Тревожный рассвет после бессонной ночи

На деревянную сцену вышел мальчик. Он начал так:

Когда Василёк Ильич Луговный ещё не умел ходить, его отнесли в первый класс и сказали: «он пошёл в школу». Свою первую двойку Василёк Ильич получил за то, что не смог ответить на уроке, это было тогда, когда он ещё не умел говорить. Его родители очень хотели, чтобы Василёк Ильич окончил вуз и стал доктором наук, и он окончил вуз и стал доктором наук в десять лет. Дальнейший профессиональный рост был невозможен, делать что-либо было не нужно, и Василёк запил. Он даже так легко мог читать лекции, ведь материал Василёк давно уже изучил до этого, а новые научные достижения ему были ни к чему, он и без них мог обойтись.

Однажды, дойдя до крайней степени морального разложения, и имея дома склад пустых бутылок, Василёк решился выкинуть сор в помойку. Он с измождённым лицом сорокалетнего, познавшего жизнь человека, вышел из дому.

Вдруг из-за угла показался Андрей Станиславович Форточкин. Он был ровесником Василька. Весь увешанный последними изысками моды, персонаж с лицом, измождённым отсутствием обучения, взглянул на морщинистое, глубоко несчастное лицо человека измождённого обучением.

- Икосаэдры чертишь? - воскликнул Андрей Станиславович, звеня и побрякивая изысками. Его глупое и любопытное лицо ухмылялось. - У меня двадцать два друга в районе.

- Эскадрилья целая! Все поддержат, придут, если нужно будет. А у тебя никого нет. Мы вчера на экскурсию ходили, а ты нигде не бываешь, кроме учёбы.

- Зачем ты это говоришь? - спросил наш герой.

- Надо же как-то на тебе отлежаться.

- Отлежался, гад ползучий, - ответил глубоко измождённый обучением Василёк Луговный — он давно перестал считать сверстников за равных, он чувствовал себя морщинистым и старым.

Василёк Ильич зашёл к себе в квартиру, шагнул в тёмную комнату.

Вот ещё один день осенний прошёл,
И на улице дождик лил.
Окунаясь сполна в этот сумрачный чад,
Не могу оторваться.
С душою сегодня я говорил.
Как хочу разорваться
И из тысяч осколков глядеть.
Как хочу оставаться,
А не существовать;
Радоваться -
А не зверем реветь.

И дробиться в лучах
Предзакатного солнца.
Освежиться б прохладой с балкона
Усталую мыслью лица.
Не идти до конца.
И едва одетым бы смыть эту копоть,
Не рдеть.
Эту боль головную
отбросить и в небо смотреть

голубое.

А душа?..
Что же будет с тобою?
Не спеша
Ты уйдёшь от меня по садовой тропинке.
Эту боль головную,
Отсутствие жизни вещей
Средь квартиры пустой от людей
Я учил без запинки.
И готов рассказать,
Но нет смысла
С портрета готов разрубить и Кардан, и Евклид.
Я почти что убит.

Сожаление, сами обняли мне плечи тончайшие руки.
Двигатель во дворе зарыдал, -
Городские, промёрзлые звуки
в этот шум ворвались.
Непокрытые плечи, мороз.
И открытые ноги.
Дощечек, плетёночек песни.
А решётка — ажурный балкон.
Мы с тюрьмой закачаемся вместе.
И не пустят решётки штыри
Раскачаться с балконом,
Дотянуться до солнца
Искристого в мареве оном.

До свидания.
Я пустое, раздавленное, еле дышащее
создание.
И почти Франкенштейн,
Прометей современный.
Я в пробирке
Пришёл как герой
книги «Фауст».
Тоска по лицу расползлась,
Словно Нил -
«Ты меня ни хранил»
-
От души послесловие.
А балконная дверь -
Тяжеленный засов.
И не выйти на улицу -
Кроме носок
везде дыры:
И некому сшить лоскутки.
Ясен жизни негласный закон:
Не пристало ходить,
Если некому сшить,
Если сил нет открыть,
На балкон.

В этот день бежевое здание в Краткоратниках, куда направлялся Василёк, выглядело по-особенному унылым. Серые листья, изглоданные и испитые чужим честолюбием лица, а главное — Аглафья Платочкина. Она тоже когда-то поступила в институт в Краткоратниках, а теперь работала там в учебной части бухгалтером. Самое раннее в её жизни — это шубы. И не только они. Она подбегала обнять тёплые меха, ветровки, пальто в прихожей своими ручками, Аглафья тогда была по пояс взрослым. В детстве ей не хватало любви. Впрочем, в юношестве и во взрослой жизни тоже. Чувства — были для неё основным инструментом познания жизни. Чувства — это единственное, с чем она по-настоящему умела работать.
Аглафья их кристаллизовывала, отсортировывала, сличала их, она упивалась ими. Но никах чувств в её работе не было и быть не могло, поэтому девушка и выглядела уныло.
- Здравствуй, ты с какого факультета? - сказал Василёк грустной девушке.
- Здравствуй, с экономического, - машинально отозвалась она в ответ.

- Ты такая грустная. Мне кажется, тебе неинтересно сюда приходить и здесь работать. Скажи, что тебе по-настоящему нравится?

- Уют и порядок. Убираться дома, заниматься хозяйством в деревне.

- Так почему же ты это не делаешь? - спросил Василёк.

- За это денег не платят — так родители говорили. Это они хотели, чтобы я здесь оказалась, - ответила Аглафья.

- В каждом домике свои гномики, — ответил доктор наук.

Дальше Василёк кратко рассказал свою историю.

- Давай вечером соберёмся в сквере неподалёку и обсудим будущее. Меня ведь тоже моя судьба не радует. Я вроде бы взрослый, но всё равно маленький. А пока я пойду на пары.
Прошёл день. Бежевое здание позолотил закат. Консультация на ФНУ закончилась.
Подобрав юбки, Агафья Тимофеевна Платочкина проскользнула в беседку.

- Тише, тише — не подрывай мне авторитет, а то по соседней аллее студенты идут, - улыбнулся Василёк.

После недолгого перерыва из-за смущения и холода в коленках, вызванного недавнем сроком знакомства и незнанием того, как же лучше себя вести с почти неизвестным человеком, они разом заговорили.

- Я когда-то хотела кормить бездомных животных, петь песни, - заметила Аглафья, рукой убирая с лица прядь и заедая горе пирожком.

- Кто же тебя обеспечивать будет? Ты слишком эмоциональная, - с полуулыбкой заметил Василёк Ильич.

- Какой-нибудь мужчина, родственник. А если нет, то можно же ещё монахиней стать или просто работать гувернанткой, - ответила Агафья.

- А я так и не накачался на качелях вдоволь, теперь уже поздно, — мечтательно ответил Василёк.

- А я так и не стала хозяюшкой, и всё время уходила в чужие здания за ненужными знаниями, вместо того, чтобы быть дома, где я так нужна.

- Я так и не понял, зачем мне нужно учиться.

- Чтобы зарабатывать деньги, разве не ясно? - широко раскрыв глаза, ответила Аглафья Тимофеевна.

- А зачем зарабатывать деньги? - устало-провидчески заговорил Василёк.

- Чтобы жить, - ответила девушка.

- А зачем жить? - ответил учёный.

На это последовало молчание.

- И я так мечтала о брате, а была единственным ребёнком.

- Прямо Хемингуэй! «Как бы нам хорошо было вместе», - заметил Василёк.

- Просто мы как герои своего времени. Пришли в этот мир не вовремя. Наше общество глубоко больно. Все думают только о деньгах, и никто — о пользе, - ответила девушка.

- Если бы родители меня любили... - покачиваясь на скамейке и мысленно сотый раз возвращаясь на один и тот же круг, протянул Василёк.

- Так они тебя любили, только по-своему, хотели научить, дать знания, - ответила Аглафья.
- Научить работать? Быть порядочным человеком? Это невозможно сделать, - как заученную истину проронил Василёк три фразы.

Сумерки сгущались. В беседке становилось холодно; листья, которые раньше укрывали от посторонних глаз, теперь бушевали и бились под порывами ветра. Закапал мелкий дождь.

- Что ж, нам пора. Увидимся завтра, - мистически произнёс мальчик.

- Увидимся завтра, - повторила она.

Но назавтра они не увиделись. Всю ночь за окном бушевала буря. Ветки стучали в стекло, а ветер выл и плакал.

На следующий день в бежевое здание в Краткоратниках преподаватель не пришёл на лекцию. И кто бы знал, что больше он никогда на неё не придёт. Также опустело место бухгалтера, и администрация была вынуждена отдать должность другому человеку.
Что же стало с двумя горемычными знакомыми? Василёк уехал к тёте, чтобы летом помогать на огороде, зимой он работал курьером, разносил газеты и видел много районов и людей, улицу и погоду. Всё это как бы было скрыто от него до тех пор. Аглафья стала гувернанткой и уехала в другой город. Они переписывались и иногда встречались пообщаться. Позже Василёк ушёл в армию, а Аглафья стала ходить в церковь. Каждый из них благодаря изменениям узнал много нового. Василёк понял, для чего на самом деле нужно работать. Что, кроме необходимости в деньгах, есть слово «Родина» и «ближние люди». Аглафья увидела много хороших, милых прихожан, которые не стесняются потратить деньги на религиозную книгу или подарить человеку подарок. Воспитанники также её радовали. Словно лучики света, Аглафья и Василёк зажигали сердца, они отправились в путь, озаряя мир своим теплом. 


*

На лесной поляне столпились фавны и феи. Они стояли вперемежку и толкались, ожидая, когда следующие смогут выйти на сцену. Златокудрая нимфа запела. Звуки понеслись сквозь лёгкую дымку пара от костра, у которого грелись прохожие.

Эта песня людям нужна -
Как без смерти весна.
Так под сенью колос опальный.
Древо смолой разольётся бескрайней.
Берёзовый сок
Из недр земли
Тайны дари.
Так нам сердце откроет случайный прохожий,
Как себе самому
Втуне погожей.

Свет скоро померкнул,
Вокруг стало чёрно.
Растоптать, уничтожить
Стремятся радость утончённую,
Слишком хороший
Для чёрного мира
Рассвет души милой.

Она сидела и молчала,
Ещё недавно
Толпа вопила и кричала.
Обидны
Слова и звуки.

Она сидела и молчала,
Уронив голову на руки.
Развеялись девичьи грёзы.
С окна упали две снежинки -
Наверно, это были слёзы.

Кости бьются о стулья
И о доски кровати.
Одиночество в комнате.
Никогда мне не хватит!

Почему такой грубый
И ни капли ни нежный
Ко столь маленькой, хрупкой,
Но в чувствах безбрежный,
Мир?

За окном -
Не светлее.
Беспрерывная драма.
Тело соткано из эмоций
И не весит ни грамма.

Идти тяжело,
Каждый миг
Чудится.
Город, огни, фонари, улицы.

Я себя не могу вверить.
Кто же в этом виноват?
Вам не снится уязвлённый, мой разбитый, истощённый,
Беззащитный, озлоблённый,
Мстящий глаз
рыдавших взгляд.

А ты знаешь, последнее время
Я стала какая-то странная:
Нелюдимая, худая, замкнутая.
Жизнь такая же -
«Труд, май»;
Радость с горечью наполовину,
Дорогая моя сердцевина.
Повторяешь всё также: «не то»;
Ходишь в замшевом сером пальто.

А на улице дождь!
Это сердце моё кровоточит,
Землю чахлую влагою мочит.
Поболит.
Я стараюсь подделать вид,
Будто ласковой бездна явилась,
Оглянись,
на когда-то цветущий луг.
Солнце, небо и облака.
Это место не изменилось.
И хожу в том же самом уборе,
А внутри неизбывное горе.

Я встаю слишком рано.
Сорок шесть, сорок два, тридцать семь килограммов.

От толпы никогда не получишь раскаяния.
И моя чудная болезнь
                без прозвания
Точит тело, распускает нитки у «рацио», мозга,
Истребляет на щепки душу.
А на этом огне пепелища — ты,
И мой разум и личность рушишь.

Весна, и мир зелёный цветёт, и ты идёшь, его слепя,
Очаровательно влюблённый… в себя.

Мне темно,
Не видно глазам.
И нет ощущения боли.
И не знаю, был ли такой эпизод
Раньше, дотоле.
Без опоры, и без управления
Скачут, дёргаются колени, и дрожат пальцы, ресницы, и слёзы рассыпаны густо.
Вы в театре, все ждут представления.
Но оркестр и так играет уже без чувства.

Я в коридоре падаю, и
                быль летит звеня.
Тук. Тук. Пожалуйста, любите
                меня.



*
На сцену вышел конферансье и объявил:
- Говорящие плюшевые собаки говорят сами за себя.
Из-за кулис выкатились белые шары.

Кругляши, кругляши
На вышку залезали
А потом, а потом,
А потом упали.
Кругляши, кругляши
долго поливались,
А потом они, они
Бегали, качались.
Кругляши, кругляши
Катятся по кругу.
Очень быстро они
Врезались друг в друга.
В веренице шары не узнают правды:
Пробегают ловушки
И съедают брата.
Жизнь без жалости и смысла -
Опыт из препятствий.
Кругляши скатятся в жерло,
Новые появятся.
Белые шары -
Кругляши, кругляши.
С чёрными ртами,
Больше нет других частей:
Спины да гортани.

*
Вышел человек неопределённого времени в красно-кровавом свитере.
 
Я ухожу, когда вспомянет обо мне
В редчайший случай собственный мой индивидуум,
Чьё имя отражается в окне,
В соседней комнате,
кривленьи губ безвинном.
И бездыханнее рассветных облаков
Я растворяюсь, помня о брате близком.
Бегу, произнося «труды», «дела»,
Обветренной походкой в сумрак мглистый.
Но нахожу других, нездешних сил,
Чтобы разбить туманную завесу,
Чтоб обагрить теплом своей груди
И гальку мостовой, и ветерка-повесу.
Я разорву нить связи с мукой,
Пораню кисть, пораню руку,
Но брошу трепетной толпе
Я тёплый длинный-длинный шарф, -
«Взгляни!
Сегодня - не вчера
Тебе — тебе — тебе!
Сегодня песни до утра, тепла пора!».

*
Хор запел. По ступенькам поднялась девушка в длинном наряде с ;;;оккультными цветками по всему подолу. Вокруг зажглись свечи. Она рассказывала и прижимала к горлу руку как будто от холода или сильных эмоций:

На весенние каникулы, образовавшиеся благодаря раннему концу сессии и праздникам, я должна была поехать к тете моей студенческой подруги в деревню достраивать и красить сарай. Утро началось плохо из-за носков цвета куриной слепоты, которые меня заставила надеть мама. Я неприхотлива, просто слишком эмоциональна и расстраиваюсь, если меня заставляют соглашаться на некрасивые решения. Я поехала в строительный магазин, купила доски для балок, набор свёрл и пару кистей. Пока я буду жить у них, предполагалось, что я буду питаться их провизией. Помылась, закинула в сумку несколько тетрадей, одежду, ручки, блокнотик, любимую книгу, карманный фонарик, карандашом начертанную схему проезда, составленную полной мягкой рукой мамы моей подруги, благоухающей ароматными духами и уютом. Я расчесалась, последний раз взглянула на грязную кухню, которую у меня всегда не было времени вымыть, на подоконник, где по вине моей тяжёлой учёбы так и не появились роскошные цветы, на постылую жизнь по чужому сценарию бессониц и постылых пар, в то время, когда у меня не было ни секунды на составление своего, и вышла из квартиры.

Стоял весенний сиреневый вечер. Март, время путешествий и приключений. Я на автобусе доехала до станции, легко села на нужную электричку, выехала за город. Выйдя на множественную остановку, где от трёх мест по разным направлениям отправлялись автобусы, а внизу, по линиям шёл трамвай, я уже готова была пересечь меридиан, броситься бежать сквозь моря-океаны. Наступили сумерки. Сверилась со схемой, всё правильно: прямо на меня смотрит цветная, пёстрая надпись рынка «Калина», через дорогу — хозяйственный магазин, продают шарики, мороженое. В этом незнакомом месте я понемногу успокоилась, хотя по ногам и пробегал холодок, а сердце стучало в предвкушение новых впечатлений. Подошёл двадцать седьмой автобус. Я села на возвышении, на противоположенном от кабины конце. На первой же остановке зашёл контролёр. Он нагло и властно, этот грех присущ многим государственным работникам, требовал показать билеты. При этом в самом разговоре контролёр напускал на себя псевдосмиренный вид.

- Голубчик, это неуд, - казалось, говорил он взглядом пристыженному мужчине, желавшему сейчас, а не вовремя оплатить проезд.

- Голубчик, это неуд без разговоров, - казалось произносило в ответ самодовольное усатое лицо.

- Продолжаем методично разубеждать — настаивали нотки голоса, обращённого к женщине с двумя маленькими детьми.

- Это фю-ии-ть — вкрадчивый жест рукой — пять человек ф-юююю-иии-ть — торжествовало лицо государственного работника.

Вдруг я заметила, что третья остановка была не той, что нужно. Что случилось? Я вышла на нужной станции, села на правильных автобус, проехала пять обозначенных на карте остановок. А дальше — неизвестный путь. Выйти? Я сначала рванулась к двери, но потом остановилась. Куда я пойду? Мы только что проехали поле и зачем-то заезжали в лес. Только здесь я поняла, что не вижу ни одного пассажира, который бы остался с начала поездки. Более того, все люди были одеты очень причудливо. Девушка, как будто в карнавальном костюме и дяденька в смокинге. Мы заехали в лес, и продолжали двигаться по тропинке. Неожиданно на остановке автобус остановился. Я медленно, на негнущихся ногах вышла посреди леса. Мигая огнями автобус отъехал прочь. Переводя взгляд, я обнаружила, что дороги не видно. Однако, вокруг, как в городе стояли фонари, они освещали тропу. По ней я зашла в чащу. Впереди показался огонёк, я пошла к нему, отгибая ветки елей, видя под ногами папоротник, мох, слыша чавканье мокрой почвы. Это был дом, обычная русская изба.

Я вошла.

За столом сидел глава семьи и поедал лапшу с мясом. Это был полный и сильный человек. Он сидел спиной ко мне. Его жена раскатывала скалкой тесто за столом. Много-много мальчишек расположилось по окнам. Они, все с золотыми головами, в голубых рубашках, стройные и изящные, выглядели как естественный элемент интерьера, как деревенский горошек или цветы в горшках.

- Здравствуйте, можно у вас переночевать? - спросила я.

- Дров не продаём, - сурово ответила полная женщина.

- Я не спрашивала про дрова, я говорю про ночлег, - настаивала я.

- Дров не продаём, - повернулся ко мне полный хозяин, который до этого жевал мясо с лапшой, и жилки на его шее перекатывались.

Вдруг из-за печи выскочил мужичок, на мой взгляд похожий на Бориса Годунова, сын - не сын, брат - не брат, а взял всё да и уладил.

В этот вечер я, как всегда, хотела сделать всю работу сама. Прошла мимо загона со скотом, миновала бревенчатую пышную стену дома и очутилась напротив поддона. Я хотела получше растопить печь к ночи, но дрова соскальзывали с дровницы от одного моего лёгкого нажатия. Несколько тяжёлых полен упали мне на руки. Мне стало плохо, пот полился ручьями, а я так и не могла ни положить обратно, ни унести тяжёлые поленья. Ко мне подошёл грузный хозяин, человек, над мощью которого я в душе в первый раз, при встрече засмеялась. Он казался мне неуклюжим, неотёсанным, нечувствительным и грубым, простым деревенским человеком. Хозяин без слов взял у меня дрова, мягко и деликатно отнёс их в дом. Позже, когда я пришла в избу, его жена уже подтапливала печь. Мне стало смешно, как глупо я считала себя выше этих людей. Все мои знания теперь казались мне ненужными в сравнении с умением этих людей жить. Насколько более умным казался мне хозяин, насколько более полезным и милым, чем мои однокурсники, которые никогда даже не думали придержать мне дверь или понести сумку, а вместо этого старались побыстрей пробежать и занять лучшие места в столовой, на парах или где бы то ни было. Я разговорилась с хозяйкой.

Как выяснилось, её муж уезжал на лесоповал. А его жена занималась дома хозяйством, следила за скотом, готовила, убиралась.

Я легла спать в мягкую постель и сразу уснула. Мне снился контролёр, который держал в руках бирюзовое платье, снился мужичок — Борис Годунов — под кустом смородины, который это платье сжимал, улыбался, глядя на меня, и взгляд его говорил: «со второго курса тоже отчисляют».

Я проснулась, было уже утро. Мне подумалось, что моим однокурсникам, тем, которые, не празднуют сейчас взрослую жизнь, вдали от родного края, сейчас снились, наверное, перспективы после машинного обучения.

Я вышла из комнаты и увидела юношу с голубыми глазами. У него в руках была дудочка. Золотые локоны ниспадали вокруг светлого лба и головы. Меня пронзило дыхание лета.

- Лель, - позвала его хозяйка. - Вот он, старший сын, - подумала я.

Моё тело само вынесло меня на улицу. Там был цветущий луг и тёплая, искристая река, солнце светило мне.

Другой день. Тёмное, хмурое небо, позади лес, впереди поле. Была пасха. Мелкий дождик моросил, падая мне на лицо и руки. Рюкзак страшно давил на спину. Вот автобусная остановка и путь в квартиру, на учёбу, обратно. Сзади, в начале леса, кладбище. Мне хочется плакать, я плачу, сажусь на корточки и трогаю дрожащей рукой колосья на белом поле. Весна;, половодье, где-то внутри меня прорвалось течение реки, и слёзы капают из-под тонких ресниц набухшими полными каплями. Я сжимаю в руках траву, колосья, черпаю пригоршнями придорожную пыль и желаю остаться.

*

На небе намокли и выступили яркие осенние белесые звёзды. Гости брали еду — каштаны, сладости, фруктовые смузи, копчёное мясо - из витых корзинок с чёрными железными листьями на подставке. Они чувствовали каждый шорох листвы, радовались и угощали друг друга. Прохожие кружились в танце как тени, вдыхали морозный холодный воздух, переполнялись эмоциями. 

Когда мне было шесть лет наш знакомый в деревне у бабушки катал меня на мотоцикле. Это был молодой парень, студент; всегда в голубо-белой рубашке или в свитере, а иногда в коричневой футболке. Ему нравилось работать в гараже. Только один раз он уронил меня и шлем был в грязи… Мама долго ругалась и, наконец, заплакала. Бабушка рассердилась. Больше меня не отпускали. Я забыла его, я жила своей жизнью. Это тоже было хорошо, это тоже было интересно. Лишь на глубине подсознания немного иногда показывались серо-коричневые сварочные очки.

А потом умерла мама. Мне стало не по себе. Я долго не могла успокоиться и искала способа заполнить пустое место внутри. Я пробовала уйму разных способов: читала в газете мистические колонки, пробовала гадать на разных предметах, читала за неё молитвы, пыталась с ней поговорить… Это всё настолько утомило меня, что от постоянных мыслей она даже привиделась мне в автобусе и поговорила со мной и обняла меня так, как никогда бы в жизни не сделала. У меня не было мысли, что я с ней провела мало времени, чего-либо не успела. Она не была в моей жизни очень близким человеком, она редко понимала меня. Всё перевернулось, всколыхнулось во мне, когда я один раз пришла к ней на кладбище. Я положила руку в пальто на ограду могилы, повернула лицо и увидела студента, который ни чуть изменился. Он смотрел на меня, сидя на крыле летающей машины.

- Пойдём ко мне домой.

- Пойдём. Куда? - откликнулась с той же интонацией, что говорил он, я, окутанная сонной мистической дымкой.

- Увидишь, заходи в летающую машину, она ещё и вневременная, такая же, как и я.

- Да-а-аа, - так же медленно, как и в предыдущий раз, ответила я в полусне.

Машина поднялась вверх, мы полетели над всем городом, его волосы трепал ветер, стеклянная голубая кабина дребезжала. Под ней бежали улицы и домики, люди с продуктовыми корзинками в руках, животные, деревья.

- Я пришёл проводить тебя в прекрасный мир, где никто не выбирает за тебя. Где можно творить, наслаждаться и быть, а не участвовать.

Мы вышли. Студент купил мне лёгкие балетки, длинное пышное, но лёгкое и свободное платье, отдал карточку с надписью: «Пропуск в чудесные дни».

- Иди, ты будешь трудиться, но у тебя есть и цель. Сейчас слух в ожидании, но ты можешь творить. Иди домой, в свой новый дом, сегодня на той площади в час затишья после ветра будут танцы, ты почувствуешь.

Проводник в чудесный мир ушёл, внутри меня горело пламя.

- Хоровод из листьев закружил моё тело.

Не было больше необходимости идти, искать средства для жизни, переживать. Совершилось волшебное преобразование, мир успокоился.

Звёзды намокали, размывались, танцевали, играли красками и спускались на ладони прохожих. Каждый получал все свои мечты, то, чего по-настоящему хотел.