Любовь к опере

На конкурс Любови Кирсановой  "МОРОЗНЫЕ УЗОРЫ НА СТЕКЛЕ ПАМЯТИ" http://proza.ru/2024/01/03/173 (вне конкурса)

В молодости моя двоюродня сестра Лена была красавицей типа киношной Мерилин Монро - круглолицей зеленоглазой блондинкой с пышными волосами и умопомрачительной фигурой. При этом умной, начитанной и не без литературных способностей. После окончания школы она поступила в Ленинградский педагогический институт, на филологический факультет, прекрасно училась, не обращая внимания на вечно крутившихся вокруг неё сокурсников и молодых людей постарше, периодически предлагавших ей руку и сердце. Тогда было принято рано жениться, но она была очень целеустремленной и о замужестве даже не помышляла: сначала надо институт закончить, а всё остальное — потом, потом...

И тут вдруг, неожиданно для всех, в первую очередь для себя самой, она влюбилась. Шел 1959-тый год, ей было 20 лет. Это было случайное знакомство. Из Риги в Ленинград приехал по каким-то своим делам молодой человек, попутно завез небольшой пакет ее маме от каких-то знакомых. Мать как раз выходила из квартиры, извинилась, что не может пригласить его в дом —  ей нужно забрать в фотоателье дочкины фотографии. Он увязался за ней в фотоателье. Увидел фото Лены - и пропал.

Как выяснилось, он был уже не так молод, как выглядел, -—  ему было около тридцати, он окончил Рижский мединститут, стоматологический факультет, занимался зубным протезированием, причем не только в поликлинике, но и на дому тоже. В Лену он влюбился по уши. Ну, там любовь была взаимная, он был действительно очень красивый парень, к тому же еще и богатый, и с квартирой, правда, в Риге. Но ради Лены он пошел на все - оставил свою практику, поменял квартиру в Риге на Ленинград, с доплатой, конечно, но деньги у него были, обзавелся довольно быстро частной клиентурой, смог устроиться в поликлинику.

И Лена вышла за него замуж, довольно быстро родила сына.  Окончила институт, стала работать в школе учительницей русского и литературы. Стала настоящей богатой дамой. Хорошо помню, как она рассказывала моей маме, что у нее теперь есть няня для Алёши и домработница, которая готовит и убирает, что всяких золотых безделушек типа сережек, колечек и браслетов у нее теперь не счесть, а шуб аж три — норковая, каракулевая и песцовая. Моя мама тихо ужасалась: "Его же посадят, Леночка, кто-нибудь его заложит!" Лена только махала рукой - как-нибудь пронесет, он жутко умный и умеет шифроваться, все клиенты у него — люди проверенные, он без рекомендаций не берёт.

Лена была все так же красива, даже стала еще красивее — деньги мужа пошли ей на пользу, вокруг нее по-прежнему вились мужчины, причем из культурной элиты — певцы, музыканты, режиссеры, артисты, люди известные и интересные, но она была очень правильная: семья — это святое, муж ее любит, она его тоже, никаких интрижек на стороне.

Правда, жизнь становилось все опаснее, ее муж уже 10 лет занимался в Ленинграде незаконной практикой (он работал и с драгоценными металлами тоже, что тогда было запрещено законом), все могло закончиться очень печально, ему и так везло слишком долго.

И тут ему несказанно повезло. В начале 1970-х евреев стали выпускать из СССР. Муж Лены в срочном порядке получил из Израиля вызов и подал документы на выезд. Они уехали одними из первых, то ли в 1971, то ли в 1972. Израиль им категорически не понравился — они попали в кибуц (проще говоря, в колхоз, где всё общее), и этим всё сказано. Но долго они там не задержались, уже через 10 месяцев перебрались в Западный Берлин: мужу Лены удалось доказать, что он не просто еврей, а немецкий еврей: его родители в тридцатых годах бежали из Германии в СССР.

Жизнь в Берлине у них почти молниеносно, прямо как по волшебству, наладилась. Гражданство они получили практически сразу, дипломы им тоже признали. Лена получила место доцента на кафедре славистики в Берлинском университете — преподавала советскую литературу, муж ее купил дом и действующую стоматологическую практику (владелец уходил на пенсию), сразу начал работать. Он был отличный специалист, плюс знал несколько языков — немецкий, русский, латышский, так что дела у него сразу пошли в гору. Лена, помимо преподавания в университете, занялась издательской деятельностью. Ее специальностью стали наши советские писатели-деревенщики, переводы которых она проталкивала в немецкие издательства. Это позволяло ей на законных основаниях периодически бывать в Союзе — ведь там осталась мать, которую она поддерживала материально.

Жизнь била ключом, все были довольны и счастливы, как вдруг грянул гром среди ясного неба: Лена узнала, что у её мужа роман со своей Helferin (Helferin — нем. помощница, у практикующего врача — медсестра). Причем не с чьих-то слов, а увидела все своими глазами, так что мужу пришлось каяться: отрицать ничего он не мог, а разводиться не хотел. Для Лены эта история была как удар в спину. Она-то считала, что ее дом — ее крепость, а оказалось, что никакая не крепость — так, соломенная хатка.

В общем, она почувствовала себя оскорбленной до глубины души, но развод затевать не стала, она была дама практичная, понимала, что лучше сохранить статус жены, да и менять привычный образ жизни не хотелось. И ради сына стоило потерпеть — он как раз поступил в университет, трепетно любил и маму, и папу, зачем ставить его перед выбором, заставлять решать — на чьей он стороне, ему не до того. Так что она сказала мужу, что он свободен — может жить, как хочет и с кем хочет, но и она тоже свободна от каких-либо обязательств перед ним.

Видимость семьи они сохранили, даже на людях появлялись вместе, в гости ходили, к себе гостей приглашали. Только не спали друг с другом, хотя муж периодически порывался вернуть былые отношения. Но Лена не чувствовала к нему ничего, кроме гадливости, какое-то физическое отвращение на подсознательном уровне, хотя не раз пыталась убедить себя, что мужчины — они все такие, самцы, даже лучшие из них, одной женщины им мало. Убедить себя не получалось, даже запах мужа стал ей ненавистен, она старалась держаться от него подальше.

А потом Лена уехала в Москву по издательским делам, а заодно и раны залечить — походить по театрам, пообщаться с мамой, хоть и по телефону: из Берлина это было в те времена практически невозможно. И там, в Москве, она познакомилась с известным оперным певцом, Ваганом М., народным артистом СССР, он пел тогда в Большом театре. Певец — тенор, внешне очень похожий на Паваротти, был родом из Еревана, пел вначале в Ереванском оперном театре, но после трех лет стажировки в Милане, в Ла Скала, его пригласили в Большой. Так он и жил на два дома — в Ереване жена с детьми, он туда изредка наведывался, а он — либо в Москве, либо на гастролях.

Лену он увидел во время спектакля, она сидела в партере, в одном из первых рядов. Увидел — и у него крышу снесло, иного слова и не подобрать. Вагану было тогда сорок пять, Лене — около сорока, но выглядела она лет на 10 моложе и была почти  так же красива, как в молодые годы. Слегка располнела, правда, но это её не портило, да и одежда, сшитая на заказ, добавляла ей шарма. В те времена тотального дефицита хорошо одетая, да еще и просто красивая Лена выделялась среди театральной публики, как жар-птица среди поголовья птичьего двора.

Во время спектакля даже привыкшая к восторженным мужским взглядам Лена чувствовала себя не очень уютно.  Давали "Риголетто", и тенор пел партию герцога, ни на секунду не отрывая от нее взгляда. Лена решила, что он из тех артистов, которые выбирают себе кого-то одного в зале и для него поют, им так легче. Но как он пел! Тенор явно был в ударе: от его пения сладко щемило сердце, а от его горящего взгляда она вдруг почувствовала себя снова молодой, желанной,  способной на безрассудство. "Уймись, у тебя просто давно никого не было, вот и чудится всякое, —одернула себя Лена. — Ты тут вообще ни при чем. Просто он чудесно поёт, вот ты и растаяла!"

Но в антракте к ней подошел администратор, передал от него записку — там был номер телефона, тенор просил, можно сказать, умолял ее позвонить ему… И Лена решила: а, черт с ним, ну, позвоню, он же меня в постель насильно не затащит, а если и затащит, я женщина свободная, верность мне хранить некому. На полноценный роман она как-то не рассчитывала, у нее оставалась всего неделя до отлета домой, в Берлин.

Однако роман получился не только красивый и полноценный — с конфетами, букетами и предложением руки и сердца, но и с продолжением. «Ну, какая может быть рука, какое сердце, если ты женат, я замужем, да к тому же мы живем в разных странах»,— сказала Лена. «Я разведусь, ты разведешься, а уж страну я как-нибудь поменяю»,— ответил Ваган.

И года не прошло, как он объявился в Австрии. Уже разведенный. Поехал на гастроли с театром и остался в Вене. Невозвращенец. Как он потом рассказывал, когда он пришел просить об убежище, его долго пытали австрийцы — может, его в СССР притесняли, работать не давали? Или религиозные обряды не давали исполнять? Пытались сделать из него политического невозвращенца, использовать его бегство из СССР в своих целях. Но он твердо стоял на своем — он не политический, не религиозный, не экономический беженец. Он не знает никаких секретов. У него все прекрасно, с какой стороны ни посмотри. Просто он хочет жениться на любимой женщине, которая живет в Западном Берлине, а туда не попасть. Никак. Но если он будет жить в Австрии, она сможет к нему приехать, и они поженятся. Почему-то никого даже не заинтересовал тот факт, что женщина замужем, австрияки оказались очень толерантны в этом вопросе.

И в конце концов сработало. Конечно, он был не простой человек, известный певец. Не Паваротти, не Каррерас, но из той же серии, пел даже с Монсеррат Кабалье. Он получил австрийское гражданство как ценный культурный кадр. Его почти сразу взяли в труппу Венской оперы, он исполнял ведущие партии, участвовал в концертах, вел мастер-класс. Это было в начале восьмидесятых. Лена развелась с мужем, приехала к нему в Вену, они поженились.

Все было прекрасно. Конечно, Лена лишилась работы в Берлинском университете, но осталась издательская деятельность, кроме того, она занялась изданием русско-немецких и немецко-русских словарей, да ещё впридачу стала издавать журнал «Русский язык заграницей» и даже попала в список 100 лучших славистов мира. Когда открыли границы, в начале девяностых, Ваган стал летать вместе с ней в Москву, там у него тоже был мастер-класс, ну и концерты он давал, разумеется.

Но к середине двухтысячных (ему было уже под семьдесят) в Венской опере он уже пел редко, и это его угнетало. Как ни убеждала его Лена в обратном, он начал ощущать свою ненужность и бесполезность. Деятельная жена действовала ему на нервы, он ревновал её к делу, которым она занималась. Хуже того — он стал впадать в депрессию...

Финал у истории, к сожалению, печальный. Изменила бы, но не могу, потому что история невыдуманная.

В сказках о принцах на белых конях, которые спасают принцесс от драконов, а затем женятся на них, к сожалению, не все правда. Повествование обычно умалчивает о том, что происходит дальше, после свадьбы. А принцы обычно на достигнутом не останавливаются, они мечтают и дальше совершать подвиги. В повседневной жизни, однако, место подвигам есть не всегда. Принцы стареют, принцы страдают. Когда молча, когда нет. Вот и Ваган терпел-терпел, да и слетел с катушек. Ему захотелось опять резко изменить свою жизнь — совершить очередной подвиг. Что получилось один раз, может получиться и во второй. На тот факт, то ему уже не 45, а почти 70, он закрыл глаза. Это было для него не существенно. А значение имело только то, что он хотел петь в опере, он видел себя только на сцене, он просто не мог без этого жить.

Мы с мужем были у них в Вене, в новой шикарной квартире с террасой, похожей на небольшой сад, как раз накануне того, как он принял окончательное решение эмигрировать в Америку. Он был довольно тучный, как и все тенора, но решил похудеть — наверное, чтобы выглядеть моложе. Мы его не узнали — за полгода он потерял 26 кг, одежда болталась на нем, как на вешалке, лицо, шея — все обвисло. Моложе выглядеть он не стал, но очень собой гордился. Ни о каком отъезде в Америку он не говорил, ничего, как говорится, не предвещало, мы просто болтали на отвлеченные темы, в основном об их новой квартире, о его диете. Лену он не посвящал в свои мечты, не спрашивал ее совета — знал, что она будет против, просто поставил перед фактом: «Через неделю я улетаю в Америку, по туристической визе, хочу там остаться. Есть человек, который предложил мне быть моим агентом, обещает помочь получить американское гражданство, работу в оперном театре...» «А как же я, что будет со мной?» — спросила растерянная Лена. «Ты приедешь ко мне, не волнуйся, у меня все получится».

Но на этот раз не получилось. Гражданства ему не дали. Вернуться в Австрию он почему-то не захотел. Не мог даже просто пересечь границу, чтобы наведаться в Европу, — его бы не пустили обратно. Промыкался в Америке нелегально 9 лет, хватаясь за любую возможность заработать. Первый год еще писал Лене регулярно, потом письма стали приходить все реже и реже, потом и вовсе перестали приходить. О его смерти она узнала из интернета, позвонила мне, мы с ней поплакали. Все-таки она все еще чувствовала себя его женой, ведь больше двадцати лет было прожито вместе. Нет, не женой, теперь уже — вдовой.