Редактирование статьи Сравнение критериев истины в

Сергей Брисюк


            СРАВНЕНИЕ КРИТЕРИЕВ ИСТИНЫ В НАУКЕ И РЕЛИГИИ.

    У человека настолько сильно творческое начало, что когда он оказывается в положении подчинённого, раба, зависимого и т.п., это вызывает у него явный или неявный внутренний протест. Человек хочет чувствовать себя личностью, с мнением которой считаются, идеями которой не пренебрегают, чувствовать себя сотрудником, другом, сотворцом. И того же хочет от него Творец.
   Известны слова Христа: «Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его; но Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам всё, что слышал от Отца Моего» (от Ин. Глава 15, ст. 14, 15).
 
   Творец всего оставляет ту неопределённость в Замыслах, которая позволила бы и нам внести достойную лепту в Его творчество. Соответственно и в Откровениях нет абсолютной завершающей полноты потому, что вместить весь Его Замысел не способна ни одна отдельно взятая человеческая голова, ни всё человечество в целом: «Ещё многое имею сказать вам, но вы теперь не можете вместить» (Ин. гл. 16 ст. 12).
    Но по мере расширения и углубления человеческого сознания, Он даёт как новые истины, так и новое, более широкое и глубокое понимание уже высказанных Им ранее истин. И для этого пользуется всё новыми и новыми Откровениями через вестников и пророков новых времен.

   ПОТОК ОТКРОВЕНИЙ от НЕГО НЕ ИССЯКАЕТ и НИКОГДА НЕ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ.  Но большинству людей хочется законченной определённости, их страшит постоянная новизна, некоторая постоянная неопределённость, требующая творческого отношения, творческого применения данных свыше талантов. А многие из нас подобны известным из евангельской притчи рабам, лукавым и ленивым: «Подошёл и получивший один талант и сказал: господин! Я знал тебя, что ты человек жестокий, жнёшь, где не сеял и собираешь, где не рассыпал, и убоявшись, пошёл и скрыл талант свой в земле; вот тебе твоё. Господин же сказал ему в ответ: лукавый раб и ленивый! Ты знал, что я жну, где не сеял, и собираю, где не рассыпал; посему надлежало тебе отдать серебро моё торгующим, и я, придя, получил бы моё с прибылью» (Мф. гл. 25  24-27).
   В творчестве, в жизни вдохновенной всегда есть определенная (иногда большая) доля риска – совершить ошибку. Но, думается,  именно «рисковые» люди, которые рискуют не ради своекорыстных целей, а ради приращения в нашем мире Промысла Божьего, больше по нраву Творцу. Во всём правильные, абсолютно закостенелые люди, строгие законники и фарисеи, страшащиеся хоть на йоту изменить то, чем уже обладают, а значит, не имеющие возможности прирастить уже данное, и есть "герои" выше приведённой притчи о рабе лукавом и ленивом.
 
    Итак, ОТКРОВЕНИЕ НЕПРЕРЫВНО. Другой вопрос – почему тогда мы этого не чувствуем? Причин немало. Одна из них – постоянные происки сил противоположного Провидению полюса. Они не хотят, чтобы мы чётко различали, из какого источника приходит Откровение, тёмного оно характера или светлого, искушение это, прелесть или действительно весть Божья. Пользуясь нашей слепотой, эти силы либо подтасовывают и просовывают свое вместо божественного, либо стараются всеми способами опорочить то, что уже было воспринято. Пример тому – эпоха насаждаемого сверху атеизма в нашей стране, активная пропаганда того, что все религии – это лишь сонм заблуждений, что все Откровения – это бред первобытного, неразвитого или больного разума, ментализация детских страхов дремучих людей.
   Редко удается Провидению воплотить людей, которые могли бы прозреть от своей слепоты – раз; и чётко различить в своих видениях и откровениях божественное от демонического – два. Вокруг таких людей идет непрерывная, обычно не видимая нами борьба, война за их жизни, их души, их умы. Против них возбуждают общественное мнение, стараются сделать так, чтобы современники не поняли их или вообще приняли за сумасшедших, за обманщиков или даже за посланников демонических сил...

  Как же нам на самом деле отличить одно от другого? Свет от тьмы слепым отличать трудно. Однако не всё так безнадёжно, как кажется на первый взгляд. Конечно, разум – штука обоюдоострая, можно доказать прямое, а можно – обратное, смотря из какой системы аксиом исходить. Сам по себе интеллект не спасёт в этом вопросе. Тут нужно действовать тоньше, привлекая другие стороны нашей многоплановой человеческой личности.
   Процитирую то, что, напрямую касается характеристики Владимира Соловьева - одного из вестников России. Высказывание принадлежит перу Е. Трубецкого, который написал эти слова, характеризуя философский образ Владимира Соловьева.
 Итак, Трубецкой пишет: ”Искание безусловного и безотносительного, наполнявшее душу философа, беспредельно расширяло его ум и не давало ему возможности окончательно удовлетвориться чем-либо условным и относительным. Тот ШИРОКИЙ УНИВЕРСАЛИЗМ, в котором Достоевский усматривает ОСОБЕННОСТЬ РУССКОГО ГЕНИЯ (выделено мной – С.Б.), был ему присущ в высшей мере; именно благодаря этому свойству он был беспощадным изобличителем всякой односторонности  и тонким критиком: в каждом человеческом воззрении он тотчас разглядывал печать условного и относительного.
   Наиболее распространенные, ходячие людские мнения редко представляют беспримесную истину или беспримесную ложь: большею частью они заключают в себе пёструю смесь того и другого; они принимают сторону истины за всю истину. В каждом данном воззрении Соловьев легко угадывал его односторонность; и это тотчас заставляло его противоречить, то есть выдвигать ту сторону истины, которая заключается в воззрении противоположном ...
   Ничто так не раздражало покойного философа, как идолопоклонство. Когда ему приходилось иметь дело с узким догматизмом, возводившим что-либо условное и относительное в безусловное, дух противоречия сказывался в нём с особой страстностью...
   Тот самый универсализм, который заставлял Соловьева восставать против идолов, обусловливал его чрезвычайно высокую оценку относительного. В его глазах относительное только тогда становится ложью, когда возводится в безусловное, ставится на его место; напротив, относительное, утверждаемое как таковое, составляет необходимую часть целой, вселенской истины. Редкая широта кругозора давала ему возможность угадывать не только ограниченность и ложь данного воззрения, но и то зерно истины, которое оно в себе заключает. Неудивительно, что мы находим у него положительные оценки самых противоположных и несходных миросозерцаний...”

   Добавим здесь небольшой комментарий. В данной цитате буквально промелькнуло то, что относится к комплексу русской национальной ментальности. А значит и должно входить важнейшей характеристикой в русскую национальную идею: ШИРОКИЙ УНИВЕРСАЛИЗМ. Проще говоря, всё, что явно грешит однобокостью, узостью, ограниченностью – противно нашей национальной ментальности. Русский гений и в географических масштабах, и в масштабах дел и свершений, и в масштабах мысли – всегда тяготел к безграничности, размаху. Недаром, едва явившееся, хотя потом задавленное большевистской идеологией, свое оригинальное во многом отличное от европейского течение русской философии принято называть «русским космизмом».
 
  Стало быть, в особенностях своего мышления наш народ готов к созиданию такой «идеологии», такой идеи и  такого «учения», которые не будут закрытыми и претендующими на законченное обладание абсолютной истиной, но будут «заряжены» постоянным стремлением к обобщениям всё более широким, к проникновению во всё большие глубины истины, т.е. будут учениями «открытого типа».
 Русская национальная идея, следовательно, должна не исключать, но принимать в себя всё, созданное человечеством до сих пор истинное и ценное, исключая, однако, претензии этого созданного на полноту и законченность, на абсолютность, и включая их в себя как важные, но частные случаи истины.

   Казалось бы, высказанное выше очень похоже на то, что преподносится нам ныне с комплексом западных идей под термином «плюрализм». Однако это совсем не так. Западный плюрализм, увы, отождествляется с тем, что называют еще «релятивизмом» (от лат. «relative» - относительно). Это такая концепция, которая нивелирует все знания и учения, ставя между ними на общей шкале ценностей знак равенства. С точки зрения релятивизма все по-своему правы, а потому абсолютной правды нет, есть лишь относительные, частные правды отдельных личностей. И с такой точки зрения все истины относительны, для оного они могут быть истиной – для другого – ложью и т.д.
 
   В таком подходе заключается абсолютное обесценивание всякого познания, теряется граница между ложью и истиной. Разум становится в тупик, ибо основным свойством разума можно считать умение различать одно от другого (Слово «раз – ум» можно даже считать аббревиатурой, расшифровываемой как «РАЗличать УМение»). Одно из основных свойств любого человека или даже целого народа – это различать добро от зла, истину от лжи. Этому учат народные сказки ещё с самого раннего детства, т.е. это корень любой национальной мифологии и идеи.

   Как только современная цивилизация в лице самых «продвинутых» интеллектуалов пытается навязать общественности концепцию, где уравниваются добро и зло, где исчезает абсолютное различие между ними, а так же различие между истиной и ложью, так сразу можно считать, что с этого момента нация начинает деградировать, постепенно скатываясь к безумию. Это начинает проявляться в общественных нравах, в поведении всё новых и новых поколений, в пренебрежении всей созданной до сих пор культурой и в выставлении эгоистического самоутверждения, как единственно верной, незыблемой и охраняемой законами и общественными нравами позицией. Свидетелями чего в современной западной культуре мы и являемся.

     В НАУКЕ одним из важнейших критериев истинности экспериментально обнаруженных данных является критерий ВОСПРОИЗВОДИМОСТИ РЕЗУЛЬТАТОВ. То есть, обнаруженное одними учёными, на одних установках, по одним методикам, должно быть подтверждено другими учёными, по возможности на других установках и по другим методикам. Иначе данный результат может быть лишь особенностью работы данной установки, её аберрацией или личными особенностями данного учёного, а не истинным природным эффектом. То есть, воcпроизводимость результата независимо от личных особенностей учёного, оборудования, от времени и места и т.п. – вот важнейший критерий того, что открыто УНИВЕРСАЛЬНОЕ природное явление.

  Казалось бы, этот критерий практически никак не применим к опыту духовному, к Откровениям религиозным. Ведь если научный опыт доступен практически каждому (при наличии соответствующего оборудования) и никак не должен зависеть от личных особенностей наблюдателя, то в религии это во многом не так. Содержание религиозных опытов-откровений порой очень сильно зависит именно от особенностей наблюдающего (как это показывают тексты религиозных Откровений). Более того, лишь редкие люди наделены даром наблюдать духовные феномены и никаким оборудованием (пока) личные особенности наблюдателя не могут быть в них заменены. Здесь на первый план выходит, наоборот, неповторимость, уникальность опыта. В этом, вроде бы, содержится существенное различие между опытом религиозным и научным. Однако не всё так просто.

   ВОСПРОИЗВОДИМОСТЬ ПРИСУЩА И ОПЫТУ РЕЛИГИОЗНОМУ, и в нём она является не менее существенной чертой, важным критерием его истинности. Если в какой-либо культуре из поколения в поколение неистребимо, порой вопреки внешним обстоятельствам, несмотря на гонения, воспроизводится какое-то представление, миф, легенда, обычай, мироотношение, мистериал, религия, верование, то это может говорить о том, что за ним стоит какая-то незыблемая духовная реальность, которая из иноматериальных планов бытия своей неистребимой поддержкой не даёт угаснуть этому миротношению, давая всё новым и новым поколениям (может быть и не поголовно, но отдельным ярким представителям их) подтверждения истинности в виде духовных Откровений.
 Тем более, если данное мироотношение, тип религиозности и тому подобное начинает распространяться на другие народы и культуры, то есть воспроизводится независимо от культурно-исторической «личности» какого-то одного народа, от места и времени, от климата и окружающей природы, от национальной психологии – всё это критерий ИСТИННО ДУХОВНОГО ФЕНОМЕНА, лежащего в основе данного верования.

 Ещё в начале нашей эры мы можем найти опыт применения такого критерия истины духовных феноменов. Обратимся, например, к «Деяниям апостолов». Когда апостолы после нисхождения на них Святого Духа оправились от опустошённости, которую на них произвела казнь Христа, оправились от страха, перестали бояться преследований и стали открыто проповедовать в Иерусалиме и Иудее о Христе, как о Мессии, то перед Синедрионом встал вопрос, как же избавиться от этой живучей ереси?
   «Слышав это, они разрывались от гнева и умышляли умертвить их. Встав же в Синедрионе, некто фарисей, именем Гамалиил, законоучитель, уважаемый всем народом, приказал вывести Апостолов на короткое время, а им сказал: мужи Израильские! Подумайте сами с собою о людях сих, что вам с ними делать. Ибо незадолго перед сим явился Февда, выдавая себя за какого-то великого, и к нему пристало около четырехсот человек; но он был убит, и все, которые слушались его, рассеялись и исчезли. После него во время переписи явился Иуда Галиелянин и увлёк за собою довольно народа; но он погиб, и все, которые слушались его, рассыпались.
   И ныне, говорю вам, отстаньте от людей сих и оставьте их; ибо если это предприятие и это дело от человеков, то оно разрушится, а если от Бога, то вы не можете разрушить его; БЕРЕГИТЕСЬ, чтобы вам не оказаться богопротивниками» (Деяния Апостолов, Гл. 5, ст. 33-39).

    Даниил Андреев пишет об этом критерии так: «Уже сама по себе эта живучесть говорит метаисторику о том, что мироотношение это коренилось не в случайных, не в преходящих чертах народной психологии, но в таких, которые присущи народу органически. Если же мы имеем дело с чертами народной психологии органическими и неистребимыми, мы всегда имеем перед собой фактор, связанный с проявлением творчества иерархий, ибо всё в народе, находящееся вне сферы их деятельности, не носящее на себе печати их труда, оказывается кратковременным, наносным, эфемерным» («Роза Мира» с. 134).

   Однако многие подумают: хорош данный критерий только для феноменов прошлого, уже проверенных временем, уже доказавших свою живучесть во временах, народах и пространствах. Но можно указать на то, что и новые духовные феномены, новый духовный опыт во многом проверяем по этому критерию. Чаще всего «новое» в духовном опыте (особенно, если оно истинно) не есть что-то новое абсолютно. В истории духовного опыта прошлого почти всегда можно найти аналог данному опыту, посмотреть, как он проявлялся, развивался, к каким результатам привёл, подумать над тем, почему он, например, не очень удался в те далекие времена, в чём была его ограниченность, в чём состояли претензии на абсолютность и т.п. Исторический анализ нужен здесь для правильного исследования и оценки этого опыта в настоящем и возможности правильного использования его сегодня.
   Вот почему, например, Владимир Соловьёв поехал в Лондон, чтобы найти и изучить по древним источникам аналогичный своему опыт разных времён и народов. Его вера не была слепой, он видел, что, несмотря на всю потрясающую новизну, его духовный опыт является продолжением и развитием опыта древнего, Откровений давних времен. Это было для него одним из важнейших критериев истинности его личного опыта.

   Итак, один из критериев истинности в науке и религии во многом совпадают – это необходимость воспроизводства опыта как научного так и духовного в разные времена, у разных людей, в разных местах. Это показывает независимость проявившегося в опыте от времени, места и специфики личности наблюдателя.
   Однако у опыта в науке есть и одно существенное различие с опытом духовно-религиозным.
   Наука предлагает свой опыт как универсальный уже сейчас, то есть опыт научный должен быть доступен любому наперёд заданному человеку, если он имеет в руках соответствующее оборудование и достаточную квалификацию для работы с ним.
  Опыт же религиозный доступен в его полноте лишь единицам из данного поколения или народа. А потому здесь начинает выступать в качестве средства распространения  этого опыта не всеобщая доступность опыта, но вера, складывающаяся часто, во-первых, из доверия к личности, провозгласившей истинность данного опыта. Во-вторых, к косвенным подтверждениям в виде влияния на жизнь той метафизической сущности, что проявила себя в опыте одному, желая стать через него доступной каждому верующему. К сожалению, эти косвенные подтверждения часто скатываются к суевериям, здесь проходит очень тонкая грань достоверности для опыта духовного, которая выводит дело веры в ряд дел весьма трудных с точки зрения его истинности.

    Метафизика слишком не очевидна (то есть не видна непосредственно очами) по сравнению с физикой. Слишком неразвиты в человеческом существе те органы чувств, которые делают и метафизику очевидной. Если задаться вопросом, а как же здесь изменить положение вещей, то один из предварительных ответов уже был дан выше.
   Снова отсылаю читателя к статье Владимира Соловьёва «СМЫСЛ ЛЮБВИ». В ней говорится о том, что человек в некотором смысле становится ясновидящим в опыте любви, так как реально видит в другом не только физическую личность, но и метафизические его составляющие. Это не значит, что он видит наяву какие-то ауры, биополя и тому подобное.
   Но он «видит» то, что не оформляется его сознанием как конкретные умозрительные образы. Он, скорее, метафизически «осязает» в любимом сверхчеловеческое, чувствует прикосновение божественного через образ любимого. Данное «осязание» может стать базой для развития истинного ясновидения. Вот как пишет о том, что видит любящий, Владимир Соловьев:

   «Всем известно, что при любви непременно бывает особенная идеализация любимого предмета, который представляется любящему совершенно в другом свете, нежели в каком его видят посторонние люди. Я говорю здесь о свете не в метафорическом только смысле, дело тут не в особенной только нравственной и умственной оценке, а еще в особенном чувственном восприятии: любящий действительно видит, зрительно воспринимает не то, что другие. И для него, впрочем, этот любовный свет скоро исчезает, но следует ли отсюда, что он был ложным, что это была только субъективная иллюзия?
   Истинное существо человека вообще и каждого человека не исчерпывается его данными эмпирическими явлениями - этому положению нельзя противопоставить разумных и твёрдых оснований ни с какой точки зрения. Для материалиста и сенсуалиста не менее, чем для спиритуалиста и идеалиста, то, что кажется, не тождественно с тем, что есть, а когда дело идёт о двух различных видах кажущегося, то всегда законен вопрос, какой из этих видов более совпадает с тем, что есть, или лучше выражает природу вещей. Ибо кажущееся, или видимость вообще, есть действительное отношение, или взаимодействие, между видящим и видимым и, следовательно, определяет их обоюдными свойствами.
    Внешний мир человека и внешний мир крота - оба состоят лишь из относительных явлений или видимостей; однако едва ли кто серьёзно усомнится в том, что один из этих двух кажущихся миров превосходнее другого, более соответствует тому, что есть ближе к истине.
    Мы знаем, что человек кроме своей животной материальной природы имеет ещё идеальную, связывающую его с абсолютной истиной или Богом. Помимо материального или эмпирического содержания своей жизни каждый человек заключает в себе образ Божий, то есть особую форму абсолютного содержания. Этот образ Божий теоретически и отвлечённо познаётся нами в разуме и через разум, а в любви он познаётся конкретно и жизненно. И если это откровение идеального существа, обыкновенно закрытого материальным явлением, не ограничивается в любви одним внутренним чувством, но становится иногда ощутительным и в сфере внешних чувств, то тем большее значение должны мы признать за любовью как за началом видимого восстановления образа Божия в материальном мире, началом воплощения истинной идеальной человечности. Сила любви, переходя в свет, преобразуя и одухотворяя форму внешних явлений, открывает нам свою объективную мощь, но затем уже дело за нами: мы сами должны понять это откровение и воспользоваться им, чтобы оно не осталось мимолетным и загадочным проблеском какой-то тайны» (с. 151, 516).

   Нередко дети являются спонтанными ясновидящими. Их ясновидение чаще не «сплошное», а непроизвольно приоткрывает им другие миры на минуты или даже вовсе на мгновения. Однако этот дар чаще всего не развивается, а теряется с возрастом. И это вполне нормально. Ненормально лишь то, что после этой потери способности не восстанавливаются. Почему? Попробуем кое-что объяснить в этом нелёгком вопросе.
   Кто знаком с работами нашего известного соотечественника психолога Выготского, тот знает, что сначала некоторые способности человеком приобретаются непроизвольно, например, дар речи. То есть ребёнок уже в довольно раннем возрасте «щебечет» довольно сносно и даже длительно. Однако в приобретении дара слова на данном этапе есть одна существенная ущербность – он является непроизвольным. Это означает, что он не подчиняется сознательной воле человека, а протекает в нём без сознательного волевого контроля, как дыхание или сердцебиение. Некоторые подумают, ну, так это же и хорошо! Отнюдь. Все недостатки такого непроизвольного владения речью начинают проявляться у ребёнка уже в раннем школьном возрасте.
   Если ему дать задание выразить конкретную мысль или впечатление так, чтобы оно было понятно другим, а для чего соответствовало какому-то общепринятому стандарту, то такой непроизвольно говорящий начинает терять дар речи, мучительно выдавливать из себя слова, потеть и напрягаться. Где же его былая беглость и непосредственность, где шустрая как ручеек речь?
 
   Эту проблему гораздо раньше обозначил в своей статье Владимир Соловьёв в связи с проблемой сознательной постановки задачи любви:

  «Дар слова есть также натуральная принадлежность человека, язык не выдумывается, как и любовь. Однако было бы крайне печально, если бы мы относились к нему только как к естественному процессу, который сам собою в нас происходит, если бы мы говорили так, как поют птицы, предавались бы естественным сочетаниям звуков и слов для выражения невольно проходящих чрез нашу душу чувств и представлений, а не делали из языка орудия для последовательного проведения известных мыслей, средства для достижения разумных и сознательно поставленных целей. При исключительно пассивном и бессознательном отношении к дару слова не могли бы образоваться ни наука, ни искусство, ни гражданское общежитие, да и самый язык вследствие недостаточного применения этого дара не развился бы и остался при одних зачаточных своих проявлениях.
  Какое значение имеет СЛОВО для образования человеческой общественности и культуры, такое же и ещё большее имеет ЛЮБОВЬ для создания истинной человеческой индивидуальности. И если в первой области (общественной и культурной) мы замечаем хотя и медленный, но несомненный прогресс, тогда как индивидуальность человеческая с начала исторических времен и доселе остаётся неизменной в своих фактических ограничениях, то первая причина такой разницы та, что к словесной деятельности и к произведениям слова мы относимся все более и более сознательно и самодеятельно, а любовь по-прежнему оставляется всецело
в тёмной области смутных аффектов и невольных влечений» (с. 514).

   И здесь вступает в силу другой закон психологии, который раскрыт и в работах Выготского, и в произведениях таких авторов, которые сами были ясновидящими и занимались проблемами развития ясновидения (например Макса Генделя и Шри Ауробиндо). Закон этот гласит, что для обретения прежнего непроизвольного дара на новом, более высоком уже сознательном уровне, когда человек сможет управлять этой способностью по своему усмотрению, легко и свободно, требует на начальном этапе как бы утраты этого дара, разложения его на составляющие, внутреннего анализа, с тем, чтобы после вновь состоялся синтез. С возможностью включения сознательного и волевого начала в данный дар, как его неотъемлемых составляющих.

    Утрата, точнее временное угасание происходит почти что по физиологическому закону – закону Павлова для высшей нервной деятельности головного мозга: когда одни зоны коры возбуждаются, то другие, соседние – тормозятся.
   На этом этапе чувственность как бы теряется, отступает на задний план, несколько притупляется, но зато обостряется работа ума, точнее, сознания. Нужно сказать, что это является ещё почти никем не обсуждавшейся, но, пожалуй, одной из самых существенных проблем СОВРЕМЕННОГО ОБРАЗОВАНИЯ и препятствий на его пути.

   Дело в том, что ребёнок, имея смутные полуинтуитивные ощущения наличия других миров, легко воспринимает сказки не столько по наивности своего мышления, сколько потому, что они очень хорошо отвечают его внутреннему опыту, его мироощущению. Но этот мир сказки начинает разрушаться школьным образованием. То, что ему предлагают в школе, с одной стороны - разумно и правильно, но только с одной стороны – со стороны нашего исключительно физического существования.
  Более того, в школьном образовании всячески подчёркивается, что сложившийся у ребёнка до того сказочный тип мировосприятия – это лишь иллюзия детского возраста и недостаточного развития. То есть его интуитивный внутренний опыт сознательно отрицают, сталкивая с опытом физическим. Вместо того, чтобы построить «мостики», связывающие этот тонкий, прекрасный и ужасный мир с миром нашего физического существования, ребёнку предлагают забыть его вовсе и заменить трезвым и «разумным» взглядом на мир.
 
   У многих и многих это вызывает неосознанный внутренний протест против получения образования, страшную скуку и даже тоску от того, что их полностью переселяют в один лишь «плоский» мир физической реальности. Я знаю это не только по теории, проработав в школе более 10 лет. Уже будучи взрослыми, многие люди так и не хотят примириться с такой парадигмой реальности и сублимируют свое стремление к иным мирам в виде художественной литературы стиля «фэнтэзи» или других жанров, выводящих нас из плоскости исключительно физической реальности, то есть стараются сохранить то «наивное и чистое» детское мировосприятие, которое показывало, что мир полон тайн и чудес...
  Некоторые, чаще всего, получив то или иное жизненное впечатление, убедительно доказывающее им наличие других миров (в том числе в опыте любви), приходят к религии. (Кстати, слово «убедительно» от слова «беда», то есть чаще всего, такое доказательство связано с ситуацией кризисной, с жизненной бедой).

    Так вот, можно с огромной степенью достоверности положить, что большинство древних людей были в той или иной степени непроизвольными ясновидящими, которое не обязательно было «сплошным», но приоткрывалось пусть даже хотя бы на некоторые мгновения или минуты, чаще всего люди не могли как следует различить, где кончаются их фантазии и начинается действительный опыт восприятия иных миров.

  Возьмем для примера рекомендацию из послания апостола Иоанна, где он советует испытывать духов, а не относится к ним с абсолютным доверием (1-е Ин. гл. 4, ст. 1-6). Но зачем было бы давать такой совет, если бы какие-либо духи не выходили на контакт с верующими первых христианских общин, для чего была необходима какая-то степень ясновидения или медиумизма? Это подтверждается ещё и тем, что процессы фило- и онтогенеза (индивидуального развития человека и развития человечества как целого) во многом аналогичны или даже совпадают. У древних людей вера основывалась не на простом умозрении, но на собственном, пусть мутном, но несомненном опыте чувственного восприятия иных миров и существ, в них обитающих.
 
   Не наивным рассуждениям и простой детской доверчивости обязаны древние религии своим широким распространением, но именно внутреннему, духовному опыту людей. Надо сказать, что этот опыт непроизвольного ясновидения давал основу не для высокой и чистой монотеистической религии, а для так называемого язычества, потому что такое непрочное и мутное «ясновидение» (точнее, паранормальное видение) открывало лишь ближайшие к нашему слою иноматериальные слои, где всё перемешано, где много и сил демонических – мелких бесов, и всяких «нейтральных» для человека сил: домовых, ларов, пенат и пр. А потому такое паранормальное видение способствовало в основном развитию суеверий (такое «ближнее» паранормальное видение, судя по всему, было присуще, например, Гоголю, а он стремился к откровению миров горних).
  При таком «видении» человек нередко путал свои фантазии и видения, ему было очень трудно отличить первое от второго (например, в исследовании Ж. Пиаже по детской психологии ясно показано, что на первых годах жизни ребенок нередко путает то, что родилось в его фантазии с действительными внешними впечатлениями).
   Это неумение различать свои фантазии от опыта реального видения других миров ещё раз говорит об отсутствии связи непроизвольного интуитивного опыта видения с просветляющим действием разума (напомним, слово «разум» можно расшифровать как «различать умение»).
   Только редким произвольным видящим, то есть действительным ясновидящим, какими бывали лишь достигшие святости люди, открывались действительно более высокие слои метафизики ("блаженные чистые сердцем, ибо они Бога узрят"). С ними на «контакт» выходили действительно чистые, светлые и высокие Сущности. Кстати, известная фраза из сказок: «знать не знаю и ведать не ведаю» – не тавтология, а именно утверждение различия двух видов познания: разумного «внешнего» - знания и внутреннего видения – веданья.

     Однако развитие такой сферы психики человека, как интеллект, заставило ясновидение резко затормозиться, практически сойти на нет. Особенно этому способствовало то всеобщее образование (которое специфически нацелено только на развитие интеллектуальной составляющей человеческой личности), какое появилось в конце XIX века и набрало огромную силу в веке ХХ–ом. А вера древних, да даже ещё недавних наших предков была не просто умозрительной, но во многом зиждилась на том опыте непроизвольного «ясновидения», которым они обладали в подавляющем большинстве.
   Однако непроизвольное «ясновидение» обладает массой недостатков. И самый главный из них состоит в том, что человек, который им обладает, не может видеть действительно сознательно и ясно, отличать в своих видениях подделку, соблазн от истины. Для него силы мрака преспокойно могут рядиться в одежды ангелов света и тому подобное. А потому сбить его с толку, увести в дебри и просто свести с ума – было несложно, если только он не имел защитников и надёжных проводников в тех мирах или в нашем мире в лице действительно ясновидящих руководителей, а слепо доверялся своим видениям и предчувствиям.

   Действительного же сознательного и произвольного ясновидения достигали и достигают пока лишь единицы. А потому и вопрос истинности веры был и тогда непростым. Сейчас же он осложнился ещё и потерей непроизвольного «ясновидения» у подавляющего большинства людей, так что у них чаще всего нет собственного мистического опыта ни на гран, а значит, нет опытного, чувственного основания веры. Это сделало в ХХ веке массовый атеизм психологически вполне возможным феноменом, даже независимо от государственной идеологии и пропаганды. И даже в странах, где религия никогда не подвергалась серьёзным гонениям, а напротив поощрялась государством. Номинально люди там по-прежнему в большинстве принадлежат какой-либо церкви, но практически не верят ни в какую потустороннюю реальность, ибо их опыт никак не подтверждает наличия такой потусторонней реальности.

   Все-таки в будущем (может уже и не столь далёком) человечество ждёт возвращение в массовом порядке дара ясновидения, но уже управляемого произвольно и сознательно. Для этого будут выработаны специальные методики, как сейчас выработаны для развития интеллекта в массах. Успешное овладение ими, конечно, будет зависеть от многих факторов, как сейчас мы видим это в отношении овладения интеллектуальными способностями.  Та глухая стена, которой отделены миры иные, метафизические от человечества сегодня, станет прозрачней и призрачней. Тогда критерии истинности в вопросах веры будут, вероятно, уже не такими жутко неподъемными, какими они являются сейчас.

    Ещё один критерий истинности, совпадающий в области веры и науки – это КРИТЕРИЙ ОБЩНОСТИ. То есть выдвигаемая система, которая не отрицает все добытые до этого достаточно обоснованные данные и концепции, но обобщает их, делая их частными случаями и даёт возможность с новых позиций объяснить как старое, так и новый опыт, может с большой степенью достоверности считаться верной.   
   Магистральный путь движения к истине лежит на направлении последовательного обобщения прежних частных истин, но не на пути их отрицания или признания всех без разбору частных истин равными и совершенно относительными.