Исповедь палача, который любил людей

Подняв трофей перед нещадной публикой, я задыхался от людских восторганий, оглушающих и одурманивающих. Как ценится нынче мастерство истязаний, чему я бы воспротивился, если бы мог стать чем-то большим. Моя жизнь пример естественного порядка, сотканной много лет назад, судьбой. Я не убийца, не жестокий человек, но раб в руках правосудия, чье бескомпромиссное решение очищает состоятельных мужчин во фраках и губит оступившихся, а кто же я. Моя работа, сделавшая меня вечным отшельником, заключается в исполнении приговора о смертной казни, или же осуществлении пыток во имя правды. До сих пор удивляюсь как рьяно люди намерены отстаивать свою истину, не считаясь с душами и их жизнями.
Моё имя мало кому известно, хоть секретом и не является, в большинстве случаев меня называют «мучителем» или «карателем», для несогласных я «изверг», а для почитателей «мститель». И лишь бумага, вещающая о приговоре, ведает об имени, что я когда-то носил. Моя семья, храни, Господь, их души, что подарила мне почет и уважение, в виде поколений таких же палачей, позаботилась об образовании и достойной жизни. Чему я безмерно благодарен, хоть и, с радостью, променял бы познание на глупость, ибо завидую тем, кто мнит себя народным героем, пренебрегая моралью. Я бог пустующих земель, за чертой города, близ мест не самых благородных, меня все знают, уважают, а лицо никогда не скрыто под маской. В прочем я всё больше погружаюсь в мысль, что моё настоящее лицо давно стало ширмой, если конечно когда-то таковым не являлось.
Наш род всегда известный мастерством своего дела, так ценившемся еще с древних времен, в эпоху развития терпимости привлекался ко многим мероприятиям. Мне поручалось открывать балы и всячески напоминать своим присутствием о справедливости, которое не дремлет и всегда настигает цели. В какую-то пору даже само слово «палач» стало оскорбительным, и хоть я равнодушен к умягчениям понятий в угоду впечатлительных и ранимых. Многие деятели правосудия пытались защитить себя, и вместе с тем меня, от высказываний, мол наказание виновных наносит ущерб чести того, кто его осуществляет. В прочем, их попытки очистить мои руки не приводили людей к лояльности, ибо высшие круги теряли свои лица в бумагах, которые не доходили до простых людей, а я был тем, кого они всегда видели своими глазами и ассоциировали со смертью, пусть и тех, кто ее достоин.
В угоду простых работяг и жаждущих справедливости домохозяек, казни и пытки перешли с простого исполнения приговора к театрализованному представлению, где мне приходилось томить публику, а по окончании выставлять головы поверженных на всеобщее ликование. Люди кричали, свистели и смеялись преисполненные радостью от понятных законов, которые приводили к справедливости, а значит и к спокойствию от иллюзии благополучия. А я смотрел в горящие глаза и не мог понять, почему меня так пугают эти безобидные жители, чья незамысловатая жизнь была хорошим материалом для формирования менталитета.
Мне много лет, палачом я был всегда и останусь им до самой смерти, пока земли моих предков не поглотят меня и не сотрут память о маленьком человеке, думающем о больших вещах. Детей у меня нет, потому что даже мысль о том, чтобы обречь кого-то на пожизненные оковы, была мне невыносима, наверное, я гораздо слабее своих родителей. Мой дом, с момента смерти матушки, не видел женского уюта и тепла, но всегда оставался чистым и опрятным во имя ее воспитания. Женщины прекрасные создания, манящие неповторимыми чертами мягкости, и вместе с тем сильные и выносливы, способные выдержать невероятные тяготы, непосильные сильному полу. Я любил женщин, но не мог им дать то, что они хотели, а любая рано или поздно приходила к осознанию ценностей жизни простого человека. И я был рад отпустить каждую в мир, что ждал и любил их всех, даже больше чем мог я, пока сам дожидался неизбежного конца, как и те, кого я когда-то казнил.
Я был не единственным палачом в округе, но, к сожалению, самым опытным, и дела особо важные для населения города поручали мне. По обыкновению, я имел право посетить осужденного перед исполнением приговора, если он не был особо опасен, и в окружении свидетелей зафиксировать последнее желание. Эти моменты я ненавидел больше всего, видеть глаза, понимающие неизбежность приговора, и сожаления то была мука, не спорю, но истинная трагедия состояла в глазах того, кто вынужденно ждал час расплаты за содеянные кем-то другим грехи. Моя величайшая способность видеть истинно людские души моей работе не потворствовала, но позволяла чувствовать мир таким, какой он есть без претензии на закон и право. Я стольких проводил на ту сторону без обид и притязаний, желая передать крупицу души, которую мы все так или иначе взращиваем всю жизнь, и для многих последним желанием являлась обычная беседа. Если у казненного оставались вещи и не оставалось родни, палач мог забрать частички жизни, брошенные в материи, чему я не препятствовал, ибо духи мертвых согревали меня больше чем живые люди.
Я не пишу жалобные тирады, в надежде вызвать сочувствие, оно мне не нужно, как и любовь, я давно пережил все трагедии своей жизни, лишь открыть частичку души, в которой еще остался свет и тепло, и которое еще способно разглядеть их в других. Я пишу для неравнодушных письмо, где хочу оставить после себя мысль, что не смог выразить никому из живых. У меня нет совета или наставления, передающего опыт или знания тем, у кого всё ещё впереди, я и сам не знаю, как правильно жить… Но я определенно хочу, чтобы каждый нашел свой свет и держал его до самого конца, даже если это кажется глупым ребячеством.


2022