Дикая степь... Глава 49. Сделал я своё дело

Время действия - сентябрь 1774 г.

- Погляжу на армейских — с души воротит, - проворчал Савелий, хмуро поглядывая в сторону трусящего на плохонькой лошадёнке старого солдата. - Годов уже немало, а бороды нет. Рыло скоблёное, голое, будто у бабы.

- Что ж, коли приказ им такой даден был — брить и усы, и бороду. Куда же им деваться… - хмыкнул Тимофей.

- Кто ему сейчас такой приказ даёт? - подал голос Иван. - Теперь над ним начальство я, казак яицкий. С бородой и усами. Ан нет — кажно утро морду бреет. Тьфу, тошно аж! Греховодники…

- Привычка. Небось, с юных лет солдатскую лямку тянет. Поневоле привыкнешь, - улыбнулся Тимоха.

- А я вот гляжу на него и думаю — что бы я делать стал, ежели бы мне приказ такой дали? - Савелий провёл ладонью по своей густой бороде.

Кони, разморенные жарой, шли не спеша, мотали головами, отгоняя назойливых мух, и давно уже жаждали отдыха возле тихой речки или озерка. Однако степь была суха и речек на пути не попадалось, а люди делать привал будто вовсе не собирались.

- Так ведь и давал царь Пётр Лексеич такой указ, чтобы казаки, как и все прочи сословия… окромя мужиков, само собой… Чтобы казаки, значицца, бороды брили, - Иван поправил на голове шапку, приложил ладонь козырьком ко лбу, вглядываясь в даль. - А нам, яицким, это хуже лютой cмepти. Лутче голову потерять, чем бороду. Потому как сказано в писании — «не постригайте брад ваших: се бо женам лепо, мужем же не подобно», а ещё про то, что мужчины с голыми рылами явятся в последние времена. Даже думали всем войском подале в степи уйти от царских указов.

- Как же он, Пётр Лексеич, смилостивился-то?

- А нам за это казака одного, по прозванью Рыжечка, благодарить надобно. Вот я вам расскажу! Война тогда была со шведом. Наши-то казачкИ тоже в государевом войске состояли. И вот где дело было не скажу, а только случилось большой битве быть. Ну вот, встали по одну сторону поля шведы, по другую русские, а меж ними — место голое. Для битвы, стало быть. Стоят, ждут, кто первый начнёт. А тут посыльный к Петру Лексеичу от шведского Карлы с грамоткой. И сказано в той грамотке, что желал бы Карла в честь праздника… какой-то тогда праздник был… желал бы он битву заменить на поединок двух богатырей. Чей верх возьмёт, того и победа. Ну, Пётр Лексеич затылок-то почесал, на поле поглядел да и согласился.

- Эвон… - удивленно покачал головой Савка.

- Ага. А когда глянул на поле, какой от шведов поединщик выехал — охнул. Гора горой на коне сидит, весь латами укрыт, а конь огромедный, да тоже весь железом окован. У царя ажно в глазах помутилось. Ну, говорит, братцы, кто супротив шведа на бой выйдет? Выскакивает вперёд наш Рыжечка. Дозволь, мол, государь, сразиться. Царь глянул — казак росточком мал, да видом неказист, да к тому же рыжий. А он, к слову, рыжих на дух не переносил. Поди, говорит, вон. А сам вдоль рядов идёт. Таким взглядом смотрит на служивых, вот-вот наскрозь прожжёт. Все глаза отводят — какое там со шведом тягаться! Ойкнуть не успеешь, как архангелы на том свете встречать будут. Да и страшно, что от твоей немощи всё войско пострадает.

- Вот это главное дело! - кивнул Тимофей.

- А Рыжечка снова к царю пристает. Дозволь, мол, схватиться с ихним богатырем. Я, говорит, секрет один знаю. Только сказать не могу, сглазить боюсь. Царь на него смотрит — казак сам заморыш и лошадёнка маленькая, степная, стоит, слепней хвостом отгоняет. Навродя как вот наши сейчас. Ну, помялся царь, помялся, а деваться некуда. Ну так иди, говорит. Ежели одолеешь шведа, то проси у мене всё что хочешь.

- Неужто одолел! - хлопнул себя по ляжке Савелий.

- Да ты слушай! Выехал Рыжечка к шведам, а те давай хохотать. Куда, говорят, такому замухрышке против нашего богатыря, у него и сабли-то нет! А у Рыжечки и впрямь одна только пика и была с собою. Да кинжал бухарский за голенищем сапога. Ну, примерился Рыжечка, посмотрел — у шведа между шлемом и латами полоска имеется, которая железом не прикрыта. Вот туда он и решил бить. А когда сошлись, видит казак — шибко полоска узенька, не достанет пика, он её в сторону и откинул. Тут швед на него уже копьё своё наставил, мчится, будто вепрь разъярённый. Рыжечка коню своему под брюхо нырнул, копьё и проскочило мимо. А он тут как тут, в седло вскочил, да ножик-то свой вытащил. Оно, лезвие, как раз по самую рукоять в ту полоску вошло. Захрипел швед, упал за мepтвo. Отступил Карла, уговор дороже денег. Ну и Пётр Лексеич тоже обещанье своё сполняет — у Рыжечки спрашивает, чего, мол, желаешь. Думал, что он богатства да дворянства себе испросит. А тот — нет. Пожалуй, говорит, нас, государь, крестом да бородой. Чтобы, значицца, никакого ущемленья нам в старых обычаях не было. Поморщился царь, да делать нечего. С тех пор и позволено казакам яицким бород не брить. Да и другим казакам, ежели они на своих землях службу несут, тоже.

- Надо же… Хорош Рыжечка! - похвалил Савелий. - И для себя, и для царя расстарался.

- Во! Дошли! - Иван указал на зеленеющую вдали полоску кустарника.

- Река? - переспросил Тимофей. - Значит, отдых скоро.

- Скоро. Река, самая настоящая, Большим Узенём называют. Это вам не давешнее озеро. Один обман, а не озеро! Солёное шибко да мелкое. Ни коней напоить, ни самим напиться. Соль на ём добывают. А у реки милое дело. Тут тебе и рыбы хоть голыми руками хватай!

Возле небольшого села, расположившегося на берегу Большого Узеня, отряд стал спешиваться, кони, почуяв долгожданный отдых, оживились, и у путников повеселели голоса.

- Погодите, не здеся! - сказал Иван, со значением посмотрев на Тимофея.

- Государь, тут недалеко бахчи есть. Айда арбузов наберём! - крикнул один из полковников Пугачёву.

- Что ж, добро! - согласился самозванец. - А вы, детушки, отдыхайте пока! - крикнул он остающимся в селе казакам.

- Земля-то здесь какая… - сказал Савелий, тронув коня. - Будто камень пересохший да потресканный. А люди ещё бахчи сажают. Эх, труда-то сколь…

- Люди везде живут… - буркнул Иван в ответ. Мысли его уже были все о предстоящем деле — получится ли дело, сладится ли.

За селом витал в воздухе аромат спелых дынь, блестели боками спелые арбузы.

- Вот государь, угостись! - старик-бахчевник поднёс большую дыню.

- Эх, какая! - восхитился Пугачёв. - С дороги-то самая сласть!

Тимофей перекрестился — с Богом! Подошёл к Пугачёву, сорвал с него саблю:

- Ну что, Емельян Иваныч, пора заканчивать смуту. Итак уже кpoвyшки людской безмерно пролито. Сколько её ещё по твоей милости прольётся!

- Что?! Ты на кого руку подымаешь? - вскинулся Пугачёв, оглянулся на полковников своих, ища поддержки, однако те, отвернувшись, обсуждали огромный арбуз. - Вот, значит, как…

- Вот так, - спокойно сказал Тимоха. - Дозволь связать тебя.

- Связать?! - взревел Пугачёв. - Ну, нет уж! - Выхватил пистоль из-за пояса, попытался взвести курок.

- Не получится, Емельян Иваныч. Попорчены они нарочно.

Пугачёв отбросил пистолет, потянулся к ножу, но уже навалился на него сзади Савелий, железной хваткой свёл его руки за спиной:

- Вяжи, Тимоха.

- Братцы! - закричал Пугачёв. - Измена!

- Далеко. Не услышат, - сказал Тимофей, крепко скручивая руки самозванца. - Лучше покорись.

- Не было такого, чтобы покорился я изменникам! - самозванец стряхнул с себя Тимоху, ударил кулаком в ухо Савелия. - Врёшь, не возьмёте вы меня!

Емельян вскочил на коня и рванул к камышам. Савка помчал за ним, а следом, превозмогая боль в спине, и Тимофей.

- Эх, пропадай всё пропадом! - крикнул Иван и поскакал следом за ними.

Перехватили Пугачёва у самой реки, сбросили с коня, связали по рукам и ногам.

- И куда вы теперь меня?

- В Яицкий городок. А там пусть власти решают, что с тобою делать.

Однако покоряться Емельян не желал. Эх, послушал, дурень, полковников, думал он, лёжа без сна в бедном домике бахчевника. Знал ведь, что предадут они, шкуры свои спасая. Шигаев предал, за государеву жизнь хотел прощенье себе купить, и эти такими же оказались. Осторожно ощупывал самозванец путы, которыми был связан.

Но вот поддался один узел, другой. Сначала нужно размять затёкшие руки, а там и остальные верёвки развязать не долго. Тихо поднялся Пугачёв со своей лежанки, прислушиваясь к сонному дыханию спящих стражей. В темноте едва не наступил на чью-то руку, замер. Наклонился, кончиками пальцев исследуя лежащее тело. Пистолет… Вот то, что ему нужно. Теперь нужно найти дверь. Проклятая темь… Крошечные окошки были наглухо закрыты ставенками, а между ними пробивалось тоненькое лезвие лунного света.

- Что? Кто это? - приподнялся один из атаманов-полковников.

Емельян замер, выжидая, когда тот снова уснёт. Потом снова шагнул, наступив на чью-то ногу.

- Кто ходит? - вскинулся пострадавший. - Отвечай! Ээээх…

Чиркнула искра кресала, затеплился огонёк лучины.

- Братцы! Держи его!!!

Емельян поднял пистоль и, взведя курок, направил его прямо в грудь своего полковника, бывшего когда-то верным его слугою:

- А ну, пропусти!

- Не уйдёшь!

Пугачёв нажал на спуск, однако пистолет только сухо щёлкнул.

- Осечка… - с горечью сказал он. - И тут осечка.

Навалились атаманы, скрутили его крепче прежнего.

- Погодите, не радуйтесь! - сказал самозванец. - Невелико моё войско, да всё больше, чем вас. И они верны мне. Они не дадут вам увезти меня.

Тимофей вышел из домика, сел на стоявшем у входа чурбачке. В чёрной осенней выси светила луна, а воздух был пронзительно свеж, словно возмещая изнуряющую жару прошедшего дня.

- Что Тимофей, призадумался? - в проёме двери показался Иван.

- А ведь он прав.

- Ты про что?

- Про казаков, - Тимофей махнул рукой в сторону села. - Мы супротив двух сотен казаков не выстоим. Отобьют они Емельку, а нам головёнки скрутят. Иттить к ним надобно, обговорить всё по-хорошему. Улестить, умаслить, а кого и припугнуть.

- Кто ж пойдёт к ним?

- Я и пойду. А вы вот что — сон уже весь вышел. Собирайтесь-ка да поезжайте вперёд. Нечего время тянуть.

- Нет, Тимофей. На разговор должны пойтить те, кого казаки знают, кому верят. Лучше наших атаманов никого не найдёшь. А тебе с Савелием… Что ж, вы супротив власти не воевали, вам и прощенье себе вымаливать не нужно. Езжайте себе с Богом, живите с миром.

Заговорщики собрались скоро да в путь пустились. На Бударинском форпосте встретился им поисковый отряд сотника Харчева, который и препроводил самозванца и сопровождающих его атаманов-полковников в Яицкий городок.

Тимофей с Савелием встретили рассвет вдали от Большого Узеня. До родных мест было ещё далеко, а больная спина всё сильнее давала о себе знать.

- Тимоха, коням роздых нужон! - тревожно поглядывая на товарища, сказал Савелий.

- Роздых так роздых… - согласился Тимофей.

- Ты вон полежи на травке, а я сам с коньми управлюсь!

Тимоха рухнул на землю, закрыл устало глаза. Тревожная выдалась ночь, каким-то будет день?

- Скачет ктой-то следом за нами… - озабоченно сказал Савелий, приставляя ладонь козырьком ко лбу. - Вроде казак, а чего ему надоть-то?

- Приедет, узнаем, - равнодушно ответил Тимоха, не открывая глаз.

Казак торопился, гнал лошадёнку, не жалея.

- Ты Тимофей? - хрипло спросил он Тимоху, сползая с седла.

- Я, - Тимоха с трудом приподнялся, сел, упираясь обеими руками в землю. Некстати, ох, как некстати появился этот гонец.

- Куда государя повезли?

- Разве тебе не сказали? В Яицкий городок… - спокойно ответил Тимофей.

- А я, когда вы появились среди нас, всё понять не мог, что вам нужно. Теперь-то понял. Это вы атаманов с толку сбили. Это вы подговорили их государя повязать да в обмен на прощенье властям отдать. Иуды…

- Уговорили. Только нам-то прощенья не нужно. Мы, хоть присягу и давали, а в войске его не состояли, - сказал Тимоха.

Савелий прикусил губу и отошёл в сторону, припоминая свои подвиги в пугачёвских битвах. Вспомнил и разгром под Татищевой, когда бежали они с Емелькой в Бёрдскую, как от огня.

- А мы состояли. И нам теперя царские ласки на своей шкуре спытать придётся.

- Царские ласки рано или поздно все узнают. Так чем скорее, тем лутче. Успокоится край казачий, заживёт мирно…

- Тебе зажить не придётся! - закричал казак. - Получай!

Свистнула над Тимофеем сабелька, почернело небо, померк в глазах свет…

Забили, зазвенели над головою колокола, запели птицы райские. Открыл глаза Тимоха — кругом сияние, над ним небо голубое, под ногами трава зелена. Встал Тимофей и удивился — тело лёгкое, каким и в юности не было. Подпрыгнул на радостях, повернулся влево, вправо — не болит ничего.

- Вот, Тимоша, и дома ты, - раздался ласковый голос.

Обернулся Тимоха — рядом дедушка Еремей.

- Значит, сделал я своё дело?

- Сделал, всё как надо сделал! - засмеялся дед.

- Да ведь я предатель, Иуда!

- Ты злодея великого остановить помог. Вишь, С@т@нав ём сидит, гордыню его раздувает, на непотребства всякие толкает.

- Значит, нет на мне греха предательства?

- Нет. Грех на тех, кто рядом с им всё время был, его злодеяниям потакал, а потом продал его. Ну да для них свой суд будет, - взгляд дедушки Еремея был полон любви и ласки.

- Грешник ты, Тимофей. Грешник великий! - раздался вдруг голос позади Тимохи.

- Почему? Что натворил я? - Тимофей обернулся, но не увидел никого.

- Себялюбец ты. А ты подумал, каково теперь будет Марье?

- Марье… - растерянно повторил Тимоха.

- А я? Ты меня зачем бросаешь?

Тут только узнал Тимоха голос Савелия.

- Меня Агаша одного на этом свете оставила, а теперя ты покидаешь!

- Да ведь у тебя дети есть, внуки…

- У них своя жизнь. На что им старик. Как же мне жить одному? Наложил бы я на себя руки, да попы говорят, что от этого навек неприкаянным останешься. Эх ты, предатель…

- Значит, всё же предатель… - совестно стало Тимохе, и товарища жаль до слёз. Больно сжалось в его груди сердце. - Что же делать, дедушка? - повернулся он было к Еремею, но старика уже не было, а небо померкло, и звон колокольный утих. Нырнул Тимоха во мрак.

- Тимоха, не бросай меня! - услышал он снова голос Савелия.

- Не брошу… - сказал Тимофей, но язык его едва ворочался во рту, а тело наливалось болью, будто свинцом.

- Слава тебе, Господи, живой! - сказал Савка. - Ничего, Марья тебя поднимет на ноги.

- А где… казак?

- Забудь о нём.

Савелий улыбнулся, вытер кулаком глаза. Теперь он знал, что впереди у них обоих ещё много лет жизни, ведь Тимофей не мог предать своего лучшего друга!

***

Пугачёва в доставили в Яицкий городок в ночь на 15 сентября. Капитан Маврин начал допрос, не дожидаясь утра. Через день прибыл Суворов. В тесной клетке под личной охраной перевез он самозванца в Симбирск, а оттуда в Москву, где после тщательного расследования преступник был казнён.

Следственная «секретная комиссия» по пугачёвскому делу начала работу ещё осенью 1773 года, а первые приговоры были вынесены в январе 1774-го. Те, кто на самом деле принимал деятельное участие в бунте, были казнены. Многие арестованные скончались в тюремных застенках от болезней и голода, не дождавшись суда.

Казаков, предавших Пугачёва, помиловали и определили на поселение в Лифляндскую губернию (Эстонию). Устинья Кузнецова и законная жена Софья с детьми, хотя и были признаны невиновными, всё же окончили свои дни в ссылке в Кексгольмской крепости.

Купец Муса Улеев из Сеитовой слободы (Татарской Каргалы), назначенный при Пугачёве старшиной и правителем села, был арестован и препровожден в Оренбург, а бережно хранимые им товары из разграбленного бухарского каравана изъяты и сданы в пограничную таможню. Правда, наказания он избежал, а впоследствии разбогател и был уважаемым в своих кругах человеком.

Бунт после поимки Пугачёва не утихал ещё некоторое время, но в конце концов затух. Казахские ханы и султаны, имевшие связи с пугачёвцами, откочевали подальше в степь. Башкирские повстанцы держались дольше, но и они были пойманы. Салават Юлаев с отцом, так же как и многие другие, окончили свои дни в порту Рогервик (Палдиски).

Простых же казаков за то, что они, «дав себя обмануть» Пугачеву, почитали его «истинным государем и слепо повиновались» его повелениям, приказано было «пересечь всех при комиссии плетьми нещадно, и потом из-под караула всех освободить, и дав им от комиссии билеты, велеть явиться служащим по командам, а неслужащим в своих жительствах, немедленно». После экзекуции все вернулись по месту жительства и продолжили службу. Константин Ситников, в доме которого находился «дворец государя», всего через три месяца после порки произведен был в капралы, а спустя годы он сумел выслужиться до хорунжего и даже назначен был атаманом казаков Бёрдинской слободы.

Следствие производилось со всей тщательностью, императрица Екатерина живо интересовалась ходом разбирательства, вникала во все детали. Иностранного вмешательства обнаружено следствием не было, а если и было, то осталось это в тайне. Слишком умна была императрица, чтобы обнародовать выводы, способные навредить большой политике.

Чтобы стереть память о Пугачёве, по приказу Екатерины Яик переименовали в Урал, станицу Зимовейскую, где родился самозванец, в Потёмкинскую, а всем родственникам его сменили фамилию. Запрещено было всякое упоминание о нём, ослушавшимся вырывали языки и отправляли на каторгу. Именно поэтому через много лет Александр Сергеевич Пушкин, даже получив разрешение царя, с превеликим трудом будет собирать по крохам информацию о восстании, а старушка Бунтова, поделившаяся с ним своими воспоминаниями, потом страшно испугается, не наделала ли она чего-то противозаконного.

Воли казаки не добились. Наоборот, императрица ускорила процесс преобразования их в армейские подразделения, а казачьим офицерам было передано дворянство с правом владения крепостными. Прошли годы, и казачество стало главной опорой государства Российского.

Тимофей с Марьей жили ещё долго, радуясь уцелевшим в безумном водовороте бунта детям и внукам. Савелия тоже хранил Бог. А потомки их живут среди нас. Оглянитесь — видите? Вот тот лётчик в истребителе, что гоняет сейчас в небе на российских границах назойливого «гостя», он и есть Тимохин пра-пра...-внук. И белобрысый фермер, у которого вы вчера покупали продукты, тоже. А медсестричка, которая перевязывает раненого солдатика на поле боя, - его внучка, дар врачевания ей достался от Марьи. Если же вы присмотритесь ещё внимательнее, то заметите, что у знаменитого конструктора лицо точь-в-точь Савкино. А вот тот спортсмен, у которого глаза со странным разрезом, будто домиком, вам никого не напоминает?