Божьи садовники. Глава 8

Новая жизнь

Человек спешил. Нахальный встречный ветер пытался сорвать с него шляпу, и потому человек свободной рукою – ибо в другой был чемоданчик из потертой желтой кожи – время от времени поддерживал ее. Шляпа эта была высокая, с продавленной тульей и широкими полями – словом, такая, какую сейчас уже почти никто не носит. Благодаря ей и торопливой походке человек невольно привлекал к себе внимание и казался чудаком. Но чудаки обычно бывают веселы и беззаботны, а глянув на этого нахмуренного мужчину, добрый ребенок, пожалуй, не решился бы с ним заговорить, а злой – прокричать вслед какую-нибудь дразнилку.
Наконец человек добрался до зеленого трехэтажного дома с белыми колоннами на фасаде и остановился у железной двери под низким козырьком, который худо-бедно укрывал и от непогоды, и от посторонних назойливых глаз. Нужно было отдышаться; кроме того, человек ощутил внезапную робость, так, что ему пришлось выждать две или три минуты, прежде чем он собрался с духом и потянул дверь на себя. Шагнув вперед, он увидел картину, обычную для режимных организаций: в метре от входа располагалась пропускная вертушка, а слева находился пост охраны. Вахтер, уже немолодой, толстый мужчина, посмотрел поверх очков на очередного посетителя и произнес привычную фразу:
– Вы к кому?
– К Прушанскому… Павлу Евгеньевичу, – смущенно уточнил новоприбывший.
– Ваша фамилия?
Человек назвал себя и, чуть замешкавшись, приподнял свою нескладную шляпу.
– Вам назначено?
– Да.
– На сколько?
– На час пятнадцать.
– Так… – Послюнявив пальцы, вахтер перевернул страницу регистрационного журнала. – Сожалею, но в это время у господина Прушанского встреча с представителем департамента.
Человек изменился в лице:
– Не может быть!.. Здесь, наверное, какая-то ошибка.
– Да, видимо, только вот, скорей всего, это вы ошибаетесь, а не мы… Скажите, вы письменно уведомляли о своем визите?
– Нет, мне позвонили…
– Кто?
– Из приемной.
– Вы лично слышали это?
– Нет, трубку взяла жена. Я не успел добежать…
Вахтер усмехнулся:
– Моя жена сказала мне однажды, когда у ней было хорошее настроение, что я похож на Ди Каприо: сами можете рассудить, поверил я ей или нет. Так почему же вы должны верить своей? Наверняка она решила прошвырнуться в одиночку по магазинам, а затем сделать вам сюрприз. Ну, или просто ей захотелось потрепаться со школьными товарками, чтобы никто не мешал. Ой-вэй, или вы не знаете, зачем вообще супруги могут спровадить своих благоверных из дома? Учить вас, что ли?
Теперь, казалось, уже не только лицо – вся фигура человека стала другой. До этого он держался довольно прямо, и в его осанке было куда больше уверенности, чем в голосе, но сейчас он как-то ссутулился и с трудом выдавил:
– Я ведь приехал из другого города!..
– Сочувствую.
Из кармана своего широкого плаща человек достал мобильник; сделал он это быстро, но с набором номера немного промедлил: точно так же гораздо легче бывает выхватить пистолет из кобуры, чем после этого прицелиться, выстрелить и убить. Впрочем, на другом конце так никто и не ответил, и человек почти целую минуту напрасно простоял с телефоном возле уха; он, наверное, стоял бы и дольше, но тут снова услышал голос вахтера:
– Быть может, вы все-таки отойдете в сторонку? Вам все равно, откуда звонить, а другим не все равно, где стоять, когда я проверяю у них документы.
Человек развернулся и навсегда оставил этот дом, где ему не были рады, но от крыльца далеко не отошел: идти было некуда, поскольку обратный поезд отправлялся только через три часа. Метрах в десяти от парадной двери стояла деревянная скамейка: на нее и уселся незадачливый посетитель, упрямо держа свой чемодан в руках. Было по-прежнему сыро и холодно, но, по крайней мере, ветер улегся, и на скамье можно было вот так просидеть хоть до самой темноты, возникни вдруг такое желание. Впрочем, столько ждать и не потребовалось: спустя какое-то время железная дверь отворилась вновь, и на крыльце появился высокий, стриженый под бокс мужчина с проседью; его сопровождали два столь же рослых охранника. Все трое двинулись к красному автомобилю, припаркованному чуть в стороне; заметив это, человек, сидевший на скамье, сорвался с места и кинулся им наперерез, на бегу стаскивая с себя шляпу:
– Павел Евгеньевич… То есть господин Прушанский! Подождите!..
Охранники моментально преградили ему путь и готовились уже применить силу, однако находившийся позади них мужчина с короткими волосами остановил их; они послушались, но расступаться не стали. Так и продолжился этот странный разговор, при котором собеседники видят не друг друга, а лишь затылки и лица людей, совершенно не интересующихся тем, что по воле случая им доведется услышать.
– Что вам? – спросил Прушанский.
– Дело чрезвычайной важности!..
Прушанский поморщился: подобные слова он в своей жизни слышал уже много раз и потому научился осаживать настырных посетителей при помощи одной-единственной фразы.
– Если вы желаете, чтобы вам выделили грант на исследование, почему у кошек четыре лапы, а не восемь, – извините, мне сейчас не до того…  Я тороплюсь: у меня дома жена и дети.
– У меня тоже!..
– Вот и поезжайте спокойно к ним. А вашу просьбу изложите в письменной форме моему секретарю. Можете даже через нашу электронную почту: он у меня хоть и человек старой закалки, но к современным технологиям относится нормально.
– Но ведь секретарь ничего не понимает в… – Человек, что стоял перед охранниками, запнулся, и короткое страшное слово лишь завертелось на его языке, но так оттуда и не сошло.
– А вы-то сами, конечно же, все понимаете?
Человек растерялся:
– Не совсем, но я…
– Вот когда поймете – милости прошу. А пока – счастливо оставаться.
Обескураженный проситель ничего не ответил, но и не сдвинулся с места, даже тогда, когда перед ним никого уже не было. Он так и продолжал стоять со шляпой в руке, не обращая внимания ни на других людей, выходивших из здания, ни на детей, которые прибежали невесть откуда и затеяли игру в салочки, пока один мальчик лет десяти не остановился рядом и сочувственно не произнес:
– Дяденька, здесь вам ничего не подадут! Ступайте лучше на вокзал, только завтра: сегодня там дежурит Вован, а он – ментяра злой и всех нищих гоняет!
Только тогда человек вздрогнул и поплелся к вокзалу – разумеется, не затем, чтобы просить там милостыню: он просто хотел наконец-то убраться из этого проклятого города. В зале ожидания он еще раз попытался дозвониться по тому же номеру, что и раньше, и вновь безрезультатно, после чего лишь сидел, опустив голову, – как на вокзале, так потом и в электричке, и кондуктору пришлось дважды окликать его. Выйдя из вагона, он почти сразу поймал такси; водитель, разбитной парень, попытался в дороге с ним заговорить, но пассажир упорно отмалчивался и лишь однажды попросил проскочить на желтый свет – робко, словно боясь, что и здесь ему откажут. Сдачи этот странный клиент также не потребовал, а едва машина остановилась возле нужного подъезда, отдал двести рублей и вышел, ничего не сказав; шофер, пожав плечами и покрутив пальцем у виска, убрал обратно в кошелек сэкономленную пятидесятку. Жил человек в высокой шляпе на верхнем, пятом этаже; туда он буквально взлетел, будто за ним гналось какое-то чудовище, и ладонью придавил кнопку электрического звонка.
«Динь-дон!» – раздалось из-за двери.
Человек дышал тяжелее, чем когда бежал по лестнице; он напряг слух, но до его ушей не донеслись ни звуки шагов, ни привычные, родные голоса. Тогда человек изо всех сил стукнул по звонку – такой удар наносят, только если хотят убить, – и, кажется, действительно его испортил, потому что вместо обычного звука услышал лишь сиплое, короткое дребезжание. Однако боль позволила человеку ненадолго прийти в себя, и когда через минуту он открыл ключом дверь, лицо его было по-прежнему покрыто густым, липким потом, но, по крайней мере, руки больше не тряслись. Казалось, в квартире не изменилось ничего, разве только что в прихожей теперь не было детской каталки и белых туфель на высоких каблуках. Но вечер – такое время, когда матери привыкли гулять со своими детьми: человек ухватился за эту мысль и с ее помощью попытался отогнать от себя тревогу. Он еще мог выносить ее на улице или в чужих стенах, но здесь, в его собственном жилище, она легко могла свести с ума, если бы вернулась с новой силой. Не спеша сняв плащ, человек повесил его на латунный крючок шкафа, затем на полку рядом положил шляпу, прежде смахнув с нее дорожную пыль, после этого достал из чемодана какой-то странный прибор – металлический ящик с четырьмя отверстиями будто бы для наушников, антенной и экраном осциллографа. Эти простые будничные движения как-то успокаивали и помогали не верить, что самое страшное все-таки произошло. Человек еще вспомнил: утром он так торопился, что не полил цветы в горшке – те цветы, которые купил в день свадьбы; он всегда поливал их сам, и благодаря его стараниям они были до сих пор живы. Налив на кухне немного воды, человек направился в спальню, но когда дошел до подоконника с цветами, заметил нечто необычное: между стеблями был втиснут белый листок, наскоро выдранный, очевидно, из записной книжки, и до того крохотный, что даже бумажного самолетика из него сложить при желании не получилось бы. Листок этот, казалось, был совершенно чист, однако взяв и развернув его, человек увидел несколько слов, выведенных очень мелким и до дрожи знакомым почерком. Прочитать их можно было секунд за десять, и человек, действительно, примерно столько держал листок возле своего лица, однако затем долго еще не решался его выпустить, даже когда отошел от окна. Он точно надеялся, что если сжимать эту бумажку в кулаке какое-то время, смысл написанного на ней изменится. Наконец он медленно опустился на стоявшую посреди спальни кровать, делить которую отныне было не с кем.
Все было кончено. Хозяин опустевшей квартиры осознал: его и впрямь выманили сегодня из дому только для того, чтобы не произносить вслух те слова, которые он только что прочел. Так было проще всего, ибо бумага равнодушна к слезам других, да и сама не умеет плакать. Но у человека уже не оставалось сил винить кого-либо, и, кроме того, он чувствовал, что просто не вправе это делать. Да, сегодня его обманули, но разве он сам много раз не обманывал дочь и жену, не обещал первой, что сводит ее в планетарий, а второй – что подарит духи, о которых она давно мечтала? Даже сами их отношения начались с обмана: он ведь уже на первом свидании клялся, что будет богат и знаменит; именно такого мужчину она и хотела видеть рядом с собою, а не нервного неудачника. А одна неудача тянет следом другую: нынешний день отнял у него все.
Впрочем, кое-то еще оставалось. Человек встал и поплелся назад на кухню, к холодильнику.
Двумя часами позже человек еще не спал, хотя почти опорожнил бутылку к тому времени, и его сознание, поскольку он ничего не ел в дороге, начало мутиться едва ли не с первым глотком. Сидя вполоборота к темному окну, он уставил в него осоловелый взгляд и что-то бубнил себе под нос, как привык делать, когда напивался, и раньше в такие минуты жена старалась увести дочку подальше. В какой-то миг человеку померещилось, что позади вновь раздался знакомый топот крепких, непослушных ножек, и потому он оглянулся. Его глаза встретились с глазами белокрылого мальчика, который стоял у входа в кухню и с грустью смотрел на владельца квартиры: так смотрят на старого друга, который совершил что-то нехорошее, хоть его об этом и предупреждали. Мальчик как будто хотел что-то сказать, но сейчас он все равно бы не сумел найти никаких слов утешения, даже если бы пьяный мужчина услыхал его голос. Поэтому взрослый человек снова потянулся к бутылке, решив все-таки опустошить ее в этот вечер до самого дна. Набралось почти на полрюмки; мальчик, как и прежде, молчал, точно мраморная статуя за кладбищенской оградой, и ни одно из его широких крыльев не шелохнулось, только по его печальному лицу медленно потекли слезы.

* * *

– Ребята!.. Прошу вас: помогите моему подопечному.
– Ты что, хочешь, чтобы мы… – Тодик с ужасом посмотрел на стоявшего перед ним со склоненной головою мальчугана-хранителя.
– Нет, разумеется! Просто поговорите с ним!.. Быть может, ему станет легче…
Морти и Тодик недоуменно переглянулись; незнакомый мальчик, похоже,  испугался, что они тотчас же улетят, и поэтому торопливо добавил:
– Понимаю, это все выглядит странным, но вчера в бреду он снова произнес ваши имена. Он знает, что вы существуете!.. Я не могу этого объяснить, но мой подопечный раньше проводил какие-то эксперименты, что-то связанное с физикой или биологией. Простите, я не силен в подобных вещах… – Мальчик смущенно умолк: похоже, он не успел изучить такие предметы в школе или же больше тройки по ним никогда не имел. – Даже если он не увидит и не услышит вас, вы мне все расскажете, а я наведу сон, какой нужно. Хотя бы так… Пожалуйста!.. – Губы мальчика задрожали, а ноги сами начали подгибаться в коленях; заметив это, Морти кинулся вперед и подхватил его:
– Не надо, не надо, что ты! Вот разнюнился, как шестилетка, честное слово!.. Слушай, Тодька: может, и впрямь ненадолго смотаться с ним вместе? Сам же видишь: плохо человеку… А если ты устал, я один полечу… – Морти так сказал не просто из вежливости: они только что препроводили еще одну добрую душу к вратам рая и надеялись хорошенько отдохнуть, а тут вдруг появился этот мальчик со своей необычной просьбой.
Тодик слегка улыбнулся и тут же вновь стал серьезен:
– Морти, так нас вроде бы обоих звали… Станет трудно – ничего, потерплю!.. Знаешь, – молвил он, шагнув к белокрылому мальчику, – ты, должно быть, очень хороший хранитель, раз так переживаешь за вверенного тебе человека. А мне было бы интересно с ним пообщаться!.. Но показывай уже дорогу…
Морти отпустил мальчика; тот еще несмело глянул на чернокрылых братьев и кивком поблагодарил их. Затем ребята взлетели; путь их оказался недолог, и через какую-то четверть часа они приземлились на ребристую крышу пятиэтажного кирпичного дома. Чуть поодаль виднелся детский садик, где уже погасли все огни, а за ним – небольшой стадион с искусственной травой и без прожекторов. Местность эта не показалась Морти знакомой, но Тодику почудилось, что они здесь когда-то были. Несколько приободрившийся белокрылый мальчуган велел подождать минуту и исчез, но вернулся даже быстрее, чем обещал, и сказал приглушенным голосом:
– Он уже немного выпил… Но это, может, и к лучшему: встреча с вами не очень его напугает. А говорить он сейчас способен!.. Давайте за мною!
– С Богом! – произнес Морти.
Сквозь крышу друзья проскользнули сперва на чердак, а затем в кухню обычной городской квартиры, настолько узкую, что, раскинув крылья, можно было бы коснуться ими противоположных стен. Почти все пространство было занято электрической плитой, покрытой желтыми пятнами, старым холодильником и тяжелым столом с наброшенной на него льняной скатертью: раньше, очевидно, она была белой и в цветочек, но теперь настолько запачкалась, что требовалось напрячь зрение, чтобы различить узор. Вообще все вокруг было настолько грязным, что мальчик-хранитель виновато улыбнулся, будто извиняясь перед Морти и Тодиком, что привел их в столь неприглядное место. Сидевший за столом человек был под стать обстановке – неопрятный и нечесаный; уголком глаза он заметил чернокрылых братьев и, кашлянув негромко, пристально посмотрел на них. В его взоре не читалось страха, а было лишь легкое удивление, словно в квартиру заглянули двое давних знакомых, которые не предупреждали, что именно сегодня явятся. Затем человек глухо спросил: 
– Вы пришли за мною?
– Мы пришли не за вами, а к вам, – поправил Морти и умолк: прежде ему не доводилось беседовать с пьяными, и тут же вспомнился отцовский наказ держаться от таких людей подальше. По счастью, Тодик пришел на помощь:
– Вы ведь о нас знаете!.. Откуда?..
– Меня всегда интересовала смерть, – медленно проговорил мужчина. – Еще когда мне было пять лет, я видел с друзьями, как стая бродячих собак разорвала на улице кошку. Она была беременна, и поэтому не смогла убежать. Нерожденные котята – их было пять штук –  вывалились из ее брюха прямо на асфальт… – Человек икнул; казалось, его сейчас вырвет, но он пересилил себя. – Когда после этого ночью я проснулся, то почувствовал, что простыня подо мною мокрая… А поутру как раз позвонили из другого города и сказали: моя бабушка, мать отца, умерла, и всю нашу семью ждут на отпевание и поминки. Мои родители уже знали, что я увидел накануне, и поэтому категорически не желали брать меня с собой, но дядя, брат матери, сказал: «Тогда тем более ребенку надо проститься с бабушкой: неужели вы хотите, чтобы при слове «смерть» он еще долго вспоминал лишь растерзанное животное?» Когда мы приехали, в церкви было уже много народу, священник что-то говорил, а бабушка лежала в гробу, печальная и добрая: она казалась совсем живой, будто вот-вот повернет голову, улыбнется и перекрестит меня. И мне ничуть не было страшно!.. Об этом я часто вспоминал, когда занимался танатологией…
Морти поднял руку, как в школе, и переспросил:
– Простите, чем вы занимались?
– Танатологией… Это наука о смерти, – пояснил мужчина.
Тодик легонько подтолкнул товарища и прошептал ему на ухо:
– Слыхал, Морти? О нас с тобою, оказывается, целую науку сочинили! А я и не знал!..
Морти состроил нарочито строгую мину и погрозил пальцем:
– Тодька, не зуди! Дай человеку договорить…
– Я старался постичь великую тайну смерти, – продолжил мужчина. Он уже не смотрел на ребят, а уставил глаза куда-то в потолок: видимо, так легче вспоминалось. – И вот однажды в какой-то статье вычитал: когда умирают близкие люди – близкие во всех смыслах, – их мозговая активность делается очень похожей. Это как настроенные на одну частоту радиоприемники… Я предположил, что при таких условиях возможен обмен биоэлектрическими импульсами, и то, что видно перед смертью одному человеку, будет видно и другому. Именно такой опыт я и решил поставить, но мне требовался доброволец. Родители мои к тому времени уже умерли, однако дядя – тот самый, который когда-то дал им добрый совет – был жив, хоть и тяжело болел: врачи давали ему не более двух лет – он продержался дольше на целых полгода… Я ему рассказал о своей задумке, и он согласился помочь мне. С тех пор, хоть мы и так жили душа в душу, он делился со мною всеми своими мыслями, всеми переживаниями, чтобы мы окончательно сроднились и мой эксперимент увенчался успехом. Наконец день, которого мы так долго ждали, настал: дядя простился с женой и друзьями и затем попросил, чтобы нас оставили наедине. Я сел на стул возле его кровати; дядя посмотрел на меня в последний раз, закрыл глаза и что-то прошептал – я не смог разобрать, что именно. Через десять минут началась агония. Тогда я поставил у изголовья аппарат, который сам сконструировал. Это был опытный образец, вы можете взглянуть на него: он сейчас стоит в комнате, у зеркала… К нему я подсоединил две пары электродов: одну укрепил на дядиной голове, другую – на своей собственной. А после этого я сделал то, о чем не предупреждал дядю, иначе бы он наотрез отказался мне помогать: вколол себе такую дозу дигоксина, чтобы очутиться на грани жизни и смерти. Сперва мне почудилось, что все вокруг окрасилось в какой-то желто-зеленый цвет, а потом передо мною появились вы… Я тогда толком даже не разглядел вас – перед глазами все было словно в тумане, но слышал, как вы окликали друг друга. Прежде я много раз наблюдал умирающих людей, и в смерти некоторых из них мне упорно чудилось что-то осмысленное, словно она была живым существом. Теперь всему нашлось объяснение… Однако требовалось еще убедить в этом прочих исследователей, сделать так, чтобы и они смогли подключиться  к чужому сознанию и увидеть то же, что видел я. Для этого необходимо было усовершенствовать мой аппарат, а это стоило очень больших денег, и найти единомышленников, которые, подобно мне, готовы были бы рискнуть жизнью: ведь меня тогда едва откачали. Не перечислить, сколько порогов я обил, сколько звонков сделал... Но проку не было: некоторые считали, что я мошенник, другие – что сумасшедший, а один профессор вообще рассмеялся мне в лицо и заявил: при такой-то фантазии, молодой человек, вам следует сказки для детей сочинять, а не наукой заниматься. А я ведь и впрямь выдумывал о вас разные истории – сам для себя, только чтобы отвлечься: как вы дали одному человеку отсрочку на три дня, чтобы он успел примириться со своим давним врагом, как вы однажды поссорились, но быстро поняли, что жить не можете друг без друга… Но это было таким же пустым занятием, как и все, что я делал. Последнюю попытку я предпринял ровно месяц назад, и тогда же от меня ушла жена вместе с дочерью… – Ближе к концу своей речи мужчина уже начал заикаться, как бывает с нетрезвыми людьми, которым приходится много говорить, а едва произнеся последнее слово, отвернулся к стене, будто давая понять, что двое незваных гостей ему больше не интересны. Он еще не умолк, но теперь с его губ срывалось только глухое бормотание, в котором, пожалуй, и сам Бог не сумел бы ничего разобрать.
Тодик вздохнул и легонько коснулся руки стоявшего рядом товарища:
– Летим, Морти…
– Подождите, ребята! А как же?.. – Мальчик-хранитель встал перед чернокрылыми братьями и растерянно поглядел на них. – Ведь вы…
Тодик ласково взял его за плечи и тихо вымолвил:
– Прости! Но мы не знаем, о чем с ним говорить сейчас. Кроме того, я боюсь, не сделать бы хуже… Не отчаивайся, мы что-нибудь придумаем!..
Последние слова Тодик произнес безотчетно, как ему велело сердце. Но они не были брошены на ветер, ибо Тодик действительно думал, можно ли здесь хоть как-то помочь, –  когда вместе с Морти летел обратно через темный, засыпающий город и когда мальчики договорились на время расстаться, чтобы каждый поразмыслил в уединении. Стоя совсем недавно на грязной, пропахшей спиртом кухне, Тодик казался рассеянным, но на самом деле запомнил всю услышанную сегодня пьяную исповедь, и мальчику казалось, будто в ней звучал упрек и ему, и Морти, и всем Божьим слугам. А если какие-то слова его тревожили, Тодик вновь и вновь повторял их про себя; так было и теперь, пока одна-единственная фраза, ничем не примечательная, вдруг обрела для Тодика новый, совершенно неожиданный смысл. Он не был сокрыт в глубине, а, как часто говорят взрослые, лежал на поверхности, но тем сложнее было разглядеть его и принять: так иногда не верится, что зерно, брошенное неглубоко в землю, перезимует, прорастет и, по обетованию Божьему, даст людям много плода. Тодик немедленно поспешил к Морти, который был здесь же, недалеко, и поделился с ним своей догадкой. А поутру, когда только забрезжил рассвет, они уже были вновь возле того самого дома, к которому прилетали накануне и где их ждал новый друг, белокрылый мальчик.
– Я и Морти еще раз побеседуем с твоим подопечным, – сказал Тодик, наклонившись к хранителю и взяв его за руку. – Долго говорить не станем – просто дадим совет: больше мы ничего не способны для него сделать!.. Не знаю, правда, послушает ли он нас, а если даже и послушает, это, быть может, и не спасет его… Но попробовать стоит – так мы оба думаем…
– Только пусть для начала бросит пить! – добавил Морти. – Мы, разумеется, скажем ему и об этом, но ведь не сможем быть возле него все время: у нас свое послушание… Так что помоги ему!.. Он ведь совсем один, и кроме как на тебя, ему больше не на кого опереться. А нет ничего хуже, чем когда человек считает себя одиноким и брошенным. Нельзя пережевывать свои чувства в себе!.. Знаешь, – и тут Морти чуть заметно улыбнулся, – поэтому ты молодец, что все рассказал нам.
Мальчик с белыми крыльями молча кивнул. Он понимал: еще ничего не было решено, и последняя ночь выдалась для него нелегкой. Однако сейчас он почувствовал в себе силы не только уберечь вверенного его заботам человека, но при необходимости и понести бремя других братьев. Так и ему помогали сейчас, и так повелел сам Господь, дабы священнейшая из его заповедей – о любви, которая долготерпит, не превозносится и покрывает все грехи, – не была в пренебрежении вовеки.

* * *

«Спасибо…»
Это слово стояло последним на листке, вынутым из обычной школьной тетради, и нацарапано оно было столь неразборчиво, что за такой почерк учительница наверняка бы выше тройки не поставила. Но это было единственным, что одиннадцатилетний мальчик написал сам, а не надиктовал медсестре, – мальчик, который в ожоговом центре уже не один день боролся с мучительной смертью. Победа казалась еще очень сомнительной и далекой, однако мальчик надеялся, что когда-нибудь бинты снимут с его лица, и тогда он сам, без посторонней помощи прочтет ту книгу, которая теперь помогала ему жить. И сейчас он заочно благодарил написавшего эту книгу человека. Человек этот и сам многое перенес из того, чего другим не пожелал бы, но теперь, читая только что распечатанное письмо, он почувствовал: все его мытарства были не напрасны. И ради этих нескольких строчек благодарности он, пожалуй, согласился бы пройти и через стократ более тяжкие испытания. Мальчик еще признался, что он очень хотел бы уже сейчас получить бумажный вариант с автографом, и человек потянулся к небольшой стопке книг, что стояла возле клавиатуры. Он взял самую верхнюю из них, перевернул обложку, где были изображены двое крылатых мальчишек, и на оборотной стороне написал свое имя и фамилию. Завтра он отнесет эту книгу на почту, а еще через три дня, если ничто не задержит, она окажется в почтовом ящике больницы. Оттуда ее заберет медсестра и отнесет наверх, в самую страшную палату, где лежат дети и откуда мало кто из посетителей способен выйти без слез. Но сами маленькие пациенты почти не плачут, даже когда боль оказывается сильнее лекарства и заставляет вскрикивать по ночам. Ибо в их сердцах, несмотря ни на что, теплится вера – та вера, которая движет горами и которая могущественней всего на земле.
– Папа…
Занятый своими мыслями человек даже не сразу обернулся, и лишь когда его окликнули вторично, ласковым и чуть смущенным голосом произнес:
– Прости, солнышко, я что-то задумался… А ты почему не спишь?
Маленькая девочка приподняла над подушкой голову и лукаво глянула на отца:
– Папа, а ты ведь сейчас сочинял новую сказку, правда? А о чем она будет? Расскажи!..
Человек улыбнулся, сел поближе к детской кроватке и не спеша стал говорить. Эту историю он еще не доверял бумаге, но твердо знал, что непременно опубликует и ее. И тогда она, быть может, утешит еще одного несчастного ребенка, а ребенку счастливому позволит не заноситься и быть милосерднее к другим. Девочка слушала, широко раскрыв газа и боясь пропустить хоть слово. Но постепенно, как бывает с детьми, она перестала различать, где кончается чужая выдумка и начинаются собственные грезы, взор ее затуманился, и сладкий, здоровый сон смежил ей веки до самого утра. Мужчина заботливо поправил ей одеяло и подошел к окну. За ним царила непроглядная тьма, ибо час был поздний, но человеку вдруг почудилось, что где-то вдали он вновь увидал двух знакомых мальчиков, которые некогда дали ему добрый совет, а теперь несли очередной созревший плод в Господне хранилище. И человек про себя молвил:
«Храни Всевышний и вас, ребятки… Вы подарили мне жизнь»