В полной безопасности

1

На телеэкране белый кот Парамон пытался догнать и ухватить за хвост чёрного кота Василиска. И уже догнал и совершил прыжок – в это мгновение экран потух, словно потеряв всякий интерес к великой битве.
С утратой света не подавал признаков жизни и компьютер. Ноутбук и смартфон разрядились. А через пару часов даже радио (если оно у кого ещё было) превратилось в великого немого.
Что происходит? Соседи заходили к соседям, выспрашивали, может, кто чего знает. Но никто не знал ничего.
Наутро, однако, всё стало ясно. Не сразу, но стало. С улицы раздался громовой голос, что-то вещавший в мегафон. Торговец из Аксу? Он вечно зазывал нас купить у него овощи и корнеплоды. Нам слышалось: «Недорогие горох жене, тропические розы!» Но сосед из нижнего подъезда – отменный музыкант со слухом Бетховена – растолковал нам смысл этих мегафонных возгласов: «Дорогие горожане! Террористическая угроза!»
Оказалось, что в целях сохранения стабильной ситуации в городе и безопасности дорогих граждан было решено уберечь их от террористов. Ежедневные мегафонные рапорты извещали о том, что город заполонили негодяи-экстремисты и пытаются вершить свои гнусные делишки на наших площадях, улицах, бульварах…
Честно сказать, мы недоумевали. Ладно ещё, если бы причиной нашей изоляции была чума, ядовитая атмосфера, инопланетяне. Но международный терроризм? Чем приглянулся врагам наш мирный, ничем не прославленный городок?
Одновременно с информационным обеспечением безопасности наши власти наглухо закрыли выходы из всех городских дворов.
Надо отдать должное деликатности избранников народа: в каждый квартал города они выслали своих полномочных представителей, чтобы те провели с горожанами разъяснительную работу. Полномочные представители, все как на подбор крупные, с зычными голосами и в пиджаках, застёгнутых на одну пуговицу, терпеливо вели работу с населением.
–   С сегодняшнего дня, – вещал нашему дворовому собранию уполномоченный, – выходить за пределы двора строго воспрещается. Не волнуйтесь, граждане! Мы приносим свои извинения за некоторые неудобства, но что поделать! К этому нас вынуждает обстановка, сложившаяся в городе на этот час. Власти очень надеются разрешить ситуацию через день-два, максимум неделю. Так что закрытие двора – всего лишь временная мера. Этот кратковременный запрет направлен исключительно на обеспечение вашей безопасности, дорогие друзья!
Речь этого видного человека – видного со всех сторон (ибо он стоял на возвышении, образованном свежевыкрашенной скамейкой в середине двора) – была впечатляющей и весьма убедительной. Голос его взлетал к облакам и отражался от них, в результате чего казалось, это сам Господь Бог обращается к земным тварям.
Иные из соседок в ходе речи уполномоченного крестились; иные, перебирая чёрные чётки, молились на непонятном им самим языке; а некоторые просто рыдали во всю мощь своих религиозных чувств, хотя лично мне было неясно, чем вызваны столь бурные излияния. Ведь то были старенькие пенсионерки, проводившие всё своё время на этой самой скамеечке, где возвышался представитель власти. Здесь они обычно судачили целыми днями о делах внуков и проблемах кухни, а их мужья перекидывались в картишки и шахматишки, так что закрытие выхода из двора едва ли как-то касалось этих неприхотливых людей. 
Для того чтобы наше положение стало ясным читателю, я должен пояснить, что представляло собою наше дворовое пространство.
Это был типичный городской двор, с цветниками и деревьями, детской площадкой, неплохо оборудованной в сравнении с другими дворами. Качели, теннисный стол, небольшое футбольное поле с маленькими воротами, автопарковка, на которой теснили друг друга машины соседей-студентов, соседей-пенсионеров и, разумеется, нашего председателя Марселя Ганимедова.   В общем, двор был на редкость уютным, во многом именно потому, что был достаточно велик, занимая целый квартал, и в то же время обособлен от шумных улиц и проспекта, поскольку был застроен пятиэтажными домами со всех четырёх сторон квартала.
Отныне квартал окружали вооружённые часовые.
Эти надзиратели были сплошь высоченные, подтянутые, мощные парни. В их задачу входило стоять, глядя перед собой, иногда прохаживаться туда-сюда в пределах отведённых метров и озираться по сторонам. Со своей работой надзиратели справлялись превосходно, а мы, простые обыватели, очень радовались за этих ребят, наших защитников. Радовались, поясняю для малопонятливых, ибо надзирателям удалось именно в качестве надзирателей получить достойную работу. В теперешних наших условиях это было большой удачей.
Правда, охранники были так малоподвижны, а движения их были так механистичны, что мы заподозрили неладное. А что если это роботы? Один из моих соседей, решив это проверить, попытался как-то ночью проскочить мимо охранника: уж очень ему хотелось попасть к своей невесте, жившей в другом районе. Надзиратель заметил его телодвижения и страшно заорал. Ругательства были такие, что мы сразу поняли: охранники – всё-таки не роботы, а реальные люди. В машину невозможно заложить столь изощрённую и витиеватую лингвистическую программу.
Вскоре состоялось новое собрание во дворе.
Начальник охраны, представительный толстый мужчина в ответственной форме и при полном вооружении, вещал, размахивая резиновой дубинкой, как мы размахиваем веером или мухобойкой:
– Не волнуйтесь, граждане! Не надо резких движений и собираться больше двух! Вас охраняют надёжно. За вами следят, ваши передвижения находятся под нашим постоянным контролем. Ни один радикал, ни один экстремист не проникнет на суверенную территорию вашего двора!
Член нашего домового комитета Инесса Фаттаховна поддержала высокого начальника:
– Без пользы вооружаться! Без пользы демонстрации!
И правда – без пользы: наши потуги выказать свое недоумение привели только к тому, что часовые наставили на нас автоматы. Мы заворчали, замычали – и разошлись, поругивая власть.
По пути я столкнулся нос к носу с ненаглядной соседкой Дариной. 
– О! Дорогой Арсений! Сколько лет, сколько зим! – засмеялась моя подруга.
Я не замедлил с ответом:
– Так ведь живём рядом, а значит, не возникает тоски друг по другу.
– Ладно философствовать! Заскакивай в гости!
– Так ить…
Я вовремя осёкся. Ибо произнеси я дальнейшее: «Чем же ты сможешь меня потчевать!», она бы испытала чувство определённой неловкости. Питаться было действительно нечем, разве что заранее запасёнными продуктами, которые долго не портятся. Но кто же знал заранее о планах террористов терроризировать нас и о планах властей терроризировать террористов.
– Заскочу… – процедил я через силу.
Через денёк-другой во двор стали подвозить гуманитарную помощь в виде спичек, сигарет, сухарей и соли, слегка просроченных лекарств да сырных продуктов, похожих по вкусу и цвету на мыло. Помощь оказывали прямо с борта грузовика, ежедневно въезжавшего в наш двор. Мы с завистью глядели на водителя, молоденького смуглого парнишу: ему-то, небось, разрешается ездить по городу и глазеть по сторонам.
Гуманитарная помощь городского руководства была не совсем гуманитарной: за спички и всё остальное нужно было платить. Так что скудная еда и аскетичная поддержка обходились нам в копеечку. А копеечка таяла не по дням, а по часам. Зарплату никому не платили – с какой стати? Мы не работали, били баклуши, прохлаждались целыми днями. Поэтому вскоре городские головы проявили неслыханную милость: со второй недели блокады нам стали выдавать мыло и спички в кредит. Под проценты.

2

Весна была красивой, цветущей, птицы заливались как никогда.
Но через три дня состоялось очередное собрание. Снова явился начальник охраны с грозным оружием у пояса.
– Будем вас защищать! До последней капли крови! Вы – наше будущее, наше всё!
Меня слегка смутило сравнение жильцов, а стало быть, и меня, с Алексан Сергеичем Пушкиным, однако я быстро взял себя в руки и выдвинул противоположное предложение:
– А не лучше ли нашим стражам разоружиться и разойтись по домам, открыв все дворы в городе для свободного входа и выхода? Надо действовать смело, решительно. Например, так же, как действует Франция. В прошлом месяце я читал об этом в Рамблере.
Собравшиеся, в особенности вооружённые охранники, навострили уши. Я незамедлительно пересказал упомянутую заметку. Там говорилось вот что.
Управляемый террористом автомобиль BMW врезался в группу французских военных и ранил шестерых солдат. Это был иммигрант из Алжира. Он нанёс удар в непосредственной близости от штаба Генерального управления внутренней безопасности. Нетрудно предположить, что незваный гость хотел показать французам их уязвимость, а людям в форме продемонстрировать бессмысленность их дозорной деятельности. Террорист как в воду глядел. Вслед за терактом либеральные французские эксперты призвали расформировать антитеррористические подразделения, созданные два года назад. Никто не спрашивал, почему солдаты не стреляли на поражение в ходе терактов; никто не говорил о необходимости уменьшить приток иммигрантов – все обсуждения велись именно вокруг того, как именно разоружаться и капитулировать.
– Сегодня во Франции в рамках «Операции дозор» – Операсьон сентинель, – произнёс я с достоинством лингвиста-полиглота, – задействованы десять тысяч солдат. Но телеканал France 24 однозначно транслировал ту идею, что путь к решению нынешней проблемы терроризма лежит через упразднение антитеррористических подразделений.
Собрание загудело в недоумении и недовольстве. Но я смело продолжал:
– Логика французских экспертов проста. Если джихадисты нападают в последние месяцы именно на стражей порядка, то не стоит ли  убрать… кого? Конечно, стражей порядка!
Дворовая толпа одобрительно загудела. Я поймал на себе взгляд моей Дарины и ещё пуще взбодрился, гордый собой.
Однако вот незадача! Начальник охраны грубо воспротивился моему пацифистскому настрою.
– Никаких упразднений! Террористов будем, как говорится, мочить в сортирах! – гаркнул он в нашу толпу. – А вы, – он грозно глянул прямо на меня, – вы, как я погляжу, личность с деструктивными наклонностями.
Тут он спохватился, поняв, что чуток перегнул, и потому торопливо добавил:
– Но мы будем защищать вас всех, кем бы вы ни были!
Школьников вскоре перевели на домашнее обучение. Но чему их могли научить родители, сами давно позабывшие все, ему учились в школе? Поэтому хулиганы Ганя и Даня (не к ночи будь помянуты) стали хулиганить с удвоенным вдохновением. От безделья эти двое подростков устроили во дворе игру. Положили на асфальт сотовый телефон, поскольку он окончательно разрядился, и принялись прыгать через то место, где он лежал. Парни с разбега подпрыгивали в высоту, чтобы пересечь невидимую зону (вероятно, таким способом пытались избежать клаустрофобии). Телефону быстро настал конец.
Из четвёртого подъезда пришла печальная весть. Умер сосед, причём во двор не пустили скорую. Зато вовремя прибыла другая машина, противоположного назначения, и отвезла несчастного в направлении никому не известном, так как ни единого родственника или  друга к машине допущено не было.
Но жизнь продолжалась. Наши старушки с утра до ночи просиживали на скамеечках рядом с подругами и соседками, беседуя о молодости и поглядывая на игры внуков. Этих последних стало во дворе немерено. С утра до ночи они носились друг за другом с воплями восторга, играя в догонялки да прятки; те, что постарше, пинали мячик на футбольной площадке; а самые опытные, пожившие подростки резались в карты, не по-детски сложно выражаясь при каждом промахе или удачном ходе.
Я рассматривал всё это великолепие жизни со своего четвёртого этажа, удобно расположившись на балконе. Потом уставал, выходил во двор и давал по нему круги. Мимо меня, дыша, как загнанные лошади, проносились пенсионеры, устремлённые к здоровью. 
Но нет, ребята, так дело не пойдёт! Что ж, так и сидеть, точно в лагерной зоне?
И мы решили наладить выход за её пределы.
Когда я говорю «мы», едва ли это имеет значение какого-то единства, коллектива, союза друзей, решающих задачи совместно. Единства нам как раз и не хватало. Каждый старался выжить поодиночке. Вон, к примеру, один свободолюбец подкупил охрану двора (мне рассказал об этом его трусоватый дружок), вышел из зоны к своей невесте. И исчез. Ещё бы: ведь у него не было возможности вернуться назад: кончились деньги на подкуп. Остался ли он у невесты или принялся бродить по пустому городу, точно Агасфер? Я представил себе эту невесёлую картину. Впрочем, этого новоявленного Агасфера быстро остановили бы и отправили куда надо.
Что до нас, остальных жителей нашего двора, то мы могли бы всей нашей массой выступить против стражников, вытолкать их на улицу и скопом вырваться на городские просторы. Никаких стражников не хватило бы удержать такое количество людей, а стрелять в нас они бы не рискнули.
Но мы не выступали всей нашей массой. Каждый понимал: поднять народ на восстание ему не под силу. Это явствовало из опыта: скажем, вдохновить жителей наших четырёх пятиэтажек на уборку территории не удалось ни разу. Территорию убирали сами вдохновители.
Конечно, в попытках выбраться из дворового заточения или хотя бы выяснить, что происходит там, за пределами нашей закрытой зоны, жители иногда сбивались в небольшие кучки – всей семьёй или с двумя-тремя соседями. Даже я порой принимал участие в разведывательных операциях. Так, однажды ночью мы с моим соседом из квартиры напротив, крепким и несколько отчаянным юношей (говорю так потому, что опасную инициативу проявил именно он), вылезли на крышу нашего дома. С тревогой вглядывался я себе под ноги и озирался вокруг. Крыша пятиэтажного здания – не лучшее место для прогулок в тёмной летней ночи. Но ещё страшнее было другое: нас могли заметить глазастые стражники. И принять некие меры. Какие конкретно, я не знал и знать не мог, но предполагал самое худшее.
Сосед мой по имени Бернат захватил с собой армейский бинокль, и мы долго глядели в его окуляры, пытаясь доглядеться хоть до чего-нибудь.
И кое-что действительно увидели.
Очень странное.
А именно – в окнах отеля «Хиратон», что высился над кронами деревьев на юго-востоке, мы узрели целующуюся парочку. И заспорили, кто живёт в том отеле: застрявшие в городе туристы или те, кто прибывал к нам изо дня в день. Это было важно, потому что могло пролить определённый свет на события в городе. Ибо если это были просто-напросто приезжие, которых теперь не выпускали из отеля и города, это одно дело. Оно говорит о том, что не только мы с моими соседушками  оказались горемыками. Когда плохо всем, то всем не так уж плохо. Но если кто-то по-прежнему приезжает к нам из других городов и стран, то что, ради всего святого, означает наше заточение в любимом дворе?
А буквально через два или три дня, вновь оказавшись на крыше с Бернатом, я увидел в окнах отеля другую целующуюся пару. В том же самом номере!
Мы переглянулись в диком недоумении. Как же так!
Наше молчание уже готово было раздавить меня и Берната своей тяжестью, когда мой юный сосед вдруг прозрел. Он высказал удивительное предположение: а что если мы стали свидетелями семейной сценки… охранников?
– Ведь все охранники городских дворов где-то проживают, как-то размещены, – пояснил свою мысль Бернат. – Их кварталы, наверное, тоже  оцеплены, только другими охранниками. Тогда получается, они  ночуют поблизости от дворов, которые охраняют. Например, в общежитиях или отелях, специально для них отведённых.
Мысль показалась мне витиеватой и неубедительной. Но было в ней что-то успокаивающее; что-то, что, во-первых, уравнивало нас с нашими стражами и даже ставило нас в более комфортное положение, ибо мы-то ночевали в собственных квартирах, а не в общагах или гостиницах. Во-вторых, мысль Берната, если она была верна, прямо указывала на то, что ситуация в городе была общей для всех, а не специфической для нашего двора. Похоже, все горожане были заперты в своих дворах, домах и квартирах, так что никакого приезда в город новых гостей быть не могло.
Всего лишь гипотеза? Пусть так. Зато весьма удобная для состояния нашей психики.
Правда, с психикой не у всех был порядок.
Один наш товарищ по несчастью, Алексей из пятого подъезда, спрыгнул с дуба. Сначала он перебрался с балкона третьего этажа на ветви, а потом сполз, робко, медленно, с вытаращенными глазами, как прихворнувшая белка, прямо на улицу, где спрятался в цветочных клумбах. Знавшие о его задумке и следившие за её осуществлением сумели с большим трудом различить, как он перебежками удаляется в другой квартал. Больше никто не видел нашего свободолюбивого дворового парня.
Жена Алексея очень возмущалась таким поступком супруга.
– Подумаешь, разлюбил! – кричала она как белуга. – Ну и развелись бы по-человечески! Квартира бы всё равно осталась мне!
Я уверен: Алексей не разлюбил жену. Просто у него была старая заначка, которую он титаническими усилиями воли умудрялся не трогать до чёрного дня. Но всё-таки пришлось ему испить эту чашу, ибо день настал.
Другой наш чудак – бомж Володя, живший в подвале углового дома, прорыл ход наружу через свой подвал. Перед началом нашего путешествия по узкому вонючему лазу мы от души вручили трудяге бомжу заветную поллитровку, припасённую нами на крайний случай. Откуда нам было знать, что дырка в подвале была прорыта задолго до рождения бомжа и при этом вела в тупик? А когда мы вернулись назад, измазавшись грязью и сотрясая воздух проклятьями, старичка Володи уже и след простыл. Да так, что с тех пор он не засветился нигде и никогда, подобно своему героическому предшественнику Алексею.

3

Я всё-таки зашёл в гости к Дарине. Как говорится, захотелось теплоты.
Мы хорошо сидели: пили (исключительно воду, которая пока ещё текла из крана, хотя и вяло), жевали галеты. Девушка развлекала меня историями из жизни, я поддерживал её рассказы и анекдоты тем, что подхохатывал в нужных местах.
Вскоре разговор как-то сам собой перешёл на вопросы о смысле жизни и общего бытия Вселенной.
– А скажи-ка мне, соседушка! – вопросил я Дарину. – Как ты думаешь, что хуже: нынешнее отсутствие света в городе эдак на пару месяцев или, к примеру, эпидемия?
– Арсений! Ну, ты спросил! – укоризненно ответила Дарина. – Не дай Бог ещё и эпидемию!
– Да не «ещё», Даринушка, а «если»?
– Лучше без света. Так мы хоть живы. А эпидемия… Все бы вымерли.
– Да, но вымерли-то бы очень быстро! А не так, как сейчас – долго, постепенно, свыкаясь с неизбежным… Эх, разве это лучше!
В ответ на мои стенания Дарина задумчиво произнесла:
– А может, нам просто даётся время?
Я глянул на девушку в недоумении, и она пояснила:
– Ну, вот смотри. Если, как ты говоришь, мы помираем не сразу, а постепенно, значит, нам дана возможность как-то измениться. В лучшую сторону, я имею в виду.
– А! Страшный вопрос, между прочим. Да станет ли человечество лучше после запретных зон? Боюсь, что лишь отдельные особи. А так… Вся история человечества полна катастроф: войн, эпидемий, да только не сделали они людей людьми, человеками.
– Но власти пытаются… – робко произносит Дарина.
– О-о! Власть и народ! «Divide et impera». Сама подумай: в условиях ЧП кто является источником страха? Власть? Или народ? Понятно, что кто-то из представителей народа, тем более что власть – такие же люди, ничем не лучше остальных. Власть вначале поддаётся панике народной, а затем и усиливает её. Но это бы ещё полбеды. Хуже другое: народ внутри себя начинает разделяться: на благоразумных, то есть тех, что прячутся по домам, и на неразумных, которым всё равно. Между ними назревает и нарастает нешуточная борьба. Во что она выльется? В разрушение многих, очень многих дружб.
Дарина возражает:
– Власти нас спасают! Потому что если бы мы вышли на улицы, нас бы встретили там мародёры, разбойники и убийцы…
– Всех мастей и уровней подготовки? – усмехнулся я. – Замаскированные в том числе под патрули?
– Да! – горячо сказала Дарина. – Там опасно, убивают.
– Ха! А раньше не убивали? Ещё как. Толпами ходили студенты-бездельники в поисках жертвы, хулиганы, бандиты, наркоманы… Не-ет, тут дело тёмное: власть что-то от нас скрывает.  Так что, думаю, в этой зоне мы по воле властей, а не террористов.
– Да, но власть действует по обстоятельствам! – стала заводиться Дарина.
– И опять нет. Власть действует по логике террористов: те создают определённые обстоятельства, а власть вынуждена под них подстраиваться. А кто в проигрыше? Мы с тобой. Потому что террорист где-то там гуляет (пусть даже прячется, но прячется-то он на свободе), ну а власть живёт у себя, в своих домах и виллах, на островах и фермах.
Дарина изумилась донельзя:
– Уж не хочешь ли ты сказать, – здесь у девушки перехватило дыхание и прервался голос, как у певца, не потянувшего ноту, –  что действия властей и террористов равноценны?
– Нет, конечно. Не равноценны. Одинаковы по форме. Ну, то есть влекут за собой одинаковые следствия. Из-за одного террориста, да и то всего лишь возможного, подвергают унижению нас всех. К примеру, в аэропортах.
– Но ведь опасно же, вдруг действительно будет террорист? Нет, Арсений! Ты не прав! Что-то не так в твоих рассуждениях!
После этих слов Дарины я неуклюже, со ссылкой на чудесные галеты, замял эту тему. Ну, не понимает девушка.
Позже, однако, выяснилось, что оба мы были неправы. Дело обстояло много тоньше, нежели в наших схоластических беседах.
А тут, вдобавок ко всем передрягам, приехала моя Гюзель из Омска. Мы познакомились пару лет назад, когда я выезжал на отдых в Россию.
Ясное дело, на входе в наш двор её сочли террористкой-смертницей и почти раздели, хотя она и так была подвергнута снятию одежд ещё на выходе из аэропорта. Наши стражи тоже обыскали её на предмет гранат и бомб. Так что одёжку она запихнула в чемодан, и девушке стало совсем легко. Был летний сезон, и она не выглядела слишком странно в пляжном одеянии топлесс. Лёгкости добавляло и то, что изящный кошелёк, в котором Гюзель хранила сбережения, теперь стал совершенно пуст.
Я был ошеломлён её приездом. Нет, не тем, что она, как видно, была от меня без ума все эти годы, а тем, что она вообще добралась до нашего двора. Получается, приезжать в город было не запрещено? Странно! Ведь говорили, что город закрыт для всех видов транспорта ещё с первого апреля.
Однако моё недоумение быстро рассеялось. Оказывается, Гюзель прилетела чуть не два месяца назад и всё не могла добраться до меня: её продержали в каком-то спортзале в районе аэропорта вместе с десятками других таких же горемык. Потом она изловчилась и сбежала. Как – не объясняет. Боюсь, отравила охранников! Она бежала, а кругом была мерзость запустения. И главное – о, ужас! – были наглухо закрыты салоны красоты. Прокравшись тёмными аллеями и закоулками, Гюзель явилась пред ясные очи стражников у входа в мой двор, где и провела ещё несколько часов, покуда дело не уладилось благодаря моему вмешательству и бьющей наповал красоте моей возлюбленной.
Я в срочном порядке влюбился в её удивительные, дальневосточные глаза ещё раз, как прежде. Нет, сильнее, чем прежде. Эта влюблённость давала возможность заполнить бесцельность моего существования.
Вечерело. Слушая нас, луна улыбалась, как белая донна.
– Ну, как ты, Арсен?
– А ты? Что нового?
– Ничего! Всё там же, всё то же.
– Да нет, почему же, новое всё, – остроумно заметил я. – Мы же не виделись давненько.
– Ты рад, что я приехала?
– Ещё бы!
– Скучал, наверное? А я всё думала о тебе, думала...
– Что надумала?
– Пока ничего. А ты?
– Я тоже. Хотя, конечно… Есть мыслишки, – выдержав паузу, произнёс я веско и со значением.
– Правда? Не врёшь?
– Ну что ты, Гюзеша!
Она стала жить у меня. Мы коротали время за чаем и длинными толковыми беседами. Они были содержательны в глубоко метафизическом смысле, но именно поэтому не вели ни к чему, ни к такой точке в пространстве мысли или дела. Я говорил ей про Фому, она мне – про Ерёму («Фому и Ерёму? – Гюзель широко открывала глаза. – Я не знаю таких…»).
Тем не менее, наша натужная болтовня позволяла жить иллюзией реальной жизни и реального общения, которое мы уж позабыли, проводя время в Интернете за неисчерпаемыми чатами по поводу погоды, птичек и котиков.
Кстати, о птичках.
В угловом доме жили родственники когда-то больших людей, и потому, естественно, на чердаке того дома соорудили голубятню, на добрый старый лад. Своим бывшим большим людям эти родственники регулярно посылали почтовых голубей. Правда, птичек было маловато: их разведением занималась лишь ботаничка Стелла Исхаковна с первого этажа. Голубочки улетали в свободную даль небес, унося послания людям других обителей, неся надежду тем, кто остался тут, в трёхмерном прямоугольнике двора. Это было красиво.
Жаль, ни один из голубков не возвратился.
Ну а мы с Гюзелечкой продолжали наши беседы. С каждым днём они становились всё прагматичней и утилитарней. Теперь мы говорили в основном о еде.
Террористы меж тем не дремали. В городе то и дело слышались какие-то звуки. Они напоминали грохот падающих оземь кирпичей или бетонных блоков, а также стрёкот отбойных молотков. А может, то были взрывы и автоматные очереди, ведь, судя по всему, контртеррористическая операция должна была перейти, наконец, в активную фазу. Если так, то, похоже, терактов становилось всё больше с каждым днём.
Тогда городское начальство силами своих верных вооружённых псов  стало вылавливать молодых здоровых людей для войны против войны. Забирали всех, кто молод, здоров и слегка глуповат – я имею в виду, неповоротлив, малосообразителен, а то бы дезертировал куда-нибудь в наши подвалы. Забрали на поле брани и соседушку моего, доброго Берната.
И тогда мы подняли восстание. На верёвках спустились с балконов, точно заправские спецназовцы. Мы были вооружены со всей возможной основательностью. Кто запасся дрелью, кто – кухонным ножом, а кто и китайскими петардами. Стрельба, ужас разоблачения и чувство локтя («я этой силы частица») обезвредили пару часовых. Они получили ранения в мягкие места, мы отняли у них оружие и пошли на штурм соседнего квартала, который удалось освободить на время.
Внезапно революционный порыв масс был прерван самым непредсказуемым образом. Думаете, городские власти бросили все силы на подавление восстания? Или, напротив, подняли руки вверх и сдались на милость народа-победителя?
Ничего подобного.
Они просто объявили по радио и очень громкой связи, что контртеррористическая операция успешно завершена.
Поздновато мы выступили: ситуация изменилась к лучшему без нас.

4

А случилось это так.
В один очень прекрасный хороший день в городе завыли сирены. И завывали так долго, что мы, наконец, догадались включить радио. Оно работало! Выступал генерал Хаттабов. Некоторые решили попробовать включить также и телевизор – и ахнули: экран засветился уютным светом и показал генерала во всей его красе: низкорослый, с квадратными плечами и голым черепом, который скрывала фуражка, подобная королевской короне. Но, главное, светился сам генерал. Вероятно, от распиравшей его радости. В интервью телевизионщикам Канала-1 он сообщил:
– Все эти месяцы армия, полиция и спецслужбы проводили контртеррористическую операцию. Пытались уничтожить таинственных террористов.
– Сколько их было, господин генерал? – спросил озабоченный журналист.
– Сначала двое. Один был ликвидирован при ракетном обстреле пригородов, а другой как-то очень уж ловко ускользал от всех. В итоге его так и не поймали: он ушёл в неизвестном направлении. Потом проявили себя ещё около девяти человек.
«Слава богу! – подумал я в тот момент. – Слава богу, что террористов было лишь около девяти. А ну как их было бы все девять или – страшно подумать! – десять?».
О, как отпраздновали мы наше освобождение! Ходили рука об руку, пели песни, клялись друг другу в вечной дружбе.
Власти праздновали вместе с нами. Им ведь тоже было несладко из-за нескончаемой контртеррористической операции. Пришлось, конечно, кое-кого для проформы отправить в отставку, а кое-кого – скоренько расстрелять.
Но главное, мы все подобрели. Стали мягче, улыбчивей. И снова полюбили нашу власть.
Тем более, тут и Интернет включили. Я со сладостным чувством вошёл в виртуальную реальность…
Конечно, я не принимал участия в восстании и в боевых действиях. Ясно ощущал: это не моё. Тем не менее, победу встретил с восторгом. Она позволяла вернуться к нормальной жизни. Поэтому в День освобождения я сразу потерял интерес к моей сожительнице. Я посоветовал Гюзеше отправиться в любимый дом на исторической родине. В конце концов, мы можем обмениваться информацией с помощью Интернет-ресурсов, например, щебетать в социальных сетях.
Она поначалу не поняла меня (как, впрочем, и всегда):
– Мой монстрик, у тебя сегодня странные шутки!
– Крольчонок, – возразил я ей со всей вескостью, на какую был способен, – это не шутка, а суровое реалити жизни!
По-моему, Гюзель не согласилась с моим доводом. Осталась при своём мнении. Но ушла. И слава богу! Признаться, я побаивался, что она собиралась поселиться у меня навсегда.
Как приятно после трудных дней отдыхать в уютном домашнем уединении! Засиял экран телевизора, заработала сотовая связь. Можно было снова никуда не ходить. Так стало легко на сердце! Отпала необходимость куда-либо торопиться или прогуливаться бесцельно, тратиться на букеты для любимой сожительницы, и в запредельно умных разговорах с нею терять дорогое время… Как хорошо стало на душе!
Помню, как робко, с бьющимся сердцем, нажал я на кнопку включения компьютера в первый раз после нашей изоляции от мира.
Интернет работал!
Вот оно, счастье.
А соседке Дарине я на радостях отправил по возрождённой электронной почте поздравительное послание, а также довольно удачное сэлфи. Я сделал его на фоне раскидистого дуба за моим балконом. Получилось атмосферно. Так и чувствовался свежий весенний воздух.
А в один из прелестных майских вечеров домой вернулась наша доблестная молодёжь, наши мужественные воины. С соседом моим Бернатом я столкнулся на лестничном пролёте и от нескрываемой радости даже приобнял героического юношу.
– Ну как ты? Здоров? Не ранен? – озабоченно расспрашивал я Берната.
Тот пожал плечами:
– Вполне здоров. Не ранен. С чего мне быть раненым?
– Ну как же! Стрельба, взрывы… Но тебе, наверно, не хочется об этом вспоминать…
– Почему же? Отличные воспоминания! Хорошо поработали, размяли мускулы…
– Мускулы?..
– Ну да. Мы работали на стройке. Физический труд, нагрузки…
Я ничего не понимал.
– Постой, дружище Бернат. Так ты не воевал?
– Нет, конечно. Всех парней забрали на стройку. Копали, таскали, укрепляли… Закончили к сроку.
– Да что строили-то?
– Бункер, – невозмутимо ответил Бернат. – Для безопасности горожан. Обширный, глубокий. Вот будет новая атака террористов – и всех нас отправят под землю.
Я смотрел на юношу оторопело. Бернат же на меня – с удивлением.
– Арсений, а что вы так странно смотрите, как будто испугались? Там, в подземном городе, очень неплохо!
– Я не пугаюсь, – сдавленно произнёс я. – Просто… Ты говоришь, под землю отправят всех?
– Всех!.. Да вы не пугайтесь! Всех до единого.