Мефодий 3

                Читателю.
Эти выдержки из воспоминаний потомков помогут читателю:
1. Узнать:
- судьбу скрипки Страдивари, которой обладал Мефодий, и его портрета, который нарисовал художник Пастернак Л.О.;
- как в старину лечили некоторые болезни;
- как умирали участники войны после её окончания;
- как переселенцы строили глиняные дома;
- как переселенцы-украинцы горевали по своей Родине;
- озорную украинскую частушку;
- как в Алма-Ате хоронили людей в 50-е годы, какая была в этом городе канализация, как ходили в баню;
- к чему привело воровство спирта на винзаводе в Алма-Ате;
- где находился обоз Чапаевской дивизии;
- подробности охоты на волков, сайгу и джейранов в 50-е – 70-е годы;
- для чего пригодился портрет Сталина; 
- за что лично Мичурин И. В. подарил потомку Мефодия свою книгу;
- о знакомстве потомка Мефодия с народным артистом РСФСР Валентином Никулиным и чей единственный портрет нарисовал художник-не портретист Сергей Калмыков и как помогла ему оформить пенсию потомок Мефодия;
- как после войны ликвидировали бандеровцев на Западной Украине;
- в чём проявилось удовольствие от еды жареной утки с яблоками
- и многое другое.
2. Определить, что является вымыслом, а что реальностью в моём рассказе «Мефодий 2».
3. С вероятностью 0,001 процента узнать в них своих родственников, друзей, знакомых.               

                Воспоминания потомков Мефодия
                Воспоминания внучки Надежды – дочери сына Мефодия – Семёна (старшего)
Это когда нас раскулачивали, наша мать попала в Веселоярск, к чужим людям, по фамилии Борщовы и там меня родила (1932 год), а потом мы вернулись в Ремки где-то через три месяца. Возле кузницы землянка была и в этой землянке мать поместилося. Там ни кровати, ничего не было. Даже маленькое окошко завешать нечем было. И вот там мы жили. А коров же отобрали. На другой день мать вышла корову свою забрать. Её бичом били. Она всё равно не отпустила. Сказала, что мой муж служит, и я в Бородулиху пойду пешком и пожалуюся, что у меня отобрали корову, мои дети умрут, и вы отвечать будете. Всё, корову оставили, мы зажили хоть немножко, молоко было, кой чё ещё было. Вот так и жили. И в это время мельницу разорили. Дед (Мефодий) не выдержал.
Да действительно была скрипка, была гитара, была балалайка. Катя и Надя (дочери Иосифа), они старше нас. Они с дядькой Иосифом (сын Мефодия) и с дедом (Мефодий) ездили выступали до Рубцовки, и дальше ездили. Раньше не было ни клубов, ничего такого. Они и ездили. Катя с Надей пели, выступали с ними. А дед рано ушёл. Он со своими детьми построил мельницу, и её разорили, и он это пережить не мог.
                Х                Х                Х
Бабушке, Руденчихи, нашей Марии (жена Мефодия), ей приносили детей. Ночь, полночь, она лечила, главное – ангину. Большой палец мокнёт в соль и с одной стороны раздавит ангину. Ребёнок немного покричит, она с другой стороны также с солью выдавит и больше он никогда ангиной не болел, никогда. Но так болел, что даже водичка в рот не шла. Люди приходили к ней. Вот это я хорошо помню. А я лечить могу только бородавки и ячмень. Держу специально клубочек суровой нитки, она из лёна, варом промазанная. Одному мальчику, у него вся рука была в бородавках, штук 15-20. Узелочки этой ниткой навязала, через 1-2 месяца всё прошло, как будто ничего не было. Когда ячмень, с левого плеча надо говорить: «Ячмень, ячмень, на тебе дулю, за эту дулю купишь коня, конь пусть сдохнет, ячмень засохнет», и ячмень засыхает.
                Х                Х                Х
За скрипку, что в 90-х годах продали, это чистая брехня, сивой кобылы сон. Если бы она была продана, то была бы ещё в войну продана. Когда дед (Мефодий) умер, а кто её держал, кто её скрывал. И чтобы кто-то из братьев (дети Мефодия) отцовских между собой ругались, таких скандалистов в нашей семье не было никогда. Это брехня.
Сегодня с Надей разговаривала, с дочкой Екатерины Иосифовны. Надя рассказывает. Когда-то, в Калантыре у дядьки Иосифа был пожар. Сарай и сенки сгорели. Дом остался. А скрипку в сарай вешали, чтоб она в избе не рассохлась. Там это скрипка сгорела. Ещё когда Иосиф живой был. Гитара и балалайка остались. Потом ещё пацаны росли. Когда скрипка сгорела, они больше не ездили, ни выступать, ничего, без скрипки. Такой стресс был после пожара, что построить заново нельзя было. Тогда ничего не было – ни материала, ни денег. Я помню, что ездили наши, помогали немножко восстановить им сарай. Даже куры и корова сгорели. Всё, всё сгорело, только дом спасли, там, где они находились. Такое я слыхала за скрипку – это уже точно.
                Х                Х                Х
Какие воспоминания за твоего отца (Семёна (младшего) Мефодьевича). Я знаю, что он хороший охотник был, что они стреляли сайгаков. Привозили нам, даже по два три привозили. Мы на улице казан и это мясо тушили в казане. Потому что холодильников не было, хранить негде было. Мы там это всё тушили и в кастрюли. Где-то неделю или больше могли сохранить уже тушёным мясом. Конечно, отцовские братья все очень хорошие были, дружные. Никогда громкого слова не было. Никогда пьяными не были, чтоб язык запутывался. Хороши были мои дяди все (сыновья Мефодия).
                Х                Х                Х
Что наше село, Ремовское, было очень дружное. Казах, немец, жили мы как братья, сёстры, друг другу помогали, согум резали. С самого декабря по март приглашали друг друга в гости, туда сходим, сюда сходим. И работали, и успевали помогать и по гостям ходить. И бураны были, и откапывались, и всё равно шибко не переживали. Очень дружно жили.
                Х                Х                Х
Дядька Иосиф, он же был садоводом. Вырос такой большой сад между Калантырём и Новеньки. Рвали людям, на склад сдавали фрукты. Давали как под зарплату, но старались. Залезть через ограду, чтобы воровать? Нет. Там везде были ограды поставлены, даже охрана. Предполагаю, что кто-то дядьки Иосифу сарай поджёг специально, от злости, что сад загородили, не пускали, охраняли. В общем такой разговор был. Но так и считают, что кто-то поджёг. Раньше же электричества не было. Были лампы на керосине. Лампы в сарае никто не оставил. Видать кто-то в окошко факел кинул и поджёг. А как дядька Иосиф глаз потерял, не знаю, не было такого разговора.
                Х                Х                Х
Луг был такой, что от самых Ремков езжай до самых Алматов, такой не встретишь. Там и рыба была, бурчак такой был. Рыба была мелкая, как килька, но была. Особенно в войну люди вёдрами ловили, домой несли, на сковородке пожарят. Яиц разобьют, зальют яйцом, оно запечётся и кушали вместе с головками. Было, что немножко покушать. Там и щавель, и лук был, и солодки корень был, рвали, жевали, ели, зато не болели.
                Х                Х                Х
Когда у нашего деда Мефодия мельницу растащили, когда раскулачивали, в Переменовке была мельница. С дедовой мельницы много туда чего забрали. Одни жернова остались, около кузницы лежали. Дядя Ваня (старший сын Мефодия), когда на кузни работал, он на эти жернова колёса от телеги клал и железные шины на них натягивал.
                Х                Х                Х
 Мельница у деда Мефодия была ветряная. Помню, мать говорила: «Как ветер подует, Мефодий сыновьям говорил – Иван или Иосиф подымайся, пошли молоть». Хоть ночь, полночь, хоть снохи, ветер подул, надо было молоть.
                Х                Х                Х
                Из Алматов мы вернулись в Ремки в апреле 1955 года. Материн отец (Никифор Галушко) жил там, мы у них ночевали, а напротив через дорогу мы дом строили. Напахали пласт дёрна и из него мазали. Представь, как этот пласт надо мазать, к нему даже глина не липнет. Хорошо водой прольём, процарапаем, немного засохнет, а потом 7 раз мажем перед побелкой. Крышу мазали, стены мазали, саман (кирпичи) делали. Год с глины не вылазили. А загон для коров километра два был, бричка едет, мы на ней с работы приезжаем и сразу в замес. Кушать некогда, кусок хлеба в рот и всё. И к 7 ноября уже зашли в дом. Печки отец сам сложил, и хлебную, и такую. Через коридор комнату отдельно Николаю (брат) с Катей построили. Они там жили, а кушали все вместе. Мать кушать варила, а посуда на мне была. Сейчас этого дома уже нет в Ремках, развалился.
Х                Х                Х
Наша мать (Степанида, 1908 г.р.), когда они с Украины приехали, ей было 9 лет, её брату – 7 лет, а сестре – 3 года. И когда они приехали (1917 год), их мать (её было 31 год) сразу умерла от холеры. Она почти первая могилки открыла. Когда они приехали в Ремки, здесь много казахов жили. В основном они холерой болели. По дороге идёт, умрёт и не разрешали домой заносить. Яму копали и закапывали прямо на месте. Когда у моей матери родная мать умерла, дед Никифор женился на другой. Он такой был шорник, такие уздечки и сбруи шил красивые, что сейчас казахи до сих пор вспоминают. Он и по дереву, и по железу мастер был. Ведро, сломанное возьмёт, стук, стук, воды нальёт и показывает, что готово. Тогда же ничего не продавали, всё сами ремонтировали и делали. У деда Никифора, материного отца, был родной брат Андрей Галушко. Отчество у них было - Власовичи. Они сильно горевали за Украиной. У моего деда Никифора всегда читок стоял в чемоданчике, такой деревянный чемодан, под замок конечно. Страдали за своей Родиной - Украиной. Они с Полтавы были. Дед Андрей придёт до Никифора, по стопочке выпьют, они больше и не пили, ну и пели песни украинские, и даже плакали. Они уже пожилые были, часто плакали.
                Х                Х                Х
                Когда мы в Ремки приехали из Алматов, когда уже дом кончили строить, отец пальцами не мог шевелить. У него же ранение было возле хребта, осколок достали, а сустав на позвоночнике начал разрушаться. Он говорит, что, когда я пальцем шевелю, в позвоночник мне током бьёт. Он думал, что, если в Ремки приедет, не умрёт. А в Семипалатинске его положили в больницу и сказали, что будет год лежать на вытяжке. Я, когда приехала к нему, он говорит мне: «Как я буду своими костями лежать на кровати целый год. Лучше меня в Иртыш выкиньте и езжайте домой». Пока лежал, ноги отказали. Потом на костылях заново учился ходить. На суставе вырос только хрящик и надо было ждать пока он окрепнет. Врач отпустил его на один месяц домой отдохнуть, а потом, говорит, когда приедешь, ещё будешь около года лежать. А отец сказал, что не поедет. Он дома пробыл полгода, ноги опять отказали, сустав нарушился. От пупка до пальцев ног всё онемело. Даже в туалет ходить не мог. Кушать, кушал, всё опускалось, кишки полопались, он кровью сошёл. Другую кровь залили, но поняли, что кишки лопнули, спасти не смогли.  В 51 год умер, войну прошёл, говорил, что, хотя бы я мог в кресле сидеть, своих сыновей видеть, на свою семью смотреть.
                Х                Х                Х
                А мы решили уезжать из Алматов… Я на работу пришла и сказала, что родители не разрешают остаться. Я на винзаводе работала в Алмате. Я за два года не научилась выпивать, даже полную стопку не могу выпить, если выпью, только один глоток. На заводе говорили: «Ну как ты можешь проработать до вечера и не напиться». А большинство людей на заводе, что ты, даже ишака нанимали, грузили и домой отправляли. Так напивались. А я трёзва была, меня везде, и возле спирта, и анализы. В лабораторию понесу вино, а после надо было долить спирта в вино. Спирт надо было принести, в чан с вином добавить. А других нельзя было послать, потому что напьются. Цистерна приходила после 8 вечера, потому что днём нельзя, опасно спирт везти, может вспыхнуть, жарко. А выкачивала спирт всегда я. Начальник цеха уходила, у ней ребёнок в садике. Она мне все ключи оставит, бирку надо было с цистерны снимать. Спирт выкачаю, запломбирую и замкну помещение, чтобы никто не попал туда, где спирт. А остатки я, метра 2 марли на толстую проволоку наматывала, и вымакивала в деревянное ведро выжимала. Пока я вымакивала, сторож кружку спирта из ведра набрал и выпил. И когда мне домой надо было идти, скорая приехала. Я говорю: «Чё такое?». Мне говорят, что сторож горел. Он, когда выпил, закурил, изо рта дым пошёл. Спирт загорелся во рту у него и у меня ноги как затряслись, думаю, завтра начальник цеха придёт, и скажет: «Чё ты его напоила?». А она даже слова не сказала, поняла, что он украл спирт. А я, когда домой иду, она мне бутылку литровую наберет спирта, бутылку вина, что я за неё оставалась и пойдёт на проходную и скажет сторожу, он сумки проверял у всех, - «Её не трогай, это я ей разрешила». Вот так она меня домой провожала. У нас в подвале и вино, и спирт, всё было. Отец прямо гордился моей работой.
                Х                Х                Х
Когда мы уезжали, Иван Семёнович оставался. Он в связи работал, в Алмате ещё учился. Половину дома мы свою продали, он жил у дядьки Алексея (Мефодьевича). А у нас там огород был. А бабушка (Мария Даниловна – жена Мефодия) уже лежала, болела и из окна ей этот огород видно было. Она Ивану говорит: «Иван, там наш саксаул остался, ты бы его сюда перенёс». Вот человек, сегодня завтра умрёт, а всё надо. Когда бабушка заболела дядьке Лёшки сказали, чтобы никуда её не возил, у неё была опухоль пищевода. А она же в начале полная была и так думала, когда заболела, какой ей гроб нужен. На самом деле она худая была, лежала полгода или больше, уже вода не шла ей. Умерла она 5 мая 1955 года.
                Х                Х                Х
Ты ещё спрашивал, где меня крестили. Когда я в Веселоярске в 1932 году родилась, и через три месяца вернулись в Ремки, хотели меня покрестить, но в Новеньки церковь была разорена. А в Ремках церкви не было, раньше все в Новеньки ездили. Материн отец Галушка Никифор даже ходил туда пешком, 20 километров. Меня крестили только в 2007 году, здесь в Жезкенте, у нас построили церковь. В Новеньки хотели восстановить церковь, но народ оттуда начал уезжать и не стали строить.
Воспоминания внучки Валентины – дочери сына Мефодия – Ивана.
        Мой дедушка, Руденко Мефодий, бабушка Мария, по отцу. Приехали они в Казахстан в 1910 году из Харьковской губернии (Украина). Отцу было 10 лет. Сначала приехал помещик, потом он выписал своих крестьян. Когда крестьяне увидели сколько здесь свободной земли, то разъехались кто куда. Мой дедушка поселился в с. Ремки Бородулихинского уезда Семипалатинской губернии. Почему здесь – не знаю. Но здесь не было ни речки, ни озера, ни одного дерева и вода солёная. Жили только казахи. Начали строить дом. Ночью местные жители всё развалят. Снова построят. Опять развалят. Отец говорил: «пока не заплатили аксакалу». После этого не трогали.
                Х                Х                Х
        Когда отец женился на маме (Присягиной Евгении Антоновне), он её совсем не знал, ни разу не видел. Через кого-то узнали, что есть такая девушка, приехали и засватали. Мама была из бедной семьи, а бабушка (по отцу) считалась зажиточной. У них было много скота. Мама рассказывала, что во время свадебного ужина её родственники сидели на скамейке у самого порога. Мама моя рожала 14 раз. Шестеро первых детей умирали почти сразу. Брат Виктор, 1927 г. 22 февраля, был первым выжившим.
                Х                Х                Х
         Отец и мама были безграмотны. Мама несколько букв знала, а отец – нет. Он свою фамилию не мог написать. Отец в 1920 году был в обозе Чапаевской дивизии, хвост которой располагался за мясокомбинатом в Жана-Семее. Тогда здесь никаких строений не было. Потом появились купеческие дома. В 1943 году моего безграмотного отца приняли в партию и назначили председателем колхоза им. Чапаева. Больше некого было – война. Отец был кузнецом и плотником, знал хорошо полевое хозяйство. Он председателем был и тут же колодец копал, если надо было. Был председателем до 1947 года. Но ему было очень тяжело управляться колхозом. Но его не отпускали. Тогда он поехал в район, с. Бородулиха, в райком партии, положил партийный билет на стол и уехал. А это было опасно, и мы срочно собрались уехать в Алма-Ату – там жили два брата отца: Сенька и Алексей и сестра Галя. Дом выкупил колхоз под контору.
                Х                Х                Х
                И так мы приехали в Алма-Ату…. Хлеб давали по карточкам. Утром часов 5 – 6 вставали, занимали очередь за хлебом. Давали на семью две булки. Потом мама делила всем поровну. Кто сразу съедал, кто на обед оставлял. Я – на обед. Мама отваривала яблоки, чтобы не так кислые были (яблоки зелёные). А вечером ребята ходили на рынок и покупали булку хлеба за 80 рублей. Это были огромные деньги, но сколько это – я тогда не знала. Ещё мама пекла лепёшки из кукурузной муки. Осенью 1947 года я пошла в первый класс.  Было мне почти 8 лет. Школа была женская. Один мальчик был в классе – сын технички. Я сидела за последней партой. Значит тогда я всё видела, я имею ввиду зрение. А потом в 9 лет заболела корью. Вероятно, после этого было осложнение на глаза. Помню, как Оля сядет на пол, плачет и говорит: «Поидым в Ремки, там хоть хлеб е» (е – это «есть»). Потом купили корову. На ночь заводили на небольшую верандочку по ступенькам, чтобы не украли. А у нас был сосед уйгур, Шолодо – фамилия. Он нам сказал: «Оставляйте на улице, никто не тронет». Он был, наверное, предводитель воров. Стали оставлять на улице.
                Х                Х                Х
Но все два года, что мы жили в Алма-Ате, мама почти не вставала с постели – болела малярией. Город был с очень сырым климатом. И нам пришлось уехать. А куда? Опять в Ремки…. В Ремках я пошла во второй класс. Учились мы в двух комнатной школе: в одной комнате сидели ученики второго класса и четвёртого. Слева, например, я сидела, а справа – четвероклассник. Пока мы писали, четвёртый класс устно работали. Помню учителя, звали его Пётр Васильевич. Сядет бывало за стол и все уроки просидит. И мог закурить. В третьем и четвёртом классе была учительница, но я почему-то не помню её. А вот экзамены помню. В четвёртом классе сдавали четыре экзамена: арифметика, устно и письменно, русский язык (диктант), русский язык и родная речь (устно). Я всегда первая выходила. Иногда не было тетрадей, писали на газетах (их привозили в колхоз из районной администрации).
                Х                Х                Х
          В 5,6,7 классах нам приходилось ходить в школу в с. Переменовка, которая от нас находилась в 6,5 км. В Ремках школа до 4 класса включительно. Представь, утром ещё нет 7 часов, а надо выходить. Туда и обратно 13 километров. Домой возвращались в 3 часа. И так целых три года. Три месяца (декабрь, январь, февраль) мы жили на квартире в Переменовке у немцев. В субботу отец или Гриша забирали нас на воскресенье, а в понедельник отвозили на санях с продуктами на неделю. Всё остальное время ходили пешком.
                Х                Х                Х
          Не помню, ели мы утром что-нибудь. Наверное, что-то ели. Я брала с собой кусочек хлеба, но я всухомятку не могла есть (и до сих пор). Когда домой шли, хлеб отдавала ребятам. Возле Переменовки были огороды с картошкой, колхозные. Там рос паслён. Так ребята (мы и двоюродные братья) иногда оставались «на паслёне», не доходили до школы. А мы, девчонки, шли в школу. После уроков все возвращались домой. Конечно это было не каждый день. В октябре и ноябре утром было ещё темно. Ребята обматывали палки тряпками, смачивали в солярке, поджигали и бежали с факелами пока не становилось светло. Возле села их оставляли.
                Х                Х                Х
           В 6 классе я ходила уже одна. Была ещё девочка Роза, но её иногда привозили. По бокам дороги всегда паслись коровы, большое стадо. Я очень боялась, проходила мимо «ни жива, ни мертва». А ещё я боялась гусей, домашних. Однажды уже перед школой встретились мне гуси. И вдруг вожак побежал на меня. Я бросила в него сумку с учебниками (тогда у нас не было портфелей, мама из холста шила нам сумки). Гусь поклевал её и отошёл. Только я направилась к сумке, он опять. Не помню, как ушла, но на урок опоздала. А потом меня научили: надо взять гуся за шею, покрутить вокруг себя и отпустить. Он продолжает поворачиваться и отходит. Больше я не боялась гусей. А ещё у нас был петух, который клевался. Выйдешь на улицу, а домой никак. Стучишь в окно: «Мам, провыды». В 5,6 классах я жила на квартире. Дом был очень сырой, тьма мокриц. Хозяйка вечером пройдёт с лампой по углам, соберёт, к утру снова. И на постели. Утром нальёшь чай в стакан, а мокрица сверху, с потолка «бух» в стакан. Выльешь и идёшь в школу. Приходилось терпеть, так как не каждый соглашался брать на квартиру. В 7 классе жила в чистом домике. Правда комната была одна: там же кухня, спальня, две кровати стояли – одна моя, вторая хозяев.
         Расскажу о двух эпизодах моего детства, о которых не могу забыть до сих пор. Зимой за мной кто-нибудь приезжал в субботу – отец или братья. А в ту субботу я с девочкой из 6 класса решили не ждать, пошли пешком. Был буран, дорогу занесло. Возвращаться не стали. Ничего не видно, кругом степь и белый снег, а идти почти 7 километров. Мы наклонили низко головы и смотрели на снег. Где попадались крошки снега, там дорога: проехавшие сани полозьями наст разрушили, крошили его. Так мы дошли до Ремков. Что мне было дома!!! Гриша чуть не побил меня, кричал: «А если бы заблудились?». Даже теперь становится страшно, когда вспоминаю. Мне же мало было этого урока: домой всегда хотелось. Уже в 7 классе, также в субботу, вышла одна. Прошла от с. Переменовка может с километр. Вдруг метров 100 от меня лежит волк на дороге, огромный, серый. До сих пор перед глазами. Перепугалась, дрожу. Начала задом отступать, почти до первых домов села так шла. Повернулась и бегом на квартиру. Больше не пыталась ходить одна зимой.
                Х                Х                Х
Учителя у нас тоже были немцы. По русскому языку – Элеонора Августовна Ааб, очень хорошая учительница. Директор школы – Мария Петровна Хлусс. По биологии, географии и другим предметам помню фамилии: Ригель, Эстерляйн. Элеонора Августовна была у меня в Семипалатинске в 1976 году, уезжала в Германию. Ученики тоже почти все были немцы. Когда они жили в Переменовке, то отмечались в сельском Совете каждый месяц. В 70-м им разрешили уехать куда кто хочет. Но разъехались из этого села не многие.
                Х                Х                Х
В школе было правило (если можно так сказать): если опоздал на первый урок, заставляли бежать по периметру стройплощадки три круга. Это получалось около одного километра. И мне пришлось однажды бегать. Представляешь, я прошла 6 км и ещё! После пробежки, я зашла в класс, побледнела и упала. Испугались!
                Х                Х                Х
Мама у нас была тихая, постоянно что-то делала. Нас ведь было много. Она нас никогда не ругала, не кричала. Мы сами знали, что нам делать: Когда в доме убирать, когда для скота воды из колодца накачать, когда лампу приготовить на вечер, постель приготовить. Лампу готовили так. В лампу наливали керосин. А стекло за вечер закоптится внутри, его надо почистить. Чистили газетой, бумагой. Проверить надо было и фитиль, подрезать. Спали мы все на полу. Стелили кошму (войлок), подушки, одеяло. Никаких простыней, пододеяльников не было. Были две кровати, узенькие. Кто-нибудь по очереди на них спал.
             Х                Х                Х
В колхозе отец за работу получал трудодни (это как единицы, оценки: 30 трудодней, 50 трудодней). Они отоваривались зерном. Это зерно мололи на муку в Переменовке на мельнице. Очень хорошее было качество муки. Зерно и муку продавали на рынке в Горняке (25км). Вот тогда появлялись деньги. Возил зерно отец на бычке, впряжённом в телегу. Я два раза ездила с ним. Продаст отец муку, заедет к родственникам, выпьет там, всю дорогу спит, а я управляла бычком, чтобы шёл по дороге. Дорога была одна. Потом у нас была лошадь. Когда отец ездил один, уснёт, лошадь сама привезёт его домой. У мамы было больное сердце. Но мы этого не знали. Бывало накормит нас (она никогда вместе не садилась за стол, пока мы не наедались, а сама потом чай пила), а потом идёт к подруге-казашке чай пить через два дома, мимо бабушки, к Сергазиной. Бабушка всегда говорила: «Опять пийшла до своей сестры».
Воспоминания правнучки Любови – внучки сына Мефодия -  Иосифа

Осиф, родился в 1901 году… Осип Мефодьевич работал сельским судьёй в колхозе «Хлебороб». Принимал активное участие в закладке фруктового сада п. Калантырь, с. Новенькое. Был грамотным садоводом в деле гибридизации. Иваном Владимировичем Мичуриным, учёным селекционером сортов плодово-ягодных культур, подарена Осипу дарственная книга с личной подписью И.В. Мичурин «Итоги шестидесятилетних работ». Издание №3. Когда Мичурин дарил эту книгу, то пожал руку Осипу Мефодьевичу. Этот момент был запечатлён на фотографии, которая, к сожалению, затерялась.
                Х                Х                Х
Осип Мефодьевич любил музыку, обладал отличным музыкальным слухом. Играл на скрипке «Страдивари», гитаре, гармоне. За две коровы купил гармонь с золотыми планками неизвестной стоимостью. Своим музыкальным даром он собирал вокруг себя односельчан. Играл на свадьбах. Каждое лето приезжали цыгане послушать музыку.
                Х                Х                Х
Как – то Мария Тимофеевна приехала в гости в Алма-Ату к деду Алексею, а он её спрашивает: «Как там у вас шофера бьются?». Она отвечает: «Бьются». Он говорит: «А где ж там биться, там же степь». А бабушка отвечает: «А стов(л)бы?». 
                Х                Х                Х
Зарецкий Виталий Алексеевич – мой отец 23 сентября 1940 года был призван на действующую службу Семипалатинским Октябрьским райвоенкоматом на Западную Украину, 14 стрелковый полк, 72 дивизия, 12 армия. В сентябре 1941 года вместо патронов были доставлены гвозди, попал в плен. В 1942 году, в апреле, он был отправлен в Германию в деревню Боварии Лангенсаргофен, работал у хозяина Вяйгель Сеп с апреля 1942 по 31 мая 1945 года. Сумел взорвать взрывным устройством немецкую свадьбу, уничтожил огромное количество фашистов и не был обнаружен. В этой деревне работал у Бауэр, дедушке и бабушке, помогал по хозяйству. В Германии во время войны забирали у хозяйств излишки продуктов. Отец был смелый, смекалистый. Когда в это хозяйство пришла полиция, чтобы изъять продукты, по совету отца эти продукты спрятали в навозной куче. Даже собака их не смогла учуять. Так спас этих хозяев, они были ему очень благодарны. Всегда кушали за одним столом – пленные и они. Они молились по-своему, католики, а русских и украинцев просили тоже молиться по-своему – по-христиански. Был освобождён в 1945 году американскими солдатами. Домой отец вернулся в 1946 году этапным эшелоном. Ровно год проходил государственную фильтрацию.
Воспоминания правнука Вениамина – внука Галины Мефодьевны
Моя мама рассказывала ещё про Любу. Люба пошла ночью в уборную, которая находилась во дворе дома на Центральной, и забыла взять газету. Когда оправилась, по карманам кофты начала шарить. В кармане что-то зашуршало, она это вытащила и им подтёрлась. А потом выяснилось, что это были 100 рублей. Раньше деньги были большого размера.
                Х                Х                Х
Помню, мне где-то лет 11-12   было, я пришёл к ним в гости на какой-то праздник. А у бабы Гали в прихожей стояла лавка. У неё были часто бабки-приживалки, она их из церкви приводила, ей было всех их жалко, и они у неё жили-обитали. А потом их моя мама устраивала в дома престарелых. Однажды баба Галя пошла в церковь в Казанскую, а мы с Лёнькой (младший сын Галины Мефодьевны), играли, играли, а в углу висела икона Христа Спасителя. Они приходили, после церкви перекрещивались на эту икону. Я так глянул на эту икону, озорной был, Лёньке говорю: «Тащи учебник родной речи». А там был маленький гравюрный портрет Сталина. Мы этот портрет вырезали и вклеили его вместо Христа Спасителя на иконе. Приходят две бабки, хотели перекреститься, а там Иосиф Виссарионович на них смотрит. Они со страху чуть не обоссались. Но надо было и наши рожи видеть. Мы сразу убежали в огород и долго там хохотали и прятались. 
                Х                Х                Х
С возрастом я стал сильно походить на Гришу (один из сыновей Галины Мефодьевны, которого убили). В новом доме у Плугатырей, в зале, как входишь, слева висел портрет Гриши. С этим портретом будет интересная история. Когда я работал, у меня был самый лучший фотосалон, пожалуй, лучший в Казахстане, с немецкой аппаратурой. Как-то приходит ко мне в салон приятель и говорит: «Тут в городе сейчас даёт концерты Валентин Никулин, народный артист. Давай я приведу его к тебе, ты его поснимаешь». Я говорю: «Давай, приводи». Мне интересно поснимать и с таким великим артистом пообщаться. Приятель приводит Никулина, я его сажу в старинное арабское кресло, вокруг него поставили бутылки с пивом, и ему говорю: «Валентин Юрьевич, Вы тут развлекайтесь, на меня внимания не обращайте, почитайте какие-нибудь стихи, которые вы записали, Ю. Визбора и других». Он читал стихи, а я его снимал. Он потом уехал, я напечатал серию его портретов, и он их не видел. Мы с ним где-то год не виделись, я переехал в другой фотосалон, был в тёмной лаборатории. И вдруг меня вызывают к телефону. Слышу бархатный голос в трубке: «Веничка, наконец-то я тебя разыскал». Я говорю: «Валентин Юрьевич, каким образом?». Он говорит: «Я тут в гостинице «Интурист» живу, давай подъезжай, и мы поговорим». Ну я приехал к нему с этими фотографиями, разложил перед ним их веером. Смотрю, он так удивился и говорит: «Веничка, у меня миллион и 300 штук фотографий, киносрезов снимков, кинопроб, но то, что Вы для меня сделали, у меня такого не было». Я говорю: «Тогда с Вас автограф». Он мне подписал фотографию, а я говорю: «Валентин Юрьевич, а что вы здесь делаете?». Он отвечает: «тут у вас возле кинотеатра ТЮЗ выстроены павильоны, декорации. Один молодой казахский режиссёр снимает фильм «Балкон», о 50-х годах. Я там играю одного художника». Когда съёмки окончились, казахи его бросили, они все разъехались, машин нет чтобы довести народного артиста до гостиницы. Потом мы его на «копейке» (так называли первый выпуск машины «Жигули») довезли до гостиницы. Я приехал домой, рассказал всё маме про Никулина, что было, что он снимается в фильме про какого-то художника Калмыкова. А мама мне говорит: «А я знаю этого художника! Помнишь, у бабушки в зале висит портрет Гриши. Я помогала этому Калмыкову уладить с пенсионными документами. Потом он подходит и говорит мне – Александра Романовна чем я смогу Вас отблагодарить? Я ему сказала, что у нас от Гриши осталось только паспортное фото и не мог ли он написать с этого фото портрет Гриши. И вот он написал тот портрет, который висит на стене у бабушки». После того как вышел фильм о Калмыкове, на Калмыкова стала такая огромная мода, его работы взлетели в цене и один какой-то бизнесмен все его работы скупил. Но Калмыков не был портретистом. Единственный портрет, который он написал, - это был портрет Гриши.
                Х                Х                Х
А Гришу как убили. После войны была амнистия, выпустили бандитов из тюрем, шли грабежи, убийства. Его проиграли в карты, кто-то его должен был убить. Когда он со школы шёл домой, его пырнули ножом. В то время медицина была не на высоком уровне, от ранения он чах, чах и потом умер.
                Х                Х                Х
И ещё Плугатыри любили петь частушки. Как-то я был в гостях у деда Николая, младшего брата деда Романа. Уезжая домой из Бородулихи, мне дали гостинец – 20-ти литровый бидон подсолнечного масла первого отжима. А оно же запашистое. Я сел в самолёт Як-40 и все в самолёте крутили головами – откуда такой запах идёт. Встречал меня брат с женой. Только отъехали от аэропорта, Сашка спрашивает: «Ну, что, брат, частушки новые привёз?». Я говорю: «А как же». И когда я начал их петь, таксист на руль падал от хохота. Потом говорит, что кончай петь, а то я врежусь в кого-нибудь.
Одну частушку по молодости пели три жены Плугатырьских дедов: Наталка, Маня и моя баба Галя. И вот как-то раз собрались они у нас дома и баба Галя говорит: «Наталка, вот у тебя была такая смешная частушка, давай спой». Наталка помялась, помялась и говорит: «Та давай». И запела:
Як не дать, колы вин просит.
Аж до Бога руки взносит.
Як не дать, колы вона е,
На том свите бо сгние!
                Х                Х                Х

Мама рассказывала, как однажды дед Николай – это младший брат моего деда Романа – со своей женой Марией приехали в Алма-Ату, выгрузились на вокзале Алма-Ата-1 с подарком – мешком картошки. Вышли на привокзальную площадь, подошли к таксисту, баба Маня показывает таксисту бумажку с записанным на ней адресом куда ехать. То ли их цена не устроила, деревенских, то ли ещё что, но они отказались от этого таксиста. Таксист уехал и их бумажку с адресом увёз с собой. Стоят причитают «Ой горе, ой горе», что делать, стоят на площади с чемоданом, мешком картошки и куда ехать не знают. Тогда они ловят другое такси, говорят таксисту, что вот мол ваш увёз бумажку с адресом, не знаем куда ехать. Таксист спрашивает: «К кому приехали?». Они ему: «Да мы в гости приихалы, до Шурки». Таксист: «А знаете, где Шурка живёт?  А где работает?». Они говорят: «Да, знаем. Она работает там, где одним пенсию дают, а у других отымают, а живёт – там дом двухэтажный с тремя приступками да сарай напротив не мазанный!». Таксист: «В собесе, что ли работает?». Они: «Да, в собесе». Таксист случайно привёз их во Фрунзенский собес. В собесе сказали, что да, Александра Романовна у нас работала, а сейчас работает в Министерстве социального обеспечения. Таксист опять спрашивает деревенских: «Так куда ехать?».  Поехали туда. Приехали, но там сказали, что Александра Романовна сейчас в отпуске и дали им домашний адрес. Когда приехали по адресу дед Николай говорит: «Ну вот, яж сказав, что три приступка, да сарай не мазанный, чё трудно было так найти?!». А потом уже мне пришлось их выводить на прогулку по городу, показывать, рассказывать всё. Ходили мы по центральной площади и скверу, вдруг дед Николай говорит: «Оце усё дивно, оце усё гарно, а де ж тут бидному крестьянину поссать?». Я прикинул, что действительно негде. В «Детском мире» нет общественного туалета, я их в охапку и в ЦУМ, а это два квартала вниз ещё идти вприпрыжку!
                Х                Х                Х
Когда мне было 19 лет, я побывал у них в гостях. А на еду у них – рубят курицу или утку и традиционно: либо лапша с курицей, либо утка с картошкой. Другого они ничего не знали. А у них русская печь. Я им говорю, что сейчас я вам что ни будь приготовлю. Минтая купил, сделал рыбу под маринадом, а потом запёк им утку с яблоками в духовке, в русской печи. Потом, когда деда спрашиваю, что готовить, а он говорит: «Та давай мне утку с яблоками». После говорит: «Вот е у мени внуки, а вот Венька внук це внук. Он так мне сготовил утку с яблоками, вот так, как выдешь во двор, как пёрнешь, аж заколдобишься!». Высшая оценка деда моего блюда, к тому же уток было много и яблок было много.
                Х                Х                Х
Дед Николай, младший брат деда Романа. С бабой Маней они поженились в возрасте, раньше, чем Ромео и Джульетта, лет 14, 15 им было. Баба Маня рожала 21 раз, а в живых осталось только семеро детей. У них была дочь Лидка. Она выходила 4 раза замуж и от каждого рожала по ребёнку. Как-то она работала в посёлке вместе с мужем в тюрьме, надзирателем. Приходилось поздно возвращаться домой, работала до 11 часов ночи. Один раз шла с работы в темноте, на дороге никого не было, потом вдруг перед ней возникает голый мужик и говорит: «Пошли с тобой рядом. Куда тебе, туда и мне». Лидка испугалась. Пришли к Лидке домой, она в истерике кричит мужу: «Ваня, Ваня, там мужик голый». Ваня вышел, потом заходит и говорит: «Ты что, баба, где голый мужик, никого нет, ты что рехнулась». На утро звонок в дверь. Муж открыл и потом Лидке говорит: «К тебе какой-то мужик пришёл». Лидка вышла, стоит прилично одетый мужчина, в галстуке, с цветами и говорит ей: «Вы меня, пожалуйста, извините, я вчера одежду в карты проиграл». Лидка потом пропала без вести, может что-то было связано с её работой. Старшая её дочь потом взяла опекунство над всеми остальными детьми.
                Х                Х                Х
Однажды в Хрущёвском посёлке мы с пацанами сидели на скамейке, играли на гитаре. Мама подошла, взяла у нас гитару и начала играть. Я и пацаны удивились. Мама рассказала, что, когда ей было 14 лет, она грамотная была, и её во время войны взяли на работу в сельский Совет секретарём. И молодёжь во время войны организовала самодеятельность – пели, стихи читали, танцевали. В село приходили письма с фронта, и они придумали, что все эти письма будут зачитываться вслух в клубе между номерами самодеятельности. И вот дошла очередь до письма деда Романа, и когда начали читать: «Плугатырь Роман Митрофанович гранатами разгромил немецкий блиндаж с офицерами и его за этот подвиг наградили медалью…». Только это дочитали, вдруг в зале из задних рядов раздаётся крик: «Да тож вин пьяный був!!!» и сразу всеобщий хохот. Оказывается, это крикнула баба Галя – его жена. С моим дедом Вениамином Степановым их полки рядом шли где-то от Краснодона вверх.  Полк деда Романа потом пошёл на Калугу.   В Калужской области он этот подвиг и совершил. Закончил войну в Чехословакии, а домой вернулся в сентябре. Всё это документально подтверждено в архивах Министерства обороны. Что было между окончанием войны и сентябрём - неизвестно, может ещё застал Японскую войну. Жаль, рано ушёл из жизни, ему было 60, а мне всего 16. Поговорить не успели…
                Воспоминания правнучки Татьяны – внучки Семёна Мефодьевича (старшего)
Хозяйство было большое: лошади, коровы, молодняк, овцы, свиньи, всякая птица. Пока дедушка мог работать - он на лошадях возил в сельпо товары, продукты. Может поэтому у нас всегда был и сахар-песок, и сахар-рафинад, конфеты – подушечки, повидло в больших железных банках. Один раз дедушка привёз бумажный абажур. Был он голубой с цветами и когда его повесили, то вся деревня приходили смотреть на это чудо. Когда провели в деревню свет, купили радио с проигрывателем для пластинок, «Урал-57» называлось. Вечерами родственники, соседи собирались слушать. Раньше по деревням очень часто ездили артисты, колхоз оплачивал билеты. И вот однажды зимой к нам на постой привезли артистов – цыган. Несмотря на то, что была большая семья, у нас часто жили на квартире и агрономы, и учителя, и геологи. А когда тянули в деревню свет, проживали электрики. Видимо потому, что дедушка с бабушкой были очень радушными. Так вот эти артисты-цыгане днём ездили с концертами по деревням, а ночевать приезжали к нам. Спали везде – и на печке, и на полу. Вечерами мы все дружно лепили пельмени (колхоз им выдавал муку, мясо). А когда им надо было уже уезжать, они всё вынесли из комнаты. Оставили только койку. Дедушка на ней лежал. Он не мог посмотреть концерт в клубе, и они в благодарность, до полночи, пели и плясали так, что краска сползла с пола.
                Х                Х                Х
Дедушка даже на костылях всегда старался что-нибудь делать сам. Осенью, когда солили капусту (а солили всё бочками), он из обыкновенной косы сделал приспособление. Установил на бочку – упёршись о стол, сам крошил капусту. Хоть ему и было трудно. Но делал сам. Даже ленточки мне в косы гладил сам: держит утюг, а я из-под него тащу ленточку. Так и гладил. А когда я пошла в первый класс, то он радовался больше, чем я. В школу он мне отремонтировал чей-то портфель – лучше нового был. А из карагайных веточек сделал мне 10 палочек для счёта, ошкурил их и раскрасил цветными карандашами, перевязал резиночкой. Я росла без отца, и дедушка дал мне всё то доброе, светлое, отеческое. Ругать меня при нём никто не осмеливался – сразу костыли летели в обидчика.
                Х                Х                Х
Когда я ещё в школе училась, родственники были, фамилия Демченко, тётя Мария. Тётя Мария была двоюродной сестрой моей бабушки Степаниды. Отец тёти Марии, Андрей Власович Галушка, и наш Мефодий они очень музыкальные были, хорошо играли на скрипке и их на свадьбы часто приглашали. В соседние деревни тогда пешком ходили. Она рассказывала, что один играл на скрипке тоненько, а другой басом. И так выигрывали слова – один на скрипке тоненько-тоненько, как бы пойдём в село и будем, как хохлы говорили: «Будем исти, будем пити». А второй, который басом, играет: «Та побачим, як будэ». И когда идут со свадьбы и опять наигрывают – один тоненько играет: «И ни илы, и ни пилы», а второй играет: «А я сказав, шо так Будэ».
Воспоминания внука Юрия – сына Семёна Мефодьевича (младшего)
Думаю, что, работая на этих должностях и раньше на других должностях, отец за 20 лет жизни в Алма-Ате приобрёл большое число друзей, которые помогали ему в оказании всяческой помощи переехавшим родственникам в их обустройстве и трудоустройстве на работу.
Из числа его друзей были и такие, которые занимали большие государственные должности. Один из них был управляющим Делами Совета Министров Казахской ССР. Как то, этот управляющий попросился на охоту, на сайгу. Раньше отец всегда привозил ему мясо сайги после того, как съездит на охоту. Решили ехать в Анархай, на двух машинах: у него новенькая «Волга Газ 21», у отца – «Победа». Он взял с собой своего взрослого сына, звали Рэмом, отец взял меня. Ещё кто-то был, уже не помню. Нормально поохотились. Перед отъездом домой решили перекусить, вскипятили чай (первый раз я тогда увидел переносную небольшую газовую плиту, в которой лежал красный баллончик с газом). Сидим кушаем и этот управляющий говорит: «Мефодич, что-то, как-то не интересно прошла охота, никаких происшествий не было». Покушали, собрались и поехали домой, в Алма-Ату, через станцию Чемолган. А в одном месте просёлочная дорога проходила по большим оврагам – спуск, подъём. Пошёл дождь, дорога глинистая и машины стали на подъёмах буксовать. Приходилось в некоторых местах подталкивать, сзади, их руками, только тогда они вскарабкивались на бугор. Толкал свою машину и этот управляющий, Рэм был за рулём. Толкающие, конечно, получали большую порцию грязи из-под колёс. Когда проехали этот участок, остановились, вышли из машин, отец говорит управляющему: «А ты говорил, что происшествий нет…». Тот рассмеялся.
                Х                Х                Х
Чтобы как-то иметь представление о жизни в 50-е годы, приведу некоторые эпизоды, которые мне, 6-ти -14-ти летнему пацану, запомнились.
До переезда в свой дом (1957 год), мы жили в центре города, недалеко от Зеленого базара (так он назывался), по ул. Центральной 22. Рядом, в 2-х кварталах, были кондитерская фабрика, кинотеатр «Ударник», начальная школа, роддом, где родились я, мой брат Евгений и моя внучка Наталья. Только по происшествии более 30 лет я узнал, что кинотеатр – это бывшая церковь, с которой сняли купола и переделали в кинотеатр.
В этот кинотеатр ходили отец с матерью, иногда брали меня с собой. Хорошо помню, что отец в кино почти сразу засыпал, начинал храпеть и мать его все время будила. Не уснул он только на двух фильмах – это «Тихий дон» и «Неподсуден».
                Х                Х                Х
Наша квартира состояла из двух небольших комнат в одноэтажном доме, к которому присоединялись еще таких же 2 дома, образуя небольшой двор. В нашем доме и 2х других проживало порядка 15 семей, каждая из которых имела, в основном, по одной комнате. В домах не было санузлов. Общая на всех уборная, деревянная, на 2 «очка», «М» и «Ж», находилась во дворе. Когда проходил дождь, во дворе образовывались лужи, грязь, при въезде во двор – колея от машины. В эту колею один из зло завистливых жильцов положил дощечку с набитыми гвоздями, чтобы проколоть шины. Потом отец его вычислил – больше дощечек не было. Во дворе стоял длинный стол, за который собирались жильцы (конечно, не все) по вечерам, или в выходные дни, чтобы поиграть в лото, карты, отметить события, праздники. Все соседи жили дружно и обязательно обменивались между собой новостями в своей жизни, разделяли радость, и горе. Запомнился день, когда умер Сталин. Все ходили с заплаканными глазами, и у многих на левой стороне груди был небольшой темно-красный бант.
                Х                Х                Х
Пацанами мы бегали к окнам кондитерской фабрики, которые начинались со 2 этажа, и, задрав головы, кричали: «Тётенька, кинь конфет». И часто нам перепадало. А когда выкидывалась из окна целая леденцовая голова, то это вообще был праздник. Сразу бежали её разбивать и делить.
Также бегали пол квартала от дома на ул. Школьную (сейчас Джангильдина) смотреть на редко проезжавшие машины или на похороны. Похоронная процессия тогда шла пешком до самого кладбища, которое находилось километров пять от нашего дома на ул. Ташкентской. Часто даже вместо слово «умереть», говорили «на Ташкентскую увезут». Потом запретили такие процессии.
В то время было мало асфальтированных улиц и машин, а улица Школьная была выложена булыжником, которого было много под Алма-Атой. Проезжая по такой мостовой грузовые машины громыхали. А по ночам по этой улице мчались подводы (штук 8-10) с бочками, запряженные лошадьми. В бочках везли фекалии, поэтому слышен был не только грохот, но и специфический запах, который в безветренную погоду сохранялся довольно долго. Ассенизаторских машин и канализации тогда не было.
                Х                Х                Х
Очень хорошо помню посещение футбольных матчей. На базаре покупали 2 букета цветов - мне и брату Евгению. Как правило, билеты были на первый ряд, и отец выпускал нас на футбольное поле с букетами цветов, когда команды выстраивались в центре в полукруг напротив друг друга. И всегда он нам говорил, чтобы мы цветы отдали вратарям. Мы с братом бежали по полю, вручали вратарям цветы, они жали нам руки, и мы бежали обратно. Это все происходило под одобрительный крик болельщиков, потому что букеты были достаточно большие, а мы – маленькие.  Мне на всю жизнь запомнилась огромная рука вратаря в черных перчатках, поскольку на лицо вратаря я не успевал посмотреть.
                Х                Х                Х
Охота на волков – это особый период жизни нашей семьи, семьи дядьки Алексея и, частично, семьи Плугатырь. Этот период длился где-то с конца 50-х годов до середины 70-х. От этой охоты зависело благосостояние семей.
Меня и моего брата отец брал на охоту на Сухотинку с самых малых лет, когда мы ещё жили на ул. Центральной (до 1957 года). При подготовке к одной из таких поездок, мы с братом начали помогать переносить вещи в «Победу» и что-то стали копошиться на переднем сиденье машины. В «Победе» сиденья сделаны диванные, а под передним сиденьем отец всегда возил ружьё. То ли с последней охоты он забыл его разрядить, то ли как, но от нашего лазания оно выстрелило. Ружьё было курковое, 12 калибр, так что мы могли как-то курок зацепить, взвести и нажать на спуск. А может раньше курок остался взведённым или сам взвелся от движения машины. И мы не могли его взвести, так как надо прикладывать достаточную силу, чтобы его взвести. В общем, в новой «Победе» внизу правой передней двери образовалась дыра размером с горлышка бутылки от шампанского с вывернутым железом. Это я хорошо запомнил. А вот ругал нас отец или нет, не запомнил. Наверно, не очень, раз не запомнил.
                Х                Х                Х
Охота на волков. В конце 50-х и 60-х годах за каждого убитого волка государство выплачивало премию в размере 100 рублей (чтобы понять много это или мало привожу такие данные: в 1965 году средняя зарплата по стране была 93 рубля и на неё можно было не бедно прожить месяц; хлеб ржаной 1 кг стоил 16 коп., молоко 1 литр - 28 коп., мясо 1 кг- 2 рубля, бензин 1 литр - 4 копейки). Даже, если весной убьёшь волчицу, и у неё в утробе будут волчата, то все равно за каждого выдадут премию 100 рублей, потому, что научно было доказана 100% выживаемость волчат. Кроме того, за каждую шкуру волка платили от 6 до 10 рублей в зависимости от её качества, так как она шла потом в переработку для шитья одежды.
Когда уже почти завершилась охота на волков (их стало мало по причине резкого снижения сайги, которая была основным кормом волка), мы подсчитали, что за все время охоты было убито более 700 штук. Несколько лет подряд за месяц (декабрь) убивали по 70, 80, 90, 100 штук, а рекорд был 114 штук. В то время это были большие деньги. Если это количество умножить на 100 рублей плюс деньги за шкуры, получаются большие суммы.
                Х                Х                Х
 Охотились в Бетпак-Дале – степь в центральном Казахстане, 1000-1500 км от Алма-Аты. Выезжали на двух «Победах», отцова и дядьки, в основном, в конце ноября, когда узнавали, что в степи выпал первый снег. Подготовка к охоте была тщательная и продолжительная. Чтобы убить волка требовалось от 5 до 10 патронов для ружья 12 калибра и заряженных картечью. Кроме того, нужно было убивать сайгаков для еды, лис, корсаков, когда они попадались (тоже было ценное сырьё). Это значит, что запас патронов должен быть минимум 1500 штук. Раньше заряженные патроны не продавались. Отец заряжал их сам, мы ему по возможности, помогали (мы – это вся семья). Гильзы сначала были латунные, потом появились бумажные, которые уже не нужно было собирать после выстрела, выбивать из них капсюль и заряжать снова. Порох продавался только по охотничьим билетам и сначала был дымным (после выстрела 1-3 секунды ничего не было видно). Потом изобрели и продавали бездымный порох. Картечь лили все лето. Отец доставал свинцовый кожух от кабеля, на примусе свинец расплавляли и выливали его в специальную форму, которая выдавала 32 картечины, прикрепленных к основанию от литья. Каждую картечину нужно было отрезать ножницами, а потом, приблизительно, штук 100-150 обкатать на специальном барабане, типа каменного круга при перемоле зерна. В патрон сначала вставлялся капсюль (сначала его забивали маленьким молоточком, а потом появилось специальное устройство), затем засыпался мензуркой порох, затем картонный пыж толщиной 1 мм, затем 16 картечин, которые закреплялись сверху войлочным пыжом, затем картонный пыж. Чтобы все это содержимое не вывалилось, специальной машинкой закатывались края бумажной гильзы. Окончательный процесс – это каждый заряженный патрон нужно было прогнать через отверстие в 2 см (что соответствовало калибру 12), чтобы он свободно вставлялся в ружьё.
На охоту отец брал всегда 2 ружья – курковые, двухстволки, горизонтальные стволы. Курковые, потому что было удобно, и глазами видно, когда курки взведены. В начале 70-х годов от друзей, работающих в Госохотинспекции, он узнал, что по указанию Кунаева (тогдашний первый секретарь ЦК Компартии Казахстана, он коллекционировал ружья) в Бельгии будут закупаться 5 зарядные автоматы 12 калибра в количестве 5 штук.  Отец использовал свои связи и один автомат был продан ему. Он несколько раз возил его на охоту на волков, на сайгу, но ни разу из него так и не выстрелил, берег. Удовольствие ему доставляло показывать автомат своим друзьям, потому что ни у кого такого не было. В последние годы жизни он передал это ружьё мне и сказал «потом передашь внуку». Брал на охоту также 2 бинокля, один был Цейсовский, 10 кратный, второй поменьше.
О снабжении бензином отец договаривался со своими друзьями-казахами в п. Тасты Чимкентской области. Единственная связь с этим поселком была почтовая, то есть писали друг другу письма. Территория охоты начиналась километров за 200-300 на север от этого поселка, то есть в центре Бетпак-Далы. Искали какое-нибудь заброшенное строение (осеменительный пункт, теплую кошару) от находившихся там летом чабанов, которые пасли баранов, и устраивали там свое жильё: восстанавливали или сооружали печь, утепляли стены, делали стеллажи для сна. Сами чабаны летом жили в юртах, которые привозились и потом увозились на грузовиках, и постоянного жилья там себе они не строили.
                Х                Х                Х
Дядька Алексей все лето готовил машину, 100 раз проверял работу всех узлов и деталей, делал усиление рессор, пружин, амортизаторов, отбирал и готовил запасные части, которые нужно было брать с собой, находил надежную резину, камеры для покрышек и т.п. Отец свою «Победу» так тщательно не готовил, потому что у них была договоренность, что гонять волков будут на машине дядьки Алексея.
                Х                Х                Х
Ездили на охоту вдвоем или брали еще третьего – как повара. Несколько раз поваром они брали дядьку Романа Плугатырь (муж тети Гали). Не могу не рассказать об одном случае. Как-то отец с дядькой уехали на 2 дня на охоту, а дядьке Роману оставили убитого сайгака для приготовления пищи. Дядька Роман сварил из головы сайгака холодец, чтобы сделать сюрприз приехавшим братьям. И «сюрприз» получился – поев холодца, они все отравились и проболели 2 дня. Оказывается, у сайгака под глазами есть небольшой мешочек с жидкостью, из которого она вытекает при миграции сайгаков на большие расстояния, тем самым они метят свой путь, чтобы вернуться назад. Про эти мешочки дядька Роман ничего не знал и, когда варил холодец, их не удалил. А жидкость в них оказалась ядовитой. Мясо сайги считается диетическим. У самцов осенью и в декабре мясо жирное, но в конце января, в феврале, когда начинается гон, убивать самцов не стоит. Они становятся худыми и мясо у них с нехорошим запахом. Дядька Алексей страдал язвой желудка, и местные казахи посоветовали ему кушать бульон, приготовленный из жирного сайгака. По-моему, уже через год, дядька забыл о своей болезни.
                Х                Х                Х
Процесс охоты на волков. Выезжали рано утром, когда уже было светло. Глазами находили большие табуны сайги (тогда в Казахстане насчитывалось более одного миллиона голов), в бинокль осматривали местность вокруг этих табунов и обязательно находили волков, там 3, там 4-5, волки как пастухи окружали табуны сайги. Определяли путь, по которому будут гнать. Если попадалась какая-то дорожка, то ехали по ней, даже если это было длиннее, но зато быстрее. Всегда определяли, в какую сторону будет убегать волк. Услышав опасность, он всегда убегал в труднодоступные для машины места – овраги, саксаульник, крупный баялыч (кустарник в степи). Старались отрезать ему путь в такую местность.
Сначала, километра 2-3, волк бежит со скоростью под 80 км/час, но потом устаёт и стабильно бежит 60 км/час. Догоняют на расстоянии метров 20-30 до не него, чтобы начать стрелять. Для стрельбы по пояс высовываются из переднего бокового окна «Победы» и открывают огонь. Целятся в голову или даже чуть впереди головы, то есть на упреждение. Представьте, что такое целиться, когда на скорости 60-80 км/час всю машину трясёт на бездорожье, температура воздуха до 15 градусов мороза, в глаза летит снег, сбитые части высокого кустарника. Не было ни одного случая, чтобы волк был убит с одного выстрела. Нередки были случаи, кода раненый волк разворачивался на 180 градусов и кидался на машину или на охотника. В таком случае нужно было постараться попасть в кидавшегося волка. А патронов-то всего 2 в одном заряде. Поэтому всегда старались сохранить один патрон. А если не удавалось, то приходилось увертываться, использовать стволы ружья или мигом влезать в окно в зависимости от обстоятельств. После одной охоты дядька подвел меня к своей машине и, указывая на переднюю облицовку, сказал «смотри». В одном месте облицовка была сплющена, а во вмятинах торчали 2 зуба волка.
                Х                Х                Х
  Когда раненый волк уже не мог бежать, на машине подъезжали к нему как можно ближе и добивали его (выходить из машины было опасно, один раз дядька вышел из машины, и волк сделал огромный прыжок на него, но отец страховал, и на взлёте волка, убил его). Всегда убеждались, что он мертв. Если гнали несколько волков, то убитого быстро забрасывали в машину, биноклем выискивали второго, и начиналась новая погоня. В день иногда они убивали до 15 волков. Приехав на стан, поужинав и отдохнув, отец брался за сдирание шкур. Дядька Алексей не мог этого делать, так как не переносил запаха.  Не было ни одного случая, чтобы убитый волк не обгадился. А отец носом не слышал. На сдирание шкур уходило полночи, иногда и ночь, если волков было много. Это делалось на улице при 15-20 градусном морозе. Если попадался жирный волк, вырезался еще и жир волка, который был очень хорошим лекарственным средством (лечит простуду, порезы, туберкулез, язву). Дядька Алексей проверял машину и готовил ее на следующий день. Учитывая мороз, на ночь вода из радиатора машины сливалась, или приходилось прогревать её ночью.
                Х                Х                Х
 Конечно, такая охота – это не только тяжелый и изнурительный труд, но ещё и опасный. Перескажу только три случая из многочисленных, которые пережили братья. Однажды, когда догнали волка, отец вылез из окна, уже хотел стрелять и вдруг машина останавливается. Половину тела он возвращает в машину, смотрит на брата, а тот сидит, лицо белое как стенка и руки трясутся на руле. Немного успокоившись, говорит: «Семён, мы только что слева от машины проскочили такую яму, что в неё полностью вошла бы вся наша машина». Вернулись по следу к этой яме. Диаметр метра 4, глубина около 2-х метров. При этом рядом нет никаких насыпей, ровная степь вокруг и невозможно определить её происхождение. Попади в неё, никто бы их не нашел. Вокруг, километров на 100-150 ни души. В общем, каждый из братьев, можно сказать, родился «в рубашке». Дядька потом долго размышлял, откуда могла появиться такая яма. Он же дотошный. Остановился на одном варианте – результат запуска космических кораблей. Космодром был сравнительно не далеко. Я сам видел, когда был в Бетпак-Дале, остатки ракет. Какая-то большая часть могла упасть, сделать такое углубление в земле, а потом её увезли военные.
В один из дней они набили 12 волков, которых скидали в багажник и на место заднего сиденья (это сиденье убирали, чтобы было больше места для груза). То есть туши волков лежали за спинами братьев. Закончили охоту и возвращались на стан. По дороге один из волков, которые лежали сверху, ожил и положил голову на спинку сиденья. Дядька Алексей в зеркало увидел это и говорит отцу «что будем делать». Решили постепенно сбавлять скорость и останавливаться. Ещё при движении отец медленно нагнулся, достал из-под ног монтировку (она там оказалась) и когда остановились, резко обернулся и несколько раз ударил волка по голове. Убедившись потом, что волк мертв, поехали дальше.
Третий случай был весной. Братья иногда ездили и весной, но «улов» был поменьше – от 10 до 45 штук. В основном выслеживали волчиц у логова. Но если к логову подойдешь, то волчица никогда к нему не вернется, даже если там оставит волчат. Одной весной с охоты отец привез 6 волчат. Жили они у нас в погребе, кормили воронами. Хотели сдать в зоопарк, но там не приняли. Пришлось убить и сдать в заготконтору. К дому волка невозможно приручить.
Со стана отец ехал один в поселок за бензином. По дороге, проходившей по саксаульнику, увидел волка. Погнался за ним, а тот в одном месте спрятался в куст саксаула. У отца была только малокалиберная винтовка, пулей от которой волка трудно убить. Подъехав на расстояние стрельбы, отец выстрелил и ранил волка в ногу. Тот побежал и через метров 500 исчез. Отец заметил это место и начал кругами подъезжать к нему. Таким образом, он, подъехав к тому месту, увидел яму диаметром метра 2 и глубиной метра 2,5-3 – заброшенный колодец. Вылез из машины, заглянул в эту яму и увидел на дне торчащий хвост волка. Дно ямы, очевидно от воды имело по окружности, как бы подкопы, куда волк и спрятал тело, только хвост не вошел. Поняв, что волк оттуда не вылезет, отец поехал за бензином, где-то рядом с автобазой нашел веревку и вернулся на свой стан. Рассказав о случившемся брату, решили утром ехать к яме.
      План наметили такой: спустится по веревке в яму, там добить волка и вытащить его. Подъехали, привязали веревку к переднему бамперу машины, дядька обвязался ей, взял ружьё и начал спускаться. Где-то меньше, чем на половине спуска, веревка обрывается, и дядька летит вниз. Поскольку он спускался по краю ямы, телом он поднял такую пыль, что, когда приземлился, ничего не было видно. Прижавшись к стене и, выставив ружьё вперед, он начал ждать. Когда пыль немного села и появилась небольшая видимость, он увидел напротив себя хвост волка. Оказывается, всю ночь волк рыл себе нору и из неё торчал только хвост. Из ямы кричит отцу «что делать?», тот ему отвечает «стреляй».  Дядька нащупал стволом холку волка и выстрелил. От выстрела поднялось ещё больше пыли. Потом дядька рассказывал: «Я прижался к стене ямы и ждал, когда волк кинется на меня». Но волк не кинулся. Когда пыль улеглась, он увидел туже картину. Ткнул волка стволами, тот не пошевелился – был мертв. Дядька за хвост его вытащил, и потом подняли его наверх. Когда обследовали веревку в месте разрыва, то оказалось, что в этом месте она была повреждена кислотой.
                Х                Х                Х
         Охота на сайгу. Когда было много сайги, то её не запрещали стрелять. Даже государство организовывало на неё промышленную охоту. Создавали специальные бригады, по 7-10 человек, снабжали их грузовыми машинами, и они вели отстрел. Охотились только ночью, на фару. Ослепленный светом сайгак не бежит, стоит или мечется небольшими движениями. Дядька Алексей один раз попробовал поучаствовать в таких бригадах, но потом не стал ездить. Платили бригаде, по- моему, 50 копеек за килограмм освеженной туши, а в магазинах мясо продавали по 1 рублю за килограмм.
                Х                Х                Х
Летом (июль) 1961 года друг отца, республиканский судья, купил «Волгу» М21. В то время - это считалось роскошью. У отца тогда была «Победа». Друг попросил отца обкатать новую машину. Тогда на новых машинах стояли ограничители подачи топливной смеси в цилиндр. Ограничитель был как большая шайба, стоявшая между карбюратором и коллектором. После обкатки этот ограничитель снимали, и скорость машины увеличивалась.
Для обкатки отец решил ехать в Бетпак-Далу в места, где охотился с дядькой Алексеем. Он взял с собой меня, моего младшего, на 2 года, брата Евгения и ещё одного пацана, лет 12, сына какого-то своего друга. Я, в 14 лет, уже свободно управлял машиной. А «Волга» и «Победа» в управлении ничем не отличались. В принципе, 80% пути, где не было гаишников, машиной управлял я. Доехали мы до Джамбула (ныне Тараз), там переночевали и поехали на север: Байкадам – Чулаккурган – Сузак – Жуантобе – Тасты. Тасты – это был последний населённый пункт, стоявший на реке Чу. К июлю воды в реке было мало, но всё равно в это время было много рыбы. На север от Тастов уже начиналась Бетпак – Дала.
Подъезжали к Тастам мы утром, часов в восемь, переночевав в Жуантобе. Я был за рулём. При въезде в Тасты, надо было переезжать деревянный мост через Чу. Перед самым мостом отец скомандовал «Останови!». Я подумал, что он хочет сам сесть за руль и проехать через мост, так как мост был узкий. Я остановил машину. Он мне говорит: «Я сейчас сяду на заднее сиденье и там лягу вместе с пацанами, чтобы нас не было видно. Ты подъезжай вон к тому дому (показал рукой). Когда кто-нибудь выйдет из дома и подойдёт к тебе, ты по-казахски поздоровайся - «Мал жай аман ба» и скажи, что ты сын Семёна». (Пояснение: у казахов издревле считалось, что скот (мал) самым большим богатством. Количество и сохранность скота обеспечивало стабильность богатства. Поэтому, во время приветствия в порядке вежливости в первую очередь спрашивали «мал жай»). Про себя я несколько раз повторил это приветствие, чтобы запомнить, и поехал. Проехав через мост, направил машину к тому дому. Однако, через метров сто, справа я увидел сооружение – это был настил из досок и сверху него сделан балаган, полностью накрытый марлей. Как я потом понял, это сооружение было для ночёвки с защитой от комаров. Когда я тихо начал проезжать мимо этого балагана, полог открылся, из него появился человек и побежал в мою сторону, махая руками. Этот человек был в одних чёрных трусах и почти чёрным от загара. Я остановил машину. Человек обошёл машину спереди и приблизился к моему окну. Он подошёл к открытому окну машины. Я проговорил ему приветствие «Мал джан аманба» и сказал, кто – я. Он удивлённо посмотрел на меня, начал заглядывать внутрь машины и увидел отца на заднем сиденье. Потом отец поднялся с сиденья и оба начали хохотать. Это был лучший друг отца по охоте – Каспан. В Тастах Каспан работал в совхозной автобазе и через него отец договаривался с обеспечением охоты бензином.
На следующий день мы поехали на север, в Бетпак-Далу, ещё километров на сто. Проехав 1 день по степи, где отец охотился зимой, мы встретили только одного волка. Сайги не было, летом она уходила на юг, там было больше корма. Увидели мы волка возле «Ушкудука». Трёх колодцев. Они были небольшие, где-то метр диаметром, внутри выложены саксаулом. Воды в них не было. Стояла жара. Метров на пятьсот волк уже отбежал от этих колодцев, когда мы его увидели. Этого волка мы догнали, я сделал 2 выстрела, не попал, тут начались промоины, и волк убежал в овраги, куда машина не могла проехать. Так в жизни я в первый и последний раз стрелял в волка по методу отца.
                Х                Х                Х
По субботам ходили с отцом в баню. Тогда не было в частных домах ни горячей воды, ни ванн. Баня была в трёх кварталах от дома, недалеко от автобусной остановки «Роща» по Красногвардейскому тракту, так и называли её - «Баня на роще». В неё даже из центра города приезжали мыться. Одноэтажное, небольшого размера здание, рядом котельная на угле. Если из котельной трубы шёл дым, значит знали, что баня работает.  Как заходишь в здание, прямо - женское отделение, налево чуть пройти и потом направо – мужское отделение. При выходе из женского отделения стояло большое зеркало. Перед ним женщины после бани расчесывали волосы. Некоторые мужчины тоже подходили к этому зеркалу причесаться после помывки и вскользь глянуть на вход в женскую раздевалку, который был завешан простынёй.  На против входа в мужское отделение была парикмахерская с одним парикмахером. Если кто-то стригся, а потом шёл мыться, то после мытья снова заходил в парикмахерскую чтобы парикмахер попшикал его голову одеколоном: «Тройным одеколоном» - подешевле, «Шипром» - подороже. Между входом в мужское отделение и парикмахерской было окно, которое выходило во двор котельной.  Перед комнатой, где раздеваться, было небольшое помещение с лавочкой для ожидания в очереди. Почти всегда, по субботам, было много народа, чтобы помыться. Люди полностью забивали и это помещение, и даже до самого выхода из бани. Очередь сначала устанавливалась опросом - «кто крайний», а потом кто-то придумал по номеру билета, который покупали в кассе, - кричал на всю очередь: «У кого номер 34?», потому что у тебя на билете номер оканчивался на цифру 35-ть. И ты запоминал этого человека с номером 34, чтобы потом, перед входом в раздевалку, выстроиться в очередь.
Это было очень удобно. Очередь всегда знала какой номер зашёл в раздевалку, так как спрашивала у входящего его номер. Когда ты установил за кем стоишь, и дождался следующего за тобой, можно было спокойно идти погулять. Через некоторое время потом подойти и спросить: «Какой зашёл?». Тебе ответят: «29 - й». Значит перед тобой 5 человек и ещё минут 10 можно погулять. Кто проворонил свою очередь, подходил к входу в раздевалку, показывал свой билет и его пропускали, но не сразу, а только после того, как зайдёт очередной. Это было своеобразное наказание за пропущенную очередь.     Отделения были маленькие, в мойке помещалось человек 15. По - этому в очереди иногда стояли час или даже больше. В очереди редко кто читал газету или журнал. В основном разговаривали между собой, даже если были незнакомы. Иногда в комнатку для ожидания в мужскую раздевалку заглядывала помывшаяся женщина. Это происходило тогда, когда очередь в мужское отделение была намного больше, чем в женское, или вообще не было очереди в женское отделение, и когда в баню пришли муж с женой. Получалось так, что жена успевала раньше помыться и потом заглядывала в комнатку узнать, зашёл ли её муж мыться или сидит ещё в очереди. А если жена знала ещё и номер очереди мужа, уже зашедшего мыться, то она точно могла сориентироваться сколько ей ждать и решать идти ей одной домой или ждать мужа. В таких случаях мужики в очереди всегда оживлялись, и начинали давать ей советы, зачастую с шуточками, что ей делать.   
Когда заходишь в комнату, где раздеваются, банщику отдаёшь билет. Он на него посмотрит и накалывает на небольшой штырёк, закреплённый на фанерке и стоящий на окне. В этой комнате по стенам стояли шкафчики для одежды, они закрывались ключом на щеколду, как в железнодорожных вагонах двери. Перед дверью шкафчика была небольшая деревянная уступка, чтобы можно было присесть. Сверху на шкафчике помещался тазик с написанным на нём номером, который соответствовал номеру шкафчика. Перед входом в мойку стояли стопкой несколько тазиков без номеров для детей, или кто пришёл вдвоём и разделись в одном шкафчике (обычно летом). На полу перед шкафчиком лежала деревянная решётка, чтобы не стоять голыми ногами на цементном полу. При выходе из мойки на эту решётку обычно клали ранее снятые трусы или майку, чтобы было теплее стоять. В мойке, в центре, стояли лавки, каменные, толстые, из гранита, на металлических ножках, вдоль стен такие же лавки. Если сидя, то на лавку помещались два человека, а если стоять, когда много народу, - 4 человека. Было две пары больших кранов с деревянными ручками, с горячей и холодной водой, которые быстро наполняли тазик водой. Напротив, входа в мойку была дверь в парилку. Парилка вмещала человек 5-6 максимум. Пар подавался из трубы открытием на ней крана. Когда парилка наполнялась паром, ничего не было видно. Парились вениками, в основном, из травы солодки. Редко кто приходил с берёзовым или дубовым веником – это были заядлые парильщики.  Остальные, кто хотел попариться, покупали солодковый веник за копейки у банщика. Веника из солодки хватало обычно на один раз, поэтому использованные бросались или в парилке, или складывались на окно в моечной комнате. Когда отслужившие веники накапливались, банщик заходил в мойку, собирал их в тазик и выносил. В мойке и парилке ходили медленно, выложенный плиткой пол был мокрый, в некоторых местах с оставшимся мылом, - скользкий.
 Процесс мытья происходил так. Раздеваешься, одежду вешаешь на крючочки в шкафчике (иногда их не было), обувь кладёшь вниз, на неё обычно укладываешь сумку (пакет) с чистым бельём и полотенцем, предварительно достав из неё мыло и мочалку. Зимой обычно трудно втолкать всю одежду в шкафчик, так как пальто или тулуп, сапоги. Когда разделся, снимаешь сверху со шкафчика тазик, кладёшь в него мыло и мочалку, и кричишь: «Банщик, закрой, 10 - й!» (бывали и банщицы, обычно пожилые женщины). Смотришь, чтобы банщик закрыл шкафчик, и идёшь в моечную комнату. Заходишь в мойку, выбираешь свободную лавку, на край кладёшь мыло и мочалку, идёшь к кранам, споласкиваешь кипятком тазик и набираешь полный тазик кипятка, чтобы им обмыть поверхность лавки. Это был действительно кипяток, потому что в парилку подавался из котельной пар. После помывки лавки, набираешь воды для мытья и моешься. Отец всегда мылся очень горячей водой. Когда я ему потру спину, смываю мыло водой, макая руку в тазик, рука еле терпела. В парную он не ходил – или не привык, или боялся, что повысится давление. Когда выходишь из мойки сразу кричишь: «Банщик, открой, 10 - й». При открытии он проверяет, чтобы номер на тазике, который ты поместил на верх, имел такой же номер, как на шкафчике. Если бывало у кого-то не совпадали номера, заставлял идти в мойку и искать свой тазик. Надо отметить, что все участники процесса «Баня» относились друг к другу дружелюбно и с вниманием. Между ними никогда не было ни споров, ни ссор. Чего стоит один пример. Иногда кто-то из одевающихся (раздевающихся) кричал выходящему из моечной комнаты: «Мужик, у тебя мыло на спине (на заднице)!». Имелось ввиду оставшаяся не смытой мыльная пена. И мужик возвращался в мойку снова ополаскивать своё тело. Когда одевались, я всегда помогал отцу на спине надеть бельё. Тело было мокрое и он не доставал на спине расправить бельё.
                Х                Х                Х
Моя жена родилась 30 августа 1951 года в селе Королёво Закарпатской области Украины в то время, когда её отец воевал с бандеровцами. Бабушка рассказывала потом жене: «Отец уйдёт с отрядом в лес, а мы с Людой (мать жены) не спим, ждём. И не знаем, сам придет или на плащ-палатке принесут». У бабушки старший сын погиб. Отец жены был капитаном после войны, в Закарпатье был командиром отряда. Однажды его бойцы вернулись без него. Бабушка и мама переживали. А его, оказывается ранили, и бойцы спрятали его в стоге сена, обещали вернуться, а сами пошли дальше ловить бандеровцев. Ночью к нему пришла женщина с хутора, она видела, как бойцы прятали его. У неё сына бандеровцы расстреляли. Она перевязала его, покормила. А звали эту женщину Натальей. Этим же именем отец жены и назвал её. А когда бабушка тайком крестили мою жену, кто-то увидел и написал донос. А её отцу должны были присвоить очередное звание – майора. Но ему не присвоили и потом много лет не присваивали.
                Х                Х                Х
Отец очень любил внучку. Когда она подросла, он всегда играл с ней во что-нибудь. В 5 лет она у нас любила наряжаться в невесту. Так дед решил сыграть с ней в свадьбу. Она нарядила его женихом, сама нарядилась как в свадебное платье, они украсили лентами и цветами «Победу» и через весь город поехали к бабе на работу. Мать тогда работала кассиром в универмаге «ЦУМ» - это в центре города, недалеко от базара. Отец поставил машину, и они наряженные пошли в универмаг. А кругом народ, смотрят и улыбаются. Когда они подошли к кассе, за которой сидела баба, она их увидела и говорит деду «ты что, старый, совсем чокнулся».
Воспоминания внучки Ларисы – дочери Алексея Мефодьевича
Первая жена отца не отличалась, видимо, крепким здоровьем. Стала сильно болеть, имела проблемы с лёгкими. Отец часто возил её на приём в Переменовскую больницу к врачу, где в то время работала моя мать - в последствии вторая жена отца.
Главным врачом в то время в Переменовской больнице был попавший в плен во время Первой мировой войны и оставшийся в Сибири австриец – очень умный и замечательный врач – Бервольф Вальдемар Альбертович. Он и сказал отцу о необходимости перемены климата и переезда в более тёплые, фруктовые края для его первой жены Харитины. Однако перевезти в эти края Харитину не удалось – она умерла в 1949 году в Ремках. Харитина была коммунисткой и на её могиле до настоящего времени стоит звезда, а не крест.
                Х                Х                Х
Мать также родилась и выросла в Сибири, в селе Громовке. Её отец - Герцовский Емельян Павлович, 1896 года рождения, по-видимому, был из ссыльных поляков. По рассказам матери, его дед и ещё несколько семей были высланы в Сибирь и начинали осваивать эту местность. До них там никто не жил. Деда Емельяна Павловича звали Константин. Его семью и ещё четыре польских семьи сослали в Сибирь в наказание за участие в восстании поляков в России в 1863 году. На место определения отбывания ссылки прибыли в 1865 году. На этом месте никого не было, не было воды. Константин, зная методы обнаружения воды, смог найти прохождение жилы воды, на этом месте выкопали колодец, оказалась вода питьевой и на этом месте начали жить.
В 18 лет Емельян Павлович был призван в армию на 1ую Мировую Войну. Потом революция, Гражданская, воевал 8 лет. Пришёл очень больным, без зубов (переболел цингой), был сильно травлен немецкими газами.
                Х                Х                Х
Отец увлекался фотографией. Почти все старые снимки, начиная с послевоенного времени и до 60-х годов были сделаны отцом. У него был старинный, красивый фотоаппарат. На трёх деревянных ногах, которые можно было регулировать, делать длиннее или короче, гармошка из прочного материала, красивый, лакированный деревянный корпус, стеклянные пластины и большой объектив. К концу 70-х он, конечно, уже немного постарел, матерчатая часть совсем рассыпалась, покрытые резиной провода для вспышки потрескались, стали ломаться.
Мой школьный товарищ, с которым мы сидели за одной партой много лет, тоже увлекался фотографией. Я ему рассказала про этот старинный аппарат, и он очень заинтересовался и обрадовался. Я спросила отца, может он подарить Сергею этот фотоаппарат, он очень хочет иметь такую вещь. Хочет его восстановить и законсервировать. Отец сказал, что пусть забирает и занимается. Мой товарищ забрал его и был безмерно счастлив такому подарку.
                Х                Х                Х
Хочу рассказать ещё о том, что у нас дома был портрет деда Мефодия Даниловича, написанный в карандаше. В то время родители делали большой ремонт в доме. Перекрывали потолок в спальне. Всё выносили из комнаты, убирали мебель. Портрет лежал на шифоньере и когда всё доставали оттуда, он упал и разбилось стекло. Когда портрет был без рамки, я его хорошо рассмотрела, мне было очень интересно.
При ближайшем рассмотрении на задней стороне портрета увидела подпись, очень чёткую, художника. Фамилия мне запомнилась хорошо, потому что была смешной для ребёнка – Пастернак. Я ещё подумала, как корень овощной. Дату я, к сожалению, не запомнила. Мать забрала портрет у меня, свернула в трубочку и завязала красной тесёмкой. Положила на шкаф, чтобы дети не добрались. Отец сказал, что ездили художники по Сибири, рисовали портреты крестьян, другого местного населения. Потом я интересовалась этим вопросом и узнала, что портрет был нарисован художником Леонидом Осиповичем Пастернаком. Художником-передвижником, отцом знаменитого поэта и писателя Бориса Пастернака.