Тамбовские посиделки

Из воспоминаний.
Тамбовские посиделки.

Тамбовская область. Кирсановский район. Посёлок Полевой. ЛИУ-7. 1998 год.

Когда начальник отряда выгонял барак на плац в «локалку», старожилы вроде меня сразу понимали: случилось ЧП.
 Глубокая осень.
Промозглый ветер выискивал малейшие щели в серых бушлатах и обжигал чахлые тела зеков.
Ранняя весна и глубокая осень — самое паскудное время года, особенно на этой «командировке».

Посёлок и впрямь был окружён полями. Несколько сотен гражданских, staff колонии и её персонал — вот и все аборигены.
Небольшой частный сектор, казённые здания.
Практически каждый местный так или иначе связан с зоной.
 Зеки отбывают срок, освобождаются. Автозаки привозят новых, а некоторые местные сидят тут, можно сказать, пожизненно, в этой глухой дыре. Почему-то, глядя на небо, я часто думал о розе ветров.
 Особенно летом, когда на открытой местности ветер кружил пыль, пух и клочья листвы.
Возникало ощущение, что всё живёт своей собственной жизнью: и люди, и дома, и тот самый пыльный вихрь, что на мгновение замирает, чтобы потом рвануть в небо и снова исчезнуть.

Рядом со мной стоял «Старый».
Родом он был из Горького, мы его так и звали — Горьковский.
Товарищ Володи Шанкина, а для узкого круга — «Володя Чайковский».
Личность интересная. Его приняли в «семью» с благословения «Японца», Вячеслава Кирилловича.
Сфера деятельности Володи была обширной — от Урала до Москвы; одно время он жил в Балашихе и, кажется, вёл там общие дела.
 Был в общаке. Но я это плохо знаю, так что умолкаю.

Позже он кардинально изменил образ жизни, где-то в провинции даже прислуживал в храме, а в 2016-м сгорел заживо в собственном доме.
В общем, тёмная история.

А в тот момент мы стояли долго, мёрзли. Старый толкает меня локтем: смотри, мол! Дверь в «локалке» распахивается, и оттуда выбегает шнырь (дневальный) по кличке Пузырь.
Имени его не помню, вроде из-под Брянска.
 Он был дежурным по столовой.
 Надо кратко описать, что творилось тогда в лагере.
 Голод. Болезни: туберкулёз, дизентерия и дистрофия — верные спутники «джентльмена удачи».
 Кстати, позже Старый меня кормил отваром подорожника, когда я слег с дизентерией, — не сделай он этого, я бы сдох и не писал сейчас эту «увлекательную» историю.

Вбегает Пузырь, а точнее, вкатывается на плац перед строем в сотню человек — злых, озябших зеков.
Кто-то ему подножку поставил, а может, он сам споткнулся.
Из-под робы на асфальт вываливаются пакеты с кашей, жареной рыбой и несколько буханок хлеба...
Воцаряется немая сцена.
Никто даже не улыбнулся.
 Люди-тени с прозрачной кожей, с незаживающими язвами на руках и ногах от вечной сырости и авитаминоза.
 А перед глазами — на асфальте: жареная рыба, хлеб и брикеты сливочного масла.
А в столовой в это время — суп из непонятной ботвы, каша-сечка с белыми червями, которые весело шевелятся в месиве, и чай, похожий на помои.
Словно ополоснули этим чаем бачки и разлили по звенящим алюминиевым кружкам.

Что было потом с несчастным Пузырём — писать не буду.
 Остался жив, но нездоров.
Это уж как следствие.