Прощание с детством

   Москва. Тысяча девятьсот шестьдесят девятый год. Мне четырнадцать лет.
Я рос, в общем благополучной, семье стоматологов. Жили мы на Пресне в маленькой хрущевской двушке. Отчим, мама и мы с сестрой. Вторая комната квартиры днем была частным зубным, как тогда говорили, кабинетом, который ночью превращался в спальные места для меня, на раскладушке под бормашиной, и для сестры, на кушетке, для, ожидающих своей очереди, больных. В доме всегда были свежие и редкие тогда продукты и меня одевали в импорт из социалистических стран, вообщем тогдашний средний класс.
   Это был год, когда я вдруг начал понимать, что кроме школы и проблем с родителями, которые тоже, в той или ной степени были связаны со школой, есть другая жизнь. Жизнь, где не было домашних заданий, и вечного страха быть застуканным, совершенно неважно в чем.
   В этой другой жизни у меня был друг, мы не учились в одной школе, просто мы жили по соседству и наши мамы были знакомы. Его звали Петя. Мы были ровесниками. Хотя, если честно, он не был моим другом, он был моим кумиром и наставником. Петька был из другого мира, мира в котором и сегодня так живут далеко не все, а тогда в далеких шестидесятых его семья была совершенно инопланетного происхождения для меня. Папа - заместитель директора крупнейшего автозавода по экспорту, вы только прислушайтесь, как это звучит! Человек огромного роста, обладатель грохочящего баса и странного имени - Мирон. Мама преподаватель, впрочем профессия мамы не имела никакого значения. Важно только то, что она курила, в моем мире мамы не курили, говорила иногда веселым матком и смеялась хрипло и заразительно. Звали ее тоже странно - Дива. Брат - знаменитый поэт песенник, чьи песни пела вся страна. Красив странной, не нашей красотой. Одет всегда в неописуемые для того времени наряды, слегка картавивший, что придавало его образу особый шик, и со следом ожега на руке, ожега с легендой - на каком-то джазовом фестивале, в каком то прибалтийском городе он схватил горящую петарду рукой и отбросил ее в сторону, тем самым спас там кого-то или чего-то, вообщем герой! И звали его - Наум, хотя все вокруг звали его Нолик.
   И, наконец, сам Петя. Сказать, что он красив, не сказать ничего! Высоченный, широкоплечий, с осиной талией, красивая голова с выдающимся подбородком и лицо греческого бога с породистым ртом. Но не только красота была среди его бесспорных достоинств. Он был умен, эрудирован, начитан не по годам и разбирался практически во всем, на уровне эксперта. Он был не по годам же развит и благороден. Петька относился ко мне нежно и покровительственно, может и ценил меня за что-нибудь, а может просто ему нравился постоянно открытый рядом, мой рот. Скорее всего и то и другое верно.
   Особо стоит рассказать об этом доме. В отличие от нашей хрущёвской двушки, это была большая двухкомнатная квартира, с прихожей и холлом, в котором была выстроена светящаяся витрина с коллекцией алкогольных бутылок, к слову сказать полных, со всего света, которую много лет собирал папа. Гостиная со стеклянными распашными дверями и второй, тоже большой комнатой. На стенах картины, неизвестных мне, но очень известных художников, иконы. Кухня большая, с барной стойкой, за которой и ели. В этом доме для меня самым волшебным образом материализовались такие слова, как "Грюндик" и "Кент", "Шанель" и "Ренглер", Шагал и Дали, Давид Самойлов и Селенджер, Чарли Паркер и Стен Гетц.
А запахи! Они просто сводили меня с ума! Ну, во первых запах американских сигарет. Для тех, кто жил в эпоху, когда американских сигарет в продаже не было и все курили советские, мои слова не пустой звук! Этот запах нельзя было спутать ни с чем - сладковато дурманящий, совершенно нездешний. Он был очень редким тогда, и по нему можно было сразу определить и высокий достаток и высокое положение его распространителя. В доме курили только сигареты "Кент". Запах косметики и дезодорантов был еще более редким и чужим. Даже еда, вообщем обычная еда, пахла как-то особо. Наверное потому, что ели эту еду с удивительными соусами из ярких заграничных бутылочек.
   Джинсы, о боже, были у всех обитателей этого дома и я подозревал, что не одна пара. Рубашки для мужчин шили на заказ из однотонного цветного льна, голубого и розового. Чего стоил один только полосатый Петькин пиджак из Новой Зеландии, доставшийся мне потом по наследству.
   Это был период моей жизни, когда, каждый день, прибегая домой из хоровушки, я сразу звонил Петьке. С замиранием сердца я ждал только одной фразы - Игоряш, заходи, и, сломя голову, задыхаясь, бежал к нему. Я понимал, что не просто ходил в гости, а на несколько часов эмигрировал в другую страну, в другой мир. И еще помню постоянное чувство стыда. Стыдно было за мой вид, стыдно, что этого я не читал, этого не слышал, этого не видел. И благодаря Петьке, я, никогда и ничего толком не читавший, стал читать, очень много читать.
   Иногда он брал меня с собой куда-нибудь. Выход этот выглядел довольно живописно! Напоминаю, на дворе шестьдесят девятый год. Одежда Петьки состояла из белых джинсов "Ренглер", красной водолазки, красной вельветовой шляпы и красных же вельветовых полусапожек. И рядом с ним в троллейбус входил я, в коричневых с вытянутыми коленями, брюках, в коричневой же чешской сетчатой рубашке и в коричневых польских сандалиях. Впечатление, которое Петька производил на людей, ехавших в этом троллейбусе, описать трудно! Удивление и ненависть окружающих, буквально окутывали Петьку, а он улыбался и искрился среди этого ужаса и, казалось, только заряжался этой жуткой энергией и преобразовывал ее в положительную для себя. Как ему это удавалось - загадка!
Мы ехали в джаз-клуб, который тогда располагался в кафе " Печора " на Новом Арбате. Затрапезная забегаловка с компотом и котлетами днем, вечером превращалась в элитный клуб, собиравший и настоящих любителей джаза и всякий случайный люд, ищущий приключений среди золотой молодежи. Петька чувствовал себя там, как рыба в воде, а я в своем, абсолютно чуждом этому месту виде, прятал под столом свои польские сандалии. Мы слушали московских мастеров джаза, там я учился зрителсьским правилам джазовых концертов. Хлопать после первой музыкальной фразы, это означало - я знаю эту вещь и страшно рад, что услышу ее сейчас. Свистеть во время исполнения - это у тебя здорово получилось, старик, молодец! Это была моя школа неведомой ранее жизни.
  Петька развивался и рос гораздо быстрее, чем я. В наши четырнадцать лет он уже брился, и был по взрослому развязан. Я даже подозревал, о ужас, что у него уже были женщины. Я помню, однажды Петька заболел и довольно серьезно. В дом пригласили какого-то старенького профессора. Он осматривал Петьку в соседней комнате, а я с его мамой Дивой, нервно ожидали вердикта в гостиной. И, наконец, доктор вышел и сказал, что у Петьки ревматическая атака и ему целый год нельзя пить и курить. И тут мама Петьки произнесла фразу, поразившую меня: “Доктор, а девочки?”. “Можно” - ответил профессор. “Слава богу” - выдохнула мама.
  И вот, день прощания с моим детством настал. Накануне мой друг Сашка, сын заместителя министра, из какого-то там, закрытого дома отдыха, привез мне абсолютную диковинку - пачку сигарет “Филипп Моррис”. Тогда они выпускались в красивых пачках из тонкого пластика. Я тут же побежал к Петьке продемонстрировать ему, что и я, мол, тоже не лыком шит. Петька осмотрел сигареты и, словно убедившись, что они настоящие вдруг сказал: “Сегодня мы идем в гости”. “Куда?” - спросил я. “К Дашке”.
Надо сказать, что это было время, когда в интеллигентных семьях детей называли простыми именами - Дашами, Варварами, Данилами, Ванями и Машами, а в "простых" семьях наооборот - Альфредами, Альбертами и пр. И я понял, что эта пачка - своеобразный пропуск в какой-то ранее незнакомый мне мир. Вечером, одев все лучшее, что у меня было, то есть все те же брюки, рубашку и сандалии, я был готов. Выглядел я ужасно, но заветная пачка сигарет служила мне защитой от предполагаемых насмешек. Мы прибыли на улицу Чайковского, во двор американского посольства. Меня сразу поразил дом, со странными круглыми окнами. Я и не предполагал, что в Москве есть такие жилые дома. “Это дом архитекторов” - сообщил Петька, и, поднявшись на третий этаж, мы остановились у огромной двери. Петька позвонил и нам открыла хлопотливая женщина в фартуке, Дашина мама. Я выдохнул, женщина как женщина, ничего особенного. Но то, что я увидел за ее спиной, совершенно меня поразило. Там были ступени наверх. Они вели в прихожую. Мы поднялись и у меня перехватило дух! Слева я увидел огромный зал с высоченным потолком. В центре зала стоял концертный рояль, выглядевший спичечным коробком в этом пространстве. У камина, в большом кресле читал газету папа. Папа на наш приход не обратил никакого внимания, только нервно и шумно встряхнул развернутую газету. “Дашка наверху” - ласково сказала мама, и ушла на кухню. И тут я заметил, по всему периметру зала была блюстрада на уровне второго этажа и комнаты, комнаты, комнаты...Мы поднялись по винтовой лестнице на второй этаж и вошли в первую же дверь. Нас встретила длинноногая, в мини до невозможного верха, очень красивая девушка. Комната представляла из себя собственно спальню с огромной кроватью. Пройдя через нее мы оказались в маленьком кабинетике с письменным столом, книжным шкафом и диваном. “Это Игорь” - представил меня Петька. “Покурим?”. Это прозвучало как: “Знакомься, это пачка Филлип Моррис”. Но мне было не до этих размышлений, я был совершенно поглощен окружающим. “Как это покурим?” - думал я, внизу же родители... Постепенно кабинетик наполнялся Машами, Данилами и Ульянами. Все курили мои сигареты, болтали о непрочитанных мною книгах, о невиданных мною фильмах...Я чувствовал себя чужим в этом скоплении разноцветных джинсов, маленьких юбок и колготок. От выкуренных сигарет кружилась голова и меня мутило. Вдруг я обнаружил, что в кабинетике я один, не считая спящего в кресле какого-то очередного Вани. Я немного подождал, прислушался и, не услышав ничего, тихо открыл дверь.
Увиденное настолько поразило меня, что я совершенно потерял дар речи. На огромной кровати копошились люди. Я точно знал, что где-то там должен быть Петька. Справившись с шоком, я тихо и торопливо заныл: “Петь, а Петь, мне домой пора”... Вместо Петьки мне ответил задыхающийся девичий голос: “Не забирай его, пожалуйста!”. “Ну Петь...” - продолжал конючить я. Петька, наконец откликнулся: “Игоряш, иди домой сам. Дорогу найдешь?”.
  Я нашел дорогу...внизу папа все так же читал газету, а хлопотливая мама со словами: “Как, Вы уже уходите?”, захлопнула за мной дверь. И я побежал... Я бежал по лестнице, прыгая через ступени. Я тогда не понимал, от чего я бегу...Попав во двор, остановился. Было темно. Меня вырвало. Я плакал.
  Как я добрался домой я не помню. Ночью я спал без снов, впервые без снов...А утром мир был уже другим. Всё на своих местах, всё то же, но другое. Что-то произошло.
Это просто кончилось детство...