Парад поражения. Гл. 3

         3

Три года прошло с момента, когда Николай Иванович неосмотрительно расслабился, забыл, где находится, повёл себя будто дома.

Опытный партаппаратчик Москвин много лет назад охарактеризовал своего подчинённого Колю Ежова как человека, не умеющего останавливаться. В тридцать четвёртом Коля вляпался так, что остановиться было невозможно, даже если бы и умел. Остановка означала одно: конец неизбежный и позорный.

Лето того года оказалось для партийного функционера Ежова рубежом. Будь Николай Иванович пообразованней, он наверняка подумал бы: Рубиконом. Но до проведения таких исторических параллелей он при своём «незаконченном низшем» образовании, увы, не поднялся.

Тридцать четвёртый был годом стремительного взлёта его партийной карьеры. В феврале избран членом ЦК, Оргбюро ЦК и заместителем председателя Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б), позже вдобавок возглавил промышленный отдел ЦК ВКП(б).

Рубиконом стал отнюдь не карьерный скачок, а его неожиданные последствия.

Новоизбранный член ЦК так много сил и времени отдавал работе, что партия обеспокоилась состоянием его здоровья. Обеспокоилась настолько, что направила на лечение не в Лечсанупр Кремля, а за границу, в Вену, к светилу европейской медицины профессору Ноордену, который пользовал многих советских ответработников. У него совслужащие лечились в основном от двух противоположных заболеваний, которые необъяснимым, парадоксальным образом преследовали большевицкую элиту — от ожирения и истощения.

Фон Ноорден лечил не болезни, а людей. Он давно пришёл к выводу, что для выздоровления пациента питание имеет не меньшее значение, чем лекарства. Ко всему прочему профессор разрешал пациентам то, от чего другие врачи приходили в ужас. Каждый знает, что больным-почечникам спиртное категорически запрещено. Ноорден же не без оснований полагал, что любители вина и крепких напитков все равно время от времени будут срываться, нанося себе непоправимый ущерб. И потому сам разрешал им употребление алкоголя. Он уверял, что пара фужеров шампанского на ночь прекрасно успокоят нервы пациента и дадут ему хороший сон, что в свою очередь принесёт пользу почкам.

В общем, лечиться в заведении профессора было приятно и необременительно для пациентов, хотя весьма накладно для советского бюджета.

Не прошло и трёх дней с прибытия Ежова в санаторий Ноордена, как горничная, с грехом пополам говорившая по-русски, предупредила, что «айн визитер ошидать герр Йешофф на рецепцион».

Визитёр, отчаянно рыжий крепыш в строгом сером костюме сидел в холле под большим фикусом, положив шляпу на журнальный столик. Коричневый кожаный портфель покоился на коленях, надёжно прижатый к ним широкими ладонями.

— Здравствуйте, товарищ Ежов, — поднялся крепыш навстречу члену ЦК и представился: — Уполномоченный особого отдела полпредства Горелик.

— Что у вас, товарищ Горелик? — поморщившись, спросил Ежов. Молодой человек, казавшийся квадратным, был отнюдь не гвардейского роста, но возвышался над Николаем Ивановичем больше, чем на голову. Он явно не рассчитал силу, пожимая хрупкую ежовскую лапку.

— На ваше имя получена депеша, товарищ Ежов, — Горелик извлёк из портфеля засургученный конверт. — Распишитесь в получении.

Вслед за конвертом из недр портфеля возник блокнот и синий карандаш. Ежов накарябал на чистой странице: «Пакет получил. Печать не нарушена». Проставил дату и расписался.

— Ответ нужен срочно?

— Не могу знать, товарищ Ежов, — мотнул головой крепыш.

— Зайдите за ответом завтра в одиннадцать…

Вернувшись в коттедж, Николай Иванович сломал печать на конверте. Депеша оказалась от Кагановича, и была коротенькой. Отпечатанный на машинке текст гласил:

«ВЕНА ПОЛПРЕДСТВО СССР ЕЖОВУ

Прошу сообщить о самочувствии, результаты консультации и определение курса лечения. В дальнейшем прошу регулярно информировать о состоянии здоровья и ходе лечения.

Сердечный привет. ЛАЗАРЬ.

28/VII.34 г.»

Лазарь Моисеевич не любил многословия, особенно в письменных обращениях, где можно насажать грамматических ошибок, и изъяснялся лапидарно, порой не выбирая выражений.

Самочувствие у «герр Йешофф» было самое что ни на есть неудовлетворительное: катастрофически не хватало того самого удовлетворения, к которому он привык, живя с новой супругой. Первое время Женечка дарила ему удовлетворение лично, но со временем стала подкладывать под мужа своих подруг, что не только вносило в половую жизнь ответственного работника разнообразие, но и компенсировало Женечкины любовные закидоны. Евгения Соломоновна не отказывала себе в связях с богемой советской столицы. К художественным и прочим шашням жены Николай Иванович относился равнодушно. Как было принято, он работал до глубокой ночи, а Женечка между тем принимала откровенные ухаживания Исаака Бабеля, автора знаменитой «Конармии» и «Одесских рассказов». Среди гостей её литературных и художественных вечеров были Шолохов, Кольцов, Эйзенштейн, Утёсов, редактор «Крестьянской газеты» Семён Урицкий.

Профессор назначил новому пациенту, истощённому подвижнической работой, столь калорийный рацион, что первая же санаторная ночь превратилась для Ежова в мучение. По сравнению с эротическими снами Николая Ивановича видения, терзавшие святого Антония в пору отшельничества, были невинней кинохроники детсадовского утренника.

Дальше — больше. К исходу первой недели лечения член ЦК ВКП(б) стал испытывать чувство неловкости из-за стойкого возбуждения, не спадавшего до полудня.

Лечение, весьма необременительное, Николаю Ивановичу нравилось. Нравилось и подчёркнутое внимание персонала санатория — от доктора Энглера, старшего ассистента профессора Ноордена, до младшей горничной. А кокетливые улыбки медсестры фройляйн Грубер, адресованные герру Ежофф лично, будили юношеский азарт и телячий восторг. В письмах Кагановичу он, однако, жаловался на острую тоску по работе и монотонность заграничной жизни, выражая желание поскорей вернуться к своим обязанностям.

Через неделю квадратный уполномоченный Горелик явился в санаторий с важного вида товарищем, который представился советником полпредства в Германии Бессоновым. Советник заботливо интересовался нуждами и трудностями, испытываемыми Николаем Ивановичем, предлагал любую помощь и поддержку. На возражения Ежова, что чувствует он себя превосходно, что ему не надо ничего, кроме скорейшего возвращения в Москву, Бессонов показал шифровку из Кремля:

«Строго секретно
Шифром

БЕРЛИН ПОЛПРЕДСТВО БЕССОНОВУ

Очень прошу Вас обратить внимание на Ежова: он серьёзно болен и недооценивает серьёзности своего положения. Оказывайте ему помощь и окружите его заботой. Имейте ввиду, что человек он хороший и работник ценнейший. Буду благодарен, если регулярно будете сообщать в ЦК о ходе лечения.

СТАЛИН

5.VIII.34 г.»

— Видите, Николай Иванович, ваших слов о прекрасном самочувствии товарищу Сталину недостаточно. Я должен лично поговорить с профессором.

Вместо фон Ноордена советника принял доктор Энглер как лечащий врач. Ежова пригласили на очередную процедуру, и Бессонов уехал из клиники, пока тот поправлял здоровье в целебной ванне.


Шла третья неделя сибаритства в заведении профессора Ноордена. Член ЦК закончил утренние гигиенические процедуры в ставшем уже почти привычным возбуждении. В тщедушном тельце партработника, как выяснилось, гнездился могучий мужской организм, и этот организм настойчиво требовал естественной разрядки!

Пора было выдвигаться к табльдоту. Ежов открыл дверь коттеджа и столкнулся нос к носу с улыбчивой медсестрой Грубер.

— С добрым утром, Николай Ивановитч! — фройляйн Грубер прилично владела русским. — Доктор Энглер назначил вам инъекции перед завтраком, чтобы улучшать усвоение пищи.

— Внутривенно? — Ежов принялся засучивать рукав.

— Найн, Николай Ивановитч, здесь! — девушка игриво хлопнула себя по ягодице. — Будьте готофф.

Представив, какое неоднозначное впечатление он произведёт на фройляйн, заголив в возбуждённом состоянии чресла, Николай Иванович густо порозовел…

Дальнейшие события развивались с ураганной скоростью. Однако утверждать, что всё произошло совершенно помимо его воли, Николай Иванович бы не решился. Ситуация располагала к авантюре, медсестра улыбалась чертовски обольстительно. Соблазн был велик! Фройляйн Грубер, недолго посопротивлявшись для приличия, охотно сдалась под напором ежовского обаяния...

— Ах, эти русские мужчины, — щедро окатила она елеем Николая Ивановича, возвращая детали сестринской униформы на предписанные уставом места. — Они любят соблазнить бедную девушку! Герр Ежофф, вы есть очень умелый любовник!

Через день бедная девушка, делая инъекцию, пожаловалась пациенту, что ночное дежурство очень скучное, потому что сегодня она будет дежурить одна.

Мужские силы играли в Ежове фортиссимо, и страсть его была неудержима. В первом часу ночи Николай Иванович постучался в дверь сестринской. Приветливая улыбка фройляйн Грубер, её голубые глаза и аппетитные формы влекли так сильно, что принесённое шампанское осталось не откупоренным. Гость ринулся в атаку немедленно.

Однако не суждено было Ежову распить бутылочку с уступчивой фройляйн!

В самый острый момент на потного от старания и страсти маленького ловеласа обрушилась небесная твердь. Голосом доктора Энглера рок возвестил о досрочном финале любовного свидания:

— Was ist denn hier los, Fr;ulein Gruber?!! Das ist ein Skandal! Geh weg!*

Сестра с криком бросилась вон из комнаты, а доктор, пылающий праведным гневом, принялся пенять застигнутому на месте преступления развратнику. Мешая русские и немецкие слова, он с отвращением говорил, что такого скандального случая у них в санатории ещё не было, что здесь не дом терпимости, что герр Йешофф портит репутацию знаменитого санатория. Об этом безобразном разврате будут извещены власти, а герр Йешофф будет изгнан из санатория. Скандальная история непременно просочится в печать!

Застёгивая непослушными руками брюки, член ЦК стал упрашивать Энглера не делать этого, и в полной растерянности предложил деньги. Тот демонстративно оскорбился и ушёл.

После бессонной ночи рано утром Николай Иванович явился к Энглеру в кабинет — чтобы уладить дело миром. Доктор выглядел усталым, был раздражён, отказывался разговаривать. Ежов, готовый на всё, лишь бы избежать огласки в прессе, не отступал. В конце концов Энглер сдался. Предложил пациенту сесть, и сочувственным тоном сказал, что прекрасно знает, кто Ежов такой, что делает в СССР, какое положение занимает в партии.

— Понимаю, вашей карьере могут повредить публикации в австрийской печати. У вас ведь пристально следят за иностранными газетами?

Ежов кивнул. Он был необразованным человеком, но отнюдь не дураком, и понимал, что сейчас может последовать. Правда, до него не сразу дошло, что Энглер говорит на чистом русском языке, практически без акцента.

— Есть способ избежать огласки, если вы, пользуясь своим положением, поможете мне.

— Смотря чем… — попытался торговаться член ЦК, но Энглер не дал договорить.

— Вы не в той позиции, Николай Иванович, чтобы ставить условия! — в голосе доктора отчётливо лязгнула сталь. Однако он не стал нагнетать и смягчил тон: — Но мы прагматики, и потребуем от вас лишь посильной помощи.

Вот оно что! Теперь всё ясно… История с податливой медсестрой — банальная «медовая ловушка». Примитивно, но результативно: соблазнение — шантаж — вербовка. Не он первый, не он последний. Ежов внутренне подобрался: «Выслушаю этого пройдоху. А там видно будет…»

— Лечебно-санитарное управление Кремля ещё год назад поставило вопрос об организации в СССР санатория, аналогичного нашему, — начал Энглер. — В качестве главного врача предполагалось пригласить меня. Однако дело остановилось, потому что Москва считает мои условия неприемлемыми. В чём ваша помощь? Вы сдвигаете дело с мёртвой точки, даёте ему ход в желательном для меня направлении, а я не предаю огласке ваши любовные похождения.

Решив, что сделка для него выгодная, член ЦК согласился. В конце концов, устная договорённость есть простое сотрясение воздуха, а имитировать кипучую деятельность по этому делу, сидя в Москве, можно очень долго. Да и само решение вопроса с назначением Энглера в Москву не тянет на пособничество врагу. Врач — он и есть врач, пусть даже и главный.

— Тогда давайте подпишем документ о сотрудничестве, — и на стол перед Ежовым лёг лист с машинописными строчками на немецком.

Из Николая Ивановича будто выпустили воздух. Ни слова не понятно, но и настаивать на русском тексте смысла не имелось. Хрен редьки не слаще, если узнают в Москве, конец один. Взяв поданную Энглером самопишущую ручку, Ежов поставил на документе свой незамысловатый автограф.


Следующий день начался с сюрприза: ставшего уже привычным утреннего возбуждения не наблюдалось. Не проявился этот эффект и на другой день.

Зато доктор Энглер пригласил высокопоставленного советского работника в кабинет.

— Николай Иванович, что входит в круг обязанностей заведующего промышленным отделом ЦК?

— Согласование и увязка деятельности различных отраслей промышленности.

— То есть координация? К вам поступает информация о состоянии индустрии?

— Да. Практически полная...

— Как вы можете охарактеризовать общее экономическое положение СССР?

Ежов принялся рассказывать о трудностях колхозного строительства и больших неполадках в индустриализации страны, о медленном и неумелом освоении вновь построенных предприятий. Чтобы не быть голословным, привёл пример Сталинградского тракторного завода, где к моменту освоения производства уже была выведена из строя значительная часть ценного оборудования. Отметил, что партии и правительству пока не удаётся преодолеть огромную диспропорцию в росте отдельных отраслей промышленности, и эта диспропорция сильно сказывается на общем экономическом положении страны. Не умолчал и об отставании группы цветных металлов и специальных сплавов, тормозящем снабжение Красной Армии новой боевой техникой и вооружением.

— Вы завели речь о Красной армии без моих вопросов, — сказал Энглер. — В каких областях отставание наиболее заметное?

— Красная Армия отстаёт по артиллерии, как по качеству артиллерийского вооружения, так и по количеству, и значительно уступает артиллерийским вооружениям передовых капиталистических стран.

— В чём вы видите основные причины отставания в артиллерии помимо недоработок промышленности?

— В том, что были не слишком удачные начинания в артиллерии, тратились большие средства на неперспективные образцы вооружения. Так, увлечение полукустарными динамо-реактивными пушками ни к чему не привело, кроме как к потере времени и народных средств.

— Вы имеете в виду инициативы заместителя наркома обороны Михаила Тухачевского?

— Да. Ещё Тухачевский продвигает идею о применении крупных танковых соединений и настаивает на скорейшем развёртывании массового выпуска танков и бронемашин.

— Насколько массового? В какие сроки?

— В максимально сжатые и в количестве до ста тысяч машин.

— Николай Иванович, Николай Иванович… Вы держите германскую разведку за дураков? Хотите всучить мне лежалый товар? Эти фантазии Тухачевского конца двадцатых давно похоронены. А вот публикации о ваших любовных похождениях, напротив, готовы появиться на свет!

Коготок увяз, всей птичке пропасть. В глотку Ежову вцепился жёсткий профессионал. И член ЦК ВКП(б), кляня себя за половую невоздержанность, принялся делиться актуальной информацией.

По возвращении в коттедж Ежов настрочил записку в Москву — сегодня ожидался приход рыжего уполномоченного Горелика из полпредства.

Ответ, доставленный через день, заставил незадачливого ловеласа глубоко задуматься над дальнейшей перспективой:

ВЕНА ПОЛПРЕДСТВО ЕЖОВУ

Имеются сведения что ты собираешься после 25 августа прекратить отпуск и выехать в Москву. Настаиваем на том, чтобы ты провёл лечение и отдых заграницей, где это найдут необходимым врачи. Приедешь в Москву после того, как ты окончательно поправишься.

Прошу не нервничать по случаю расходов.
Сердечный привет

КАГАНОВИЧ.

26/VIII.34 г.


...За воспоминаниями Ежов не заметил, что ЗИС давно стоит во внутреннем дворе наркомата. Порученец, переминаясь с ноги на ногу, не решался открыть дверцу и снаружи наблюдал за генеральным комиссаром, вперившимся в пространство невидящим взглядом. Собравшись с духом, чекист осторожно постучал пальцем в стекло.

В кабинете нарком чуть ли не бегом прошёл в комнату отдыха, извлёк из недр шкафа початую бутылку «Московской» и стопку. Сморщившись, сунул стопку обратно и достал гранёный стакан.

Проглотил водку залпом, прислушался к ощущениям. Взял из коробки папиросу, жадно затянулся. Набулькал ещё полстакана и выпил уже неспешно, с расстановкой. С сожалением оглядев пустую поллитровку, опустился на выпуклое чёрное брюхо дивана.

____________________________

*) Что происходит, фройляйн Грубер?!! Это безобразие! Вон отсюда! (нем.)