Такой большой и такой маленький дворик детства

Главы из книги Сергея Сокуровского «Перемены и есть сама жизнь»

2. Такой большой и такой маленький дворик детства.

Первые мои воспоминания, из тех, что могу вспомнить осознано, носят хаотичный и довольно обрывистый характер. Как будто кто-то включает свет, и я вижу ранее утро, отблески солнца на крашенной в белую краску оконной раме, маму, которая уже встала и полощет (ну не было раньше стиральных машин в каждой советской семье!)  белье в ванной или готовит на кухне. Радостная такая, что папе дали от завода новую квартиру и удалось перебраться из нашего старого дома на улице Нариманова в новый, из белого силикатного кирпича, четырехэтажный дом. Все обыденно радостно, все так спокойно, как и должно быть. Потом как будто свет выключается, и последовательность воспоминаний прерывается, что было между этим наполненными жизнью сюжетами, где родители были молоды, полны сил и такие радостные, полные жизни, светлых надежд на замечательное будущее? Еще вот чуть-чуть потерпеть, поработать, пусть в две смены, и такая жизнь начнется! Опять включается свет в моих воспоминаниях и видится другой кусочек этой маленькой квартиры, этой маленькой и такой уютной детской жизни.
 От того раннего детства, когда мы жили в четырёхэтажном доме на улице Салиха Сайдашева остались лишь обрывки воспоминаний настолько редкие, что можно их пересчитать по пальцам рук. Как-то позднее я узнал, на том месте раньше была деревня Плетенёвка, название которой пошло, по рассказам живших когда-то в ней жителей, от плетней, которые как заборчики окружали каждый дом. Но, построили оборонный завод, построили бараки для рабочих, и место изменилось, став улицей с заводским корпусами и с единственным тогда кирпичным четырёхэтажным жилым домом. Я видел его не так давно. Он и теперь там же, такой уже старый и кажется даже совсем уже седой. 
Основанная больше на чувствах память маленького человечка, открывает во мне то или иное событие, они разные и их не так много. Мне до пяти лет больше помнились не зрительные образы, а эмоциональные, связанные с ситуациями маленькой жизни. Может, так устроена память у ребёнка в таком возрасте, что хранит эмоциональное впечатление от события ярче, чем образы самих событий и людей в них участвующих? Не знаю, наверное, но перебирая в памяти события тех лет, я помню кусочки прошлого. Помню чувство детского страха от закрытой, казалось, покрытой занавесом какой-то древней тайны и укутанной покрывалом времени мечеть недалеко от нашего дома. Все ещё красивую, вызывающую удивление и даже детский восторг своим отличием от всех рядом стоящих зданий. Не понимая тогда, зачем и для чего ее построили, а после вот оставили заброшенной, я пытался задавать вопросы местным мальчишкам. О! В ответ мне приходилось выслушивать какие-то ужасные истории о закрытом здании мечети, где дежурит сторож, в подвале здания нашли стол, за котором сидят в креслах скелеты, а на столе… О ужас, чего только не придумает горячая фантазия ребёнка, каких только страхов не нагонит на своих знакомых мальчишек, не зная, и не ведая, что на самом деле Азимовская мечеть была известна и почитаема. И не было никаких страхов или ужасов с ней связанных.  Жаль, что в моем детстве она казалась такой заброшенной и одинокой в окружении заводов, фабрики и больниц. Минарет её, как символ принадлежности к другому миру в тот период атеизма и партийной идеологии был одинок, и как молящейся человек в массе атеистов и остроконечной крышей своей был всегда обращён к небу. Одинокий и невыразимо стройный, единственный такой тогда на все округу.
Каждый мой ровесник помнит, какое значение в доме имело радио, и особенно радиопроигрыватель с виниловыми пластинками. Для мальчишки это объект восторга. Мало что это источник всего нового (не считая черно-белый телевизор «Рекорд» в углу комнаты), это еще то, что ты можешь включить и получить от этого в результате удовольствие, что умеешь делать это сам, как взрослые, которые каждый день включаю, что-то крутят, щёлкают, а он в ответ гудит «глушилкой», поет, и говорит обо всем на свете.  Вы представляете, что значит иметь возможность достать из серванта в помятом по углам конверте виниловую пластинку и положив её на прорезиненный круг запустить вращение. И тихонько так, аккуратненько, чтоб не поцарапать, положить на краешек пластинки иглу звукоснимателя. И слушать попурри на тему «Битлз», Высоцкого, Хиля, Лещенко, Песняров, Самоцветов, Анну Герман и других «звёзд» шестидесятых и семидесятых годов. Или с замиранием сердца следить за сюжетом «Бременских музыкантов», неотрывно глядя на вращение этого полного загадок черного диска, в котором отражаются видения от услышанного тобой. Волшебство для детского понимания сказочное. Так как по радио тогда, по папиному мнению, кроме новостей с собраний, заводов и полей мало что можно было послушать, а виниловые диски являлись тем самым окном в другое измерение, вызывающее искренний интерес к музыке, к жизни.
Видимо поэтому, как раз, когда я на минуту остался без присмотра родителей, я с полным энтузиазмом, зная, что видел, как, а значит умею и могу все сам, как маленький альпинист стал взбираться по тумбочке, на которой стоял этот «чудо-музыкальный аппарат», совершенно не думая о неустойчивости всей этой мебельной конструкции. В итоге, когда я схватился рукой за край радипроигрователя, эта конструкция пошатнулась, наклонилась на меня и угол проигрывателя чуть не въехал мне в правый глаз. Я упал спиной на пол, придавленный этим музыкальным ящиком (а тогда они были гораздо больше и значительно тяжелее) чувствуя себя как прихлопнутый и дрыгающий лапками жук. Больно не было, не было даже и страшно. Было интересно наблюдать, как набирает обороты поток событий вокруг меня, как повышается градус родительской тревоги и громкость их голосов. Телефонных аппаратов, чтоб скорую вызвать, тогда не то, чтоб дома, не было и на всей улице, и родители, эмоционально перебивая друг друга решили на руках донести меня до ближайшей поликлиники. Как папа со скоростью курьерского поезда нёс меня на руках в поликлинику, и была она благо совсем рядом. Хотя это я не очень помню. Помню, что была мысль о том, что музыку сегодня точно послушать не удастся, может быть, и всю неделю не удастся, а может еще и попадет! А чтоб самому её поставить следующий раз, надо видимо ещё и подрасти немного. На память мне от этого «везенья» остался шрам между глазом и переносицей, который видим до сих пор.
Воспоминания накладываются одно на другое. Вот летний теплый вечер, я еще совсем маленький играю во дворе, а папа спускает мне с балкона третьего этажа большущее яблоко, привязав к торчащей из него веточке нитку на катушке. Ловко! И не бросил, а так не торопясь спустил, что я мог спокойно поймать. Подумал ведь, что, если бросить, могу не поймать и яблоко испачкается о песок в песочнице (не поем значит) или еще в меня попадет! Это ли не есть проявление родительской любви к детям, которую мы не понимаем, пока сами не станем родителями. Забота о близких и любимых для тебя людей и есть внешнее проявление внутренней любви. Очень жаль, что это понимаешь не сразу, а иногда уже слишком поздно. Вот разрушенный барак, жильцы уехали, а в одной из комнат мы с моим одноклассником Эдиком Бариевым находим сундук, доверху набитый книгами. Настоящий сундук с сокровищами! Там книги издания пятидесятых-шестидесятых годов, там толстенный том «Петр I», сборник рассказов Фенимора Купера, и еще много чего того, что мы так и не решились взять.
Наверное, как во всяком дворе, жизнь у нас менялась после очередного фильма, делая из нас то «красных мстителей», то «апачей». Одним из самых ярких и эмоциональных является воспоминание о канадской суперсерии советской сборной в 1972 году. Тогда действительно весь дом, улица, весь город следил за игрой, свет горел в каждом окне и у телевизора был прибавлен звук так, что слышал весь двор. По каждому забитому «нашими» голу шумно радовались мы и соседи, выбегая на не застеклённый балкон и крича на весь двор очередной счет матча и что опять «надавали канадцам»!  Как тогда все мальчишки вдруг заболели хоккеем и яростно сражались друг с другом за шайбу во дворе дома, подражали нашим хоккеистам. Конечно, кто постарше гоняли тех, кто был помладше, выигрывая игру за игрой. Но сколько эмоций это вызывало тогда у нас! Как азартно и порой яростно мы обсуждали последнюю игру, смеялись над своими шутками, удачными голами и неудачными пропусками шайбы в свои ворота, которые делали из кусков льда, обломков досок и чего угодно, что было тогда под руками. Как все мальчишки того времени мы приходили домой с кусочками льда в шерстяных вязаных, купленных мамой на Колхозном рынке, носках и варежках, в мокрой одежде, переполненные своими детскими радостями, которые надо было немедленно, тут же, после развешивания мокрой одежды для сушки на чугунных окрашенных краской батареях, выложить родителям, рассказав им на одном дыхании, за мгновенно проглоченным ужином, все самое интересное из последних дворовых новостей.
Окрестности возле того дома, которые мы так старательно исследовали в детстве, был застроены заводскими деревянными бараками, сараями и дальше, ближе к Азимовской мечети и ещё дальше, к химическому комбинату им. Вахитова, деревянными дома с палисадниками и с яблоневыми деревьями во дворах. Мне тогда казалось, как прекрасно они выглядели весной, в белой пене ароматного цветения, преображая на считанные дни больше похожий на деревню прилегающий к дому район. Как можно словами передать тот мальчишеский восторг цветущей весны?
Были и другие воспоминания детства, связанные с этим домом, начиная от утренних ранних криков никогда не видимого мной молочника, кричавшего протяжно ранним утром на все улицу «молоко-о-о» и гремящего тележкой с бидоном. Честное слово, так было раньше, я ещё застал это сказочное время, когда молочник развозил на тележке во фляге молоко, наливая его покупателям в бидоны алюминиевым черпаком на длинной ручке. Мелькают обрывки воспоминаний о пожарной части недалеко от дома, «пожарке» на местном сленге, где мы с папой катались на велосипеде. Точнее катался то я, а он бежал рядом и учил меня как держать равновесие с помощью руля. Технической свалке недалеко от дома, где ребята повзрослее переплавляли из решеток в слитки свинец из разбитых аккумуляторов, и других местах, которые мальчишки стайками с интересом исследуют прилегающую территорию как стая молодых бродячих собак, познавая для себя её границы и мир в ней существующий.
 Далеко от дома без родителей я не ходил, возраст был не тот, поэтому и все восприятие города складывалось у меня из виденного мной этого района, охватывающего дорогу к детскому садику на улице Тукая и обратно. Старые бани из красного кирпича на остановке «Красный восток», куда мы ходили с папой. Остановка «Красный сафьян», родники с мальками рыбы, впадающие в чистое тогда озеро Кабан.
Впрочем, жили мы там не так долго, и моих детских воспоминаний, связанных с этим местом, было не так уж много, а может чего и подзабыл уже так, что и не вспомнить сейчас.
В воспоминаниях об этом детстве давно стёрлись лица участников, как не напрягай память, не вспомнишь мальчишек, живших тогда по соседству, слабо помниться и тот двор дома, казавшийся тогда таким большим, который способен был стать и ледовой ареной, и футбольным полем и ареной для мальчишеских игр. Какой же он оказался маленький и совсем какой-то «другой», не тот, после того как я его увидел через много лет. И сейчас, проезжая мимо него я не могу отделаться т чувства, что это не тот двор, тот далеко во времени, там, в моем детстве, такой большой и светлый, такой разный и такой родной. А этот… Как человеку, которого не встречал в своей жизни с того далекого детства, с кем дружил раньше, но с кем жизнь так надолго развела, я смотрю на него и не могу найти подходящих слов. Мы смотрим друг на друга и молчим, улыбаемся друг другу, не зная, что сказать, как люди, знавшие когда-то давно в детстве друг друга, но потом потерявшиеся надолго в круговороте этой жизни, оба уже постаревших.