ОНА

Рассказ о несбывшейся любви

       Выйдя из учебного центра, я посмотрел на часы. Три. Тащиться в гостиницу и сидеть в номере перед телевизором, особого желания не было, как и вливаться в толпы болтающихся, по этой самой Москве, приезжих тоже, Поэтому само собой напрашивалось решение осмотреть какой–нибудь музей, с целью незначительного повышения уровня культурного развития.
       Музеев, говорят, тут много… Надо было бы посетить Пушкинский, но я не помнил, а точнее никогда и не знал, где он находится. Зато резонно предположив, что Третьяковская галерея находится на станции метро “Третьяковская”, мимо которой я утром проезжал на учебу, направил свои стопы туда.
       Выйдя из метро на улицу я огляделся. Ничего похожего на Васнецовский терем поблизости не было, зато неподалеку расположились два москвича, пытающиеся нажиться на нелегальной торговле помидорами, прямо из ящиков.
       – Кюпи памидор, брат. Сладкий как пэрсик, Да? – крикнул мне один, размахивая авоськой с десятком помидоров, болтающейся на ржавом безмене.
       Я подошел ближе и спросил в тон, – Слюшай, брат, третьяковка где? Да?
       – Вон по та вулиц, налэво иди. Да?… Справой Лаврюшинский увидишь… – И повернувшись к собрату прокомментировал, – Прыезжый. Да? Мэзей нэ знаэт…

       В музее, в связи с четвергом и вечерним временем, народу было немного. Я бродил по полупустым залам, пытаясь разбудить в себе хоть какие–то эмоции, знакомыми еще по школьному учебнику “Родная речь”, картинами.
       Стараясь вспомнить, что писал в школьном сочинении по шедевру “Грачи прилетели”, я добрел до впечатляющего неискушенных туристов своими размерами  полотна “Явление Христа народу”, перед которым стояла скрестив руки на груди довольно высокая худенькая девушка в сером свитере с огромным воротником и джинсах. Ее лицо скрывали белые, почти как у альбиносов волосы, постриженные в каре.
       Я подошел ближе и попытался рассмотреть корни волос, чтобы определить это краска или нет.
       – Это мой настоящий цвет, – сказала она, не поворачиваясь в мою сторону.
       Я перевел взгляд на картину и увидел сбоку наши отражения в защитном стекле.
       – Вам не кажется, что они все какие–то не радостные?
       Уцепившись за возможность хоть какого–то общения, я тут же ответил:
       – Видать, холодная в речке водичка была.
       – Это в Иордане–то? В субтропиках?
       – Возможно, в то время имел место быть климатический катаклизьм. В доказательство сего, на варианте картины в Русском музее температура определенно еще ниже, там вот этот мальчуган, что слева вылезает из воды, совсем фиолетовый от холода…
       – Не припоминаю. Но, раз Вы говорите, как–нибудь по возможности попытаюсь сравнить.
       Она поправила рукой волосы, заправив за ухо прядь и повернула голову в мою сторону, оглядев меня с головы до ног внимательными серыми в тон свитеру глазами. Красивой, я бы ее, пожалуй, не назвал, но и дурнушкой тоже. Она была симпатичной, но не миловидной. Ее довольно правильные черты лица портила излишняя серьезность и узкие сжатые губы.
       – Вероятно, все зависит от климата в местности, – предположил я. – где Ивано;в, требовавший от собратьев по кисти, чтобы его звали Ива;новым, двадцать лет заготавливал эскизы для сей картины. Ежели в Риме, то там моделям теплее было, а вот ежели в Санкт–Петербурге, да еще зимой… Мда… Кстати, Вам не кажется, что Гоголя в цилиндре в группе справа не хватает?
       Она рассмеялась.
       – Скажите, Вам ведь не нравится русское классическое искусство?
       – Честно?
       – Можете не продолжать. – Она снова заулыбалась. – И что же Вы тут делаете?
       – Убиваю время до сна.
       – А я до поезда.
       – Так, может взглянем тогда на что–нибудь более воодушевляющее?
       – А что Вы предпочитаете в живописи?
       – Вообще–то Северный ренессанс. Перед Ван Эйком я просто цепенею. Но, за неимением оного, освежил бы в памяти любимые с детства конфетные фантики.
       – То есть Васнецова?
       – Можно. Или Шишкина. Где у них тут “Мишка косолапый” висит?
       – Давайте начнем с папирос… Вон там “Три богатыря” виднеются.
       – У меня в детстве такой конфетный фантик был. Саму конфету, правда, не ел, а  фантик у кого–то в фантики выиграл.
       – Вас надули. Это была бумажка с коробки от папирос.
       – Ну, никому верить нельзя. Вы понизили мое и так маленькое человеколюбие до критического уровня…
       – Вы из–за меня теперь станете мизантропом?
       – После того как Вы мне раскрыли глаза на происхождение любимого фантика, определенно, филантропом мне уже не быть.
       – Пойдемте лучше на Врубеля глянем. Я люблю его демонов.
       – Соглашусь. Врубель неплох, к тому же недорогой.
       Она поняла старую шутку и засмеялась.
       Мы пошли по галерее, стараясь как можно тише смеяться, комментируя друг другу на ухо, с детства набившие оскомину картины.
       Особенный восторг у нас вызвала какая–то периферийная экскурсия, массово фотографирующаяся на фоне “Ивана Грозного убивающего своего сына”.
       – Знаете, у меня вдруг появилось ощущение, – сказал я, утирая кулаком слезы от хохота. – Что если я что–нибудь сейчас не сделаю, то буду потом клясть себя последними словами… Вы хотите этого?
       – Положа руку на сердце, нет. А что это “Чего–нибудь”?
       – Ну, например, приглашение в кафе. Вы есть хотите?
       – Не очень, но от кофе с пирожным не откажусь.
       – Тогда пойдемте, а то от всех этих “Иванов Царевичей” и “Аленушек” я скоро окончательно аппетит потеряю. Да и музей вот–вот закроется. Только, если можно, я бы напоследок глянул на картину Репина “Приплыли”. Как–то пропустил.
       – Не получится. Во–первых, Ваша любимая картина принадлежит кисти Льва Соловьева и называется “Монахи. Не туда заехали”, а во–вторых, экспонируется в художественном музее города Сумы.
       – Ну вот… Приехал специально в Третьяковку, а “Приплыли” Репина в Сумах оказывается висит… Жизнь дала очередную трещину. Пойдемте.
       Забрав в гардеробе ее дорожную сумку, которую я тут же отобрал и повесил себе на плечо, мы вышли из музея и, продолжая непринужденно болтать на тему искусства, отправились на поиски кафе.
       Через полчаса мы были уже на ты.
       За время проведенное за чашкой кофе, мы успели выяснить, кто что любит и не любит в искусстве, еде, спорте, кино, литературе. Почитали друг другу на память стихи. Она мне естественно Цветаеву, а я ей “Бармаглота”. Выяснилось, что работает она старшим библиографом в городской библиотеке и приехала в Москву за пополнением фондов.
       Звали ее довольно странно – Она, с ударением на первую “О”. Она была вольгадойче, то бишь, из поволжских немцев, что объясняло ее почти нереальный белый цвет волос и непонятное имя. Скорее всего это было сокращением, но я не смог додумать от какого имени, а она (или Она), только улыбалась в ответ на мои распросы.
       – Только пожалуйста, не зови меня Брунгильдой. Мне еще в детском саду это надоело.
       – А Кримхильдой? Ну, ладно… Не буду, не буду… Ты, кстати, завтра что делаешь?
       – К сожалению, завтра я уже буду дома. У меня поезд сегодня вечером в десять.
       – Ах да… Ты же говорила.
       – Если хочешь, можешь проводить. Я уезжаю с Павелецкого вокзала. Это где–то тут недалеко.
       – Конечно хочу.

       – Ой! – Вскрикнула она и побежала. Я естественно припустил сзади.
       Мы влетели в здание вокзала, она подбежала к табло и замерла опустив руки.
       – Опоздали.
       – Ты убежала без сумки. – я показал ей сумку, которую держал в руке.
       – Теперь это уже не очень важно. К тому же, в ней только всякие дорожные принадлежности: пара книг, ночнушка, зубная паста.. Ладно. Подожди меня здесь. Я сейчас приду.
       Она прошла быстрыми шагами в соседний зал, а я остался пытаться понять на какой же поезд она опоздала, но недружелюбное табло отправленные поезда не показывало.
       Минут через несколько она такой же быстрой походкой вернулась.
       – Не на много опоздали. Следующий поезд завтра утром. Пришлось купить билет на него.
       – А что сегодня?
       – Ну, ты поезжай – уже поздно, а я предамся мукам ожидания, в специально для этого предназначенном зале ожидания. Не впервой.
       – Есть более комфортный вариант – ты можешь переночевать у меня. Ну, ежели конечно, не предпочитаешь спать на вокзальных скамейках.
       – Ты считаешь, что мы уже достигли той стадии взаимоотношений, когда я могу запросто приехать к тебе в гости и остаться на ночь?
       – Я живу в гостинице, так что понятие “в гости” довольно условно. Скорее это предложение разделить со мной служебную жилплощадь на время ожидания поезда.

       – Что же…
       Выйдя из ванной в отутюженной ночной рубашке с маленькими веселыми совами, Она остановилась в дверном проеме и оглядела мою большую двуспальную кровать.
       Постояв немного, она почти незаметно отрицательно покачала головой.
       – Ты меня боишься?
       – Нет… Просто подумалось, что все–таки, спать с тобой в одной постели, я как–то не готова.
       – Другой кровати все равно нет, так что можешь устроиться в соседней комнате в кресле или лечь, положив между нами меч. У тебя есть меч?
       – Нет. К тому же, Тристан с Изольдой находились в положении с точностью до наоборот. Она возлежала, а он развлекался в каюте корабля, упражняясь с холодным оружием.
       – Да уж… Прикоснуться случайно во сне теплым боком к холодной железяке… Бррр–р–р–р… Вся любовь сразу улетучится.
       – Вспомнились картины прерафаэлитов. Беседки, лютни, томные взгляды… Цветочки…
       – А мне Тристан Дали, с одуванчиком вместо головы.
       Мы рассмеялись и она, подойдя, присела на краешек кровати в ногах.
       – Довольно приличный номер. Дорогой?
       – Понятия не имею.
       – Ты не смотришь на цену?
       – Заказывает секретарша, оплачивает бухгалтерия, а мы всего лишь приезжаем исполнять производственную надобность.
       – Мы? Ты здесь не один?
       – Конечно один. Номер же однокроватный. Ненавижу, ни задорные коллективные пьянки в командировках, ни интеллектуальные спортивные беседы с коллегами по вечерам. Стараюсь, по возможности, их избегать.
       – Ты не пьешь?
       – Ну, почему же? Бывает. Иногда люблю выпить хорошего вина с хорошими людьми. А в командировке… Чтобы убить время… Да еще и, скажем, водку… Бр–р–рр…
       – Полностью согласна, – она улыбнулась. – Хотя сейчас, я бы чего–нибудь выпила.
       – Увы. – я развел руками. – Впрочем, я могу попробовать заказать в номер, правда никогда этого не делал.
       – Нет, что ты, не надо. Это я так… Подумалось вдруг… Вообще–то, я совсем не пью.
       Зазвонил гостиничный телефон на прикроватной тумбочке.
       – Извини.
       Я придвинулся к краю кровати и взял телефон. Звонила секретарь директора, чтобы узнать как дела и когда я съеду. Получив необходимую информацию, которую она и без того знала, секретарша пожелала мне успехов и отключилась.
       Пока я говорил по телефону, Она пододвинулась ближе, повернулась ко мне в пол–оборота и согнув левую ногу в колене поставила ее на край кровати. Проследив мой взгляд, она попыталась натянуть сорочку, но все равно между ступней и бедром были видны ее белые трусики.
       – Ты не скромен. – улыбнулась она.
       – Я нормален. – Засмеялся я в ответ. – Ты хочешь, чтобы при виде твоих трусиков я отводил глаза и краснел как пятиклассник?
       – А ты в пятом классе краснел?
       – Не помню. Наверное…. Иногда... Хотя, даже в те стародавние времена, девчоночьи трусики спрятанные под юбками меня скорее интересовали, нежели смущали.
       – Не буду скрывать, мне тоже нравилось, когда на уроках физкультуры наши мальчишки глазели на меня во время упражнений. Я в школе занималась художественной гимнастикой. Их взгляды, которые они неумело пытались скрывать, волновали и несколько возбуждали.
       – Как сейчас?
       – Как сейчас. – Она перестала натягивать ночную рубашку на ногу.
       Я протянул руку и положил свою ладонь на ее.
       Она встала и вернулась в ванную комнату.
       Пока она была в ванной я сделал два важных дела: первое, взял из ее сумки телефон и, набрав на нем свой номер, позвонил, после чего записал его себе в “контакты”, и второе, снял трусы, так как стало очевидно, что сегодня ночью они мне не понадобятся.
       Я лежал положив голову на согнутую в локте руку, когда она снова вошла в спальню. Абсолютно нагая. Маленькие грудки и лобок она прикрывала руками как Капитолийская Венера, впрочем, явно отличаясь от нее, по девичьи узкими бедрами и плечами. Девчоночью фигуру дополняла виднеющаяся из под ладони узкая длинная щелочка, между выступающих вперед, плотно сжатых половых губок, которую совершенно не скрывали почти прозрачные светлые волосы.
       – Ты не считаешь, что я не соответствую твоим североренессансным вкусам?
       Я улыбнулся.
       – Однозначно. Но это не значит плохо... Упитанные красавицы хороши только на полотнах мастеров. По–крайней мере, для меня.
       – Не все так считают. – она опустила руки и подойдя к кровати, вдруг резким движением отбросила одеяло в сторону. – Так я и думала…
       – Ты ожидала увидеть серо–голубую сталь толедского клинка? – я рассмеялся.
       – Вообще–то, что ожидала, то и увидела. – она села на кровать и, внимательно оглядев мой напряженный член с обнаженной головкой, взяла его в руку.      
       – Как раз по руке.
       – Опытно…
       – А ты рассчитывал на мою невинность? Это в наше–то время? В двадцать пять–то лет? – она рассмеялась. –  O tempora, o mores! Впрочем, “истина где–то рядом”. Я девушка, хотя и не девственница… Или наоборот… Всегда терялась в этих терминах.
       – Звучит как–то довольно сложно для восприятия.
       – Я же говорила, что занималась гимнастикой и, как следствие, девственная плева растянулась, став эластичной. До сих пор она у меня целая и невредимая, хотя мы с моим очень близким другом часто занимаемся любовью. Кстати, надеюсь, она такой и останется, до моей свадьбы. Ты только подумай, каким это подарком станет для моего будущего ревнивого мужа.
       – Да уж… Даже не знаю, что сказать…
       – А ничего говорить и не надо. Просто, постарайся не торопиться и вводи в меня член постепенно, без резких толчков.
       – Знаешь, ничего более странного со мною в жизни не случалось. Ты только представь себе… Рядом со мной на постели сидит обнаженная молодая девушка, или девственница, с которой я познакомился несколько часов назад, и держа в руке мой член рассуждает о состоянии своей девственной плевы, попутно оглашая регламент предстоящего полового акта. – Я откинулся, рассмеявшись, на подушку. – Ну сама подумай… А ведь мы еще даже ни разу не поцеловались.
       Она натянула кожу на члене до самого основания, и он отозвался несколькими непроизвольными содроганиями. Я откинул голову на подушку, закатив глаза.
       – Поцелуи это не главное. Как и вздохи на скамейке. Помнишь? “Вы… привлекательны. Я… чертовски привлекательна. Чего зря время терять?” Никогда не понимала, почему мужчине, если он хочет женщину, разрешается набрасываться на свою партнершу, хватать ее за грудь, забираться под юбку. А женщине, в подобной ситуации, позволено лишь тихо вздыхать и стыдливо опускать глаза долу? Я так не играю. Занятие любовью, это для двоих. И на равных правах. Принимаешь?
       – Конечно принимаю! А куда деться? Ты же меня за член держишь!
       Мы рассмеялись, я изогнулся и поцеловал ее в живот. Ноги тут же разошлись и, раздвинув пальцами свободной руки половые губки, она предложила мне для поцелуев свой клитор, чем я не преминул тут же воспользоваться.
Через пару минут, когда ее клитор стал бодро выступать между налившимися и ставшими совсем мокрыми губами, я оторвался и обняв ее за талию, развернув, уложил рядом с собой на спину.
       – Ты мне нравишься… Очень… – Сказал я тихо, целуя ее ухо
       – Ты мне тоже. – Она немного отодвинулась и легла набок, лицом ко мне. – Иначе бы меня здесь не было.
       – Меня тоже. – я пододвинулся и слегка уперся ей членом в лобок. – Чувствуешь? Я здесь.
       Она приподняла ногу и положила на меня.
       – Подвинься поближе.
       Не прекращая смотреть, не моргая, прямо ей в глаза, я приподнялся и поместился между ее ног. Она немного подвигала попой, чтобы вход во влагалище оказался прямо напротив головки моего члена, слегка касаясь его.
       – По–моему, пришло время для поцелуев.
       Мы соприкоснулись губами и начали осторожно целоваться, как бы пробуя друг друга на вкус, я же, одновременно с этим, стал понемногу вводить член во влагалище. Точнее, пытаться вводить, потому что, девственная плева и правда оказалась на месте и перекрывая вход пружинила, выталкивая член назад. Через несколько минут поцелуев и мягких толчков, отверстие в плеве наконец расширилось и мне удалось проскользнуть внутрь, выдавив наружу довольно много, накопившегося от возбуждения прозрачного смазочного секрета.
       – Спасибо. – прошептала она, полуприкрыв глаза – Ты был удивительно нежен и осторожен. За это можешь кончать в меня столько, сколько захочешь.
       – Ты не опасаешься беременности? – спросил я, не в силах прервать движений.
       – У меня установлена внутриматочная спираль.
       – Знаешь, такое впечатление, что для тебя занятие любовью не просто удовольствие, а смысл жизни.
       – А для тебя? Ну, а как иначе? Конечно, это главное удовольствие в жизни. Ну, вот попробуй придумать что–нибудь более приятное, нежели чем лежать вот так, объединившись в одно целое с любимым человеком и наслаждаться крайне приятными ощущениями.
       – Пожалуй не смогу. А я уже любимый?
       – Не цепляйся к словам. Всякое возможно, хотя не скрою – пока, скорее всего, нет. Впрочем ты мне очень нравишься, в особенности совпадением наших вкусов и взглядов.
       – А ты мне нравишься просто так.
       – Не придумывай. Уверена на все сто, если бы я оказалась дурочкой, фоткающейся на фоне “Петра первого допрашивающего царевича Алексея”, ты бы сбежал от меня, еще до того, как мы вышли бы из этого зала.
       Пока мы болтали, из медленных и осторожных, наши движения постепенно превращались во все более быстрые и сильные. Внутрення поверхность бедер Оны все еще была влажная и скользила от вытекшего секрета, поэтому несмотря на то, что я лежал на ее ноге, она все же могла немного двигаться мне навстречу, что еще более усиливало удовольствие. Член уже входил на всю длину и я ощущал, как иной раз головка упирается в шейку матки, что доставляло неописуемое наслаждение
       – Все… – вскрикнула Она. – Я больше не могу. Сейчас кончу.
       И крепко обхватив меня руками и прижав к груди, постаралась вобрать меня как можно глубже. Зрачки широко открытых глаз закатились под верхние веки и остались видны только узкие полозки белоснежных склер. Я последний раз как можно глубже продвинул в нее член и мы одновременно забились в судорогах дичайшего оргазма.
       Несколько минут мы лежали обнявшись абсолютно обессиленные. Наконец, я почувствовал, что немного отдохнул и попытался подвинуть голову, чтобы пожевать Оне ушко.
       – Не двигайся. Полежи еще немного, – не открывая глаз прошептала она. – Я хочу до конца насладится сладостной истомой.
       – Не возражаю. Вот только навряд ли у меня получится лежать неподвижно.
       – Можешь немного двигаться, но только постарайся из меня не выскользнуть.
       – Слушаю и повинуюсь! О, лужайка моего мула!
       – Ты невозможно несерьезен, – не поднимая веки улыбнулась Она.
       – А ты невозможно серьезна.
       – Подобные обвинения в излишней серьезности я слышу довольно часто. Но что поделать, я и правда временами серьезна до невозможности.
       – Тебе это даже идет, ежели, конечно, серьезность к месту.
       – В данный момент я не серьезна, а сосредоточена.
       – Я тебе случайно бедро не отдавил? Может быть хочешь сменить позу?
       – Нет. Если и отдавил, я пока этого не замечаю.
       – Если тебе станет не комфортно, пожалуйста, не стесняйся.
       – Спасибо за нежную заботу, но это первая наша ночь и мне пока приятно смотреть тебе в глаза и следить за эмоциями.
       – И сколько таких ночей у нас впереди?
       – Не знаю.
       – А твоего приятеля ты еще рассматриваешь? Как давно вы вместе?
       – Три года и не скрою, во время занятий любовью, уже где–то с год предпочитаю лежать к нему спиной.
       – Недолгий срок. – от упоминании о любовнике Оны, я почувствовал сильное возбуждение и начал двигаться сильнее, в предчувствии приближающегося оргазма.
       – Не торопись, – Она попыталась немного отодвинуться, но у нее это не получилось, она вздохнула вновь начала двигать попой в заданном мной ритме…

       – Вставай.
       – А?
       – Вставай, лежебока, а то я опять опоздаю на поезд и меня выгонят за прогулы.
       – У вас все так строго?
       – Не занудничай. Хотя, если хочешь, можешь спать дальше, а я побежала.
       – Ну, уж дудки.
       Я выбрался из под одеяла и стал одеваться.
       – Она.
       – Что?
       – Может ты хоть телефон свой оставишь?
       – Оставлю. Говори свой, я тебе сейчас позвоню. Мне твой тоже пригодится. Возможно.
       Наконец я оделся и мы выйдя из гостиницы, пошли быстрым шагом к метро. Пока мы ехали, мы непрерывно о чем–то говорили, изредка прерываясь на легкие поцелуи. Наконец мы добрались до вокзала, поезд уже стоял у перрона.
       Она взбежала по лесенке в вагон, но вдруг спустилась обратно на одну ступеньку и наклонившись поцеловала меня в щеку.
       Я посмотрел на нее с вопросительной грустью.
       Она снова поцеловала меня в щеку, и тихо сказала: “Бесполезно”. Затем,  поднявшись по лесенке в вагон, помахала мне рукой.
       Я развернулся и пошел назад, вдоль набирающего скорость поезда. И тут я вдруг внезапно осознал, что так и не знаю, ни как ее в действительности зовут, ни в каком городе она живет.
       Телефон не отвечал.