Превращение

Семью Турищевых соседи считали благополучной, но нелюдимой и с червоточинкой. Уж кого-кого, а членов этой семейки вездесущие и всезнающие бабульки на скамейках у подъездов знали с того самого момента, как счастливые родители будущих мужа и жены принесли из роддомов орущие конверты - один синий, а другой нежно-розовый, обшитый кружевами. Двор внутри трёх домов, построенных в виде буквы П, «сталинских» ещё времён, был общим, а жильцы в домах начали понемногу меняться совсем недавно. Не одно поколение детей выросло в этом дворе, но эта пара больше других привлекала к себе внимание.
Глава семейства Владислав Валерьевич – представительный мужчина лет за пятьдесят, высокий, видный, подтянутый, всегда наглаженный и начищенный до блеска. Бизнесмен средней руки, машина своя – крутая иномарка. Бизнес мутный какой-то: не пойми чем занимается. Хотя, конечно, каждый живёт, как может, а бизнес честным не бывает. А был ведь когда-то дворовым хулиганом Вовкой, грозой всей окрестной детворы! Но паспорт получил, имя поменял на более звучное, вместе с именем поменялся и сам. И вот! Что выросло, то выросло.
Жена Элеонора Павловна – дама солидная, вся из себя. Одета как куколка – в рюшах и кружевах, и сама как куколка: и лицом, и фигурой удалась. Это в её-то возрасте – на год всего моложе мужа, да после двух родов! Некоторые бабы во дворе втихаря завидовали даже. Всего-то техник-смотритель в РЭУ, а смотри ты! Пока росла, для всех была Ленкой-шалавой, но сумела сдружиться с хулиганом Вовочкой, разглядела в нём перспективу, теперь катается как сыр в масле. И имя тоже поменяла, Элеонорой заделалась – родное имя Елена, по её мнению, было не таким красивым и не соответствовало её амбициям и внешним данным.
Сын Дмитрий взрослый, живёт отдельно, со своей семьёй, от отца вроде не зависит.
Дочь Екатерина ни в мать ни в отца – ни рыба ни мясо. Красотой не обижена – на мать похожа, умом тоже не обделена, в аспирантуре учится, а всё какая-то никакая. Ни кавалеров не имеет, ни подруг близких. Соседям-то всё известно, особенно, если послушать их приходящую домработницу Оксану. Оксана языком чесать большая любительница!
А квартира какая! Весь третий этаж в подъезде занимает, с евроремонтом! Пока этот евроремонт делали, соседи чуть с ума от шума, пыли, мусора и запахов не сошли, но жаловаться не решились. Квартиру-то Турищевы заполучили, всеми правдами и неправдами выселив жильцов с этажа, а своя рубашка, как говорят, ближе к телу. А мебели да финтифлюшек всяких сколько навозили! С полгода, наверное, грузчики с поклажей из подъезда не вылезали, всё носили да носили. И опять грохот стоял: мебель собирали, стены сверлили, что-то доделывали. Зато не квартира – игрушка получилась, большая такая игрушка, для больших дядь и тёть. Теперь живут тихо, соседям не мешают.
Но червоточинка всё-таки имеется. Злые они. Ладно, с соседями здороваются сквозь зубы (но здороваются всё же), а ни людей, ни детей чужих не любят. То дети во дворе слишком шумят и быстро бегают, то молодёжь с музыкой под окнами всю ночь ошивается, то ещё кто-то. Особенно ненавидят собачников с кошатниками. Сколько раз бывало, когда глава семейства Владислав, не стесняясь в выражениях, орал на хозяев собак, , чтобы не водили своих вонючих шавок возле  дома, грозился отраву разбросать. Болонку, почти ровесницу  старушки-хозяйки с восьмого этажа,  так при встрече в подъезде ногой пнул, что собачонка с визгом отлетела, ударилась о стену, задёргалась в судорогах и издохла. Сам мимо прошёл, старушку в сторону отодвинул, чтобы проходу не мешала, и не оглянулся даже. Скорую хозяйке собачки соседи вызвали, но не доехала старушка до больницы, скончалась в дороге от сердечного приступа. А сколько кошек машиной передавил!
Жена Элеонора тоже «хороша». Слова доброго ни о ком не сказала, с рабочими из РЭУ ругается постоянно, всем недовольна, только перед начальством лебезит. Оно и понятно: рыльце-то в пушку..И с кошатниками воюет постоянно, чтобы не кормили блохастых тварей возле дома, грязь и заразу не разводили. Поговаривали, что и кошек, давно живших в подвале, по её инициативе  отравила СЭС, но тут не пойман – не вор.
С этим семейством и приключилась история, о которой будет этот рассказ.

Элеонора

Воскресным утром Элеонора Павловна проснулась в широченной супружеской постели одна, мужа рядом не было: как обычно, с утра пораньше, в свою контору убежал. Трудоголик, ему и выходной не выходной. Настроение было отличным. Тепло, солнце светит, впереди два выходных, а с понедельника отпуск – и на курорт. Чем не повод порадоваться? Можно не спеша подобрать наряды для предстоящего отдыха, докупить кое-что – парео парочку, сарафанчик недавно в магазине приглядела шикарный, шляпку неплохо было бы подобрать соответствующую. Как-никак, элитный курорт, публика соответствующая. Бизнес у мужа идёт в гору, можно себя побаловать. Сон приснился приятный. Как будто они с Владом и Катькой уже на море, волны накатывают на песчаный белоснежный пляж, над головами шумят широкими листьями пальмы, летают с криками чайки. Небо синее-синее, ни облачка, мягкое солнце нежно греет кожу, и вокруг никого. Красота! Даже просыпаться не хотелось. Но что-то в этой красоте было неправильным. Слишком много звуков и незнакомых запахов, как будто не на пустом пляже она находится, а в каком-нибудь заводском цеху. Что-то шумит, шипит, скрипит, стучит, и пахнет непонятно, чем. Тело какое-то не такое, как не своё, не ощущает кожа мягкости шёлкового постельного белья, которое так нравилось ей всегда. Неудобно стало спине, как будто сжались мышцы, позвонки сдвинулись со своих мест, а пониже спины мешало что-то, словно под копчик подложили булыжник.
«Не хватало только заболеть перед самой поездкой, – с тревогой подумала Элеонора. – Что это со мной такое? Надо просыпаться, а то сон слишком затягивается. Наверное, в постели залежалась, вон как спину-то корёжит».
С этой мыслью она открыла глаза и, всё ещё не совсем проснувшись,  зашаркала ногами по ковру, нащупывая тапочки. Глянула вниз и обомлела.
«Что это? – в ужасе подумала она, разглядывая свои ноги, покрытые омерзительной шерстью серо-бурого цвета. – Опять Владик с своими дурацкими приколами! Когда только успел, что я не почувствовала даже! Ну, я ему устрою вечером небо в алмазах, надолго забудет, как из меня дуру делать!»
Наклонившись, она подёргала мех, надеясь, что он снимется, как чулок, но он не поддался. Больше того, кожа отозвалась  болью – Элеонора даже зашипела. Тут только она обратила внимание на руки. Они как будто уменьшились в размерах, пальцы сжались и укоротились, ногти заострились, а кисти покрылись такой же серо-бурой шерстью, что и ноги. В панике Элеонора задрала рукава ночной рубашки, но и выше кистей увидела всё ту же мерзкую густую серо-бурую шерсть.
Чуть не плача,  Элеонора скинула рубашку, спрыгнула с кровати и босиком помчалась в ванную. Отражение в огромном, от пола до потолка, зеркале повергло её в шок. Из зеркала на неё смотрела очень большая кошка с зеленовато-серыми глазами на усатой морде, с короткой шеей и тощим туловищем, заканчивавшимся таким же тощим полосатым хвостом.
«Это сон! Это просто дурной сон! – зажмурив глаза, думала Элеонора, пытаясь унять бешено колотившееся сердце. – Сейчас я проснусь окончательно, и всё будет, как раньше. В конце концов, этого просто не может быть!»
Она с силой зажмурила глаза, а когда осмелилась их открыть, увидела, что картинка в зеркале не изменилась.
«Ничего не исчезло, значит, это правда! Страшная правда. Я превратилась… в кошку, обычную драную кошку? Но почему я? Господи, живу, как все, никого не убила, не украла… Почему я? За что? Это конец? Я умерла? Или нет, я сошла с ума, и всё это мне только кажется. Отсюда и все ощущения. Ну да, конечно, это всё объясняет! Меня вылечат, и всё будет по-прежнему! Надо позвать Катю. Если она увидит меня такой, какая я есть, а не в этом идиотском обличии, значит, всё в порядке, я просто больна. Так, надо собраться с мыслями, не паниковать, гнать от себя плохие мысли… Раз, два, три!»
Набрав побольше воздуха в грудь, Элеонора закричала, не замечая, что голос изменился и стал напоминать кошачий вопль:
– Катя! Катерина, вставай, мама зовёт! Катя! Ну где ты? Срочно иди сюда! – хотела крикнуть она, но получилось что-то вроде «У-а-а-а-а-йя! У-и-и-и-й-а-а-а-а!» 
Дочь Катя появилась на пороге ванной спустя минуту. Онемев, она смотрела на мать, вытаращив глаза. Потом закрыла лицо руками и завизжала так, что Элеонора испугалась за свои барабанные перепонки, тем более, что слух у неё заметно обострился.
– Перестань кричать, у меня сейчас уши лопнут! – строго сказала Элеонора дочери,  но вышло «М-я-у-у-у-у-и-о-у».
Катя отняла руки от лица, ещё раз посмотрела на мать и прошептала срывающимся голосом:
– Мамочка, мамочка! Это ты? Что случилось? Мама, что за дурацкий маскарад?! Сними это скорее, я тебя боюсь! Зачем это всё, что за глупый розыгрыш?
Из Катиных глаз покатились слёзы. Не в силах смотреть на мать, она отвернулась к окну.
– Ты же знаешь, как я боюсь кошек, с самого детства боюсь! – сказала она тихо. – Ты нарочно выбрала такой наряд, чтобы я сильней испугалась! Зачем, мамочка?!
Элеонора вздохнула, собираясь с мыслями.
«Дочь видит меня ТАКОЙ, – в ужасе подумала она, – значит… это мне не кажется… Значит, она видит меня… кошкой?! Да что же это такое?!»
Катя на секунду повернулась, взглянула на мать, вздрогнула и стала смотреть в окно.
– Мама, – сказала она, - мама, ты молчишь? Мама, я ничего не понимаю. Это не маскарад? Тогда что, объясни, или я сейчас сойду с ума! У тебя не только внешность, но и голос поменялся!
«Как бы мне самой не сойти с ума», – подумала Элеонора и хотела ответить, что, наверное, заболела какой-то неизвестной болезнью, но у неё получился только дурной кошачий вопль.
Теперь они с Катей выли в два голоса.
На глазах у Кати тело матери стало понемногу усыхать, уменьшаться в размерах и меняться по форме. Через совсем короткое время от Элеоноры – статной холёной женщины – ничего не осталось. Вместо неё на коврике в ванной сидела простецкого серо-буро-полосатого окраса кошка. Кошка открывала рот, пытаясь что-то сказать по-человечески, но, кроме хриплого скрипучего мяуканья, у неё ничего не получалось.
Катя смотрела на кошку с выражением ужаса и брезгливости на лице. Не в силах больше выносить кошмарное зрелище, она, как была в домашнем халате и тапочках на босу ногу, выскочила из квартиры и захлопнула за собой дверь.

Катя

Выскочив на лестничную площадку, Катя без сил опустилась на верхнюю ступеньку, обхватила голову руками и так сидела, раскачиваясь и потихоньку подвывая. Случившееся с матерью не укладывалось в сознании.
«Этого не может быть, не может быть! – повторяла она про себя и вслух. – Это просто кошмарный сон, или я брежу наяву. Как такое может быть?»
На её глазах мама, её любимая мама, превратилась в чудовище, монстра! Кошек Катя боялась и ненавидела с тех самых пор, когда в неё, пятилетнюю, мирно игравшую в песочнице, какие-то мальчишки швырнули дворового кота. От страха кот вцепился в девочку всеми когтями, порвав одежду и поцарапав тело. Катя дико закричала, попыталась оторвать его от себя, но когти только крепче впивались в кожу, причиняя невыносимую боль. Подбежавшей на её крики матери не без труда удалось отцепить кота и отбросить в сторону. Мальчишки, увидев, что натворили, разбежались, перепуганный кот тоже рванул куда-то, а Катю мама дома долго отпаивала валерьянкой, обрабатывала раны и утешала. Отец, придя с работы, пришёл в ярость и грозился убить и кота, и «малолетних ублюдков», долго бегал по двору, разыскивая виновных, но ни мальчишек, ни кота не нашёл.
Детская память Кати не сохранила подробностей,  но страх и отвращение к кошкам остались на всю жизнь. И вот теперь мать превратилась в чудовище…

Элеонора

Элеонора сидела в ванной и думала о том, что всё пропало. Если наваждение не пройдёт, вся жизнь пойдёт прахом. Кому она будет нужна в кошачьем обличье? Мужу? Он ненавидит кошек. Детям? Катька и без того в шоке от произошедшего:  кошек боится. Митя – тот вообще ничего не поймёт, а объяснить будет некому. Значит, прощай с такой заботой и любовью отремонтированная и обставленная (только импорт!) квартира, её одежда, милые сердцу безделушки… Деньги, копейка к копейке скопленные за много лет, модный курорт… Ничего этого не будет… Никогда. Всхлипывая и содрогаясь от отвращения, она снова и снова ощупывала своё новое тело везде, где могла достать руками-лапами.
«И случилось же такое со мной, – думала она, – Вот уж не ожидала никогда такого кошмара! Чтобы я – и кошка! Всю жизнь терпеть не могла этих вонючих блохастых тварей! И вот тебе, пожалуйста: сама кошкой стала! Когда же закончится этот морок, это мучение! Влад с работы придёт, увидит – моментально выкинет… Ужас, ужас!»
Мысли Элеоноры путались, реальность смешивалась с иллюзией и никак не могла окончательно установиться. Мозг отказывался принять настоящее и всё время уводил её в сторону, заставляя верить в то, чего не было на самом деле.
«Это же сон, кошмарный сон! – упорно думала она, забывая о том, что родная дочь увидела её именно кошкой и никем иным. – Или нет, Катя тоже была в моём сне. Конечно, это именно так! Или всё-таки сглаз? Порча! Врагов у меня много, может, кто из них и ведьма! А что? В кино-то показывают, и в интернете пишут о всяких вампирах, оборотнях, другой нечисти. Не всё же выдумки, не на пустом же месте их сочиняют, значит, есть что-то. Мамочка родная, спаси меня! Ну почему ты ни одной молитве меня не научила, я бы хоть попробовала помолиться! Отче наш, иже еси на небеси…Да святится имя твое и да придет Царствие твое…Не помню как там дальше… К бабкам идти на поклон? Где их взять, тех бабок, что умеют хоть что-то! Одни шарлатаны кругом! И как идти? В ТАКОМ виде? Обсмеют, и правы будут. Да нет, брежу я. Какая порча, какие сглазы?! В большом городе, не в глухой деревне живём… Что ж делать-то? Что со мной дальше будет?»
Размышления её прервал звук открываемой двери.
«Влад с работы вернулся, – подумала она, – и Катька с ним вроде. Точно, они. Что же делать? Влад кошек ненавидит: убьёт и разбираться не будет! Господи, помоги мне, грешной, спаси, сохрани и помилуй!»
В панике Элеонора заметалась по ванной, ища, где бы укрыться, и, в конце концов, забилась в угол за унитазом. Не бог весть какое убежище, но, может быть, хоть сразу не заметит…

Катя

Ужас, брезгливость  и отчаяние – только эти чувства испытывала Катя, сидя на холодной каменной ступеньке лестницы. Её колотило крупной дрожью. На дворе стояло лето, в подъезде было жарко и душно, а Катю трясло от холода. Вернуться в квартиру одной она не смогла бы, даже если там начался пожар. От сознания того, что с матерью случилось что-то невероятное, чего не могло быть никогда, что никак не укладывалось в голове, но было реальностью, у Кати мутилось сознание. Она постоянно тёрла руками лицо, плечи, шею, опасаясь нащупать там такую же шерсть, как у матери. Она грызла ногти, опасаясь, что те вдруг станут страшными крючковатыми когтями, дёргала себя за волосы, проверяя их длину. За её спиной ездил вверх-вниз лифт, но на их этаже, занятом одной семьёй, никто не выходил. Это радовало Катю, потому что видеть сейчас других людей ей было невмоготу.
В таком состоянии её и застал поздним вечером вернувшийся с работы отец.
– Катя? – спросил он, увидев на лестнице её одинокую, сжавшуюся фигурку. – Что ты тут делаешь? Почему в таком виде? Что случилось? С мамой что-нибудь? Почему ты не идёшь домой? Да ответь наконец! Что ты трясёшься, как осиновый лист? Воры забрались?
Катя подняла на отца заплаканные глаза и, еле шевеля губами, сказала:
– Там… мама…
– Что – мама? Поссорились, она тебя выгнала? Да говори же, не молчи! Я волноваться начинаю!
– Нет… Не поссорились, всё гораздо хуже…
– Хуже – что? Или чего? Ну-ка, пойдём в квартиру, всё расскажешь. Мама дома?
– Дома… И не дома…
– Перестань говорить загадками! Мне на работе проблем хватает, ты хотя бы не добавляй! Давай поднимайся, и пошли. Не до ночи же нам на лестнице торчать соседям на радость! Вставай, вставай! Я уже проголодался, как крокодил!
Но Катя отрицательно помотала головой.
– Нет! Я боюсь!
– Да что такое с тобой! Я рядом, ничего не бойся, пусть хоть дракон за дверью окажется!
С этими словами отец легко поднял Катю под мышки, поставил на ноги, крепко взял за руку и чуть не силой потащил домой. Открыв ключами дверь, впихнул в прихожую упирающуюся дочь. Катя мгновенно спряталась за его спину.
Свет в прихожей не горел, в кухне тоже было темно, двери в комнаты закрыты. Только под дверью ванной виднелась светлая полоса, но шума воды не слышно.
– Нора, ты дома? Нора, отзовись! – крикнул Влад.
Тишина в ответ. Даже телевизор, который Элеонора включала постоянно, не бормотал.
– Она дома, я знаю, – стуча зубами, сказала Катя. – Из квартиры она не выходила. Но я её боюсь, очень боюсь!
Отец с сомнением посмотрел на дочь, покачал головой.
– По-моему, ты перезанималась в своей аспирантуре. Или у тебя жар? С каких пор ты стала бояться родной матери? И что за чушь ты молола там, на лестнице?
– Это не чушь, я просто не знаю, как объяснить. Ты всё равно мне не поверишь!
– Ну-ка, ну-ка, покажи руки! Уж не начала ли ты колоться? Отвечай немедленно! И куда делась мать, почему её так поздно дома нет? Я устал, есть хочу, а тут вместо ужина какие-то загадки!
– Да ты что, папа! Я никогда в жизни не принимала наркотики и не буду! Но… что-то у нас дома творится… Мама…
– Ну всё, я устал. Пошли в кухню, что-нибудь приготовишь мне и расскажешь, что произошло. На голодный желудок я плохо соображаю. Или нет, я сейчас переоденусь, руки помою, а ты за это время сваргань что-нибудь съедобное. Есть хочу – умираю просто.
– Я не могу! – почти закричала Катя. – Я не могу остаться одна, я пойду с тобой! Папочка, пожалуйста!
– Ты что, собираешься смотреть, как я переодеваться буду? Здесь никого нет. Успокойся и займись ужином, я вернусь через минуту.
Отец вышел, а Катя, пересилив себя, села в кухне на стул и приготовилась ждать. Заставить себя подойти к холодильнику или приготовить хоть что-то из еды она не могла.
Стукнула дверь в ванную – отец пошёл мыть руки. Зашумела вода, выключилась, и вдруг из ванной раздались нечеловеческий, какой-то звериный, вопль, и рассерженный голос отца закричал:
- Кто пустил сюда эту тварь?!
 Катя сорвалась с места и со всех ног кинулась в ванную.
Отец стоял у раковины и держал за шкирку на вытянутой руке кошку. Кошка извивалась, пытаясь вырваться, и вопила во весь голос.
– Что это? – кричал отец. – Кто притащил сюда эту дрянь, эту мерзость?! Это ты её впустила? Отвечай немедленно!
Катя, бледная, с трясущимися губами, пыталась что-то ответить, но получалось только «мама»… «мама»…
Оттолкнув её, отец выскочил из ванной, забежал в кухню, свободной рукой открыл окно и вышвырнул кошку наружу.
Раздался короткий кошачий вопль, внизу хрустнули кусты, и всё стихло. Катя, побледнев до синевы, стала медленно оседать на пол. Отец едва успел её подхватить, поднял под мышки, хотел посадить на стул, но девушка валилась с него, и Влад,  не на шутку испугавшись, поднял её на руки, перенёс в комнату и положил на диван. Сбегал снова в кухню, налил в стакан воды, набрал в рот и брызнул дочери в лицо.
Не открывая глаз, Катя пробормотала: «Мама… Ты её убил… Мама…», – и отключилась.
«Дурдом! – подумал Влад, набирая телефон скорой. – Кто-нибудь объяснит мне, что происходит?!»
– Нет, девушка, это я не вам, – сообразив, что говорит вслух, сказал Влад диспетчеру. – Приезжайте, моей дочери плохо. Двадцать пять лет, да. Я отец. Не знаю я, что с ней, без сознания она! Да! Адрес… Жду.
 Скорая приехала быстро, врачи осмотрели Катю, сняли кардиограмму и вынесли вердикт: госпитализировать немедленно, есть угроза для жизни.
Влад, как был в домашнем «тренировочном» костюме и шлёпанцах, так и поехал вместе с Катей в санитарной машине в больницу. Дорогой он, вспомнив что-то, попросил у медиков влажную салфетку и тщательно вытер руки. Катя в сознание не пришла, и её на каталке увезли в реанимацию.

Влад

Из больницы Влада попросили удалиться. Дочь в реанимации, вход туда  запрещён, а сидеть ночью в холле никому не положено.
«Звоните, узнавайте! Будет нужно – сами позвоним, известим».
Домой Влад отправился пешком. Транспорт уже не ходил, а идти было недалеко и хотелось немного проветриться, привести мысли в порядок. Путь лежал через сквер, пустой в это время. Влад сел на лавочку у пруда, задумался. День был суматошным, а закончился так, что даже голод куда-то испарился – не до еды стало.
«Катька, Катька, как же так? Из-за какой-то паршивой кошки – в обморок?! Всего-то третий этаж, кошки живучие, а и сдохнет – туда ей дорога. И что она там про мать твердила – вроде я её убил… Чепуха какая-то, бессмыслица. Бред с перепугу. Кстати, а куда девалась Элеонора? В спальне кровать разобрана, ночнушка на полу валяется, тапки там же. Она что, босиком ушла? Надо проверить её вещи, все ли на месте, не голой же она убежала. Знать бы ещё, куда. Ни дочери не сказала ничего, ни меня не предупредила. Дурдом какой-то! И Катька… Чего она так испугалась, что выскочила из квартиры в чём была и зайти обратно аж до вечера боялась? Обморок ещё этот…Неужели из-за кошки?! Ну да, она их всю жизнь боялась, но не до такой же степени! Забежала в квартиру какая-то шелудивая мразь, когда кто-то из неё выходил, – ну и что?! Заперла бы её в ванной и сидела спокойно! Бабы, бабы… Что вы творите! Правильно говорят, что бабий ум как бабье  коромысло – и косо, и криво, и на два конца. Норка – ладно, дура и есть, зато стерва, и своё не упустит. А Катька? Не в меня характером и не в мать. На фига ей эта аспирантура, кому нужна её философия или филология – чёрт их поймёт, в чём разница!  Вот Митька, тот покруче будет. Да тоже, в принципе, тряпка, не в меня пошёл. Звал его к себе в бизнес, так он в позу встал – сам, мол, всё могу. Ну и моги, если могёшь, много ты могёшь! – при этой мысли Влад скривился как от зубной боли.
«Нам с Дашей на жизнь хватает!», – передразнил он сына. – Тьфу ты! Разбирайся с ними теперь, ещё и дуру Норку искать придётся. Ну куда, куда она могла исчезнуть?! Надо идти домой и хоть немного поспать. Утро вечера мудреней. А  утром надо Катьку в частную клинику перевести, если не оклемается к тому времени. В городских больницах не лечат, а калечат».

Влад встал, похлопал себя по карманам в поисках ключей, но нащупал только пачку сигарет и зажигалку. Ключей не было.
«Идиот», – обругал он сам себя.
«Когда Катьку увозили, я вышел и захлопнул дверь, не взяв ключи, не до них было. Как же я теперь в квартиру попаду?! Придётся Митьке звонить, но это опять же утром – мобильник-то я не взял. И у Катьки ключей нет. А вдруг Норка вернулась? Да нет, вряд ли, очень уж чуднО убежала. Приду, а в квартире никого, так и буду под дверью на коврике сидеть? Лучше уж тут».
Влад аж застонал от досады, снова сел на лавку и приготовился коротать время до утра.
******
Влад не заметил, как сначала задремал, а потом и совсем отключился – взяли верх усталость и переживания. Сначала сон вертелся калейдоскопом бессмысленных отрывков, потом, без перехода, вдруг появилась Элеонора. Влад увидел её бегущей по незнакомым пустынным улицам – без одежды, с развевающимися по ветру волосами. Её безумный невидящий взгляд и открытый  в беззвучном крике рот – всё говорило о случившемся несчастье. Внезапно дорога под ней раскололась, образовалась широкая трещина, мгновенно до краёв наполнившаяся мутной жижей. Элеонора упала туда  и скрылась в глубине, не подняв ни брызг, ни волны. Во сне Влад видел и себя самого – он стоял у самого края трещины, не предпринимая никаких попыток броситься на помощь жене. Вдруг из провала вынырнула огромная кошачья лапа с растопыренными когтями, вцепилась в двойника и потащила его в глубину. Влад почувствовал, как в него, а не в фантом впиваются острые когти, рвут одежду и кожу, ощутил ужас падения в бездну, закричал и проснулся. Долго тряс головой, разгоняя остатки кошмара, и открыл глаза.
Светало, но было ещё слишком рано для прохожих. Даже собачники ещё не вывели на прогулку своих блоховозов. Собираясь встать, Влад резко  поднял голову и больно стукнулся макушкой обо что-то твёрдое. Хотел потереть ладонью ушибленное место, понял руку, но вместо руки увидел собачью лапу. Ничего ещё не понимая, встал, опираясь на руки, и ударился спиной, да так, что хрустнуло подгнившее сиденье скамейки, под которой лежал.
Выбравшись из укрытия, Влад хотел усесться на скамью, но это у него не получилось. Почему-то не смог подняться на ноги, а руки вдруг сделались короткими и путались в рукавах. «Треники» перекрутились и обвились вокруг похудевшего туловища, связали ноги, а шлёпанцы в которые он второпях переобулся, собираясь в больницу с Катей, валялись далеко и почему-то по разным сторонам скамейки. Ничего не понимая, Влад задёргался, сдирая с себя одежду, а когда освободился от пут, от увиденного крепко зажмурил глаза. Вместо рук и ног у него были собачьи лапы, а тело, насколько он мог обозреть, оказалось покрыто жёсткой, грязной, кудлатой шерстью.
– А-а-а-а-а-а-а! – в ужасе закричал он, но вместо человеческого крика из глотки вырвался собачий вой.
Влад бестолково закрутился на месте, затопал лапами, поколотился головой об лавку, потом кинулся к пруду. С невысокого обрыва посмотрел в воду.
Тёмная в утренних сумерках вода отражала некрупную, очень лохматую собаку с заросшей шерстью мордой, висячими ушами, на приземистых, кривоватых лапах и со свалявшимся в бесформенную палку хвостом. Цвет шерсти в полутьме разобрать было трудно – то ли серый, то ли просто грязный.От отвращения его долго и мучительно рвало, пока желудок не  скрутило спазмом. Мысли враз разлетелись, как стайка воробьёв при виде пустельги.
Влад не понимал, что делать и куда бежать, у кого просить помощи. Потом сообразил, что к людям бежать бесполезно и даже опасно – прибьют ещё мерзкую тварь, в образе которой он оказался. Вопросы «как» и «почему», которые он начал обдумывать, проснувшись, ушли, отступили далеко. Сейчас главной целью стало выжить, дождаться конца кошмара, а там видно будет. С огромным трудом пересилив брезгливость, Влад сделал пару глотков прудовой воды. Его тут же вырвало вновь, и, тихо поскуливая, Влад поплёлся на поиски хоть какой-то еды. Отдыхающие в сквере люди частенько оставляли после себя мусор и объедки, и теперь то, что Влад  прежде не согласился бы съесть даже под угрозой расстрела, представлялось ему спасением.

Элеонора

Падение из окна закончилось для Элеоноры благополучно. Кошачье тело не подвело: извернулось в полёте и приземлилось на лапы, а ветки кустов спружинили и смягчили удар о землю. Перепуганная Элеонора опрометью бросилась бежать вдоль дома и, увидев подвальный продух, запрыгнула в него.
В подвале было темно, тихо и пусто, лишь где-то в отдалении возились и попискивали мыши. Пахло нежилым, сыростью, мышами и ещё чем-то сугубо подвальным, не поддающимся определению. Кошачье зрение позволяло Элеоноре вполне уверенно ориентироваться: она не раз бывала там по работе. Изменились только масштабы – потолки стали выше, переплетения труб и кабелей показались громадными, а сам подвал, и так большой, располагавшийся под всеми тремя домами, образующими двор, – нескончаемым, с множеством закутков-лабиринтов. Земляной пол покрывал толстый слой песка и пыли, перемешанной с кусками цемента, мелкими камушками и битым стеклом. У продухов и в закутках попадались кучи хлама – ржавые железяки, доски, мятые кастрюли, вёдра и ещё много чего. 
«Вот паразиты! – по привычке подумала Элеонора, – сколько раз говорила, чтобы убирались в подвалах! Эти долбанутые на голову кошатники кормят тварей, а посуду и остатки корма в продухи кидают. Точно они, кому же ещё! Такую грязищу развели! Вот вернусь – всем мало не покажется! – и тут же, вспомнив о своём жалком состоянии, завыла, затопала ногами. – Гады, гады, кто это сделал! Ну  погодите, я вам ещё устрою!»
О том, как и что она устроит, когда вернётся, Элеоноре думать быстро расхотелось – надо было внимательней смотреть под ноги, чтобы не поранить лапы. Вдобавок очень хотелось пить. Дома попить не удалось: кран открыть не смогла, а лакать из унитаза не позволила природная брезгливость. Теперь же в горле пересохло так, что, казалось, там разожжен костёр.
Кое-как пробравшись  в самый дальний угол, Элеонора забилась под тёплые трубы, улеглась на старой, кем-то забытой  телогрейке, и попыталась привести мысли в порядок. Прислушавшись острым кошачьим слухом, она уловила недалеко слабое журчание. Осторожно выбравшись из укрытия, пошла в том направлении и скоро наткнулась на тонюсенькую струйку воды, вытекающей из проржавевшей  трубы и исчезающей в пыли. Обругав уже вслух (получился всё равно кошачий вопль, от которого в соседнем закутке шарахнулись и разбежались мыши) нерадивых слесарей, которым она ещё месяц назад велела проверить все водопроводы в подвалах (Сафирка, гад! Ну, ты у меня попляшешь!), тут же обрадовалась, что чьи-то огрехи в работе иногда помогают выжить. Напившись, она вернулась в свой угол и принялась размышлять.
Всё случившееся за день слилось для неё в один нескончаемый кошмар.
«Как могли поступить со мной так самые близкие люди?!» – в гневе думала она, начисто забыв, кем является сейчас сама. Она вновь и вновь возвращалась в роковое утро, не находя объяснений происшедшему. Понемногу ярость её утихала, уступая место осмыслению. В конце концов, гнев перешёл в уныние, а потом и в слёзы. Если бы кошки могли рыдать так, как люди, они, наверное, так и выражали бы свои эмоции, но это было невозможно, поэтому Элеоноре оставалось только завывать да рвать когтями телогрейку. Ей до истерики было жаль своей квартиры, такой уютной, светлой, тёплой, в которую было вложено немало нервов, сил и средств. И пускай досталась она ей не совсем честным (да что там – совсем нечестным путём), какая теперь разница! Элеонора с тоской вспоминала, как доставала для неё мебель, сколько нужно было «доплатить»  нужным людям, чтобы потом наслаждаться удобством мягких кресел и диванов, любоваться витринами шкафов, забитых хрусталём и заграничными сервизами. А ремонт! Он, конечно, влетел в хорошую копеечку, зато потом было чем похвастаться перед знакомыми, которые, как ни скрывали свои эмоции, а всё же безумно завидовали ей. Вспоминать и плакать об утраченной квартире можно было бесконечно долго, но надо было возвращаться в реальность и начинать решать, что же ей теперь делать. «Кто? Кто устроил мне эту пакость? – думала Элеонора, успокаиваясь и переходя с подвываний на тихие стоны. – Кому же я так насолила? Начальники все современные люди, с пониманием относятся и сами от меня нехило имеют. Рабочие? Да ну, алкаши эти… Что они умеют-то? Только на бутылку с какой-нибудь бабки денег содрать, а работу толком и не сделать. Вот бабки… Со многими я переругалась. Особенно, с кошатницами этими, что у продухов кошек дворовых кормят, грязь разводят, мышей, крыс, блох! Забирали бы домой и кормили там – в чём проблема-то? Но им хоть говори, хоть оборись – как об стену горох. Одна, особо упёртая, так и сказала мне в последний раз: «Кормила и буду кормить, и никто мне в этом не указ!» А глаза-то, глаза какие у ней были: прямо-таки насквозь прожигали! А когда начальство наше решило кошек в подвалах извести. А мы-то что? Мы люди маленькие. Пошли ночью и отраву разложили – кошек и не стало. Утром пораньше дохлых убрали – знать не знаем, ведать не ведаем, чьих рук дело. Неужели бабка злобу затаила и отомстила? А похоже на то. Эх, найти бы ту бабку, прощения попросить, что ли…Но как?»
Подумав о том, что она явится к какой-то бабке на поклон, Элеонора аж передёрнулась, но другого выхода пока не находилось.
«Если этот кошмар к утру не закончится, пойду искать эту старую ведьму. Это даже на пользу: есть-то мне надо! Не мышей же ловить, в самом деле, я сама их до ужаса боюсь! Чем-нибудь, да покормит. Кошек, правда, в том подвале не осталось, всех перетравили, ну, а я новенькой буду. Авось, сжалится бабка, она же добренькая!»
Элеонора зло скривилась и представила, с каким наслаждением выцарапала бы этой бабке наглые глаза, выдрала жиденькие седые волосёнки. Картинка немного успокоила её, и Элеонора стала укладываться на ночлег, представляя себе, как после тёплой ванны с лавандовой пеной идёт в спальню и ложится в постель на шёлковые простыни. Всхлипнув, она заснула.

Катя

В больнице Катя пришла в себя только через неделю. Потрясение оказалось настолько сильным, что она впала в кому. Несколько дней пролежала в беспамятстве, не ощущая ни времени, ни своего положения, потом тёмная вязкая пустота постепенно начала перемежаться отрывочными воспоминаниями, которые вспышками врывались во тьму сознания, но понять их значение Катя не могла. Ей чудились то друзья по институту и аспирантуре, но в каком-то причудливом, почти неузнаваемом виде – экзотическими животными и птицами с человеческими головами, то родители, ставшие вдруг чужими людьми, то брат Митя, который, хоть и сохранил свой обычный облик, старался побыстрее исчезнуть из поля её зрения. Потом привиделась мать, превращающаяся в кошку, и вновь испытанный ужас помог Кате очнуться.
Она не помнила, как попала в больницу, и первыми её словами были «Где я? Что со мной?»
Открыв глаза, она увидела белые стены, потолок, ширму, отгораживающую её койку от посторонних глаз, провода, тянувшиеся от её тела к неизвестным приборам, капельницу с воткнутой в вену иглой, и поняла, что она в больнице. Верхний свет в палате был приглушен, в узкие щели ширмы нельзя было разглядеть, есть ли в палате ещё люди, или она лежит тут одна.
Катя зашевелилась, попыталась сесть, но сразу упала головой на подушку – сил совсем не было, голова закружилась, а тело, отвыкшее от движения, сразу заныло, казалось, везде. От резкого движения штатив с капельницей зашатался, зазвенел, и за ширму заглянула заспанная медсестра.
– Очнулась, наконец, – не то радостно, не то недовольно сказала она. – Пойду доктора поищу, – и скрылась.
Врач появился не скоро, за это время Катя тщетно пыталась собраться с мыслями, но мозг упорно отказывался работать.
Присев на край кровати, врач задал Кате несколько дежурных вопросов, на которые она ответила, с трудом ворочая пересохшим языком; послушал лёгкие, сердце, дал медсестре несколько указаний и удалился.
Взглянув на Катю, медсестра приложила палец к губам: тихо, все спят. Поменяла капельницу и тоже ушла, оставив Катю снова одну. Когда шаги медсестры затихли, она закрыла глаза и погрузилась теперь уже в обычный сон, но он не принёс ей спокойствия. Ей снилась огромная кошка, в которую на её глазах превратилась мать. Кошка то ластилась, пытаясь потереться об ноги, то выгибала дугой спину, топорщила шерсть и шипела. Катя бежала от неё по глухому, мрачному лесу, рискуя споткнуться о корни или на всём ходу врезаться в дерево. В конце концов, Катя запуталась в колючих кустах. Кошка настигала, девушка закричала, а кошка на глазах стала превращаться в мать, только глаза у матери оставались кошачьими и зловеще сверкали.
На Катины крики  прибежала медсестра, растолкала, накричала. Заворочались и другие больные в палате, спрашивая, что случилось.
– Всех на ноги подняла, бессовестная! – выговаривала Кате медсестра. – Хорошо ещё, уже утро. Чего орёшь-то? Приснилось страшное?
В ответ Катя закивала головой, закрыла лицо руками.
– Да ладно, понедельник сегодня, сон бездельник, не сбывается. Скажу врачу, чтобы успокоительное тебе назначил, а то этак ты всю реанимацию до инфарктов доведёшь. Обход будет – всё врачам расскажу. 

*************************
Через день Катю перевели в общую палату. Кошмары продолжали преследовать её, а ещё больше мучил вопрос, почему к ней никто не приходит?
О том, что родители могли улететь на отдых, бросив её в больнице, даже думать не хотелось.
«Митя, скорее всего, уверен, что мы все давно уже загораем на пляже, а что не предупредили об отъезде, так ведь поездка была уже давно запланирована. Но отец, мама?! Неужели правда то, что я увидела в ванной, и мама стала кошкой? Нет, бред, мне просто показалось… – рассуждала Катя и тут же себя перебила. –  Ну да, так показалось, что в больницу загремела! Значит… Значит, я схожу с ума? Или уже сошла? А родители? Где родители?»
От дум у Кати сильно разболелась голова, и когда на обход пришла её лечащий врач – женщина средних лет, усталая уже с утра, Катя не удержалась, и всё ей рассказала.
Выслушав, врач похлопала Катю по руке, бодро пообещала, что всё пройдёт, ей стоит только немного отдохнуть, а вечером того же дня Катю перевели в психиатрическое отделение.

Элеонора
Сколько она проспала, Элеонора не знала. Когда открыла глаза, увидела слабый свет, исходивший из продухов. То ли утро, то ли день уже. Элеонора осторожно осмотрела себя: всё то же, ничего не изменилось, а она в глубине души всё же надеялась на чудо.
«Странно, что меня никто не ищет, – уголком сознания отметила она, хотя умом понимала, что искать некого. Ищут, может быть, Элеонору–женщину, а Элеонора-кошка кому нужна?  И в голову не придёт. Жалко как! Поездка сорвалась, все планы полетели в тартарары. Хотя бы ненадолго это всё! Я не выдержу такой жизни, не для меня это!»
Оплакав себя в очередной раз, Элеонора собралась с духом и решила отправиться на поиски бабки, как ей казалось, колдуньи.
«Не узнает, не расколдует, так хоть накормит, а то живот уже песни от голода поёт, – думала она, выбираясь из подвала наружу. – А может, и не она это вовсе? Да нет, она, она самая! Иначе шансов вернутьсяв себя у меня нет...»

Элеонора крадучись, прячась за кустами и припаркованными машинами пробралась в соседний двор и почти сразу увидела ту самую бабку. Нагруженная пакетами с поклажей, та шла, по всей видимости, из магазина. Пакеты были доверху набиты упаковками кошачьего корма, сверху на них лежала пара батонов хлеба и пакет молока.
«Вот дура ненормальная! – думала Элеонора, разглядывая издали бабкины покупки. – Наверняка себе хлеб да молоко, а остальное глистов кормить у блохастых тварей! Хотя нет, молоко, небось, тоже кошкам, а себе – горбушку с кипятком. То-то высохла вся, на гриб-сморчок или на печёное яблоко морда похожа».
Однако хочешь есть – умей вертеться. И Элеонора, спрятав подальше эмоции, вышла из кустов, жалобно замяукала и принялась тереться об ноги старушки.
– Лялька, ты? – вдруг воскликнула бабуля, увидев кошку. – Где ж ты пропадала-то столько времени? Я уж обыскалась тебя, все подвалы облазила, все помойки, кусты! Думала, что тебя и в живых-то нет! Похоронить собралась, да не нашла. Где ж тебя носило, посмотри на себя, кожа да кости! Пойдем, пойдём, моя хорошая, на наше место, покормлю тебя. К себе не возьму, сама пойми, говорила тебе не раз: своих пять душ, все такие же, как ты, помоечные: не обессудь!»
И старушка побрела к дальнему торцевому концу дома. С этой стороны в доме не было окон, и некому было ругаться и кричать «Грязь развели!» Сорвав лист лопуха, бабка выдавила на него корм из пакетика и придвинула Элеоноре:
– Ешь, ешь, моя хорошая! Проголодалась, небось! Бедолага ты моя, ешь, я потом тебе ещё кашки вынесу.
«Бедолага» осторожно понюхала угощение. С кошачьей точки зрения пахло приятно, а с человеческой… Элеонора едва преодолела тошноту, но взяла в рот маленький кусочек, а потом принялась хватать еду полной пастью. Еда оказалась на удивление вкусной; бабка не успевала подкладывать новые порции. Насытившись, наконец, Элеонора развернулась и пошла прочь от кормилицы, даже не поблагодарив её.
«С паршивой овцы хоть шерсти клок, – с презрением думала она, удаляясь в ближайшие кусты. – Однако… Бабка меня узнала, но не как своё колдовство, а как какую-то знакомую кошку… Что ж делать-то? Узнать бы ещё, как там мои, что поделывают без меня. Беспокоятся ли?»
Вспомнив что-то, Элеонора осторожно выглянула из-за кустов, чтобы убедиться в собственном представлении: испачканный кормом лист лопуха бабка закинет в продух. Но нет. Та понесла его к мусорным контейнерам. 
Сытая, слегка разочарованная Элеонора вернулась в подвал, считая его наиболее безопасным местом, напилась из трубы, умылась и задремала.
Так потянулись её, показавшиеся бесконечными, дни и месяцы пребывания в кошачьем теле. Несколько дней подряд она, спрятавшись в кустах у своего бывшего подъезда, караулила мужа или дочь, но они не появились. А потом… Элеонора  даже не заметила, как постепенно разучилась понимать человеческую речь и думать по-человечески. Теперь она уже могла считаться полноценной дворовой кошкой Лялькой. В подвале она жила одна: после того, как её же стараниями когда-тоРЭУ отравило кошек-старожилов, другие кошки обходили этот дом стороной, посещая только старушку-кормилицу.
Она научилась ловить и есть мышей и мелких птиц, регулярно приходила столоваться к знакомой бабке, не испытывая к той больше ни  злобы, ни неприязни. Наоборот, злость сменилась чем-то вроде благодарности, и, поев, она слегка «бодала» головой кормившую её руку и тёрлась у ног.
Не раз на неё нападали науськанные азартными хозяевами собаки, дети кидали камнями и палками, но всякий раз удача оказывалась на её стороне, и ей удавалось вовремя убежать.
Когда же упокоилась с миром старушка-кормилица, население подвала пополнилось новыми жильцами: наследники старушки, с боями разделив между собой её квартиру и имущество, выгнали на улицу пятерых старушкиных кошек. С этой дружной компанией Лялька ужиться не смогла и ушла из когда-то родного, теперь ставшего ей чужим, дома. О своей прошлой жизни, детях, муже у неё остались лишь очень смутные воспоминания, как о чём-то, бывшем не с ней и не в этой жизни. Больше никто её не видел, да и не вспоминал.

Влад

Поначалу Влада ещё одолевали мысли и огорчения об утраченном бизнесе, пропавшей жене и болезни дочери. Несколько раз он подбегал то к своему офису, то к больнице, то к дому, где была их квартира, пытался заглянуть в окна, но так никого и не увидел; дежурил в кустах возле дома, надеясь встретить жену, сына или дочь, но безуспешно. Время шло, и потихоньку мысли о бизнесе и о семье сменились заботами о поиске пищи и надёжных укрытий от непогоды. Как ни старался он избегать встреч с людьми, всё же ему не раз доставалось от дворников, истеричных мамаш с детьми и грубых мужиков. У него, как и у Элеоноры, стала пропадать способность мыслить и понимать человеческую речь. В конце концов, он превратился в обыкновенную бездомную дворнягу и зажил собачьей жизнью со всеми её радостями и горестями. Никому из людей не интересный, он так и затерялся где-то в лабиринтах городских улиц.

Эпилог

Катя выписалась из больницы только через полгода. Осунувшаяся, постаревшая, с пустым взглядом, совсем не похожая на себя прежнюю. Брат разыскал её ещё в больнице, навещал  регулярно, пытался выяснить, что случилось и куда исчезли  родители, но добиться разумных ответов не смог. Тот, по его мнению, бред больного человека никак не связывался у него с реальной жизнью. В конце концов,  он оставил попытки выяснить правду, подал в милицию заявление о пропавших и  стал ждать.
Выйдя из больницы, Катя жить в своей квартире наотрез отказалась. Они с братом поменялись жильём: Митя с семьёй переехал в квартиру родителей, а Катя – в его квартиру в другом районе города. Года через два она продала жильё и совсем уехала куда-то, не сообщив брату свой новый адрес.
Через год после пропажи родителей Митя, сам себе удивляясь, подобрал у помойки замерзавшего тощего полосатого котёнка и принёс домой. Радости жены и детей не было предела: Даша и мальчишки давно мечтали завести какую-нибудь живность, но Митя был категорически против.
Поиски пропавших родителей милицией, а потом полицией, ни к каким результатам не привели, и через положенный срок их признали умершими.
Соседи ещё долго мусолили тему исчезновения старших Турищевых, а потом и она забылась.