Лёлечка

­­­Впервые я Лёлечку увидал у себя на работе. Я был тогда занят, изучал какой-то чертеж. Но вдруг не услышал, а, скорее почувствовал, что в нашем отделе зависла какая-то неестественно мертвая тишина. Недоумевая, я поднял глаза и увидел необыкновенно красивую женщину.
На женщине было легкое платье в порхающих бабочках и фантастичных цветах. Оно облегало её стройное тело: точеную талию, упругую грудь и, как я заметил через мгновение, чертовски красивую попку. Назвать её задницей просто не повернется язык. У Лёли была это именно попка, округлая, крепкая, а лучше – ядрёная даже на вид и выдающаяся как в переносном, так и в буквальном смысле этого слова. На попке у Лёли и на груди разместились прекрасные бабочки. Они были ярче, чем общий тон платья и волей-неволей привлекали внимание. Я думаю, сделано это было специально.
Все наши сотрудницы-курицы окаменели и как по команде уставились на дивную птичку, каким-то манером залетевшую в их серый курятник. А "птичка" направилась прямо ко мне.
– Вы Александр Сергеевич? – спросила она, брызнув на меня синевой ярких глаз.
Я тупо кивнул головой.
– А я ваш новый конструктор – Симакина Ольга Андреевна.
Я снова кивнул. По поводу Ольги Андреевны мне из отдела кадров звонили. Однако сосредоточиться на "новом конструкторе" мне не давали две чудные бабочки, что отдыхали на её упругой груди. Они были чрезвычайно красивы.

Александр Сергеевич, для меня он попросту Сашка, прерывает рассказ и в видавшие виды, помятые кружки наливает нам "понемножечку" водки. Водку мы запиваем наваристой юшкой с ухи. В этот момент нас накрывает дым от костра, но мы не пытаемся даже сдвинуться с места. Нам хорошо. От костра, от ухи и от легкого хмеля.
– Знаешь, – Сашка расслабленно улыбнулся, – как-то один доцент мне сказал: "Если баба конструктор, то она либо гений, либо не замужем". Ольга Андреевна его слова опровергла. Гением её назвать, конечно, было нельзя, но конструктором она себя показала очень хорошим. В то же время у неё была и семья. Мужа я её увидел впервые, когда он по какому-то делу заглянул к нам в отдел. Он тогда впечатление на меня произвел потрясающее. Чтоб представить его, поставь медведя на задние лапы и одень в военный мундир.
Один только вид супруга Ольги Андреевны отбивал охоту с ней флиртовать. Да и она-то повода не давала. Да, одевалась броско, со вкусом, но вела себя очень скромно: не жеманничала, не сплетничала, в чужие дела не совалась. Помогала, если, конечно, её об этом просили. Нашей старой перечнице Татьяне Петровне достала какие-то таблетки для внуков. Ты не поверишь, но бабы в отделе ей не завидовали, несмотря на её наряды, фигуру. Со всеми умела найти общий язык.
Но вот у меня с Ольгой Андреевной сложились отношения несколько странные, а лучше сказать, и вовсе чудные. Нет-нет, я служебных границ не переходил. Семейная, скромница, да и муж-то медведь. Однако бывало, подойду к своей новой сотруднице взглянуть на чертёж. И сам себя волей-неволей ловлю я на том, что липнут глаза мои не к чертежу, а к её литым титькам. А эта же сука всё чувствовала, всё понимала, однако себя не выдавала ничем. Лишь редко-редко лукаво взглянет на меня: «Что, хочешь, гад?! Вижу, что хочешь! Но извини. Помочь ничем не могу». Как издевалась надо мною, подлюка! Так вот и продолжалось месяца три, до самого Нового года.
Сашка нагнулся и поднял головешку, лежащую рядом с костром, но неожиданно её выронил и затряс рукою, обжёгшись:
– Вот черт! А на вид как будто остыла! – Он помолчал и вдруг улыбнулся: – Вот так и с Лёлечкой. С виду холодная, а тронешь – огонь! Но, впрочем, всё по порядку.
В тот Новый год всё было у нас как обычно. Мы до обеда "работали". Мужики слонялись без дела, а бабы готовили салат "оливье". В обед весь отдел сел за праздничный стол. Мы выпили в меру. Поговорили немного. После чего все заторопились домой. Ведь главный то праздник всё-таки там, а не здесь.
Убрать со стола остались Татьяна Петровна и Ольга Андреевна. Они, несмотря на разницу в возрасте, как-то очень быстро сдружились. Ну, волей-неволей пришлось задержаться и мне. Кому-то ведь надо следить за порядком.
Когда уже почти все было перемыто, вдруг зазвонил телефон. Татьяну Петровну срочно вызывали домой. Она было обратилась ко мне – отпроситься. А ей уже машет рукой Ольга Андреевна: "Идите-идите! Я всё уберу!"
Ну, Ольга Андреевна уборку закончила и сразу пошла переодеваться в "архив". Была у нас такая комнатушка без окон, в которой хранились старые чертежи. Она же служила и раздевалкой для баб. А я, пока она возится со своим праздничным платьем, решил раскупорить бутылочку водки. Итак, пропустил я рюмашку, другую. А Ольга Андреевна всё не выходит. Налил себе третью. Но тут у меня за спиной легкий шорох. Я спрашиваю:
– Оль, ты готова?
– Да, – отвечает она, – я готова.
Но голос у неё такой необычный: весёлый, взволнованный и... праздничный, что ли. Не понимая, в чём дело, я оборачиваюсь, и... рюмка выскальзывает из моей ослабевшей руки. Передо мною – нагая богиня!
– Что ты сидишь, дурачок? – говорит мне "богиня". – Давай, раздевайся! Ты хочешь! Я знаю, что хочешь!
Я в столбняке. А она подходит ко мне. Поднимает со стула и... в момент раздирает рубашку у меня на груди.
– Но, Ольга Андреевна... – пытаюсь я что-то сказать.
Она затыкает мне рот поцелуем. Меня обжигает её упругая грудь. И тут уж я чувствую, что сатанею.

Сашка вдруг замолчал и уставился невидящим взглядом в костёр. Он сейчас мне казался немного не от мира сего. Это продолжалось так долго, что я попытался вернуть приятеля к жизни:
– Саш, а дальше-то что?
– Дальше? – Сашка сразу очнулся. – Дальше скромница Ольга Андреевна вела себя очень нескромно. Кувыркались мы с ней часа, может, два. В перерывах допили шампанское, а его оставалось немало... – Сашка вдруг восхищенно мотнул головой: – Знаешь, в песне: "Буду вечно молодым и вечно пьяным!" Вот и мы с Лёлей тогда были молодыми, пьяными и... счастливыми. К сожалению, только не вечно. Как-то очень уж скоро нам пора было собираться домой.
Когда мы с Лёлей спускались по лестнице, она останавливалась на каждой площадке и буквально впивалась в меня поцелуем. Однако последний поцелуй мне пришлось разлепить. В моей голове неожиданно всплыл медведь в военном мундире.
– Послушай, а как же твой муж? – спросил я Ольгу Андреевну.
Она вдруг притихла и пристально на меня посмотрела:
– Ты что, боишься его?
– Нет, не боюсь.
– Ну, что ж, если не боишься, тогда хорошо, – взъерошила мне шевелюру точно мальчишке и, рассмеявшись, сказала: – Увидимся теперь после праздников.
– А после праздников первый рабочий день начался как обычно. – Тут Сашка слегка ухмыльнулся. – Как говорят в таких случаях, ничто не предвещало беды. Но где-то после обеда в дверь ко мне постучали. Ну, я, конечно: да-да. И в кабинет ко мне входит Ольга Андреевна, а следом за ней, словно на цепи... медведь в военном мундире.
– Забздел? – Я взглянул на Сашку насмешливо.
Но он не обиделся:
– И ты бы забздел. Я первый-то раз его видел издалека. Тогда он мне показался очень большим. Однако вблизи он был просто огромным. Навскидку, ему мой письменный стол кулаком провалить, что раз плюнуть. Я чувствую, что язык у меня отнялся. Сижу ни жив и ни мёртв. А он всё стоит, молчит и глядит. Вдруг Лёлечка как смехом зальётся. Смеялась-смеялась, а как отсмеялась, стала нарочито серьёзной.
– Позвольте вас друг другу представить, – говорит она мне. – Мой муж Геннадий Петрович. А это начальник отдела, Александр Сергеевич.
Медведь мне протягивает здоровенную лапу:
– Мне Лёля рассказывала о вас. Очень приятно. – И тут же жене: – Ну что, я пойду?
– Да, Гена, иди. Я сейчас.
Медведь покорно выходит. А я весь потный и красный сижу.
– Не ссы, Шурик, – шепчет мне Лёлечка на ухо, – он мелких не трогает. Я тебе гарантирую.
И тут у меня наконец-то прорезался голос:
– Ты, Лёлечка, сволочь!
– Какая уж есть, Шурик, – она улыбается, – придётся терпеть. Я уж и квартиру сняла, где мы будем встречаться.

– Терпел? – спросил я с улыбкой приятеля.
Сашка беззвучно заржал:
– Терпел. Ещё как терпел. Причём много раз. И никто об этом не знал. Но, правда, однажды отношения наши, скажем так, "обнажились" и чуть было не разгорелся грандиозный скандал. Начать здесь придётся издалека.
У нас в отделе работали две сучки-подружки: Валя и Галя. Уж так-то они меж собою дружили – водой не разлить. Но, видно, чёрт нашептал им на ухо устроиться в нашем институте на полставки уборщицами. Сегодня в помещениях убирается Валя, а завтра её сменяет Галина. Устроились и тут же вдрызг разругались. Одна за другой, как они шипели в отделе, не желала "говно убирать". Ну, всё ничего, и на это плевать. Но они стали бегать ко мне в кабинет и лить друг на друга помои. Ты знаешь, как мне это всё надоело. – Тут Сашка скукожил лицо. – А сделать-то ничего не могу: уволить этих сучек проблемно.
Однажды я поделился своим горем с Лёлей. Она меня, как ребёнка, по головке погладила:
– Шурик, – говорит, – я тебе куплю апельсин, большой и сладкий. Ты его съешь, и всё пройдет.
Я взбеленился:
– Лёль, ты что, издеваешься?!
Но, оказалось, не издевалась. Всё получилось точно так, как она говорила.
На следующий день Лёлька мне принесла апельсин. Он был, и вправду,большой и оранжево-тёплый, как солнышко. Как только апельсин водрузился у меня на столе, я начал осуществлять Лёлькин план. А если попроще, то вызвал Валю и Галю к себе и без обиняков им сказал: «Она говорит о тебе то-то, а она о тебе то-то». После чего я взял со стола апельсин и начал сдирать с него ароматную толстую корку.
Ты б только видел, что с этими дурами стало твориться. Стоят обе красные, с отвисшими челюстями, таращатся на меня, как на чёрта. Но, правда, таращились они очень недолго. Через секунду-другую обе рванули из кабинета, да так, что едва в дверях не столкнулись.
Прошло два-три дня после этой истории, и о моём апельсине уже знал весь институт. Две сучки-подружки ходить ко мне перестали, но зло затаили и только случая ждали, чтобы меня побольней укусить. И, к сожалению, такой случай им вскоре представился.
Где-то через неделю после описанных мною событий нашему отделу поручили сверхсрочный проект. Такое у нас, хотя и редко, случалось. Проект этот я решил выполнить сам. Ну, а в помощники взял себе Татьяну Петровну, как безотказную рабочую лошадь и Ольгу Андреевну. Не "Лёлечку", а именно Ольгу Андреевну, которая уже показала себя исполнительным и хорошим конструктором. Все вместе мы дружно взялись за работу, а к сроку-то и... не успели. Осталось чуть-чуть, ну, самую малость, но завтра проект уже нужно сдавать. И я объявил своим бабам-сотрудницам, что нужно сегодня задержаться после работы. Они согласились без оговорок.
Однако минут через двадцать после того как мы остались на работе втроём, ко мне подходит Татьяна Петровна и, глядя мне невинно в глаза, говорит: "Простите, Александр Сергеевич. Я совершенно забыла: мне нужно из садика внука забрать". Я глянул на Лёльку. Она мне в ответ засияла как солнышко. Ну, ясно: опять сговорились заразы, как в Новый год.
Татьяну Петровну я отпустил, деваться-то некуда: внуки – дело святое. А про себя-то подумал: "Нет, Лёля, шалишь! На работе больше ни-ни!"
Вдвоём мы работу сделали быстро. Я бы сказал, неожиданно быстро. Но как только на ватмане была прочерчена последняя линия, Ольга Андреевна тут же превратилась в весёлую Лёлечку.
– Шурик, беги в магазин, – говорит она мне, – будем проект обмывать.
Но я уже был готов к подобному обороту событий:
– Нет, Лёля. На работе нельзя.
– А если мне хочется, – нагло отвечает она.
– Нет, Лёля. На работе нельзя. – Я твёрд как кремень.
– Послушай, Шурик, – говорит она мне с какой-то ленцой, – или ты сейчас идешь за шампанским, или я рву свой чертёж.
И тут же резким движением надрывает ватман прямо на кульмане.
Я охренел! Ведь эта дура и вправду может чертёж разорвать! Тогда прощай моя премия! И это самое малое. Директор у нас шутить не любил. Ну, думаю, чёрт с ним со всем! Никто всё равно не узнает. Оделся и пошёл в магазин.
Шампанское я, конечно, принёс, но только не две бутылки, как мне Лёля велела, а одну. Она очень дорогое пила. И я решил сэкономить. Но "экономия" вышла боком: шампанского не хватило, пришлось пить какую-то водку, которая завалялась в отделе. И в результате мы с Лёлечой накушались так, что я ей колготки, как зверь, растерзал. Надеть их Ольге Андреевне больше не представлялось возможным. Короче говоря, пришёл я в стельку пьяный домой и тут же рухнул в постель.
А утром бухой прихожу на работу и, как обычно, в свой кабинет. Следом за мной (я и дверь прикрыть не успел) шмыгает Татьяна Петровна и мне испуганно на ухо шепчет: «Вас вызывает Акело!»
Я вытаращил на Сашку глаза. Он рассмеялся:
- Так наши бабы прозвали директора института Геннадия Михайловича Лопатина. Ты б его видел! Осанистый. Волосы с проседью, как у бобра. Глаза - словно сталь. Прямо смотрит в лицо. От него все бабы балдели. Но был у Акело один «небольшой» недостаток. Раз в пару месяцев он напивался до поросячьего визга, но превращался не в свинью, а в волчару. Пил у себя в кабинете. И все у нас знали: лучше к нему в это время не заходить. Тут же к чему-нибудь придерётся. Ну, и, как минимум, - лишение премии. Татьяна Петровна тогда за меня испугалась, потому что Акело уже как неделю был в тяжёлом запое.
Я было встал на ватных ногах, чтобы направиться к шефу, но тут уже входит Ольга Андреевна и – хлоп мне на стол заявление об уходе. Я совсем очумел:
-Это что?!
-А то, - и Лёлечка поясняет, совершенно не стесняясь Татьяны Петровны, - Вчера мы забыли из урны забрать мои колготки и пустые бутылки. А утром их выгребла Валентина Сергеевна и доложила директору.
Тут я и вовсе холодным потом облился:
-Ну. Значит, мне тоже нужно писать заявление.
-А я увольняться не собираюсь. Уволится Валентина Сергеевна.
-Прости, это как?
-А это всё просто, - отвечает мне Лёля, - Татьяна Петровна скажет Геннадию Михайловичу, что вчера вечером она из отдела ушла вместе с нами. – Татьяна Петровна согласно кивает, - А я ему расскажу про историю с апельсином. Тебе Валентина отомстила за тот апельсин.
Короче говоря, пошли мы к директору все вместе, втроём. Татьяна Петровна, я с чертежами (на всякий случай их прихватил) и Ольга Андреевна с заявлением об уходе.
Вошли в кабинет. Акело с виду не пьян, но бледен, как смерть. Он удивлённо смотрит на нас:
- Александр Сергеевич, я вас вызывал одного?
Ну, тут я кладу ему на стол чертежи:
- Геннадий Михайлович, они принимали деятельное участие в этом проекте.
Акело иронически хмыкает:
- Их деятельное участие здесь не понадобится, - и моим бабам свирепо, - Выйдете вон!
Татьяну Петровну и Ольгу Андреевну из кабинета вынесло, как ураганом. После чего Акело мне в лоб:
- Как говорят, вы на работе пьёте, как свинья! И больше того даже со своими сотрудницами.
Тут я на задние копыта осел. Директор повторил один в один фразу, которую я не от большого ума как-то бросил в курилке «Акело пьёт, как свинья, на работе». Но на свою беду я тогда не заметил, что наш директор рядом стоял. Тогда он мне ничего не сказал. Только нехорошо взглянул на меня исподлобья. А вот теперь-то всё и припомнил.
- Я жду. – глаза у Акело горят, точно угли.
- Геннадий Михайлович, извините. Больше не повторится.
Глаза у волчары потухли:
- Пригласите теперь ваших дам.
Вошли «мои дамы». Татьяна Петровна тут же отбарабанила, что «мы вчера вечером вместе ушли». А Ольга Андреевна вся в слезах (ей бы в театрах играть) своё заявление на директорский стол положила и чуть не навзрыд говорит: «Геннадий Михайлович, я больше работать так не могу…» И тут же Лопатину рассказала про историю с апельсином и выразила ему своё уверение в том, что Валентина Сергеевна в отместку за апельсин подложила в урну «всё это».
Директор их выслушал с лицом невозмутимого, но очень бледного сфинкса и заключил: «Пока все свободны. А ваше заявление, - обратился он лично к Ольге Андреевне, - Пусть полежит у меня».
Не знаю, куда Геннадий Михайлович Лёлькино заявление подевал. Наверное, выбросил в урну. Однако другое заявление он вскорости подписал. Из института уволилась Валентина Сергеевна. Сказала, что якобы работу себе лучше нашла. Да, кто б ей поверил! Я видел её лицо, когда она с «бегунком» бродила по этажам. Ты не поверишь, но мне эту дуру тогда было жаль. Пятнадцать лет в институте - почти второй дом. Но если Акело уличал какого-то сотрудника в склоке, то рвал его на куски беспощадно. Лопатин не любил копаться в грязном белье. А после ухода Валентины Сергеевны и Галочка, её подруга, притихла. И снова в нашем отделе наступили мир и покой. Но, правда, Акело мне эту хорошую концовку немного подпортил. Он снова вызвал меня и так это просто сказал:
– Еще раз подобное повторится – напишете заявление вы. На вахте все видели: кто, когда выходил и в каком виде был.
И снова у меня слабость в ногах. Умел же наш директор сказать, чёрт его! Мне этого всегда не хватало.

Сашка внезапно схватил лежащую у его ног палку и снова стал ворошить в костре хворост. Он делал это как-то нервно, с досадой. Как будто бы ровно горящий костёр был виноват в том, что он не такой, как его бывший директор.
– А что же дальше-то с Лёлечкой? – Я попытался его вновь направить в русло рассказа.
– Да ничего! – Сашка откинул в сторону палку. Больше подобных "вечеринок" на работе у нас с ней не было. Но мы регулярно встречались на съёмной квартире. Наши отношения стали обыденными, временами даже скучны, как у мужа с женой. Так продолжалось до тех пор, пока не настал момент нам расставаться.
– Что, вы поссорились?
– Да нет. Мужа её перевели в другую часть. Ну, и она за ним, как нитка вслед за иголкой.
Последний раз мы с Лёлей встречались на Волге. Неподалёку от города было такое местечко. Всё в жутких кустах – сам чёрт не найдёт. А берег песчаный, хороший.
Ольга Андреевна постаралась нашу встречу обставить, как следует. Естественно, за мой счёт. Мне было велено принести клубники и две бутылки шампанского, то ли итальянского, то ли французского. Я сейчас уже и не помню. Но помню другое: я слегка одурел, когда увидал его цену. Однако на этот раз перечить не стал. Как-то подумалось: прощаться надо нормально.
На берегу я было хотел клубнику помыть и всё аккуратненько разложить, но только Лёля меня остановила:
– Это, Шурик, потом. А сейчас начинаем прощаться.
Сбрасывает с себя туфельки, лёгкое платьице, заходит в воду и как даст струёй через трусы. Только вода у неё между ног взбурлила. Потом выходит на берег и начинает с меня одежду сдирать. Прямо как первый раз. Чёрт её знает, зачем она это делала. Может быть, её это возбуждало.

Сашка вдруг замолчал, чему-то мечтательно улыбаясь.
– Знаешь, – он, наконец, произнёс, – песок там был ласковый: тёплый, шелковистый и мягкий. На всю жизнь я этот песочек запомнил.
Позанимались мы с Лёлечкой, не торопясь попили шампанское и повалялись на шелковистом песочке. Так хорошо нам, пожалуй, никогда-то и не было. Но... мне, к сожалению, пора было уходить. Так получилось, что в этот же день мои родители отправлялись в круиз и просили их проводить.
– Лёль, – говорю, – я пойду. Теплоход ждать не будет.
А Лёлечка мне улыбается:
– Куда же ты, Шурик, пойдешь... без штанов?
Я посмотрел. А моих джинсов и нету. Успела, зараза, когда-то их спрятать.
– Отдай, Лёль, – я прошу, – ты всё знаешь. Мне перед родителями будет неловко.
А она:
– Конечно, отдам, Шурик, но... только чуть позже.
И меня... за "ботву". Да так нежно и ласково, что у меня тут же всё встало, что могло только встать. И снова мы с Лёлечкой... А потом я посмотрел на часы и понял, что торопиться мне уже больше некуда.
Попили шампанского. На песке повалялись. И Лёлечка опять меня к себе потянула.
Лежу я на ней и вдруг что я вижу: на плёс из-за поворота реки выплывает громадный белоснежный красавец. Тот самый, круизный, с моими родителями. Я замер и как завороженный смотрю на него. А Лёлька мне:
– Ты что это, Шурик, остановился? Давай скорее кончай! Отметишь отъезд своих предков!
И по кобыльи заржала.
Я кончил, и Лёлечка в воду полезла – подмыться. Пьяная, наглая.
– Вон, видишь? – кричит мне и на реку показывает, – вон твои дети поплыли!..

Сашка нагнулся было за палкой, которая служила ему кочергой, но почему-то в последний момент передумал. Замер и уставился в рубиновые, покрытые седым пеплом угли. По его лицу время от времени пробегала улыбка, сменяющаяся облачком грусти. Сашка видел вживую то, что было тогда. Мне не хотелось его беспокоить. Наконец, он очнулся, как будто от сна, и продолжил задумчиво:
– Знаешь, мне тогда показалось, что Лёлька делала всё как-то нервно, надрывно, как... перед расстрелом. Всё время весёлая была, даже наглая, а как пришла пора расставаться, вдруг... расплакалась. Я ей:
–Лёля, что же ты так убиваешься? У тебя, в конце концов, муж есть.
Она посмотрела на меня с усмешкой сквозь слёзы:
– Да мужа-то нет. Есть друг и товарищ, который кормит с ним наших совместных детей.
И вдруг с вызовом на меня посмотрела.
– А ты меня, Шурик, с двумя-то возьмёшь?! Мальчик и девочка. Они у меня молодцы.
Я смутился:
– У меня своих двое.
– Вот на этом и остановимся, Шурик. Прощай.
Вытерла слёзы. Развернулась и пошла прочь.
А я всё стоял и смотрел ей вслед, как дурак...
– Не обернулась?
– Ни разу!
Сашка вдруг заморгал, как будто ему в глаз попала соринка, и негромко продолжил:
- Без Лёлечки я, как в пустоту, провалился. Проходит неделя, другая я чувствую, что без неё не могу. Сначала даже хотел её отыскать. Но вместо этого просто запил. Жена не понимала в чём дело. Возилась со мной, как с ребёнком. Оформила мне через подругу «больничный». Вот я и «болел» недели две, может, три… Но ничего. Как говорят, всё проходит. И это тоже прошло.
Он замолчал, и сразу стало тихо и грустно. Лишь слышно было, как лёгкий ветерок гулял в кронах деревьев. Но его едва слышный шёпот только подчёркивал эту тянущую за душу, невесёлую тишину. Я не выдержал:
– Саш, а вы с ней потом-то встречались?
– Как встречались? – Сашка тупо уставился на меня, как будто не понял вопроса. – А-а... Да нет. Не встречались. Точнее, встречались. Но... это совсем уж другое. Сижу я как-то на углу, возле булочной, с дачи яблоки продаю. И вот подходит ко мне старуха какая-то. Я ей, как и всем:
– Берите яблочки вкусные.
А она смотрит на меня как-то странно и вдруг говорит:
– Шурик, неужели ты меня не узнал?
И если бы не это почти забытое "Шурик", то... Ей-богу, не знаю. Вгляделся – спрашиваю:
– Лёль, это ты?
– Да, неужели, Шурик, я так изменилась?
А я всё смотрю. Где грудь налитая? Где аппетитная попка? Вот, правда, лицо... Оно почти без морщин. Но это лицо не её, а какое-то как нарисованное... И страшное, как у Бабы Яги. Я сдуру возьми да и брякни:
– Ты стала, как Баба Яга.
Как вспыхнет вся сразу.
– А ты! А ты, – говорит, задыхается, – а ты старик сжопленый! Вот кто ты!
– Ушла? – я спросил с любопытством.
– Ушла-то ушла. Да минут через десять снова пришла и мне говорит, как тогда, когда за шампанским меня посылала:
– Ты, Шурик, свои яблоки выброси на помойку, и пойдём в ресторан за мой счёт. Ведь я в долгу у тебя. Ты же знаешь.
– Ты яблоки выбросил? – я улыбнулся, заранее зная ответ.
– Ага. Выбросил, – осклабился Сашка в усмешке, – держи карман шире. Ну, в ресторан мы с ней, конечно, сходили. Потом. Там посидели, поговорили. Но говорила больше она и всё о своей ХОРОШЕЙ семье. О муже, который к тому времени уже умер. О том, как её он носил на руках. Как «Гена», чтобы она ни детям, ни себе ни в чём не отказывала, добился назначения на какую-то «хлебную» должность. Но только на должности была радиация. Сначала эта радиация его сделала импотентом, а потом и вовсе сгубила. Но больше всего Лёля говорила о своих детях, к которым переехала после смерти супруга. Какие они у неё молодцы! Всего в своей жизни добиваются сами. Сын у неё – преуспевающий адвокат. А дочь – главный врач в какой-то больнице. Короче говоря, всё сводилось к тому, что всё у неё просто прекрасно. Но только в глазах её, как мне показалось, застыла какая-то безысходная грусть.
После того как мне Лёля всё о своей семье рассказала мы обменялись с ней телефонами, но… почти не созваниваемся. Какой смысл звонить. О чём говорить. Ведь всё уже прожито и всё уже сказано.
Сашка умолк и снова задумался, глядя на тлевший, уже почти потухший костёр…

Прошёл где-то год после этой памятной для меня рыбалки. За это время мы с Сашкой общались не раз, болтали о жизни, об общих знакомых. Однако о Лёле речи больше не шло. Но тут получилось, что я Сашку случайно встретил на улице. Мы поздоровались. Я ему предложил где-нибудь «посидеть». Но он в ответ замотал головой:
– Нет-нет! У меня куча дел! Сегодня никак не получится.
Мы разошлись, когда он меня вдруг окликнул:
– Володь, погоди! Ты помнишь, про Лёлечку я тебе рассказывал?
– Ну, помню, и что?
– В «психушку» детишки её упекли.
– Квартира?
– Квартира... Трёхкомнатная. Уже и продали. Вот детки-то! Вот ведь суки! – в голосе Сашки неожиданно пробилась слеза.
Я было шагнул к нему – расспросить. Но он лишь махнул мне рукой:
– Нет-нет! Не сегодня! На следующей неделе созвонимся.
Однако созвониться нам уже не пришлось. Третьего дня после того как мы с Сашкой последний раз повидались, его сбила насмерть машина. Так что о Лёлечке я больше ничего не узнал.