Чужеродность

Ночью я видел странный сон. Ади, Коба и Мао, одетые в белые хламиды, шли куда-то по зеленому лугу, и лица у них были ангельскими. Они с задумчивым и счастливым изумлением звездных пришельцев-романтиков озирались вокруг и как будто сдерживали прорывающуюся радость на экстатически дрожащих губах. И они по-детски лепетали взахлеб - мы не имеем права на радость, но все-таки рады что ваш мир существует и жизнь продолжается, ведь мы очистились стали другими стали СОБОЙ а тогда это были не мы, это был кто-то еще и мы не знаем кто это был тогда долго…
Я проснулся со слезами на глазах, сон, дерево лютни,  ноющее барокко чувств. Растолкав жену, я сказал, что мы идем ко дну. После двух месяцев добровольного заточения в четырех стенах, мы поняли, что тихо спиваемся. Живя вдали от счастливой Аркадии, грохочущей спальными чучелами вечной ночи, мы сосредоточенно рыли под собой колодец, дабы утолить индивидуальную жажду одиночества, напившись из этих темных вод. Но когда почуяли пятками холод отчуждения, мы остро и боязливо взглянули наверх, ища спасения в хмурых звездах львиной зари. Где-то в благоустроенных континентальных заповедниках, созданных божественными существами с большими ладонями и зеркальными глазами титанов, отражающими небесную гладь пустоты с ее пирамидальными грезами о высших духовных формах, не проходит и часа, чтобы кто-нибудь не окочурился в вонючем подвале. И так всегда. Земля давно перенаселена, и ее хтоническая топорная действительность прогнулась под тяжестью грузнокопытных человекоживотных, нас, изнеженно пирующих в рассветных хлевах. На пузырящихся известкой стенах, со скорбной журавлиной грацией висят старые пальто и другие предметы обихода повседневного кладбищенского небытия. Мы заперлись от мира и его господства, пребывая в ленивом плену зевающих дверей, шаркая тапочками по дощатому дну пола и вздыхая о грядущем. Во дворе я курил черную трубку, испещренную белыми ящерицами и зелено-малахитовыми чапаралевыми телами змей. Струпья дыма, подхваченные прелым ветром, рассеивались высоко над деревьями, и их золотые семена бессмертия сыпались на прокаженные холмы. Или я сидел там в полном одиночестве и дул в диджериду, выметая из своих измученных легких маслянистую индустриальную пыль тяжелой метлой океанической вибрации, гласом мертвых земель. Жена в это время общалась с дружелюбными кухонными лярвами кастрюль и сковородок. В нас было много доброты. Что можно было сделать с этим излишком, как не обрушить его друг на друга. Ведь любой залежалый товар гниет на полках. Возиться же с гнойными язвами посторонних ближних, как поступают святые проповедники,  пожалуй, мерзко, но если это занятие не по мне, это еще не значит, что я не добр. Думаю, высшая доброта, как и сама истина должна быть защищена справедливой ложью. Брахманы запрещали изучать Веды личностям из низших каст, чтобы те не извратили писания и не привнесли в их толкование вредоносную логику своего плебейского скудоумия. Вместо Вед брахманы подсовывали им Кама сутру. Вот это, по-моему, истинная доброта, замешанная на мудрости. Так воспитывают детей. Дрянная детвора вечно глумится над пойманным беззащитным и добрым великаном. Есть ли смысл в этой борьбе? Но если бы я был умнее, то несомненно был бы и более злым. Покряхтывая, я возвращался в дом, где всегда есть вино. Там была у меня тайная рыцарская комната, набитая старыми книгами, откуда я созерцал ржавые крупицы далеких подвесных мостов, но созерцал безрадостно, без всякого энтузиазма. Живя в этом пустынном доме, мы проводили время вместе только когда пили и когда спали. Так продолжалось до тех пор, пока мы оба не почувствовали, что смертельно устали быть собой поодиночке. Мы уже в нетерпении посматривали за серый патронташ забора, за которым начиналось что-то иное, неожиданное и холодное как выстрел. Чужеродность мира. Жить там, это все равно что лететь вниз с бешеной скоростью и мимолетно видеть под собой что-то знакомое с безумной мыслью о том, что вот эти крыши, сверкающие на солнце или кусты, сейчас подхватят тебя, спасут, укроют, но в итоге понимаешь, что примет тебя лишь благословенный и равнодушный асфальт, отрешенно разинувший пасть. Мир, пораженный кармическим недугом рождения, смерти и болезней, имеет вид мурти царственной железной гориллы в тошнотворной короне, восседающей среди бензиновых отбросов. Чтобы заглянуть за пределы коричневой мглы, я делаю глоток ядерного молока, после чего бесстрашно и торжественно воспринимаю реальность того, что находится по ту сторону временной мути. Глаза сквозь глаза внутри глаз. Косой взгляд за предел будущего. Но там нет вообще ничего кроме Света. Видел ли я Свет? Да. Что такое этот Свет? Я не знаю. Вечен ли он? Это я вечен…
Мы – пара незадачливых птиц, отбившихся от стаи, чье исчезновение стая никогда и не заметит. Наш отпуск подошел к концу, пришлось покинуть унылый загородный дом. Выехав на трассу, мы помчались вдоль обитаемого лесного массива и остановились на полпути, чтобы в последний раз помедитировать в нашем тайном сакральном месте. Для этого пришлось забраться подальше в лес, туда, где живет большая сосна, одетая в узорчатую плевру пахучей коры, ставшей прибежищем красных муравьев, одержимых безумием Сансары. Мы исчезнем здесь в дыму прекрасного заблуждения о жизненно важной необходимости бесшумно ходить на цыпочках, иметь кристальные помыслы или о вреде курения, но потом вернемся, заклейменные изъянами и вечным позором брюхоногих с темных окраин Вселенной. Разве после этого мы станем лучше? Мы родились ветхими, начали стареть сразу, призваны смертью, но почему-то все еще упрямо живем, блея как беспечный скот перед убоем. В чем смысл? Моя жена обладала всеми атрибутами уважающей себя самки-дочери Евы, любила комфорт, претендующий на роскошь. Когда-то она профессионально танцевала, но со временем несколько располнела, стала томной и цветущей, и это ее не портило. Она боялась только грома и комаров, ну и старости. Когда мы продирались сквозь кусты, я смотрел на ее зад, обтянутый леггинсами, и думал о том, какими мы станем, когда превратимся в дряхлых и беспомощных. Какими мы станем, когда СТОПРОЦЕНТНО умрем, эх…
Сакральное место представляло собой подземный колодезный бункер, обнаруженный нами в лесу случайно. Кем и когда он был вырыт, трудно сказать. На земле лежала ржавая железная крышка люка. Вниз спускалась визгливая лестница. Единственное помещение было круглым и загромождено всевозможной дрянью начиная от допотопных измерительных приборов неизвестного предназначения, жестяной утвари и рванья до современного металлического хлама, пластиковых отходов, школьных тетрадок, пивных банок, бумажек и шприцов. Все это мы смели в одну огромную кучу у стены. Возможно, изначально бункер принадлежал немцам во время Второй мировой, или советским партизанам, здесь также вполне могла разместиться группа чекистов-инженеров, позже сюда с большой вероятностью наведывалось пионерское хулиганье из лагеря, спали и жрали бомжи и наконец, обосновалась шайка гердосовых торчков, невесть откуда взявшаяся в лесу. А теперь и мы со своими ковриками для йоги. Тут еще остался горелый запах пачулевых благовоний, которые мы жгли в прошлый раз. Странное место для медитации, абсолютно мертвое, забытое, маленькое столетнее болото, окруженное комариной чащей, но здесь имелись все признаки запустения и тяжеловесной энергии слепой безгласной природы, которые были нужны нам для особой практики. Она называлась «перезагрузкой Духа». Суть ее заключалась сначала в полном поглощении духа частицами материи, то есть, тотальный разворот вспять, прямо внутрь, в толщу враждебного скотского дубликата своего чрева, где нужно отыскать собственную душу в виде белого яйца, Я, и сожрать его, переместив в свой живот. Затем, когда съеденная, то есть, спасенная теперь душа оказывается в надлежащем месте, начинается обратный процесс – освобожденный, сияющий и усилившийся Дух поглощает всю накопившуюся материальную скверну и тело должно непременно одухотвориться. Сразу после этого следует несложный тантрический йони обряд со своей стри, женской половиной, для полного духовного воссоединения двух очистившихся душ. Эта вполне бредовая практика трансформации Духа в материю и обратно была создана Егором Адвайтой Пулеметовым, сумасшедшим йогом-мистиком, путешественником, отыскавшим короткий путь в Шамбалу и бесследно сгинувшим в Гималаях.
Мы медитировали несколько часов подряд и затем обновленные, опустошенные и немного полоумные, выбрались на поверхность. Теперь мы были готовы к принятию в себя мира Майи. Мы всегда так делали когда прощались с уединением и, возвращаясь в город, спокойно приступали к мирским обязанностям. Выйдя из леса, мы увидели исполинское кружево заката. Машина поблескивала черным морионом с желтизной внутри. Почему наш внешний мир называют чуждым и обманчивым? Как вообще материя может быть ненастоящей, если она есть прямое отражение какого-то высшего мира? Если она просто сон, то кто же сновидец? Я сам. Мы и есть сновидцы. И чем глубже сон, тем кошмарней должно быть пробуждение. Это и есть реальность. Животный мир спит глубоко. Мир камней еще глубже. Человеческая масса спит гротескно, создавая беспокойный мефедроновый движ, пританцовывая и сверкая плутоновыми глазками по типу «как же сладко нам, членоголовым, воспринимать действительность». И вот мы видим, что мчимся налегке к самой поверхности сна, но как бы не так, мы не летим, а падаем.
Мы ехали по трассе несколько долгих часов, в основном молчали и позевывали, входя в повседневную роль обыденных тупиц. Нас окружала чужеродность, но мы не могли проникнуть в смысл этого понятия без риска вновь стать собой. По той простой причине, что чужеродность - это мы и есть, мы, заселившие галактики. Но может быть, все нескончаемые миры, все планетарные государства с их одинаковым дисциплинарным устройством, топчущим личность и порождающим столько страданий - лишь крошечная материальная слезинка, повисшая на реснице все еще любящего нас Бога.