только один раз, поэтому вы не могли схитрить и просто написать слово на других кусочках бумаги, чтобы провести больше людей на спектакль. Да вы бы и не захотели этого делать. Билеты почти ничего не стоили. Мы захватили с собой немного коньяка в металлической фляжке и заняли свои места в конце первого ряда. На мне была шуба, и я ею очень гордилась. Частенько я её не снимала и носила в каких-то совсем уж немыслимых ситуациях, только чтобы меня видели окружающие. Я купила шубу в магазине по дешевке, потому что в ней была дырка. В этой шубе кого-то застрелили. Видимо, тот комиссионный магазин получал одежду из полицейского управления – вещественные доказательства, которые больше уже не были нужны. Да, кого-то в моей шубе застрелили, но я всё равно её носила. Вот такой девчонкой я была.
~~~
Тусклый свет. Перед экраном, загораживающим сцену, появляется человек в рубашке, жилетке и шерстяных брюках. Он поднимает табличку с надписью «Сесил», потом очень медленно сдвигает экран в сторону, и за ним открывается крошечная кухонька со столом. За столом сидит молодая женщина. Она держит табличку с надписью «Лили». Звучит сигнал зуммера, и обе таблички падают на пол.
Сесил: Когда твой муж вернется, клянусь, я…
Лили: Он не собирается возвращаться.
Она держит в руке письмо.
Он говорит, что начал новую жизнь в Перудже, и останется там навсегда.
Лили и Сесил радостно кружатся по комнате в танце. За сценой кто-то играет на скрипке.
Сесил: Тогда я сделаю тебя своей женой, и мы будем счастливы навеки.
Лили: Но…
Сесил: Что «но»?
Лили: Но остается еще вопрос о луковом ноже.
Они расходятся и останавливаются в нескольких футах друга от друга.
Сесил: О, это проклятый луковый нож! Луковый нож… Почему ты всё время твердишь о нём? Разве мало я делал тебе подарков? Разве мало я для тебя сделал? А ты всё – луковый нож, луковый нож. Ты как больная в психушке, которая сидит мартовским утром, распустив слюни, у замерзшего окна, прижимается щекой к стеклу и бормочет: луковый нож, луковый нож.
Лили: Ты потерял луковый нож. Я говорила тебе никогда не трогать луковый нож, а ты пошёл и потерял его.
Сесил: Я взял его с собой на работу. В тот день ты дала мне с собой ланч: кусочек сыра, кусок черствого хлеба и крошечную луковицу. Я взял с собой луковый нож.
Лили: И обратно его не принёс.
ВСПЫХИВАЕТ СВЕТ.
~~~
Третий человек, которого не было видно, появляется на сцене, держа лист бумаги с надписью: НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ.
Лили проходит через главный вход в зрительный зал. Она подходит к экрану, который опять загораживает декорации. Она достает листок бумаги и длинным гвоздем прибивает его к экрану. Затем она идет дальше и делает это снова и снова. Что написано на листках, зрителям не видно. Лили скрывается за экраном.
Проходит пять минут.
Двери главного входа в зрительный зал распахиваются. Входит Сесил. Он поднимается на сцену, идет вдоль экрана и останавливается, в ужасе глядя на листок бумаги, затем срывает его. Он бежит дальше, срывая все остальные листки, и поворачивается к публике. На его лице слёзы. Он собирается с силами и осторожно отодвигает экран, чтобы снова открыть маленькую кухоньку. Лили со счастливым видом сидит за столом и читает.
Сесил: Лили, ты с ума сошла?
Сесил подбегает к ней, размахивая бумагами.
Лили: Не больше твоего.
Сесил (сдерживая рыдания, читает один листок): Лили Колдвин потеряла свой луковый нож. На его рукоятке вырезана булка Ж. Он старый, но очень острый. Нашедшему просьба вернуть нож по адресу Велтон-роуд, 3 за вознаграждение. Награждение: Лилди Колдвин переспит с вами.
Лили: Мне кажется, луковый нож довольно скоро вернут. Как ты думаешь?
Сесил: Лили, как ты можешь? Ты же не станешь этого делать?
Лили: Найди луковый нож.
Сесил: Я люблю тебя, Лили. Ты не можешь этого сделать. Да, я потерял нож, но он не должен быть таким…
Лили: Найди его.
~~~
Третий человек, которого не было видно, появляется на сцене, держа лист бумаги с надписью: НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ. СЕСИЛУ НЕ ХОЧЕТСЯ УХОДИТЬ НА РАБОТУ, НО ОН ДОЛЖЕН. ЛИЛИ ОДНА.
Стук в дверь главного входа в зрительный зал, затем еще и ещё.
ЛИЛИ (из-за экрана): Кто-нибудь может открыть дверь?
Зритель встаёт и открывает. На пороге стоит мужчина лет пятидесяти, слегка пухлый. Он входит, с извиняющимся видом глядя на публику, и кланяется. В руках у него луковый нож, который он держит, как будто объясняя причину своего появления. Мужчина поднимается на сцену и стучит по экрану.
Лили: Войдите.
Мужчина отодвигает экран, открывая декорации кухни. Стол сдвинут в сторону, и на полу лежит матрац. Первые ряды расположены близко к сцене, поэтому матрац прямо перед глазами у зрителей. На нём лежит Лили. Она поднимается.
У вас луковый нож?
Мужчина показывает ей нож. Лили подпрыгивает от радости. И начинает в восторге бегать по кухне. Вдруг она обнимает мужчину и отбегает от него, чтобы вставить нож в деревянный держатель на стене. Она любуется ножами.
Мужчина: Там был вопрос о...
Лили: Ах, да.
Она подходит к центру сцены и помогает мужчине снять пальто, которое кладёт на стол. Затем она помогает ему снять жилет и рубашку. Мужчина садится на матрац. Лили снимает с него ботинки, носики и брюки. Все эти вещи она кладёт на стол и выходит на центр сцены.
Лили (с огромной радостью): Луковый нож!
Она медленно расстёгивает пуговицы на платье и сбрасывает его на пол. Затем она снимает скромное белое бельё и тоже бросает на пол. Она полностью обнажена и охвачена каким-то лихорадочным счастьем.
Луковый нож!
Лили поворачивается от публики к мужчине, ложится рядом с ним на матрац и исполняет своё обещание. Часть публики остаётся смотреть на это, часть уходит. Спектакль окончен.
~~~
Я знала эту девушку, - сказала Эмма. – Кончено, я разговаривала с ней потом об этом. Мужчина на самом деле был её любовником. В реальной жизни. А ещё он был и режиссером. Сама девушка была драматургом и актрисой одновременно. Мужа по пьесе играл найденный ими актёр. Половой акт на публике сейчас может показаться шокирующим, но в те времена он считался не столько порнографическим, сколько революционным. Это было требованием плоти.
Женщины минуту сидели в молчании.
- Я всегда чувствовала, - сказала Эмма, - что люди не понимают последствий. На самом деле, все может являться следствием чего-то другого. Это наш человеческий дар. Поэтому, когда кто-то теряет разделочный нож, кто может сказать, что произойдет потом?
Хильда рассмеялась. Эмма тоже. Они смеялись вместе.
- Тогда я думала, - сказала Эмма, - что это смешно и одновременно серьезно. Сейчас я считаю, что это просто смешно. Что ж, достаточно для моей истории о последствиях.
Она глубоко вздохнула.
- А сейчас, моя дорогая, я хочу предоставить вам выбор.
~~~
Пожилая женщина вышла в холл, а когда вернулась, в руках у неё был маленький кожаный футляр.
Женщина села.
-- Хильда, - произнесла она, - Мне много есть что вам сказать, но у нас ужасно мало времени. Мартин Рюгер был переименован. Сейчас его зовут Генри. Генри Коул. Он учёный. Такова теперь его личность. Он живет в секторе В73. К этому сектору мы сейчас подъезжаем. К сожалению, должна вам сказать, что с тех пор, как вы его знали, он был в тумане. Он потерял функциональность. Вы прошли наше обучение и поэтому знаете, в чем состоит задача брака. Вы знаете, что совершенный Экзаменатор, играя роль, может участвовать в жизни, действуя, как своего рода опекун для того, кто в некоторой степени потерял реальность. Вы знаете, что была организована ваша поездка к Генри. Вам предстоит встретиться с ним снова, и если все пройдет хорошо, то вы будете жить вместе. Вы должны стать постоянным опекуном Генри, так как я скоро уеду. Генри любил вас. Действительно любил. И я верю, что вы… Ну, я уже говорила, во что верю. Ясно, что вы с вашими наклонностями быть его опекуном выполнить эту задачу вы сможете. Причем, очень хорошо выполнить. Но сможете ли вы быть счастливы? Раньше, когда вы знали его, вы могли быть на равных. Вы могли говорить, он мог отвечать. Возможно, он был растерян, но ему также не хватало информации. Теперь, как вы увидите, он изменился.
Один выбор, который вы можете сделать - приехать в этот город сейчас такой, какая вы есть. Вас зовут Нэнси. Вы должны вести себя так, будто не помните, что были Хильдой. Вы должны вести себя так, будто не знаете, что когда-то встречались с Мартином Рюгером, и, конечно, вы воспримите Генри Коула как совершенно нового человека - человека, к которому вы проявите симпатию. Вы покорите его и станете его опекуном. Поезд уже подъезжает к городу. Такова будет ваша жизнь, и в ней есть что-тофальшивое.
Однако я предлагаю вам другой выбор. Если вы действительно любили его, если между вами возникали какие-то чувства, то, возможно, они ещё остались. Может быть, вы хотели бы получить еще один шанс, новый шанс. Вот мое предложение: если вы согласитесь, я сделаю вам инъекцию.
Пожилая женщина открыла кожаный футляр. Внутри лежала игла для подкожных инъекций, шприц и маленький прозрачный флакон.
- Вы проснётесь и будете просто Нэнси. Не Экзаменатор, не Хильда, только Нэнси. Я привезу вас в город, и в отдельном доме вы возродитесь. Когда вы будете полностью готовы, вас привезут к нам домой. Вы воссоединитесь с Генри, и у вас начнется новая жизнь, ничем не обремененная.
Молодая женщина смотрела на иглу, как будто никогда в не видела ничего подобного. Она протянула руку и захлопнула футляр. По её лицу побежали слёзы.
- Нет, - сказала она, - я не могу. Не могу.
Женщина закрыла лицо ладонями и расплакалась.
Старший Экзаменатор встала и подошла к двери, держа в руке футляр. Она открыла дверь и вышла в коридор.
- Стойте. Стойте, вернитесь, - крикнула молодая женщина. – Вернитесь. Я думаю, что я… Я думаю…
Её взгляд беспомощно метался по обшарпанному купе в ужасной панике. Она вздрогнула, но потом подняла глаза на пожилую женщину, которая стояла, застыв в дверном проеме. Поезд начал тормозить. Они прибывали.
- Я думаю. Что я…
Черты лица пожилой женщины вдруг стали мягче. Она выпрямилась и заговорила совсем незнакомым голосом.
- Хильда, догорая, вы были больны и едва не умерли.
Молодая женщина всхлипнула.
- Посмотрите на меня, Хильда.
Старший Экзаменатор приподняла её голову за подбородок.
- Вы были на грани смерти, но вас спасли. Вас спасли.
Пожилая женщина покачала головой, и послышался её грустный смех. Поезд остановился. Они ехали через пустошь, где никого не было, но теперь… теперь…
Снаружи поезда раздавались голоса, один за другим. Целое поселение голосов, мужчин, женщин, выкриков, похожих на человеческую речь.
Но другой голос звучал все ближе и ближе: «Что ты выберешь? Торопись, торопись. Что ты выберешь?»
Джесси Болл. Лекарство от суицида. Антиутопия
© Copyright: Сотников, 2023
Свидетельство о публикации №223062900053
Свидетельство о публикации №223062900053
Рецензии