Поместье. 4. Подфарник

Наутро мы наскоро позавтракали, распределили кое-как всякие свои манатки и отправились за провиантом в ближайшую деревню. Мой старенький «Скорпион» трясся по расплющенному проселку, а рядом сидела Иринка и красила ногти, дуясь на каждую кочку. Дулась она забавно. Втягивала в себя уголки губ и при этом раздвигала их в подобии улыбки. И гримаса эта была тысячу раз виденная, а все равно какая-то новая и незнакомая. И день вокруг был новым, и все, что произойдет с нами здесь, в этом поместье, было новым и неизведанным. Все, словно в детстве, правда, с одним исключением. Не было щемящего щенячьего восторга перед неизвестностью. Все было новым, но все оставалось избитым, как любая популярная песенка, только что вышедшая в эфир. Я посмотрел на Иринку. Представил, как она ходила по институтским коридорам, с кем-то разговаривала, забегала в туалет, в буфет, в деканат, звонила мне: короче, жила. Жила всем этим вот своим телом, головой и тем, что внутри. Вроде бы и автономно, и в то же время принадлежа лишь мне одному. И стало быть, каждый ее шаг, и слово и даже туалет этот: все это предназначалось мне. И эта характерная гримаса недовольства, втягивание губ с одновременным поднятием уголков кверху – это тоже сигнал: смотри, любимый, я ни в чем тебе не изменяю тебе, даже в своих привычках.

А я? А что я!

Посреди дороги возникла какая-то сложная сельскохозяйственная железяка. Тащивший ее трактор притих в стороне, и все-превсе было похоже на старый недобрый треш с обязательными мертвяками, хитростью химии возвращенных к движению. Объехать конструкцию не представлялось никакой возможности. Я остановил машину. Иринка с любопытством рассматривала препятствие. Верхняя губа ее чуть подрагивала, словно рождались и никак не могли родиться слова, приличествующие случаю.  «Я ее люблю», - стал думать я. Иринка посмотрела на меня и сказала: «Поздравляю с первым семейным приключением!».

Смех у нее был неприятный. Мне всегда это казалось или же только сейчас?

«Эй, городские! Выпить будете?» Откуда-то из-за трактора выпрыгнул неопределенного возраста мужичок. Одетый в простые хбшные брючки, фланелевую не по жаре рубашку и какое-то подобие больничного халата, он был бос и сед. Бейсболка с надписью «Тарантас», абсолютно новая и размера на два меньше того, что требовала голова, завершали вполне себе психоделическую композицию. В пригласительно разверзнутых руках он держал бутылку из-под «Шампанского» и свинченный, наполовину полный, подфарник от трактора. Голос его был таким же пыльным и неприятным, как и все вокруг.

«Это не приключение», - вспомнились мне слова Аристотелиева о грядущих испытаниях и препятствиях, которые посылает любовь. «Первое же препятствие», - писал он, - «разнесет всю твою любовь, почище тысячи измен».
 
«Это не препятствие. Это всего лишь первая помеха на пути моего эксперимента»! Впрочем, обо всем этом я только подумал. Вслух же спросил:
- А повод?

- А какой у евреев повод воевать с арабами? – тут же, чуть ли не заученно, парировал мужичок, делая шаг навстречу нашей машине. – То-то и дело, что никакого! А ведь воюют. А нам, православным, и тем более грех повода дожидаться. Сорок один – повод один. Сорок два – пей до дна! Сорок три – на дно посмотри! Сорок четыре – не дебоширить! Сорок пять – наливай опять.

Иринка опять начала смеяться: «Да он просто Боян!»

«Главное, чтоб не буян», - подумал я. Мужичок, видимо перехватив мои подозрения, остановился в нескольких шагах от незаглушенного еще «Форда» и сделал приличный глоток из импровизированного фужера. Шумный выдох донес до меня запах отборной сивухи. Морщась, я решил взять инициативу в свои руки. Иринке же по прежнему было смешно.

- Слышь, счетовод, - сказал я по возможности строго, - убери свой транспорт. Нам проехать нужно.

- Торопитесь? Куда ж вы все так торопитесь? – благодушно ответил мужичок и стал подливать сивуху в подфарник. – Неужто вас жизнь так ничему не научила? Одна вон убилась, другие вон разбились, третий так и вовсе побился, а все тоже – скорости им нужны были. Как отцы учили? Поспешишь – людей насмешишь! На-ко вот выпей с Егорычем!

Голова загудела от прилива адреналинового возбуждения. Помеха обещала быть серьезной. Самое скверное, что Иринка в этой ситуации явно не видела ничего из ряда вон выходящего, и это раздражало еще сильнее. Честно говоря, раздражало все. И то, насколько глупым могло показаться мое положение, и то, что история эта была абсолютно иррациональной, и то, что за всем этим незримо и пыльно стоял Аристотелиев, и даже то, что делать что-то было просто необходимо… да только вот не хотелось.

Однако, дверь я все же открыл и даже спустил ногу в одурманенную долгим зноем придорожную траву. Егорыч, видимо, принял этот мой жест за приглашение, потому что в два каких-то прыжка оказался возле машины и через опущенное стекло совал мне свой сивушный подфарник. Вспомнились истории о вампирах, которых, если уж запустил на порог, то потом – только осиновым колом.

- Не пью, дядя, - поддерживая строгость в голосе, сказал я деревенскому алковампиру.

- А чего? В наших краях непьющих в болото бросают, - Егорыч чуть ли не флиртуя подмигнул Иринке, - куды ж тут молодой и красивой потом деваться?

Егорыч перевел мутнеющий на глазах взгляд на меня:
- Да не робей. Тут от силы градусов тридцать. Моя кочерга, видать, по утрянке разбавила заначку. Да и гаишников здеся никогда отродясь не попадалось. Так что, давай, глотни, глядишь, трактор и рассосется.