Моя чахотка 2

Часть 2 (Дорога)

При отъезде настроение было отвратительное! Ехать надо было на долго – месяца на три-четыре, и очень далеко – как казалось тогда мне, на край света! Сначала надо было ехать на поезде, потом – на автобусе по неизведанным горным хребтам Карачаево-Черкессии. Одно вдохновляло, что поеду в изумительные края Государственного Тебердинского заповедника, где весной в полях цвели рододендроны и эдельвейсы, по которым гуляли медведи, а также кавказские буйволы – зубры! А в небе Теберды летали огромные красно книжные беркуты! И ещё, в разговоре со своим школьным другом Юрой Поповым  выяснилось, что у него там живёт и работает его сокурсник по биофаку нашего университета Максим. И Юра договорился с ним по телефону, что, встретившись, я смогу поучаствовать в подсчёте количества изюбров, как он тогда «научно» уточнял, в данном «ареале» .

Уезжал из дома я рано утром. Ожидая транспорт на автобусной остановке, промёрз до костей! И, когда сел в автобус, то разместился прямо с ногами (подстелив «Комсомолку») на задних тёплых сидениях у мотора – благо, что в автобусе было всего 2-3 человека.

И вот я сел на проходящий через Саратов поезд, идущий из Новокузнецка до Минеральных Вод. И, стоя у вагонного окна, почувствовал, как в такой же грустный момент жизни Шостакович писал свою песню «Родина слышит, Родина знает, где в облаках её сын пролетает…». Грустно было до слёз!
А уже в вагоне поезда было жарко натоплено, и за;нято – на моё удивление! – всего лишь два купе. В одном из них ехал молодой военный – чуть похожий на артиста Юматова из фильма «Офицеры» – но уже с погонами подполковника, а в другом – «военная» пара «свежих» молодожёнов из Новосибирска, выходивших именно в Саратове! У вокзала молодой лейтенантик, смешно одев под фуражку фату, всё кричал, показывая невесте из окна вагона: «Вон она – моя любимая бабушка! Видишь-видишь?». А Юматов, улыбаясь, шептал: «Детский сад! Дети же ещё!». 

В тамбуре вагона, где мы курили с Юматовым, мы и познакомились. Оба были уже с оформившимися усами – на том, смеясь, и сошлись! Он потом перешёл в моё купе – оно было ближе к проводнику, которого мы часто просили принести чай. Узнав (видимо, по бесплатному моему билету), что я тоже железнодорожник, проводник за копейки притащил нам к чаю две вязанки баранок! И как же восхищался этой профессиональной солидарностью мой попутчик! Кстати, может быть, именно из-за баранок он и переехал ко мне в купе (шутка)?

А где-то вечером на станции Котельниково (уже позже Волгограда) в наш вагон «прибавилась» молодая симпатичная лет двадцати девушка. Она не пошла на своё «билетное» место, а попросилась у проводника разместиться к нам, боясь неожиданных ночных попутчиков в своём купе. Всё было бы хорошо, но как же нас трясло на «пролетарских»  путях – чай выплёскивался из стаканов и потому, проводник наливал их только на три четверти! А я внутренне краснел за безобразные пути и наших «чудесных» путейцев! Наш проводник, как бы пытаясь исправить это, заваривал нам чай просто отменно – с «душицей», как он говорил, подразумевая всю свою душу! И сахара принёс много в простом пакете на полкило! За окном бушевал снежный буран и страшноватые степные дали. А нам было тепло, уютно и взаимно симпатично! Кстати, после чая в пустом вагоне очередей в туалет – не было вовсе!
 
Подполковник рассказывал нам, конечно, «без секретных подробностей» о своей «очень нелёгкой и очень нервной» службе на Байконуре, где ему довелось видеть многих высоких чинов и космонавтов. Он рассказывал о повседневной жизни и службе с юмором, но чуть грустно. Рассказывал о неожиданных переносах стартов ракет по техническим и даже по «семейно-практическим» причинам. И намекнул на полёт в ближайшее время (чуть ли не в январе!) знакомого ему сокурсника по суворовскому училищу. Фамилию космонавта он не говорил!

Это уже потом, позже в профилактории (через месяц, именно в январе!) я понял вдруг, что речь шла о Владимире Джанибекове! А тогда (в купе) он называл его просто Вовчиком, о котором он сначала тоже и знать-то не знал, т.к. тот сменил свою фамилию на фамилию девушки (будущей жены). Во время разговора он понял, что я заканчивал физфак университета, и говорил, что я, он и Вовчик – коллеги! Он говорил: «Мы физики – вовсе не лирики! Мы просто «холерики» по восприятию действительности!». Он, вероятно, был немного старше меня (лет на 5!), но вёл себя со мной, как с равным по возрасту! Мы были не только «коллеги по физике», но ещё и тёзками – его тоже звали Сергей. А нашу попутчицу звали, кажется… Надеждой. Она засмеялась, когда узнала, что мы тёзки и стала загадывать желание! А потом, когда Сергей попросил рассказать её о себе, она застеснялась и спросила: «Стихи любите?». Она помнила наизусть много стихов, особенно из Есенина, Ахмадулиной и, почему-то, Юлия Кима! Она была библиотечным работником. Много рассказывала из книг. И, как писала Дина Рубина, «затейливая цепочка её слов, словно крестиком вышивала узоры на пяльцах» . Как выразился Сергей, обращаясь тогда ко мне шёпотом, после её стихов: «Очень начитанная «библейская» девушка»!
 
А где-то в Сальске, ближе к полуночи, в нашу купейную дверь постучали, и ручка рванулась на открывание. Дверь откатилась и в купе просунулась улыбающаяся косматая голова с бородкой настоящего горца! Он, правда, жалобно застонал, показывая оторванную от двери ручку со словами: «Аллах видит, что не хотел! Можно к вам?». Звали его Георгий и был он ростом чуть более 2-х метров. Смеясь, он начал говорить: «Одному в соседнем купе в темноте «страшно» – верхний свет выключен, а я слышу у вас разговаривают!». Надежда ойкнула, а Сергей, кивнув, шёпотом сказал: «Заходи, дорогой!».

Георгий оказался членом сборной то ли СССР, то ли России по дзюдо и даже, кажется, каким-то чемпион! А когда он снял спортивную куртку с буквами «СССР», то из майки его руки показались мне толще моих ног! Весил он не меньше 150 кг. Улыбаясь, он заявил, что город назван «в честь» его имени (и никак не наоборот!), и что едет он к родителям в тот город – Георгиевск, и там его ждёт молодая жена! Сергей тут же спросил его: «Драться любишь?». А тот: «Да мьирный я, но справэдливый! Вот недавно шёл из магазина и нёс в руках две авоськи с продуктами и с бутыльками молока, так пришлось только ногами наказать сразу 3-х пацанов, которые приставали к дэвушке! Потом они всэ очэнь плакали, и обещали, что никогда не будут так дэлать!». Все мы смеялись так, что прибежал проводник, которому мы опять заказали ещё пять стаканов чая (Георгию – два!). А потом он рассказал, как он проиграл бой какому-то «очэнь» медлительному финну. Тот был почти на «центнер» тяжелее и упал на Георгия, как он выразился, «плашмя», а подняться тот «шкаф» сам не сумел (его поднимали судья и «трэнэр»), а Георгий задохнулся и «умэр» под его животом! А мы укатывались от смеха, слушая его кавказский диалект русского языка…

И, хотя с 1973 года я уже был железнодорожником, тогда я начал вспоминать свою трёхлетнюю работу после университета в авиационной промышленности, удивляя подполковника схожестью проблем в отраслях космоса и авиации. Вспомнил я и как работал в Лётном центре (ЛИИ имени Громова ) города Жуковский. Там я отлаживал со своим руководителем на спарке СУ-7Б наш макет автопилота, позволяющий лететь самолёту на довольно низкой высоте без вмешательства в его управление пилота. Вспомнил, как наш «лабораторный» лётчик Саша по возвращении из полёта, красный и злой от перегрузок, грозил взять меня с собой вторым пилотом: «Хочешь задницей по стиральной доске поездить? Вперёд!».

Однажды я, как обычно после полётов, тащил свой ящик из-под крыла самолёта обратно в лабораторию по краю поля! А расстояние до неё порядка 2-х километров! И вот, в тот в яркий солнечный, но холодный день тащу я свой макет (килограмм на 10 с ка;белями!), а по полю меня догоняет грязный зеленоватый «Жигулёнок». Останавливается чуть впереди меня, дверь распахивается и голос из машины: «Мальчонка, садись подвезу!». Сел, доехал, поблагодарил водителя и пошёл в подъезд корпуса. А в лаборатории один из руководителей проекта Лёша спрашивает: «Ну, что познакомился с Алексеем Архиповичем Леоновым?». Я, ахнув, уже хотел бежать в обратную сторону! Да поздно было! В другом эпизоде я рассказал им, как мы там же в одном из иностранных журналов, увидя фото нашего совершенно секретного истребителя, выясня;ли с какой точки в ангаре тот был заснят шпионом! Георгий и Надежда слушали нас, открыв рот, и старались вспомнить свои эпизоды из жизни. Так мы проговорили за чаем всю ночь!

А утром – на;смерть сонный! – я вышел на железнодорожной станции Невинномысская. Довольно быстро я добрался до Автостанции. Это одноэтажное старенькое зданьице встретило меня приятной чистенькой старушкой у дверей, продающей ещё горячие вкуснейшие «чабу;рики» из её утеплённой сумки на колёсах. Купил целых три! Два съел с голодухи мгновенно, а третий чебурек у меня выпросила собака, сидевшая у стелы с названием города и ронявшая, глядя на меня, слюну! Она потом очень хотела залезть за мной в автобус на Теберду!

Ехали мы в автобусе по зимней дороге через Черкесск около трёх часов! И где-то на горном перевале на автобусной станции все пассажиры (всего-то человек 5-6) пошли в станционный деревянный домик! От автобуса до домика было метров 20, но из-за колючего снега и лютого ветра мы, сразу замёрзнув, проскочили бегом! А в домике, заваленном под крышу снегом, было уютно – горел огонь в открытом камине, а на стена;х висели «чучела;» голов кабанов и оленя! Хозяин и его дочка, лет 12-13, улыбаясь и что-то приговаривая по-своему, накормили нас огненно-перчёным и горячим харчо с косточкой. Может быть – по тогдашней моей фантазии! – это и были отец и Лейла из поэмы Лермонтова «Хаджи Абрек»?  А через полчаса мы вновь отправились дальше, в Карачаевск. Пока ехали, я думал, а как же здесь по этой же дороге ехал Миша Лермонтов? Вероятно, в санях он мёрз под шкурами в такой же мороз... или это было летом? И не здесь ли в дороге ему пришли строчки из его первой поэмы «Хаджи Абрек»? Потом вспомнил, что-поэму-то он писал ещё в юнкерской школе, а на Кавказ он попал, кажется, только через 3-4 года, в 1837 году, когда был сослан за «непозволительные стихи о смерти Пушкина». Ему всего-то было 23 года!

В Карачаевске помню на круглой площади ста;тую девушки в строгом длинном платье с чашей айрана. Сейчас её называют «Горянка», а тогда для нас это была просто Карачаевская Девушка. Помню, водитель закричал: «Здравствуй, Асият!». И пояснил, что дочку его зовут тоже Асият!