15. Схватка в камышах

Бочкарёв Анатолий. «Наплыв». Повесть


Содержание: Глава 1. Боевая ничья   Глава 2.  Малость для счастья  Глава 3.  Исполнение желаний  Глава 4. Подвиг механизатора   Глава 5. Спасение колхоза «Правда»     Глава 6. Начало операции «Сливки»     Глава 7. Покаяние правофлангового     Глава 8. Мафия наносит ответный удар    Глава 9. Сливки удирали по грозе   Глава 10. Конец подпольного синдиката   Глава 11. Себестоимость намолота тщеславий   Глава 12. Гроза капитализма над кучугурами   Глава 13. Крокодильи слёзы Генералова   Глава 14. Прибавочный центнер чистого социализма   Глава 15. Схватка в камышах   Глава 16. Конец исполнителя желаний


Глава 15. Схватка в камышах


Возвращались мы на следующий день. Не торопясь, совсем не торопясь возвращались, фактически трусцой. Дело в том, что на мотоцикле Илья Михайлович всегда чувствует себя, как сам признавался, не в своей тарелке. Потому везти его следовало со всеми предосторожностями, как зеркало огромного телескопа. Да к тому же очень капризное зеркало, нынче тем более капризное по случаю не слишком пышных наших проводов. Судя по всему, из-за этого Бусиловский сейчас крайне раздражителен, непрерывно вертит головой, напряжённо присматривается то ко всем встречающимся на пути подозрительным колдобинам и поворотам, то к моему также неспокойному и оттого ещё более подозрительному лицу - а не собираюсь ли я полихачить или устроить ему ещё какую-нибудь пакость. Наука от Лёньки! Этот фрукт однажды, ещё до того, как я осчастливил своим появлением редакцию, напугал Илью Михайловича до колик.

Поехали они тогда на пару за раками на Петровские пруды, хрен ти куда - километров за тридцать, заодно рыбки половить, если клёв будет. Тогда ещё дождь накануне пробежался по окрестностям. По всему грейдеру стояли лужи, но мотоцикл, на котором только что заменили резину и на котором тогда ещё разрешали ездить заведующему сельхозотделом, шёл хорошо. Лёнька, вообще неспособный, как известно, ездить тихо - какой русский, да ещё журналист, не любит быстрой езды? - крепко поддал газку.
Трёхколёсный аппарат на предельном форсаже с рёвом, с подскоком обрушивался в залитые водой ухабы, те фонтанировали и тут же грязевыми потоками кропили головы лихих седоков. Крепенько ухватившись обеими руками за скобу в коляске, как вот сейчас, Бусиловский, бледный от переживаемых глубоких чувств, по-медвежьи, но фальцетом, ухал при каждом толчке и истерично орал, требуя немедленной остановки. Лёнька в ответ ещё больше добавлял газу и кричал в оправдание, что тише ехать никак нельзя, иначе они непременно застрянут и будут ночевать в луже.
«Не бойтесь! - Утешал. - И держитесь! Невесомость будет, как на орбите. А вот теперь, если захотите, можете совершить выход в открытое пространство. Пожалте вам!»
Мотоцикл на пригорке взлетал гордым птеродактилем и, пролетев энное количество метров по воздуху, грудью таранил очередную лужу. Илья Михайлович, действительно совершив кратковременный парящий выход из коляски, всей своей массой до отказа сплющивал шины на всех колёсах, отбиваясь пухлыми ладонями от грязных волн.

Остановился Лёнька километра за два до прудов и, как сам утверждает, поставил неофициальный мировой рекорд в беге метров на двести с препятствиями. Он так убегал от Бусиловского, разъярённого и мокрого, толстяки и вправду иногда удивительно проворно бегают. Помирились они только на прудах, куда замредактора принципиально дошёл пешком, не соблазняясь ни на какие Лёнькины уговоры сесть в коляску и клятвенные заверения никогда не превышать скорость более пешеходной. Однако назад они доехали спокойно, умиротворённые хорошим рачьим уловом. Раз десять трусы заправляли этим деликатесом, полный багажник набросали. А вот рыбки натаскали тогда маловато. Говорят, клевало не так, чтобы очень, мелочь в основном, обычный удел районщиков. Но всё равно, рассказывал мне Лёнька, Илья Михайлович и ею восхищался. Какая-никакая рыбёшка попадётся, Бусиловский сначала её в носик целовал, потом откусывал ей хвостик и бросал в общий садок, свой улов метил таким образом. Но самую крупную рыбку складывал в баночку из-под майонеза. Немало такой обкусанной сельдявки и поныне сушится на проволоке во дворе поэта. Его обычный гонорар с рыбалок.
С тех пор Илья Михайлович с Лёнькой на мотоцикле не ездил. И вообще плохо относился к верховому транспорту.

Ко мне, как к водителю, он поначалу тоже отнёсся с подозрением и в каждом толчке мотоцикла, даже в вибрации от двигателя, усматривал с моей стороны нехороший умысел. Когда на дамбе Весёловского пруда нам пришлось потрястись в хвосте пыли и копотного солярного перегара по довольно узкой дороге вслед за гигантским камазовским автопоездом, Илья Михайлович брезгливо морщился, воротя крылья своего нежного рыхлого носа:
- Отстань от этой вонючки!
- Нельзя! - Доступно втолковываю ему, пользуясь тихим ходом и хорошей слышимостью. - Сзади нас, посмотрите, ещё несколько таких же машин и нам всё равно придётся глотать пыль и нюхать чей-нибудь хвост. Что тут поделать, такова жизнь! Всегда впереди чей-то хвост! И есть выбор - либо под него, либо держать дистанцию. Но всё-таки не слишком большую, чтоб других вперёд не пропускать. Точнее, чтобы они не успели прорваться.
- Тогда, философ, езжай вон там! - Он показывает на левую сторону узкой, двухрядной дороги. - Не видишь, что ли, там и булыжников поменьше и колея ровней?!

Я нервно хихикнул и промолчал - навстречу нам всё время шли какие-то машинки. Были там и красненькие. Этим только попадись на встречной, никак не увернёшься!
- А я тебе приказываю! От имени редколлегии! - Разозлился Бусиловский. – Ты нарочно едешь по ухабам и в пыли, это тебя Лёнька подговорил, я знаю.

Приказание поэта, даже отданное от имени редакционной коллегии, я всё-таки не выполнил. Вот взял на себя такую смелость. И тогда Илья Михайлович безнадёжно пригрозил доложить редактору о наших с Лёнькой кознях против него. Что с такого возьмёшь?! Как в нём уживаются глубокие знания жизни, поэтическое чутьё, хваткий ум журналиста, наконец, великий тенор - с почти детской наивностью и непониманием, а скорее иногда капризным нежеланием понимать элементарнейшие вещи и вещички. Однако затем, когда мы всё-таки обошли всех, а потом и вовсе свернули в сторону, на ровной и пустынной дороге Илья Михайлович повёл себя куда цивилизованнее. Не требовал ехать, как ему хочется, и прежде всего по встречной полосе, даже перестал демонстративно охать на каждом ухабе. Но я и не гнал. А именно - не торопясь, трусцой доставлял Илью Михайловича из пункта Б в пункт А. Транспортировал самую важную деталь нашего районного общественного телескопа. Да мне и самому по себе хотелось тихо и мирно катиться в благостной невесомости, в безветрии и хорошо слышном хлопанье пыли под колёсами.

Когда мы откатились на совсем уж изрядное расстояние от образцово-показательного Весёлого, оторвались наконец и от этой геомагнитной аномалии, и по обеим сторонам дороги неспешно завращались крытые ячменём и пшеницей поля других хозяйств, отчерченные друг от друга лесополосами, поэт-газетчик окончательно стал человеком. Удовлетворённо отметив, что я не прибавляю скорости и веду себя вполне лояльно, он и вовсе успокоился, преобразился, втрамбовался поудобнее в сиденье и даже ласково окликнул меня.
- Не обижайся, Витя. На дороге я вообще становлюсь ненормальный. Это ж какой-то кошмар, эти наши дороги. Недаром их с нашей жизнью отождествляют. Любой подковыки жди. В любом месте. Никогда и ни в чём нельзя быть уверенным!
- Да не обижаюсь я, Илья Михайлович! Всё понимаю. Сам такой же, когда меня возят. Автобусы, например, органически не перевариваю. Сидит ещё вдобавок какой-нибудь жук с красными глазками и вертит баранку как рулетку судьбы. Чуть ли не зажмурившись. Глянешь и тут же отходную читаешь!
- Во-во! Отлично! Правильно! Спасибо тебе! - Обрадовался Бусиловский. – Может, ещё рыбки на прудах где-нибудь половим, если успеем засветло.
- Конечно. Только мелкую мы опять же будем выбрасывать, а крупную складывать в баночку из-под майонеза. Как передовиков.
Илья Михайлович посмотрел на меня искоса, видимо что-то заподозрив.

Тогда я поехал ещё тише, как того и потребовал едва наладившийся душевный контакт.
- Витя, а ты знаешь, откуда на самом деле произошло это название села - Весёлое? Ты вот думаешь - из-за нынешних подвигов его руководства. Но это совсем не так.
- Я ещё особо и не думал. Да и откуда мне знать? Место, может, такое… весёленькое. Геопатогенная зона. Ещё одна. Мало ли их у нас? Плюнь – попадёшь! У нас вся страна весёлая.
- Да не-е-ет. Мне там один дедок рассказывал такую историю. Когда-то в тех краях был небольшой хуторок и назывался он Весёлой Пятиизбянкой. - Конспиративно оглянувшись назад и посмотрев по сторонам - мол, никого нет? - Илья Михайлович предложил внезапно: - А что если… Давай! Остановимся на минутку, пока никого нет!

Я затормозил и мы остановились. Отойдя на всякий случай в сторонку, воспитанный же человек, а вдруг забрызгает, Бусиловский издалека продолжал повествовать. Под журчанье струи это воспринималось особенно колоритно. Настоящая былина! Словно под гусли. - В стародавние времена в том месте, на большаке, по которому чумаки соль возили, стоял на самом берегу Кутулука кабак. И вот как-то приехали сюда пятеро братьев-казаков, поднабрались в кабаке крепенько, поднялись на ближний курган - и ахнули с пьяных, с весёлых глаз - мать честная, красотища-то какая! Вот чёрт! Когда научатся пуговицы нормально пришивать? Как теперь людям покажусь?!
- Вам сойдёт. - Успокоил я. - Ничего не заметно. Абсолютно. Вы такой большой, что для вас эта мелочь? Никто и заглядывать в эти глубины не будет. Главное, сами не обращайте внимания и никто не обратит!
- Да? Но как теперь-то креститься, ширинка-то распахнута?! Ладно, верю. Так вот - ковыль кругом, как волны в море, плещет себе и плещет. Простор и волюшка вольная. Река кишит вся от великого изобилия рыбы. Посмотрели братья на всё на это, поморгали, да и протрезвели. И решили - лучше этого места для нового поселения не сыскать. А главное, кабак-то есть, поэтому весело будет жизнь начинать. Обмыли они это решение и тут же, по количеству намечаемых дворов, по числу братьев, дали имя будущему своему хутору - Весёлая Пятиизбянка. Потом другие хутора вокруг выросли, сплошняком потянулись вдоль Солёной балки и объединились под этим самым названием, этой балки. Теперь вот, когда снесли все эти хутора, растянувшиеся чуть ли не на тридцать километров, то для нового поселения первое, законное имя вспомнили - Весёлое. Имя-то должен всегда давать только основатель, как родитель ребёнку, не правда ли? И никто потом не вправе его менять, даже сам ребёнок. Потому что только в нём судьба, как говаривали древние. Так, всё правильно? Ничего будет начало моего очерка, а?
- Дедок дедком, но вообще-то проверить надо по архивам. - Уважительно сказал я. - Может тот ваш дедок трепанул, сам будучи после кабака. Разве не бывает такого?

Илья Михайлович в полном ажуре окончательно втиснулся в коляску.
- Поехали дальше! А если и с воображением дедулька, ежели приврал, ничего страшного. Пусть быль или легенда, всё равно хорошо. С меня-то взятки гладки!
- Это правда. Да и гонорару всё едино. - Подтвердил я. – Что апатиты, что навоз. Лишь бы строк побольше.
- И всё-таки не врал дед. Место-то действительно там весёлое и привольное, без кабака конечно же не могло никак обойтись. Нет, быль это или легенда, а начало всё равно хорошо пойдёт. Главное, что обыграть в разные стороны можно. Для нас это главное, как тебе известно. Архив же может только подгадить. Что толку, если я выясню, что в действительности всё было скучно и обыденно. Понимаешь, на самом-то деле людям романтика нужна, лирика, а не так как было. Тем более, как есть. Ты всё понял? Учись, пока я живой.
- Куда нам, Илья Михайлович?
- Право руля, юнга!

Около Кутулука просёлок раздвоился. Направо поедешь, в рай-центр, то есть, центр-рая попадёшь. Налево поедешь - материал возьмёшь. Материал мы взяли, да ещё какой густенький! Аж головы трещали. Поэтому Бусиловский и дал такую команду - в центр. Мы свернули вправо и, проехав сотню-другую метров мимо густых, в два человеческих роста высотой зарослей камыша, остановились. Слишком уж хорошо вокруг было. Не до рай-центра. Ни даже до его околицы.
Да и вообще ни до какого центра. Оттого и остановились. И даже выключили двигатель. Вот тут-то и был рай. Настоящий. То есть, де-централизованный. Тонко посвистывали, перекликаясь, юркие камышанки. У самой кромки плавней по кочкам, разбросанным на мелководье и дальше по сырой низине сновали трясогузки, да всякие мелкие кулички. С мочажин косо следили за ними и за нами застывшие, смуглые, как египетские изваяния, бесстрастные цапли. Над самой головой заполошно пронеслись на бреющем чёрно-белые в линеечку чибисы.
«Чьи вы? Чьи вы?» - дотошно, по праву аборигенов, поспрошали они нас.
- Да свои мы, свои! - Радостно откликнулся Илья Михайлович. - Не узнаёте, что ли? Это ж я, заместитель редактора, а это корреспондент сельхозотдела, вас курирует, знакомьтесь. Эх-х, родные вы мои! Бреденёк бы захватить, да шугануть вас, гадов, всех вон из той протоки. Между прочим, Витя, и раков и рыбы здесь навалом будет. Ручаюсь! Давай постоим ещё минутку, хоть посмотрим по-человечески, без блокнота, без всех наших завываний. Здорово всё-таки, а? Согласись! А ну согласись!

Делать нечего. Я согласился. Потом перекрыл бензиновый краник, чтобы не затекли карбюраторы и не залили свечи, выдернул ключ зажигания и ещё раз согласился. Мы долго вслушивались в разноголосый шум реки и плавней. Вдруг сверхчуткий Илья Михайлович настороженно замер и поднял палец вверх. - Тс-с… Что это, слышишь?
В узкой, отходящей от основного русла протоке, казалось, сплошь заросшей камышом, что-то заворочалось, послышались глухие причмокивания, всплеск.
- Свиньи наверно забрели, - предположил я. - Вон она, ферма-то, невдалеке.
- Свиньи, говоришь? Это точно, они тут и в самом деле как свиньи! - Илья Михайлович враскорячку, суетливым крабом опять полез из коляски. И сразу же стал расстёгивать штаны. Опять, что ли?! Что-то не к добру всё это. Я на всякий случай вставил ключ назад, в замок зажигания.
- Вот-вот! Последняя осталась. В смысле пуговица. Эх, жизнь! А ты когда-нибудь вообще слышал, чтобы эти мерзкие толстые твари так нежно чмокали? Нет, Витенька, нет и нет! Наши советские, настоящие свиньи так не чмокают. Они хрюкают, к твоему сведению, и визжат. Когда им слишком хорошо.
Рубаха и широченные штанишки Бусиловского чехлами от танка распластались около мотоцикла.
- Нет, Витя, ты глубоко и в корне ошибаешься, это кто-то другой!
Рядом легли такие же просторные, словно кливера, и чрезвычайно вместимые, в белую и синюю полоски не то трусы, не то подштанники поэта. Трусы его впечатляли не меньше. Кого же на этот раз он решил в них завернуть под резинку?! Тоже не хилый в комплекции Лукич умудрялся до двадцати раков за одну ходку. Поэт вероятно сможет и все тридцать. Выдержала бы только резинка. Только вот раки ли там?! Может его самого под ближайшей корягой завернут под чью-нибудь резинку?!
Бусиловский тем временем бесстрашно ринулся в атаку:
- Бывай, родной! Редактору передашь, что я любил его, как брата!
Илья Михайлович, устрашающе сопя, зашагал на своих слоновьих ногах по тропинке, пробитой в камышах рыбаками. Минуты три в плавнях слышались только всплески и чвырканья от его шагов и треск ломающихся стеблей камыша. Потом всё стихло. И вдруг откуда-то, теперь слева из зарослей донёсся отчаянный, срывающийся писк:
- Витя-а! Сю-у-да! Скорей! Сюда! Сюда!

В глубине протоки что-то с треском и гулом обрушилось в воду, со стоном забулькало, завизжало. Наверно неведомой свинье слишком хорошо стало под густою ивой. Суматошно выметнулись из камышей птицы. Тревожно вскрикнула, поспешно поднимаясь на крыло, египетская цапля, смываясь, пока не поздно, на родину, к Тутанхамону.
- Илья Михайлови-и-ич! Что случилось?! - В бешеном темпе и довольно неуклюже  исполняя под его ритмичные вопли стриптиз, выкрикнул я.
- Сюда! Сюда-а-а! - Укушенным бегемотом вопил матёрый человечище в камышах.
Тут же опять слышались его стоны и какое-то утробное бульканье. Наверно Илью Михайловича тащила в прохладные глубины анаконда или крокодил. Интервью давать. Мол, ты же так хотел этого?! Ну, на!.. А потом рыбкой подводного копчения угощать. Какие там раки, когда его самого наверно раком поставили?! И уже заворачивают для интервью. Моему внутреннему взору сразу представилась эта ужасная картина: крокодил или анаконда полоскают, терзают беспомощное, белое и наверно очень для них вкусное тело корифея районной публицистики и поэзии. А также члена бюро районного комитета партии. Да ещё, наверняка, аппетитно причмокивают и громко стонут от удовольствия, роняя кровавую слюнку с вострых ятаганов своих клыков или чего там у них есть.
Но кто же будет живописать подвиг весёлых ленинцев?! Мне же в одиночку не потянуть! Не-е, так дело не пойдёт!

Я воинственно и отчаянно крича, ворвался в камыши, выворачивая ноги на их скользких узловатых кореньях и чавкая сизым илом, побежал по извилистой, стегающей лезвиями камышовых листьев тропке к чёрной от взбаламученной тины воде.
- Да где же вы?! - Внезапно погрузился я по колени в тёплую и зловонную жижу, мелко дрожа от брезгливой и отчаянной решимости во что бы то ни стало спасти дорогого Илью Михайловича, члена редакционной коллегии, члена районного комитета партии и моего замечательного и незаменимого соавтора. Через несколько метров, рядом с тропой, в небольшой, свободной от зарослей промоине, я, наконец, увидел над самой водой судорожно поднятую, с выпученными глазами голову, облепленную грязными водорослями и ряской. С перепугу показалось, что голова одна плавает, сама по себе, откушенная. Или тряхнул таки стариной наш поэт и она его теперь ко дну тянет. К ракам или толстолобикам на съеденье.

Вот и всё! Случайное интервью закончилось полным фиаско. Вот что значит неподготовленное. Как и следовало ожидать. Я закрыл глаза и сделал неверный шаг к плавающей голове поэта. Притом, дополнительных вопросов у меня не оставалось конечно никаких. Как ни странно. Казалось, ещё секунда и моя собственная пустая голова так же легко и непринуждённо поплывёт неотредактированной по этим же самым мутным и чугунным волнам. Геопатогенная зона достала таки нас даже здесь, на излёте. Не катаньем, так мытьём накрыла.
- З-заходи спереди! Окружай! - Вдруг сдавленно скомандовала ожившая голова Бусиловского, он действительно стоял на коленях в интересном положении. - Сюда! Около моего носа держи. За жабры, за жабры хватай. Да его, а не меня! У меня пока что нет жабр. Зацепил?! Давай!!! Врежь гаду!
Я упал на колени и, запустив руки в воду, около самой головы Ильи Михайловича нащупал холодный и круглый язык анаконды, толстый, как дубовое бревно. Да-да, именно, вот таким шершавым языком самый раз интервью и давать!
- Сазан это или толстолоб, не бойся! - Бусиловский аж сипел от натуги и азарта. - Я на нём лежу. Бери двумя руками, за пасть и за жабру! Ты не понимаешь, что ли?! Нащупал? Крепко держи! - Взболтнув ногами ил, он стал медленно подниматься на колени.
- Разом - взя-а-ли! Вира помалу! Ви-ра!
Толстолоб, почувствовав освобождение от вдавившей его в тину неимоверной тяжести поэтического тела, махнул хвостом, подняв за спиной Бусиловского крутую волну. Однако поздно. Крепко уцепив его профессиональной хваткой, с головы, да поперёк, доблестные журналисты выдернули свою очередную жертву из её родной стихии. Спотыкаясь, напрямую через камыши, через все вонючие наплывы, что попадались под ногами, мощно попёрли своего лучшего в мире автора на светлый, на солнечный берег.
Вот там и будет тебе счастье, дорогой! А не только нам! Давай, рассказывай, как ты дошёл до такой жизни! Может, чем-нибудь поделишься.

Если долго мучиться, что-нибудь получится. Всё-таки мы его отловили! Вот так и настоящий позитив привалил! Подлинно положительный пример продолжающейся несмотря ни на что жизни. Вот уж в чём никто не усомнится - что это-то и есть настоящий улов! А всё остальное, что перед этим было, в сравнении с ним - так, фуфло одно. Бедный толстолоб получил от нас всё то, что на самом деле предназначалось доставшим нас весёловским начальникам.
- Майна! По носу врежь ему, чтоб не дрыгался, гадёныш! В челюсть справа! Свободу ему подавай! Ишь, контра! Хуже Глушкова! Так ему! Правильно! Мать честная! - Радостно заплясал около поверженного мощным хуком в торец огромного лобастого толстолобика Илья Михайлович, подтягивая огромные трусы. - Руками! Рука-ами поймал такого зверя! Это кто же поверит?! Даже помечтать о таком нельзя было!

Экземпляр, действительно, попался отменный - больше метра в длину. Такого в трусы, как рака не завернёшь. Толстый, словно поросёнок, толстолобищще очумело лежал на траве, судорожно растопырив плавники и хлопая жаберными крышками. Он наверно никак не мог уразуметь, что это с ним произошло, такой и вправду наплыв жиртреста по жизни приключился, этакий пассаж. Жил себе, понимаешь, никого не трогал, рекордов не ставил, но и не воровал же - и вдруг на тебе, корреспонденты. Как снег на голову. Нет от них нигде спасения! Ни фауне. Ни флоре.
- Вот я каков! Даже такого зверюгу завалил! - Наконец отдышавшись, горделиво заявил Иванов-Бусиловский. - Как и полагается истинному поэту, настоящему публицисту - справлюсь с кем хочешь! Вот на ком стоит держава и народ! Ты заметил этот нюанс в моей биографии? На всю жизнь запомни! Детям и внукам расскажешь! А вот когда супостаты завалят поэта и публициста - хана придёт вам всем! Так что цените, цените, пока живой!
- Ценим, Илья Михайлович, ой, ценим! - Радостно соглашался я с ним.

Когда мы совсем отдышались, я узрел на необъятном животе Ильи Михайловича длинные, налившиеся кровью царапины.
- Это вы что, животом вместо колпака, да? - Не удержавшись, захохотал я. – Резинку не порвали7! Что-то трусики сползли.
- Ты понимаешь, - возбуждённо сверкал глазками Бусиловский, подтягивая огромные труселя, - только я вышел на то болотце, смотрю - у самых ног плавники ходят и вода аж чёрная от поднятой тины. Из-за неё-то они меня и не увидели. Подпустили вплотную, за своего свинтуса, наверное, приняли, ха-ха-ха! Потом думаю, а дальше-то что делать? Палку бы какую - огреть по лбу хоть одного, а лучше всех сразу. И на бюро его, в смысле на сковородку. Гляжу, этот один подошёл носом к большой кочке, обнюхивает её, стервец, что-то ищет, конечно, вкусненькое. Тут я сообразил, что вперёд ему ходу нет, вот и накрыл сверху всем телом. Словно кашалот медузу.
- Вот-вот! Представляю, что там творилось, если по всей реке с перепугу вся птица на крыло поднялась. Я и то подумал, что вы там по меньшей мере с крокодилом схлестнулись. Или с анакондой.
- Хо-хо! От меня и крокодил бы не ушёл и анаконда твоя. Всех бы допросил. - И ухмыльнулся. - У всех интервью взял. Я такой. Но вот это - самое удачное за всю мою жизнь! Честное слово!

- А всё-таки вы здорово рисковали.
- Как это? Чем?
- А животиком. Санька Волков мне рассказывал, что сам видел, как один ответственный товарищ вот точно так же бросился на вытащенного из родной стихии такого же сазана и попал животом на аналогичный спинной плавник. Смотрите, какая у нашего там пила впереди! Прелесть. А тому товарищу брюшину пробило и кишки - в клочья. Порыбачил, одним словом, получил, мягко выражаясь, удовольствие.
- Да ты что?! -  Непроизвольно схватился за свою царапину Илья Михайлович. - Ты… Ты это серьёзно?
- Да уж куда серьёзнее! Пила-то вот, смотрите, сантиметров пятнадцать не меньше. Скажите ему спасибо, что ещё вовремя не оттопырился. Как Глушков.
Илья Михайлович двумя руками, поднатужившись, приподнял своё пузо, обнажая, словно днище корабельное, испуганно вытягивая вбок и книзу голову.
- А у меня ничего, по-моему. Ты глянь - нет пробоины ниже ватерлинии?
- Не видно, кажется… - Присел я на корточки, но всё-таки на опасливой дистанции, а вдруг и меня накроет. - Не сквозит, когда рот открываете? Значит, герметичность полная, торпеда мимо прошла.
- Ф-фу! Тебе хорошо хохмить. Ты на подхвате, хитрец, был. - И благодушно засмеялся. - Я не такой рыбак, как тот несчастный товарищ! Подобные соцнакопления, как у меня, никакая рыба-пила не пробьёт! Но вообще-то ты прав, я даже прямо скажу, по-партийному: прежде чем кого выдёргивать из его среды обитания, надо хорошенько подумать. Это мне наука, если честно. Да и всей отечественной журналистике. Хрена мы вечно лезем, куда не просят. Это мне боженька сигнал послал. Надо только зарифмовать его как следует. И в номер.

Илья Михайлович, чувствуя себя настоящим героем, с тех пор то и дело вспоминал лучшую рукопашную схватку своей жизни, вновь и вновь безудержно хвастался, какой же он хороший и удачливый. Да как его будут теперь все толстолобики и прочие сазаны бояться. И сдаваться сразу. Да кто бы возражал! Наверно, и впрямь, то был наиболее существенный улов за всю эту командировку. Да и за многие другие, в основном раками в трусах заканчивавшиеся. А наш поэт ухватил за жабры самого настоящего пресноводного кита. Лобастого и умного. По человеку и добыча.

Затем рейдовая бригада «Авангарда» погрузила в багажник мотоцикловой коляски наиболее весомый свой позитив, изловленный в самом конце своего блистательного рейда. Правда, там ему, бедолаге, пришлось изрядно согнуться, буквально вдвое. Подредактироваться, точнее сказать. А потом ещё и завалила его мокрой травой. Чтоб не пропал по такой жаре. Вообще, любой позитив непременно есть вещь скоропортящаяся. Всегда есть риск не довезти до употребления. Едва что не так или пропустил момент, а уже вони от него не оберёшься.
Чуть позже мы обмылись в чистом от зарослей заливчике, прижгли царапину на пузе поэта и поехали дальше. Довольные донельзя! Если дело так дальше пойдёт, то скоро все толстолобики мира, не покладая шершавых языков, наперебой кинутся нам интервью давать.

Что и говорить, но для мужика, охотника по природе, вот такая, реальная добыча, трепыхающаяся под тобой, - и есть настоящая исполненность желаний. Завалить кого-нибудь, да ещё и пасть порвать на всякий случай! Всё остальное и в самом деле туфта полная! И писклявое томление духа.