День 7 ноября

В детстве, еще до школы, я легко запоминал стихи, которые учила старшая сестра. Ей задавали выучить стихотворение, и пока она зубрила его, по нескольку раз повторяя, я его запоминал. Ритм и слова врезались в память, достаточно было только один раз прочитать или услышать его.
Поэтому когда, Людмила Тимофеевна предложила мне выучить к празднику Октябрьской Революции отрывок из стихотворения Михалкова "В музее", я с радостью согласился. Начинался фрагмент стиха со слов: "Мы видим город Петроград в семнадцатом году." и заканчивался:
"Октябрь! Навеки свергли власть
Буржуев и дворян.
Так в Октябре мечта сбылась
Рабочих и крестьян."
На следующий день, я сказал, что выучил всё и готов рассказать. Учительница похвалила меня и оставила после уроков репетировать.
Голос у меня был звонкий и я старался читать так, чтобы меня было слышно даже в коридоре.
–  Совсем необязательно так кричать, – осадила меня Людмила Тимофеевна, – нужно читать с выражением, понимая, о чем ты говоришь, и – помедленнее.
Если слова о  помещиках,  дворянах и буржуях мне были понятны, то про "полотна кумача" я узнал от нашей учительницы впервые. Занимались мы долго. Я запоминал, где нужна пауза, где нужно повысить голос, а где понизить.
На следующий день я читал уже с учетом всех замечаний, и получил от учительницы одобрение.
– Молодец! – сказала моя слушательница, – готовься выступать в клубе на торжественном собрании, посвященном Великой Октябрьской Революции.
Целую неделю я повторял стихотворение по десятку раз, а то и больше. Наконец, наступил этот день. Мама приготовила белую рубашку, выгладила брюки, а ботинки я начистил сам. Отец надел гимнастерку и китель, увешенный медалями и орденами за участие в войне.
– Я слышал, – обратился отец к маме, – приедет первый секретарь райкома партии. Буду сидеть с ним рядом в президиуме.
– Не сболтни чего-нибудь лишнего, – забеспокоилась мать.
– Всё будет нормально, не тревожься. Он фронтовик, воевал, – отец помолчал и добавил, – просидел всю войну в штабе…
– Ой, только не ляпни где-нибудь такое… – опять забеспокоилась мама.
– Ну, артист, – обратился ко мне отец, – пошли на собрание!

В зале клуба было шумно от беспрестанных разговоров.  Собрались взрослые и дети посмотреть концерт самодеятельности и кино. Кино обещали показать бесплатно. Но вначале – торжественный момент, посвященный Великой Октябрьской Революции. На сцене длинный стол, покрытый "полотном кумача" и стеклянный графин и два граненых стакана.
Всё это я разглядел, стоя за боковой кулисой, куда отвел меня отец. Сам же он пошел встречать гостей из района. Скоро подошла красивая и нарядная Людмила Тимофеевна и сходу спросила меня, помню ли я стихотворение?   
– Помню, конечно, – отвечал я, вытирая выпотевшие ладони о штаны.
Началась торжественная часть. Говорили друг за другом товарищи, вставая для этого из-за стола, и обращаясь в темноту зрительного зала. Было слышно, как зал затихал во время выступления очередного оратора, хлопал в ладоши и снова начинал шуметь. Темнота зала, казалась мне огромным существом, грозившим поглотить выступающих товарищей вместе со столом, покрытым красной материей. Только яркий свет на сцене мешал ей это сделать.
Дрожь в руках переместилась в колени, я слышал,  как стучит моё сердце. Мне казалось, что этот стук должна слышать моя учительница, стоявшая рядом со мной.
Наконец, речи закончились, столы и стулья вынесли со сцены. Вышла молодая девушка, завклуб, и громко объявила: "Первым номером нашей программы праздничного концерта будет отрывок стихотворения Маршака "В музее". Читает ученик первого класса…".
– Иди, – подтолкнула меня Людмила Тимофеевна, – встань посередине, –  громким шепотом сказала она.
– Я вижу город… – сдавленным голосом начал я.
– Ближе к краю… Громче! – последовало указание.
Сердце моё оказалось прямо в ушах и уже не стучало, а "вжихало": "вжих", "вжих", "вжих".
Подойдя к краю сцены, я отчаянно заорал: "Я вижу город Петроград…"
Проорав первое четверостишие, я замолк, поскольку из меня вышел весь воздух и мне нужно было время  наполнить  легкие. В зале стояла “мертвая” тишина.
"Рабочий тащит пулемет,” – громко прошептала моя учительница.
Боковым зрением я увидел отца, стоявшего с другой стороны боковой кулисы. Он кивал мне и улыбался. Одобренный отцом, я немного успокоился и продолжил свою декламацию. "…,"  – и тут я забыл стих. Стояла пауза, учительница не смотрела на меня, отвлеклась и не могла мне подсказать.
Я начал снова: "Так в Октябре упала власть рабочих и крестьян, так в Октябре мечта сбылась…" – понимая, что я переврал стих, я решил закончить, – "буржуев и дворян!"
Снова боковым зрением я увидел хмурого отца, затем бледное лицо Людмилы Тимофеевны, закрывавшее рот ладонью.
Торопясь закончить свое выступление, я затараторил: "Далась победа нелегко, но Ленин вел народ, и Ленин видел далеко на много лет вперед".
– Поклонись и иди сюда, – прошептал издалека отец.
Я поклонился и на ватных ногах отошел от края сцены.
– Я пойду провожать гостей, а ты иди домой.
Концерт продолжался, а я побрел домой.  Мне не хотелось смотреть ни на легкоатлетическую пирамиду, которую выстроят на сцене мои одноклассники, ни на танцы ансамбля девочек из пятого класса, ни на сводный хор школы.
Прибежала сестра и протараторила мне: "Твой  Генка свалился с пирамиды, но его подхватил наш физрук. Кино не было, заменили танцами. Больше ничего интересного."
Поздно вечером явился отец. Настроение у него было веселое.
– Всё хорошо, провели  праздник. Начальство осталось довольно.
– Опять пили, – с укоризной посмотрела мать на отца.
– Ну, как без этого. Первый заливает "за воротник" будь здоров! Погрузили его в газик и увезли.
– А вот наш артист, ляпнул, так ляпнул, – отец посмотрел на меня и подмигнул, – не переживай, никто ничего не заметил. Вот только Людмила Тимофеевна перепугалась, но – я её успокоил. Иди спать.
Во сне я просыпался несколько раз. И каждый раз мне снилось, что я на сцене, на меня указывает пальцем первый секретарь и говорит громко и гулко: “Перепутал! Перепутал!”