Любовь

Любовь

1.

- Ах этот? – девушка приподняла брови и на миг задумалась – Нет, ну конечно! Он был мой самый любимый. Ну почти самый. Впрочем… Конечно, самый. Он ведь был мой первый.
Это было осенью. Я очень хорошо запомнила. Ноябрь был такой зябкий и жутко промозглый. Дождь лил, представьте себе, круглые сутки. Ненавижу осень… Кажется, я тогда жила далековато от центра. Ехать нужно было на автобусе, так что я сидела на остановке и ждала сто девятый. Да, точно. Сто девятый шел аккурат до моей тогдашней квартиры. Вот прямо до подъезда. Правда, ходил редко, так что я не меньше получаса торчала на этой кошмарной остановке и мёрзла. Хорошо хоть, что можно было укрыться от дождя. Нет, правда, терпеть не могу осень.
Так вот, я присела на скамейку. Знаете, эти ужасные ледяные скамейки на остановках. Их какой-то садист придумал делать стальными, честное слово! Так что я присела на самый краешек и ждала. И смотрела на лужу у моих ног. Помню, всё думала, когда она уже доберется до меня. Я была будто одинокий Робинзон на острове, со всех сторон окруженным водой. Представляете? И вот эта вода всё больше и больше наступала. И я смотрела, как мой остров становился всё меньше и меньше. Люблю, знаете, иногда так вот фантазировать… Ну, вроде как, играть сама с собой. От нечего делать. Это еще с детства… Впрочем, не важно.
Так вот я сидела и вдруг заметила, хм, точнее, наверное, я даже сначала услышала. Да, точно. Услышала шлепки по лужам. Забыла сказать, ведь, помимо дождя, было еще темно и здорово ветрено. Чёртов ноябрь – в шесть часов вечера уже самая, что ни на есть, ночь. Ненавижу осень! Ну да я уже говорила… Так вот, я повернулась на это шлёпанье и увидела коробку. Обычную такую картонную коробку. Вернее, честно сказать, сперва я не поняла, что это коробка. Даже немного испугалась, знаете, решила, вдруг это какой-нибудь дикий пёс. Но потом пригляделась и да – это была обычная коробка, которую по лужам нёс ветер. Я даже забыла про свой маленький остров и стала наблюдать, как она ко мне приближалась. Ветер ее подкидывал и всё ронял в лужи. Она уже здорово так истрепалась, эта коробка. Но всё летела. Упорно так, в мою сторону. И вот когда мы с ней поравнялись, ну, то есть, она свалилась прямо передо мной в очередную лужу, тут вдруг так резко, прямо, честное слово – удивительно, но я очень четко помню – ветер стих, и даже дождь, кажется, почти прекратился. В один миг, представляете? Это было так странно, что я замерла и смотрела на эту коробку, как завороженная. Мне, знаете, казалось, что если я сейчас отведу взгляд, то вся эта магия в миг исчезнет и вернется дождь и ветер, а пока я смотрю на неё вот так, не отрываясь, то, как будто бы, весь мир вокруг поставили на паузу. Короче, снова я заигралась. Можно я ещё закурю? Когда курю – легче вспоминать…
Ну так вот. Я смотрела на эту коробку, словно загипнотизированная. И даже не заметила, как он подошёл и сел рядом. Весь в чёрном посреди этой чёртовой тьмы. Появился из ниоткуда! Как же я испугалась, вы представить себе не можете! Я с этой коробкой совсем обо всём позабыла и даже не то, что не заметила, как он подошёл, но и не слышала. Я, как бы сказать, скорее почувствовала его рядом, когда он уже присел на скамейку. В первый момент, когда я поняла, что рядом кто-то сидит, я так оторопела, что даже не сразу взглянула на него. Так и смотрела дальше на коробку, боясь оторвать взгляд. Но, так как я уже ясно чувствовала, что рядом точно кто-то есть, то я прямо-таки замерла от страха! Не ухмыляйтесь! Честное слово! Сперва даже пыталась его разглядеть вот так – боковым зрением, продолжая смотреть на злосчастную коробку. Но, как я говорила, он был весь в черном, и я даже его силуэт с трудом улавливала в этой темноте. Поэтому, когда он вдруг поздоровался, я чуть не вскочила. Ну дёрнулась вся – это точно, словно он мне не доброго вечера пожелал, а потребовал кошелёк! И тут, наконец, взглянула на него. И, знаете, вот в чем всё дело – посреди этой темноты и его черного дождевика я прямо сразу увидела его глаза. Такие светлые, представьте себе – такие чистые… Как огоньки в ночи. Он извинился, что напугал меня и так улыбнулся, ну, как ребенок что ли… Не знаю, как объяснить. В общем, я сразу поняла, что он мне нравится. Что он… Ну, в общем, что он тот самый. Потом, помню, он еще что-то говорил и извинялся. И прочее… Не важно. Главное, я тогда уже точно знала, что он будет моим. Так что, ну конечно он самый любимый. Ну не ухмыляйтесь! Перестаньте. Я ведь честно говорю. Лучше дайте мне закурить. Вот так, спасибо. Ну, а дальше… А что дальше? Дальше уже не так интересно. Точно помню, что пока мы болтали на остановке, пропустили не меньше трёх сто девятых. Знаете, вся эта милая болтовня, которую никогда не упомнить, но она такая приятная. Ах, право, видели бы вы его глаза. В такие глаза просто нельзя не влюбиться. А потом… Он спросил куда я еду, предложил проводить, ну, в общем, и так далее… Пожалуй, да. Он все-таки был мой самый любимый. Ну, может быть, разве что, ещё Майкл…

2.

- Ну да. Так вот, Майкл… Хотя, стойте, давайте я лучше расскажу про близнецов. Сейчас вот посмотрела на вас и почему-то их сразу вспомнила. Да-да, на вас. Ну что вы вечно ухмыляетесь? Пожалуй, у вас похожие причёски. Ну точно! Они оба носили как вы – вот так набок. Признаться, мне так никогда не нравилось. Вам вот, к примеру, идёт, пожалуй, но большинству мужчин ужасно не подходит. Не понимаю зачем так стали все поголовно стричься? Вот и близнецам тоже не шло, но я их не за это полюбила, а за руки! Ну что вы так смотрите? Да. За руки. Всё очень просто, ничего тут эдакого, не придумывайте.
Это было уже зимой, и я шла куда-то по делам. Кажется, у меня была назначена встреча в Лиденхолл. Да. Точно. В Лиденхолл. Я жутко опаздывала и почти бежала. А на каблуках, понимаете, особенно не побегаешь. Тем более, да, я же не сказала – было ужасно скользко! В общем, когда я была уже на Сэйнт Мэри, я здорово поскользнулась и чуть не упала, как вдруг они подхватили меня – вот так сразу – с обеих сторон. Две пары рук. И, представьте же себе моё удивление, когда я подняла глаза чтобы поблагодарить моих спасителей и обнаружила, что на меня глядят два абсолютно одинаковых лица! Вы часто встречаете близнецов? Нет? Вот и я не часто. А в такой ситуации, когда я только что чуть было не растянулась прямо посреди улицы, и в голове у меня творилось черт знает что, увидеть двух одинаковых людей… Ну, в общем, я, сперва, даже растерялась. Вы не поверите – подумала, что у меня в глазах двоится. Решила, что, может быть, даже, я всё-таки упала и приложилась головой о тротуар, и всё это мне чудится. Но, слава Богу, они заговорили со мной и я, придя в себя, сообразила, что передо мной действительно близнецы. И какие! Словно кто-то подумал, что одного настолько прекрасного человека будет маловато и решил, что нужно сделать как минимум двоих! Если не брать в расчёт эту дурацкую причёску, ну не обижайтесь, вам-то идёт, я же уже сказала! Так вот, если не брать причёску – то они были оба как с обложки глянца. Молодые, статные, крепкие… Мм… Но, как я и сказала, полюбила я их именно за руки. С того самого момента, как они подхватили меня, потерявшую равновесие, и удержали от падения, и до самого нашего расставания – эти руки были лучшим моим воспоминанием. Сильные и в то же время такие нежные… Заботливые что ли. Не знаю, как описать лучше. В общем, и двух таких рук довольно для счастья, а когда их две пары – это просто волшебство! Мне кажется, мы так и гуляли с ними тогда – всё время под руки. Я в центре, и они рядом, поддерживая меня своими великолепными руками. Представляете, я даже решила вовсе не идти в Лиденхолл тогда, лишь бы эти руки меня не отпускали. Да, это было так странно и прекрасно. Близнецы, представляете? Дайте еще закурить…

3.

- А Майкл? Да, я помню, что начала про него. Майкл случился уже летом. Но ведь до этого еще была весна и Джереми. Рассказать вам про Джереми?
Он был поэт. Этим всё сказано. С ним я была дольше всех. Знаете почему? Потому что мне нравилось его слушать. Руки, глаза… Ну, это всё, конечно, здорово. Но, когда мужчина умеет говорить так, что хочется его слушать, не переставая – это, скажу я вам, дорогого стоит!
Мы так с ним и познакомились в Гайд Парке в марте. Он взобрался на лавку и читал стихи. Народу собралось – уйма! Честное слово. Я же говорю – его невозможно было не слушать! Меня поначалу именно эта толпа и привлекла – я просто из любопытства решила взглянуть, что же там творится. А потом, представьте, я его даже не увидела за спинами всех этих людей, я его именно услышала. Даже не то что он тогда читал. Сейчас, пожалуй, и не вспомню. А просто его голос и манеру речи. Это была настоящая музыка – то, как он читал. Я простояла там не меньше десяти минут просто слушая его, перед тем как поняла, что не уйду оттуда, не взглянув поближе на обладателя этого божественного голоса. И тогда я быстренько протиснулась сквозь толпу и разглядела, наконец, его.
Нет, он не был красавцем, этот Джереми, право… Но это было, поверьте, вовсе не важно. Я даже, признаюсь, сейчас не вспомню какого цвета у него были глаза. Всё это меркло перед тем, как он говорил. Его голос проникал в самое сердце, в самую душу! Когда он кончил, я хлопала громче всех! Тогда он меня и заметил, но сам не подошёл. Стеснительный он… Ах, Джереми… Такой, ну такой, воздушный, прямо неземной… В общем, настоящий поэт. Так что я подошла сама и так ему и сказала сразу, что влюбилась в его голос и в его стихи. Он так засмущался, мой Джереми… Ах, он смешной. Представляете, когда он читал мне стихи или просто рассказывал о чем-то таком, ну, о чем-то высоком, то есть возвышенном, что ли, то был такой смелый и сильный, что мне казалось, - он не идёт рядом, а прямо-таки парит в воздухе. А когда я его брала за руку или, скажем, чмокала в щеку, он так смущался и тушевался… Совсем другим становился – таким, не знаю, беззащитным. Хотелось его пожалеть даже. Ну вот, опять вы со своей дурацкой ухмылкой! Я правду говорю – он был тогда такой милый и словно маленький… Но любила я его всё же другим – как раз таки парящим высоко. Тогда его голос становился уверенным и лился как песня. Слышали бы вы его стихи! Он как будто тысячу жизней прожил, мой Джереми. Словно видел эту жизнь под любым возможным углом, в любых ее проявлениях. О чем он только не писал – но всё, вот правда, всё у него получалось так ясно и чётко, словно он понял весь этот мир от и до. Казалось, нет такой темы о которой он не мог бы говорить или сложить стихи. Удивительный парень… А ведь ему было только двадцать пять.

4.

- Ну ладно. Вы меня замучили своим Майклом. Что вам рассказать?
Это было лето семнадцатого. Паршивое, надо сказать, лето. Я всё время болела. И вообще, после Джереми я уже думала, что никого так не полюблю. И когда я встретила его, это точно не была любовь с первого взгляда. Уж поверьте. Больше вам скажу – он меня бесил. Я вышла на работу после очередного жуткого гриппа и узнала, что у нас новый дизайнер. В общем-то мне даже и не нужно было с ним особо иметь дело. Так, познакомиться из вежливости да пару раз столкнуться потом на собрании. Но вышло так, что он почему-то стал попадаться мне то тут, то там чуть ли не каждый день! Мы сталкивались у турникетов возле входа, то и дело попадали в один лифт или оказывались стоящими друг за другом в очереди в столовой. И, хотя, он вроде бы, ничего такого не делал, но поначалу он действительно жутко меня бесил. Даже не могу объяснить, чем именно. То ли просто тем, что постоянно попадался мне, здоровался и вечно спрашивал, как я поживаю, то ли какой-то своей странной улыбкой, которую я никак не могла разгадать… Нет, не такой как ваша противная ухмылка, а такой, знаете, словно прощающей, что ли. Да. Именно так. Такая улыбка, как будто он всё понимает и не держит зла. Жуть как бесила она меня. Однажды я ему даже нагрубила, когда он, второй раз за день, спросил, как у меня дела. Но в ответ только получила всю ту же всепрощающую улыбку, отчего еще больше взбесилась. И так продолжалось не меньше месяца. Мы по-прежнему сталкивались то тут, то там в офисе. Он награждал меня своей улыбкой, а я его хмурым взглядом. И всё шло своим чередом.
А потом он вдруг пропал. Просто в один прекрасный день я спускалась на лифте вниз, в конце рабочего дня, и подумала, что за всю смену ни разу не наткнулась на его противную улыбку. Как мне показалось, я не придала этому особого значения, однако, когда на следующие сутки мы снова ни разу не встретились, я поймала себя на мысли, что отчего-то думаю, всё ли с ним в порядке, и не заболел ли он. Поверьте, я удивилась сама себе и даже постаралась отогнать эти мысли, но, когда он не появился и на следующий день, и после всю неделю до самой пятницы, я четко поняла, что обманывать себя глупо и пора признаться, что я и вправду постоянно думаю о нём. Да что там – переживаю и волнуюсь! Представляете? Да. Я сама себе удивлялась, но это был неоспоримый факт.
Когда он не появился и на следующей неделе, я больше не могла сдерживать себя и, найдя какой-то дурацкий предлог, заглянула в крыло “B”, где располагался дизайнерский отдел, чтобы там, будто бы невзначай, поинтересоваться не знает ли кто, не заболел ли мистер Фостер. Конечно же, исключительно по той причине, что я уже вторую неделю жду от него один очень важный эскиз. И, поверьте, я сама ни за что не смогла бы представить, что, когда мне сказали, что мистер Майкл Фостер уволился по собственному желанию, у меня буквально подкосятся ноги, а ладони станут влажными и начнут дрожать. До конца рабочего дня я просидела чернее тучи за своим столом, глядя в одну точку и думая только о двух вещах: как так вышло, что Майкл Фостер стал мне нужен, как воздух, и где, черт возьми, его теперь искать.
Потому, когда через несколько дней я вдруг получила от него email, где он признавался мне в любви и писал о том, что с того самого дня, как впервые меня увидел больше ни о ком не мог думать и искал любую возможность встречи, как специально поджидал меня у лифта или в столовой, как боялся признаться мне, так как видел, что он меня раздражает, и, наконец, вовсе решил уволиться, чтобы не терзаться больше, однако, уйдя, осознал, что стало только хуже и вот решил, наконец, признаться в письме… Потому… Ну, то есть, в общем, когда я читала это письмо, я была уже совсем другим человеком. Всё во мне словно перевернулось с ног на голову. Всё, что так бесило меня раньше в этом парне казалось сейчас самым прелестным, что только может быть. Я была просто на седьмом небе, перечитывая его письмо, мне кажется, не менее десятка раз. Я хотела сейчас только одного – снова встретить его, снова услышать его “Доброе утро, как поживаешь?” и, черт возьми, увидеть его улыбку – самую лучшую улыбку на свете!
Так что, конечно же, я ему ответила. Думаю, он, бедный, даже сперва не поверил, что вчерашняя мисс “не подходи ко мне” может сейчас писать, что не проживет более и дня, если немедленно его не увидит. Так что, когда мы встретились, помню, он сперва даже так, немного недоверчиво на меня смотрел. А потом… Потом… Ах… Майкл, мой Майкл… Ну да вы знаете, как это бывает. Дайте лучше закурить.

5.

Джеймс Кросс выключил настольную лампу, взял со стола шляпу и ключи и вышел из кабинета. Спустившись по лестнице, он попрощался с немногими оставшимися в этот поздний час в здании коллегами и окунулся в ночную прохладу города. Несколько секунд он помешкал на крыльце, глядя на свой, припаркованный неподалёку, старенький Ягуар, а затем резко свернул за угол и зашагал вверх по улице.
Пройдя два квартала по Бэдфорт и свернув на Роуз-стрит он вошел под красный козырёк дома номер тридцать три, где, если верить вывеске, с года тысяча шестьсот двадцать третьего от рождества Христова находился паб под странным названием “Ягнёнок и Флаг”. Кросс не знал, почему паб назывался именно так. Впрочем, ему это было мало интересно. Куда больше его интересовало на месте ли сейчас Патрик Линн, и не ушёл ли он домой раньше времени. Мистер Линн – его старый приятель и, по совместительству, менеджер “Ягнёнка и Флага”, - как правило закрывал своё заведение между одиннадцатью и полуночью, однако, для своего друга Джеймса мог сделать исключение и, так как время уже близилось к первому часу ночи, Кросс надеялся, что сегодня будет именно такой случай.
Ему повезло. В заведении еще оставались несколько гостей, и Линн сам стоял за барной стойкой. Увидав Кросса, он помахал ему, устало, рукой и молча потянулся за бутылкой “Хикс и Хейли” чтобы, пока тот шёл от двери к стойке и взбирался на высокий табурет, уже наполнить бокал напитком со сладковато-медовым ароматом. Кросс молча выпил виски до дна, посмотрел, как Патрик Линн тут же наполнил его вновь, и только потом, пожав ему руку, хрипло проговорил:
- И не спрашивай, Патрик. И не спрашивай…
Мистер Линн, всё также молча, достал второй бокал, плеснул и туда ячменного напитка, после чего они выпили вместе. Когда стаканы наполнились в третий раз Линн откашлялся и, наконец, сказал:
- Опять с этой девкой весь день болтал?
- Я же говорю, и не спрашивай. – Кросс выпил снова и закурил.
- У нас вообще-то… - начал было Линн, но офицер прервал его:
- Да брось ты, Патрик! Если захочешь вызвать полицию – я уже здесь… Ты лучше скажи мне, как, черт возьми, Бог создаёт таких чудовищ? Я десять лет в полиции и до сих пор никак не свыкнусь… Черт, Патрик, плесни ещё.
Они чокнулись и выпили снова. Последние двое посетителей, пошатываясь, вышли из бара, и старый Линн, кряхтя, выбрался из-за стойки чтобы закрыть за ними дверь. Они остались вдвоём. Теперь и управляющий заведения позволил себе закурить.
Некоторое время они сидели молча. Кросс слушал как проезжали редкие машины за окном и вздыхал рядом его приятель. Он любил Линна за то, что тот был молчалив и умел слушать. Они были знакомы, кажется, целую вечность. И целую вечность Кросс помнил себя за стойкой в этом баре, где его друг, сперва простой бармен, а после – управляющий, молча наполнял ему бокал, вставал или присаживался рядом и тихо слушал его – Кросса – раздраженный рассказ о каком-нибудь очередном негодяе, лишь порой позволяя себе редкие вопросы.
- Знаешь, что самое жуткое? – сказал Кросс болтая в бокале льдинку – Я каждый раз, когда её слушаю, ловлю себя на том, что забываю кто она такая. Потом напоминаю себе и дрожь берёт... А она мне всё твердит, мол, вы, мистер, не ухмыляйтесь, да чего вы ухмыляетесь… А я смотрю на неё, и мурашки по коже.
- Что ей светит? – спросил Линн.
- Пока точно доказали только этого беднягу поэта – Джереми - и первую жертву, как там его, не помню, Джон Рид, или Род… Плесни ещё, будь другом.
- А близнецы?
- Тела до сих пор не нашли. Ты же знаешь, эта психопатка оставила себе только кисти рук.
- Кисти рук? Н-да… А от этого Рида – глаза, ты говорил? – Линн вздохнул и закурил новую сигарету, глядя на закреплённую над стойкой бара табличку с надписью “У нас не курят”.
- Брр, даже вспоминать не хочется. – вздрогнул Кросс - Я ей эти фото показываю, представь, Патрик, а она мне в ответ твердит: “Да-да, мистер Кросс, вот он мой любимый Джонни, посмотрите какие глаза, как ни влюбиться?”. Тьфу чёрт! – он проглотил ещё виски и опустил голову на стойку.
- А что там с этим единственным уцелевшим? Майкл, кажется? Так и молчит?
- Молчит. Его как нашли и из того подвала вынули, он так ни слова и не сказал. Молчит да улыбается. Я и думать не хочу, Патрик, что она с ним там делала. Бедный парень… На него одна надежда. Больше некому всё толком рассказать. Только, думаю, бедняга совсем того… Свихнулся от увиденного. Год почти на цепи просидел – у любого крыша засвистит.
- Как думаешь – спросил Линн разливая остатки виски в бокалы – почему она его… Ну, того… Не тронула. Пожалела, что ли?
- Да кто её знает, Патрик? – сказал Кросс – что у неё в больной голове. Я больше всего и боюсь, знаешь, что её невменяемой признают и она в тюрьму не сядет. А в этих клиниках, черт знает что там может быть. Она умная, понимаешь? Мне кажется, она очень умная. И от этого такой страх берёт, что, будь моя воля, я бы её в одиночку посадил, да дверь кирпичом заложил от греха, только бы глаз её не видеть больше…
- Понимаю – сказал Линн – Будешь ещё?
Они оба немного помолчали.
- Хватит. Пойду домой, пожалуй. И так уже здорово набрался – сказал Кросс и, с трудом спустившись с табурета, пожал старику руку и побрёл к выходу.
Патрик Линн проводил приятеля до двери, запер её на замок и, вернувшись за стойку, достал ещё одну бутылку “Хикс и Хейли”.

6.

Он долго стоял у входа и никак не мог решиться. Да и голова после вчерашней ночи раскалывалась. Две таблетки аспирина с утра помогли мало. Наконец он взял себя в руки и, резко открыв дверь, вошёл в комнату.
- Доброе утро, офицер! Рада вас снова видеть. Какой-то вы уставший сегодня. 
Она сидела в привычной позе, закинув ногу за ногу и улыбаясь. Кросс не ответил и, сев напротив, стал вынимать из портфеля бумаги.
Он помнил, как впервые увидел её. Здесь, в этой самой комнате. Когда её дело попало ему в руки и он битых три часа, наморщив лоб, с отвращением вчитывался в текст и глядел на фото, ему казалось, что, увидев её, он сразу разглядит в ней убийцу. Настоящее чудовище. Хладнокровное и излучающее ненависть порождение зла. Потому, в первый раз зайдя в кабинет для допросов и поймав её взгляд, он чуть было не споткнулся на пороге и так и застыл перед ней.
Всё было не так, как он представлял, и от этого он опешил и замер. Перед ним была в меру красивая молодая женщина. Светлые волосы её спадали на хрупкие плечи. Она сидела, заложив ногу за ногу, и вертела в руках пустую пачку сигарет. Он взглянул на её тонкие изящные руки и подумал, что не представляет, как эти руки могли сотворить со взрослыми крепкими мужчинами то, о чем он несколько минут назад читал и что видел на фотографиях своими собственными глазами.
Он помнил, как, собравшись, опустился на стул и начал задавать привычные вопросы, но тут же снова сбился, когда она впервые заговорила. Её голос был, казалось, таким простым, лёгким, воздушным, и, в то же время – Кросс очень четко запомнил это своё ощущение – проникающим куда-то в самую душу. Он лился, будто минуя все внутренние преграды, прямо в сердце. Обезоруживал. Расслаблял. Нет, она не говорила ничего особенного. Просто поздоровалась с ним так, словно он пришёл не допрашивать её, а заглянул на чашку чая. Затем попросила закурить и всё время улыбалась. В какой-то момент Кросс поймал себя на том, что улыбается ей в ответ, и в этот момент ему стало не по себе. Стараясь не смотреть ей в глаза, он развернул на столе документы и продолжил задавать вопросы, глядя в текст. Но этот голос… Он уводил его за собой прочь из комнаты. Из этого здания с решетками на окнах. Куда-то туда, где светило солнце, где было тепло, пели птицы, и вовсе не существовало проблем, преступлений, полицейских и, тем более, маньяков и убийц.
После, перед каждой новой их встречей, Кросс специально заставлял себя вновь пересматривать жуткие снимки жертв и вчитываться в самые отвратительные детали дела. Он подготавливал себя, намеренно стараясь напитаться ужасом и ненавистью перед столкновением с её обезоруживающим взглядом и гипнотическим голосом. Иногда ему казалось, что у него получается не поддаваться. Но порой он опять ловил себя на том, что, будто, не рассказ убийцы он слушает уже битый час, сидя напротив неё, а болтает с симпатичной соседкой.
В этот раз на ней была белая лёгкая блузка, которая еще больше подчеркивала узость и хрупкость её плеч. Она сидела, как всегда, прямо, держа осанку, и чуть склонив на бок голову, глядя на него. Он знал, что она, как всегда, ищет его взгляд, и намеренно долго вынимал из портфеля документы, раскладывая их перед собой на столе и не поднимая глаз. Он чувствовал. Всегда чувствовал, как она смотрит на него. Изучающе и пронзительно. Он почти физически ощущал блуждание её взгляда на своей коже.         
- Послушайте, мистер Кросс – сказала она наконец – Ну, что вы молчите, ну посмотрите на меня, не будьте таким невежливым!
Он почти вздрогнул, но сдержался и продолжил раскладывать бумаги. С особенной тщательностью выложил перед ней снимки жертв, точнее, того, что от них осталось. Он знал, что она, как обычно, взглянула на них мельком, и также знал, что абсолютно ничего не изменилось в ней после этого. Ни на миг не дёрнулись её плечи. Ничуть не переменился взгляд и не дрогнул голос.
- Знаете, чем больше мы с вами встречаемся, тем больше… Ну, в общем, я хочу сказать – она чуть замялась, и в этот момент он поднял на неё глаза так, что их взгляды наконец встретились – То есть я хочу сказать, Джеймс – она намеренно медленно проговорила его имя и смотрела на него в упор. Кросс подумал, что она впервые назвала его по имени, и по спине его побежали мурашки – мне кажется, в вас есть что-то такое… Я долго думала…
Она смотрела куда-то внутрь него. Не моргая и широко распахнув длинные ресницы. Кросс вдруг ощутил себя кроликом, глядящим в глаза удава – завороженным, не способным пошевелиться, полностью отданным во власть её глаз. Он и прежде сталкивался с ней взглядом, но никогда раньше не ощущал себя столь безоружным. Он смотрел на неё и чувствовал, как её голос, её слова проникают внутрь и наполняют тело сковывающим волю наркотическим дурманом, почти наркозом.
- В общем, Джеймс… Знаете… - она слегка улыбнулась, и ему показалось что в глубине её чёрных зрачков он видит отражение своего лица – дикое, остолбенелое и абсолютно, безгранично покорное – Знаете, я почти уверена, что в вас есть что-то… Что-то такое, что я могла бы… Да, точно, теперь я чётко вижу - могла бы… Полюбить.

P.S.

В тот же день офицер Джеймс Кросс, несмотря на уговоры начальства, был официально снят с расследования дела Линды-Роуз Митчелл в связи с написанным им прошением. А вечером в баре “Ягнёнок и Флаг” он напился, как никогда прежде…