В небесной канцелярии умеют пошутить. пьеса в 2-х

В НЕБЕСНОЙ  КАНЦЕЛЯРИИ  УМЕЮТ  ПОШУТИТЬ
Пьеса в двух действиях,
составленная из двух монопьес, объёдинённых одной идеей

Действие первое
КАК Я ЧУТЬ НЕ СТАЛ
сперва счастливым любовником,
потом заикой, потом убийцей, а потом импотентом

Действующие лица:
Владимир, 35-40 лет.

Владимир. Ёоолкиии! (хватается за поручень). Ну нельзя же так резко тормозить! Щас из народа смятку сделаешь!..
Да, вот, езжу пока автобусом. На машину в очереди стою. Деньги есть, а не купишь…

Сегодня еду на работу на час позже, сослали в цех на «фотографию рабочего дня». Так у нас называется хронометраж какого-либо трудового процесса. Почему на «фотографию», а не на «хронографию», непонятно.
Вообще-то, в моём нынешнем ранге замначальника цеха такими вещами уже не занимаются. Но – лето, пора отпусков, меня попросили, я не гордый, согласился.
И вот, еду с «верхним цехом». Так у нас администрация называется – они на четвёртом этаже обитают, над производственными цехами. Рабочий день у них с девяти, а у пролетариев – с восьми. Поэтому мне сегодня вроде как час жизни подарили – «фотографию» начинаю с обеда, а закончу в пять. Мог бы и на рабочее место прибыть к часу. Но вот этого-то точно моё положение мне не позволяет – не по инструкции, по совести. Зайду в свой цех, кое-что проверить надо перед закрытием нарядов…

Тут кто-то касается моей руки, и голос такой: «Пробейте, пожалуйста»...
Я её по голосу узнал. У неё голос… короче, в любой толпе узнаешь.
Глаза поднял. И сразу в её глаза угодил. А глаза у неё... ну, тоже... просто - ёлки-палки, какие глаза.
И талон протягивает.

Пока я пробивал талон, она отвернулась – разговаривала с кем-то.
Я пробил и тронул её руку на поручне, точно так же, как она мою, пальцем по запястью.
Она глянула на меня. Глаза улыбнулись… нет, они уже улыбались, собеседнику её, просто кусочек этой улыбки достался мне.

«Спасибо», говорит.
«Не за что», говорю.
Так захотелось, чтобы она не отворачивалась.
«Есть, за что», говорит. И продолжает улыбаться.
«Рад, что сумел помочь, обращайтесь», говорю.
«Всенепременно», говорит.
«Всегда готов», говорю.

Мы тихо смеялись и продолжали нести подобную чушь.
Нас теснили и толкали входящие и выходящие в автобус граждане нашего небольшого городка, спешащие на работу.
Закончились эти несколько медовых минут нашей остановкой. Нас вынесло в разные двери. Её подцепили коллеги из техотдела, и всё, что мне оставалось – идти следом и смотреть на её офигенные волосы, которые по плечам и безо всяких причёсок. И ветер их, блин, прядями перебрасывает туда-сюда, туда-сюда… а они переливаются, блин, на солнце…

Её зовут Анна. Анна Владимировна, разумеется, Это закон на нашем предприятии коммунистического труда – в рабочее время на рабочем месте только по имени-отчеству. У неё роскошные рыжие волосы и стройная фигура. Кстати, она вроде бы спортсменка в прошлом, вот только не знаю, в каком виде... В каком-то таком, который не портит женских форм.

Почему я раньше её не замечал?
Нет, замечал, конечно, не заметить её нельзя. Я просто никогда не смотрел на неё как на женщину... Почему?..

Во-первых, некогда было – три года назад я влюбился и был, что называется, в романе. Разводился с первой женой, женился на второй – на той, в которую влюбился. Потом – медовый… у нас это было полгода. Теперь вот всё устаканилось: страсти поостыли, мы стали просто супругами.
И оказалось, что все жёны... Короче, жена – она и в Африке жена: сколько потратить на то, сколько на сё, сколько на книжку отложить, на отпуск, на мебель, на дублёнку... Как будто без этого мало радостей в жизни. Вот, например, понять, что существует такое явление, как мужская дружба и сугубо мужские интересы, ни одна, ни другая не смогли.
 
Интересно, а как у Анны Владимировны с этим делом – с пониманием мужа и его интересов? Кстати, вот и во-вторых: у неё прочная... лучше сказать дружная семья, и как-то в голову не приходило за ней приударять. Откуда я про её семью знаю?  Очень просто: я частенько в их отделе работаю по неделе, по две. Вот уж лет... года четыре.
Да, четыре. Пять лет назад я пришёл на их достославную фабрику. Через год диплом защитил заочно, меня в старшие мастера перевели. Вот я по роду службы и занимался своей технологией в её технологическом отделе. И, конечно, был свидетелем внутренней его жизни. А внутренняя жизнь любого отдела складывается из кусочков личных жизней его населения. По обрывкам телефонных разговоров с сыном, с мужем, с приятелями и подругами я имел представление и о личной жизни Анны Владимировны.
А несколько раз она меня даже домой подвозила. Она машину водит просто класс! Без мужицких там понтов, нежно как-то, но уверенно… Властно, что ли… В нашем городке машин-то – раз-два-десять... А уж женщин за рулём – едва ли не она одна. Они с мужем как-то эту машину делят, кому когда удобней. Поэтому она и проездных не покупает. Поэтому у меня и туман в голове… «Пробейте, пожалуйста...», и пальцами по запястью...

Я уже сижу за бумагами, но в бумагах одни иероглифы, а в голове пусто. Точнее, не пусто, а Анной всё заполнено… Анной Владимировной.
Может, это потому, что жена в отпуске?

Пальцами по запястью... «Пробейте, пожалуйста...». И глаза...
Мне просто необходимо ещё раз заглянуть ей в глаза! Но что придумать? Лично мой профиль с лично её профилем ну никак не стыкуются. Анна в техотделе закреплена чисто номинально – она переводчик. С английского. По научной части и по связям с зарубежными партнёрами. Наши единственные зарубежные партнёры – финны. Но язык у нас с ними общий только один, английский. Я в английском ни бельмеса... И мне он как корове седло...
О! Придумал!
 
(стучится в дверь кабинета).
«Анна Владимировна, можно к вам?»
У неё отдельный кабинет... скорей, комнатушка, полки с журналами, словарями, папками.
«Войдите», говорит.
Открываю дверь и – бабац! В её глаза.
Её глаза… И опять улыбаются. Кажется, что после нашего автобусного разговора этих полутора часов и не было.

«Присаживайтесь, Владимир Викторович», говорит.
«Спасибо, Анна Владимировна», отвечаю.
«Чем могу помочь, Владимир Викторович?», улыбается.
«Я не успел придумать, Анна Владимировна», блею так нарочито.
«Тогда импровизируйте», и смотрит в упор.

Мне всегда нравилось её чувство юмора. Не примите это за сексистско-шовинистические замашки, но иначе, как мужским, я его назвать не могу.
«Импровизируйте», говорит мне Анна Владимировна.

Время застыло, пространство сжалось...
Нет, наоборот: пространство застыло, время сжалось...

А она всё смотрит на меня своими невозможно... невозможно глубокими и... да, нашёл! эврика! – страстными глазами...

Где я, идиот, был раньше? Я знал эту женщину, я болтал с ней... о чём только ни болтал я с ней за чаями в техотделе! И всё время удивлялся – откуда она знает, какой диск вышел у Папплов в семьдесят четвёртом, а у Сантаны в семьдесят пятом, почему Ван Гог с Гогеном... И про Ники Лауду... Ну, и так без конца. С ней можно было говорить абсолютно на любую тему, она разбиралась во всём.

Четыре года!
Я ехал с ней впервые в её машине в день, когда она её купила... Кстати, забавная история с этой покупкой вышла.
В то лето в наш маленький, но гордый городок в связи с его юбилеем привезли две платформы жигулей, вместо одной раз в два года. А поскольку наша фабрика не просто фабрика, а коммунистического труда предприятие, то выделили нам уйму машин. Когда руководящие работники всех рангов, ветераны всех трудов и войн были охвачены, на двери профкома... впрочем, на каждом столбе висело объявление о том, что все желающие могут подать заявление на приобретение автомобиля.
Пьём мы как-то чай в техотделе. С грохотом распахивается дверь, влетает их шеф – он только так и передвигается в пространстве, как боинг на бреющем полёте – и громогласно заявляет: я, мол, с заседания профкома, мне стыдно, что в нашем отделе нет желающих купить автомобиль.
Анна... Анна Владимировна говорит: «вот дожили, машину покупать принуждают!»
А шеф: «А вам, Анна Владимировна, вообще бы помолчать следовало! Вы права получили два месяца назад, и что? Чьё-то место на курсах зазря занимали!».
А она: «За свои кровные, межу прочим, занимала».
Шеф уже из своего закутка грохотал: «И нафигейро…», это он так выражаться любит, в испанском духе, типа, «Нафигейро вам эти права? Только кровные зазря потратили».
Анна ему: «Зазря ничегейро не бывает, у меня через год страховка заканчивается, вот тогда и покупейро буду».
Шеф: «А нам ещё лет пять не завезут ни одной! Сколько вам не хватает?».
Анна: «Три».
Шеф: «Я вам одолжу».
Наш сплочённый... их сплочённый... впрочем, всё-таки наш сплочённый технологический коллектив слушал этот короткий энергичный диалог, прихлёбывая чай и похрустывая сушками.

Потом всё было, как в кино.
Шеф заказал в сберкассе деньги, Анна расторгла страховку и через три дня взяла отгул.
К концу отгула, часов около шести, она заходит в отдел со звенящей приятным звоном сумкой и арбузом. Из сумки достаёт четыре бутылки коньяку, банку виноградного сока и пакет конфет «Южанка», килограмма два. Молча берёт стаканы, кружки и идёт их мыть. Потом моет арбуз, накрывает стол к торжеству и зовёт народ: давайте обмывать.

Мы поняли, что она уже на машине.
«Где?!», спрашиваем.
Она в окно показывает, стоянка как раз из окна техотдела видна, вон, зелёная шестёрка.
Шеф, когда увидел коньяк, да ещё с ресторанными штампами, чуть с горя не умер: «Анна Владимировна, это ж сколько водки купить можно было! Знал бы, на что деньги переведёте, в жисть бы в долг не дал!».

Обмыли мы новое яичко пасхальное, Анна, вестимо, только сок пила, и по домам двинули.
Анна нам восьмёрку крутанула на малом радиусе и говорит: «кто смелый, домой довезу».
«Машину застраховали?», забеспокоился шеф.
Анна: «Застраховали».
Шеф: «Вот и хорошо, я свои кровные назад ещё получейро хочу. Гы-гы-гы!».

Надо сказать, что главный технолог тонким юмором отличается, поручик Ржевский, ни дать, ни взять.

И вот везёт она меня домой, а я наблюдаю за её движениями... за её властными движениями... за её нежными властными движениями, которыми она покоряет этот комок железа.
А ведь я помню, я тогда ещё подумал... В общем, что надо, то и подумал. Только занят я тогда был совершенно другой женщиной...
Сейчас я, вроде бы, свободен. А она?..

«Вы свободны?», это чистой воды импровизация. Я даже не знаю, о чём спрошу: свободны сейчас, вечером или завтра...
«В каком смысле?», она не давала мне собраться, как в джазовой перекличке.
«В прямом», очень оригинально!..
«Вообще-то, я несвободна ни в каком смысле», вот так! Вот такая кода!
«Жаль», ещё более оригинально.
«А что?», это подачка тупице, но мне сейчас всё равно, лишь бы музыка продолжалась. Музыка её голоса.

И меня застопорило. Я просто смотрел на неё и молчал. Она тоже.
Сколько это длилось? Не больше нескольких мгновений.
Я впервые видел её стушевавшейся.
Я впервые потерял лицо наедине с женщиной.

«Может быть, вы хотели попросить подвезти вас домой?», это был не её голос, и от него у меня просто отнялись ноги.

Ещё одна подачка – лови, балда!

«Вы удивительно проницательны, Анна… Анна Владимировна...»

Как я провёл «фотографию», не вспомню. На автопилоте.
В ушах звучал севший голос Анны. По коже то и дело пробегал ток от прикосновения её взгляда... и пальцев.
Я знал, что сейчас она одна, проводила недавно мужа с сыном в отпуск, а через неделю сама улетает. Через неделю моя возвращается. Неделя!.. Семь дней и... и семь ночей?..

Стоп! Не так резво, парень, а то башка отвинтится!..
Где? К себе она вряд ли позовёт... Ко мне? У меня в подъезде двоюродный брат жены живёт. Да старух на лавочках полно по вечерам...
Придурок! У меня ж ключи от родительской квартиры, а это за городом – там-то точно никому глаза не намозолим! Там вообще люд совсем другой живёт, военные, к нашей фабрике, да и к городку нашему никакого отношения.

Я ждал её на стоянке, с начальником прощался, кое-что по завтрашнему дню обсуждали.
Она шла к своей шестёрке и озиралась. Оказалось, меня искала. А увидела, рукой замахала. Смелая дама!.. Я же говорю, чихать ей на то, что и кто о ней подумает и скажет.
Начальник прицокнул понимающе, а я засуетился: «Анна Владимировна обещала помочь... от родителей перевезти кое-что нужно...».
Тьфу! Само выскочило... Аж противно стало...

«Вы не спешите, Анна Владимировна?», спрашиваю.
Она на часы смотрит.
«Не очень. Часа два у меня есть».
Интересненько... У неё что, свидание?!
«У меня межгород в восемь», словно мысли мои услышала.
А... Ну это ладно, это с мужем, наверняка, это можно...
«У вас просьба, Владимир Викторович?», и лукаво так косится на меня.
«Да, нижайшая, с вашего позволения, Анна Владимировна…».
Она выруливает со стоянки.
«Слушаю вас».
«В военный городок не подскочим? Цветы у родителей полить надо... А на автобусе... сорок минут туда, сорок назад...»
«Подскочим», говорит, и на газ...
«Спасибо огромное...», блею… только уже не играю в подобострастие, а голос сам срывается. И живот сводит.

Нет, на это спокойно смотреть невозможно!.. Ногами на педали... колени из-под юбки... красивые, узкие... раздвинуты слегка... Руки на руле... передачи переключает... Просто... просто эротика, блин, какая-то!

Мы о чём-то болтали, конечно, по дороге, но моё мужское естество только одного ждало – когда я её… обниму, прижму, не задушить бы… Как всё будет? Как она себя поведёт?.. Аж живот опять свело…

Я сразу на кухню, кофе варить.
Цветов разных, правда, у маменьки моей неимоверное количество. Анна пошла рассматривать их по подоконникам. Потом вернулась.

Кофе на столе дымится. А между дверью и столом – я.
Она смело – ко мне. Я смело – руки к ней... к её лицу... потом обнял. Целовались... Классно, но недолго, она жестом повелела передохнуть.

Я закурил, иначе не выжил бы.
Пили кофе, болтали, подуспокоились оба. Тогда я уже в силах был произнести:
«Я по тебе с ума схожу... почти четыре года».
«Неправда», она смеётся опять этим... невозможным своим смехом.
«Что неправда, что с ума схожу?».
«Что четыре года», говорит.
«Ну... чуть меньше. Какая разница? Сейчас зато апофигей настал... не могу больше...».

Я присел рядом с ней и стал колени целовать.
Опять мы с ней чуть до последнего не дошли. Но она снова тормознула.
«На переговоры надо», говорит.
«Переведи на этот телефон», говорю.
«Не смогу», говорит, «звонить домой будут, с гор».
«А потом?», спрашиваю.
«Потом посмотрим», говорит.
Меня опять в дрожь от предвкушения…
«Можно сюда вернуться», говорю.

Она высадила меня у моего дома. Я на четвёртый этаж пока поднялся, чего только себе не понарисовывал...
В двери торчала бумажка: позвоните туда-то, на ваше имя... телеграмма... не оказалось дома...
Звоню. Думал, или раньше приезжает, встречай, мол, или наоборот, позже, типа билетов нет…
«надя сашей больнице тяжёлом состоянии срочно вылетай = валентина петровна».
Валентина Петровна – тёща моя. Надя – жена. Саша... белокурый ангел двух лет, мой сын... моя жизнь... моё всё...

Про Анну я вспомнил только в самолёте.
Позвонил начальнику, сказал: так и так, можешь увольнять без суда и следствия.
Я-то знаю, что на участке больше никого кроме него не остаётся на обе смены.
В шесть утра был в аэропорту. Взяли на откидное сиденье, благо, старший диспетчер мой одноклассник.
На Краснодар летел так же, за счёт недогруза по багажу. Конечно – кто в Краснодар с багажом летит? Это оттуда самолёт по облакам ковыляет, еле-еле крыльями машет...

В башке всякое крутилось: и о том, что произошло, и живы ли?.. И не за грех ли это мне – сам женатый, да замужнюю соблазнять... Господи, не буду больше! Только пусть с ними всё хорошо! Обещаю!.. Клянусь!

В восемь вечера я уже подъезжал на такси к тёщиному дому в пригороде.
Когда я увидел под яблоней за столом своё семейство, целое и невредимое, я чуть не подумал, что всё это было кошмарным сном: и телеграмма, и полёт через полстраны... Вот-вот проснусь, уже просыпаюсь...
Малыша обнял, к себе прижал… нет не сплю… теплый, пахнет сладко, лопочет что-то...

Когда тесть объяснил, типа это бабы ход такой придумали – вызвать тебя, чтоб отдохнул дней пяток, да с Надюшкой назад, а то ей банки с соленьями да вареньями тащить тяжело... Я готов был все эти банки по одной об умную голову тёщи любимой переколотить...

С женой спать не мог месяц. Она мне сцены каждую ночь закатывала – ревнивая страшно. Понять не могла, курица, как она меня Сашкой подкосила.

А про Анну я вообще думать забыл! Тьфу-тьфу-тьфу! Тьфу-тьфу-тьфу! Тьфу-тьфу-тьфу!..

Занавес
Антракт

Действие второе
КАК МОЯ ЛУЧШАЯ ПОДРУГА
ВЫДАВАЛА МЕНЯ ЗАМУЖ

Действующие лица:
Мария, 40 лет

Мария. (выходит на перрон). Ох, как же хорошо! Родной город! Всё такое знакомое. И всё такое другое…

Я вернулась после почти двадцатилетнего отсутствия.
Нет, я, конечно, навещала его по разнообразным поводам, и радостным, и печальным, и самым заурядным. И отношения с единственной подругой, Галкой, с которой вместе росли и учились, мы поддерживали независимо от частоты встреч.
Мой город всегда был мне домом, верным прибежищем, незыблемым и несокрушимым островом в бурном океане бытия. То ли потому, что моя жизнь с мужем, военным лётчиком, проходила на чемоданах - мы нигде не жили дольше двух лет. То ли потому, что с этим городом связаны детские воспоминания - а стабильней и надёжней детства не бывает потом уже ничего.

Я прилетела из Хабаровска. Муж - уже бывший - остался там. Сын поступил в Питерское военное училище - на радость папе, на огорчение мне. Ну да что поделаешь - это его жизнь, ему и выбирать.

Меня встретила Галка и привезла к себе.
«Поживёшь пока у нас», сказала она. «Твою квартиру освободят на следующей неделе, сделаем ремонт, и заживёшь, как зано¬во».
Галка была очень деятельной и энергичной женщиной. Всё у неё спорилось - и в семье, и на работе. Всем она помогала - и словом, и делом, но больше делом.
После смерти моих родителей, попрощавшись со мной в аэропор¬ту - я тогда улетала с похорон папы в Ригу, где мы только-только обосновались - она сдала мою квартиру, а деньги складывала в чулок. Когда настали времена конвертируемых валют, она умело преобразовала деревянные в зелёные и несколько раз пускала их в оборот, деля прибыль пополам. В итоге, благодаря её предприимчивости и практичности, я имела теперь и временнУю и материальную возможность на некоторый разбег в новой своей жизни.

Бездельничать долго мне не захотелось. И вот я уже работаю в нашем родном инязе, который теперь именуется гордо Лингвистическим Университетом, и где Галка возглавляет кафедру - мою люби¬мую кафедру литературоведения.
В родительской квартире полным ходом идёт ремонт, но у моей дорогой подруги остаётся невыполненным один пункт обязательств по благоустройству моей жизни: удачное замужество.

«Мне не нужно удачное, мне нужно счастливое», говорила я.
«Это одно и то же», отвечала она, «посмотри на нас с Петром».
Если посмотреть на них с Петром, то и вправду эти два понятия оказывались синонимичными.

Галка вышла за Петра на третьем курсе. На четвёртом они родили Инку. Благодаря обилию у новорожденной здравствующих бабушек и дедушек и даже наличию двух прабабушек, её родители в срок защитили свои дипломы и тут же родили погодками Серёжку и Ваньку. У Инки уже своя семья, а мальчишки учатся - один в инязе, другой в политехе. При этом Галка и Петр до сих пор целуются на пороге, как Ромео и Джульетта в саду в лунную ночь.

Мой брак тоже не был ни неудачным, ни несчастливым. Мы любили, дружили, растили сына. А потом что-то кончилось. Как у Хемингуэя.
Я стала замечать, как загорался порой взгляд моего мужа в компании новой женщины, не испытывая при этом ни малейших уколов ревности. Потом он изменил мне и рассказал об этом. А я поймала себя на мысли, что мне стало легко и свободно. Что, оказывается, мне надоело дружить с мужчиной, с которым нас давно не связывает ничего, кроме штампа в паспорте и общих забот о сыне, кстати, закончившихся с его отъездом на учёбу в Питер, надоело кочевать, надоело преподавать английский и французский таким же кочующим, как и их училка, детям.
Мы развелись, и я уехала домой.

Да, ещё оказалось, что домом для меня всегда оставался мой родной любимый город, а не бесконечная череда комнат и комнатушек в чужих городах и посёлках.

«Так», сказала Галка в один из первых вечеров после моего возвращения, когда, отужинав, мы расселись поудобней, и Пётр предложил нам выкурить по ароматной самокрутке из отборного голландского табака.
«Так», сказала она, «Пётр, ты должен в самое ближайшее время составить список всех возможных кандидатов в мужья нашей Мусе из числа твоих знакомых. А если получится, то и незнакомых», и она с удовольствием вдохнула невозможно ароматный дым с привкусом чернослива.
«Требования», после некоторой паузы продолжила Галка. «Возраст от тридцати пяти до пятидесяти, красивый, умный, богатый, щедрый, сексапильный... Разумеется, свободный».
«М-да... весьма скромный образ», сказал Пётр. «Генератор идей ты наш неиссякаемый...».
«Между прочим, ни одной невыполнимой идеи я ещё не сгенерировала», гордо провозгласила его жена.
«Надо отдать тебе должное», отдал ей должное муж.

В течение ближайшего месяца у Галки с Петром то и дело возникали поводы для небольших семейных вечеринок.
Но ни вдовец Лев Семёныч, замдиректора ювелирного магазина, давний приятель Петра, ни Юрий, коллега Галки по переводческому цеху, ни Виктор Петрович, сосед по дачному кооперативу, ни ещё два претендента не высекли из моей неблагодарной души ни подобия искры.

«А без искры нельзя», - сказал Пётр, когда мы проводили последнего гостя и, растянувшись в шезлонгах, млели на осеннем закатном солнышке, вдыхая запах перекопанных на зиму грядок.
«Искра, искра...», передразнила его Галка, «Не пятнадцать лет, небось. Ладно, думай дальше. У меня в следующее воскресенье юбилей, так будь любезен, сделай мне подарок, найди мужа моей любимой подруге!».
«Она и моя любимая подруга, между прочим», обиделся Пётр.
«В который раз я должна вам повторять, не хочу я замуж!», сказала я. «Я уже давно превратилась в пустыню: сухую и голую».
«Ну, насчёт голой ты поосторожней», сказала Галка, «тут живые мужчины, между прочим».
«Да», сказал Пётр, «ещё какие живые!».

Мы засмеялись. Нам было хорошо втроём. Никаких комплексов: у них двоих по поводу неприличности столь безоблачного семейного счастья, а у меня - по поводу неполноценности собственной жизни.

В субботу накануне Галкиного сорокалетия мы пошли "делать шоппинг". После завтрака Пётр вручил жене конверт с несколькими бумажками цвета еловой хвои и сказал:
«За долголетнюю безупречную службу», и поцеловал её так, что я вдруг тоже захотела замуж.
«А это тебе», сказал он, прокашлявшись, и протянул мне такой же конверт.  «Могу я посорить деньгами, когда они есть?», он глянул на жену и потупил взор.
«Конечно, дорогой», сказала его жена проморгавшись.
«Ладно, девочки, погуляйте, и ни в чём себе не отказывайте», сказал Пётр. «Жду на ужин».
В моём конверте тоже оказался зелёный листочек.

Мы отправились в новый торговый центр с решимостью выполнить наказ Петра по полной программе.
Галка первым делом купила себе любимые мужем "Фиджи", а я себе - любимые мною "Клима". Мы тут же отправили по капле за оба ушка и присели в баре остудить восторг бокалом чёрного пива.
Потом Галка путём мучительного отбора приобрела комплект дорогого нижнего белья, оправдав эту трату тем, что в человеке всё должно быть прекрасно.
Выпив по чашечке кофе, мы совершили ещё одно серьёзное приобретение под тем же девизом, но уже в отделе бижутерии.
«Всё», сказала Галка, «остальное на потом. Будут в жизни хмурые дни, когда захочется праздника».
В продовольственном отделе мы купили несколько банок, баночек и бутылок с разными деликатесами к завтрашнему столу и вышли на улицу.

Возвращаться решили пешком, но на полпути были застигнуты дождём, о вероятности которого нас никто не предупредил.
«Давай заскочим к братцу, переждём», предложила Галка.
«Это к Вовульке?», вспомнила я Галкиного брата.
«К нему, сказала она.
И мы заспешили в знакомый дом.

Нам открыл дверь высокий молодой мужчина в стильных очках.
«Привет, Малыш. Приютишь нас?», Галка отряхивала дождевые капли со своей причёски и с моего пиджака.
«Вовуль, помнишь мою подругу, Мусю?»
«Не очень», честно признался он.
Когда я покидала город после института, отправляясь в длительное кочевье за своим мужем, Вовульке было что-то около девяти - он был поздним ребёнком Галкиных родителей - не мудрено, что он не помнил и не узнавал меня.
«Мария», я протянула ему руку.
«Владимир», он сжал мою ладонь.
Его рука была большой, тёплой и крепкой.

«А сделай-ка нам горячего чайку», сказала Галка, «не ровён час, простынем накануне торжества. Как мы пахнем?»
«Вполне изысканно», сказал Володя. «Запах дождя, приправленный французским шиком».
«Он у нас романтик и поэт», сказала сестра про брата, который отправился на кухню готовить нам чай. «При этом учёный-физик. Уже одну диссертацию защитил. Вторую пишет».

Володя поставил на стол початую бутылку коньяка.
«По мензурочке, для профилактики», сказал он.
Мы выпили.
«А я вспоминаю Вас», Володя смотрел на меня из кресла напротив. «Вы были очень красивой. То есть...», спохватился он, «Вы и сейчас красивая, но я помню, тогда я выделял Вас среди всех окружавших меня женщин».
«В детстве это бывает с каждым мальчиком», мудро заметила я.

Я была в смятении и ничего не могла с собой поделать. Но главное, я не понимала, в чём причина. Давление поднялось? Или упало? Или простуда начинается?
А он всё смотрел на меня - пристально, но мягко. Его светло-карие глаза за стёклами очков казались осколками тёплого янтаря.

Галка достала из сумочки духи, пакет с бельём и коробочку с бижутерией.
«Смотри, что я себе купила, Вовуль».
«Класс», сказал Володя, скосив глаза на коробки и пакет, и снова поднял их на меня. «Вот Петру радости-то будет стаскивать всё это с тебя!».

Галка засмеялась. Она любовалась на свои покупки, всё ещё не замечая того, что происходило у неё под носом, и чего не заметить было уже невозможно.
Я сосредоточенно пила чай, подливала и снова пила.

Галка встала, глянула в окно на сумеречное небо и сказала:
«Что там у нас с дождём? Кажется, кончился».
И вышла из комнаты.
Володя поднялся, обошёл моё кресло и провёл тыльной стороной пальцев по моей щеке.
«Вы не уйдёте? Ведь правда?», сказал он.
Я мотнула головой.
Он прикоснулся к моим волосам и снова сел напротив.
В комнате стало как на вершине Джомолунгмы: не хватало воздуха и захватывало дух от высоты и опасности.

Вернулась Галка и стала собирать свои покупки.
«Ну что, двинем?», она глянула на меня. Потом на брата. «Вов, я оставлю тебе сумку с банками и бутылками, завтра принесёшь. Мусь, а ты посиди, если хочешь».
Скорей всего, она сделала вид, что ничего не заметила.

Хлопнула дверь в прихожей. Володя вернулся в гостиную. Он был... я забыла замену слащавому слову "красивый". Широкие ссутуленные плечи и узкие бёдра, высокий лысеющий лоб и тёмные от отросшей к вечеру щетины подбородок и щёки, из-за ворота трикотажной футболки выбиваются волосы, руки тоже покрыты густой тёмной порослью. Да, мужественный... У него была утончённо-мужественная внешность.
Он подошёл ко мне, я поднялась навстречу. Он снова коснулся моего лица. Я тронула его приоткрытые губы - они были сухие и горячие, как в лихорадке. Он снял очки и поцеловал меня.

В одиннадцать раздался звонок.
Володя поднял трубку и сказал после паузы:
«Не волнуйся», снова пауза, «Она не может сейчас. До завтра».
Он повернулся ко мне. «Ведь ты не можешь сейчас говорить с моей сестрой?».
«Нет», сказала я, и мы снова вцепились друг в друга.

Его двадцать восемь и мои сорок были на равных. И мы оба были одинаково голодны. И одинаково страстны и неистово нежны.

Когда мы появились на пороге Галкиного дома, вопросов нам не задавали, поинтересовались только, где сумка с банками и бутылками.
Она осталась там, где вчера её оставила Галка - на расстоянии трёх троллейбусных остановок.

У двери своей квартиры Володя так сжал мою ладонь, что хрустнули чьи-то пальцы, а ключ в его руке исполнял пляску святого Витта и не желал попадать в скважину.

Мы вернулись через полтора часа, едва не оставив сумку на прежнем месте.

Я сидела на кухне и что-то вяло резала или чистила. Галка летала вокруг, гремя, шурша и журча разными предметами.
«Не будь дуррой», говорила она, «не уподобляйся серости».
«Но пятнадцать лет...», возражала я.
«Четырнадцать», поправляла она. «К тому же, на лбу у вас не написано. А догадаться никто не сумеет даже под расстрелом. И вообще - кому какое дело!?»
В закрытую дверь кто-то заскрёбся.
«Да! Войдите!» Галка была деловита и возбуждена.
Появился Пётр с двумя высокими стаканами.
«Девочки, маленький аперитив».
Галка взяла стаканы и захлопнула дверь.
«За любовь», сказала она и мы отпили.
Это был джин с тоником. Довольно крепко, но меня сразу отпустило.
«А на Востоке считают, что любовь начинается после свадьбы», сказала я, «и расцветает только к концу жизни».
«Ну, мы не на Востоке, к счастью, поэтому давай наслаждаться расцветающей любовью, пока способны что-либо ощущать!», сказала Галка и вылетела по какому-то делу.

Тут же в кухню вошёл Володя. Мы прижались друг к другу, словно нас вот-вот собирались разлучить навеки.
Вернулась хозяйка.
«Эй! Тихо, тихо, ребята! Сейчас перегорит вся бытовая техника и полопается посуда!».
Володя вышел.

«А если он захочет детей?», ныла я.
«Захочет – родишь», просто сказала Галка, «если ты забыла, как это делается, я напомню».
«В сорок-то лет?», сказала я.
«Так!», сурово глянула на меня Галка, «Мы с тобой ровесники?»
«Ровесники», ответила я.
«Ну вот! А мне сегодня двадцать пять! И баста про свои сорок!».
Мы выпили за двадцать пять, и мне стало ещё немного легче.

Снова появился Пётр.
«Можно?», спросил он.
«Только быстро и по делу», сказала его жена.
«Что делать с Африкановым?»
Это был очередной кандидат на мои руку и сердце.
«С Африкановым...», задумалась на миг Галка, «пожалуй, приглашу Любку, соседку с пятого этажа, от неё муж недавно ушёл.

Занавес
*

Минск
Июль 2023 г.