16. Конец исполнителя желаний

Бочкарёв Анатолий. «Наплыв». Повесть


Содержание: Глава 1. Боевая ничья   Глава 2.  Малость для счастья  Глава 3.  Исполнение желаний  Глава 4. Подвиг механизатора   Глава 5. Спасение колхоза «Правда»     Глава 6. Начало операции «Сливки»     Глава 7. Покаяние правофлангового     Глава 8. Мафия наносит ответный удар    Глава 9. Сливки удирали по грозе   Глава 10. Конец подпольного синдиката   Глава 11. Себестоимость намолота тщеславий   Глава 12. Гроза капитализма над кучугурами   Глава 13. Крокодильи слёзы Генералова   Глава 14. Прибавочный центнер чистого социализма   Глава 15. Схватка в камышах   Глава 16. Конец исполнителя желаний


Глава 16. Конец исполнителя желаний


В редакцию мы приехали к четырём дня. Ещё от ворот увидели стоящую около гаража пропыленную, загнанную антилопу. Видать, тоже недавно с полей прискакала, все копыта отмахала, всех пылью накормила. Как амазон, сидя бочком на её крыле у задранного капота, Санька Волков с видом древнегреческого мыслителя, но в одной майке и драных джинсах, созерцал что-то в моторе.

- Привет, Саня! - Я затормозил рядом с антилопой, остановил двигатель. - О чём задумался, детина? Неужто вновь как принц датский, хрен ти о чём?! Сколько ж можно - осунулся весь. С лица даже спал.
- Об искре. - Улыбаясь, Санька спрыгнул на землю, лениво отмахнул нам привет чёрной от масла рукой, как волан ракеткой. - Никак не возгорается. Бьёт, стерва, на массу, а где – и вправду хрен знает. Девчат наших наэлектризовала, словно кошек, сами теперь искрят, не притронуться. Вольт на триста.
- А ты руки не распускай.
Илья Михайлович по-кошачьи тщательно, до кончиков ушей, отряхивался от пыли и разминал занемевшие в коляске многочисленные складки-члены. Однако поверхность у него. Словно у катализатора какой-нибудь ректификации. Действительно, не проберёшься!
- Руки у меня заняты были. От них без того и сбоку бьёт, и спереди, и через коленки, когда рядом сидят. Прям и глаза электрическими стали. Русалки и всё тут.

Санька звякнул гаечными ключами и снова полез в мотор. Вот бы кого он завалил, как наш поэт толстолобика. И в челюсть его, в челюсть! Я задумчиво посмотрел на его невинную, но волосатую спину и медленно пошёл к крыльцу, присматриваясь по послекомандировочному обыкновению вокруг обновлённым глазом. Вот она, редакция, вот наш дом родной, наш заросший, особенно у стен зданий и забора дворик, а вот - приветливое с голубыми ключицами перильцев крылечко. Вот - вечно распахнутая, с оборванной пружиной дверь, вот - глухой, вулканический рокот печатной машины, день и ночь, с короткими перерывами сотрясающий типографию. Всё это и вправду замечается только по возвращении из командировок, особенно трудных, и как-то снимает напряжение недавних встреч, долгих профессиональных и не очень разговоров и усталость дальних степных дорог. Вроде ещё вчера-позавчера рвался из редакции, как из плена, от её опостылевших за один-два дня канцелярских столов, телефонов и пишущих машинок, а теперь как к себе домой возвращаешься на полусогнутых. Остаётся голову пеплом посыпать на всякий случай. И взрыднуть на груди у редактора.

Нас, видно, опять не ждали. А кого в этом мире, если по-честному, ждут на самом деле?!
Редактор, завидя колоритную парочку у себя на пороге, даже вскочил из-за стола:
- Во-о! Тарапунька и Штепсель за-заявились! - Удивлённо и с необычной фамильярностью воскликнул он. - Что-нибудь случилось или…
- Скорее «или»! - Протянул ему руку Илья Михайлович. – Что хотели, то взяли, что задумали - сделали. И потому вполне закономерно ждём заслуженных честным трудом аплодисментов и наград. Итак?! Где же они?! Я не могу больше ждать!
- Что-то уж больно резво вы стали повсюду материал брать! - Редактор недоверчиво пожимал протянутые руки. - Явно не обошлось без Трифона. Признавайтесь!
Вот, честное слово, дался он всем! Ну, подумаешь, стал заведовать вашими судьбами через ваши же плотские желания! На них не он, так кто-то другой обязательно найдётся.
- Владимир Николаевич! Мы же в Ленина были - какой там Трифон?! Окститесь! Ле-ни-на! Это совсем другое мифическое существо! Его даже Немезида боится.
- А вот такой! - Сразу смял разговор редактор, едва не проговорившись о своих тайных симпатиях к Трифону.
Ладно, не будем углубляться. Лучше про текущую жизнь. А в ней прямо посреди дверного проёма возник Лёнька. Рот по обыкновению на завязочках - до ушей, а глаза, пульсируя, весело бегают по нашим лицам.
- Слышу, распелись. Вот, думаю, родня привалила. И точно… Бо-боже ты мой! - Смертельно побледнел он, слабо и точно оседая на стул. - Что они, каты, с вами там исделали, Илья Михайлович?! На себя не схожи, вы ли это?!
- Хе-хе! Не купишь, Лёнечка, знаем мы твои шуточки. Небось, опять скажешь, что потолстел?
- Нисколько! - Заявил Лёнька конечно обратное и даже возмутился. - Напротив. Святые мощи, обвисли как на вешалке, в чём только душа держится. Столько лишней кожи, хоть сумочки вяжи!

Лёнька опять что-то не слишком учтив! С чего бы это? Чересчур уж вольно обходится с заместителем редактора. Притом при полном попустительстве Белошапки. Наверно очередной раз нагрел кого-то и уже цены себе не сложит, возомнил из себя непонятно кого.
- Да ладно, хватит вам! - Усмехаясь, остановил Лёньку Владимир Николаевич, что-то и в самом деле чересчур усмешливый сегодня. Да ещё демократично присел к нам на диван. - Вообще хорошо, что вы так быстро управились, должен вам сказать. В свет летели, потому как тут у нас событие за событием.
- А, ну-ну?! - Потёр ладоши начавший уж было обижаться Илья Михайлович. - Меня опять опубликовали? Что ж!
- Первое. Леонид Васильевич вознамерился нас покинуть.
- Как? Лёня?! Быть того не может! Шутить изволите! То-то, смотрю, слишком уж наглеть начал, прямо с порога.
- Может. Он - может. Дописался вот в краевую газету, чуяло моё сердце. Теперь его и забирают. В райком из края звонили. Мы пытались отбить его, но ничего не вышло. В самую страду! Они там вообще обалдели!

Лёнька, привалившись боком к валику дивана, скорчил мне пренебрежительную гримасу - ерунда, мол, ничего особенного, обычное дело. Но в глазах его полыхала рыжая радость.
Вот почему он столь необыкновенно даже для себя самого хамовит! Всё-таки пробился наш великий правдоискатель и борец с жуликами! Доподлизывался перед краевыми мэтрами и кило-мэтрами, довозил их по рыбалкам и всяческим банкетам! Довключал, когда надо, пробивного хама в себе и дурачка! Чего только не сделаешь ради настоящей карьеры! Оказывается, и в самом деле не гонораром единым жив человек! Да наверное и не одной только нахрапистостью. А именно тем самым, чем-то «гораздо более значимым, чем банальные заработки». Честолюбием! А у него - махровым тщеславием!

Вот он - ум, вот она - настоящая целеустремлённость! Похлеще, чем у кучугуровского комиссара! Как даже у заглавного ленинца из Весёлого. Эту субстанцию и впрямь ни в каких зарплатах не выразишь! И не нужно никаких диссертаций или романов-бестселлеров!..
- Ты что, серьёзно? - Тоскливо спросил я Лёньку. - И согласился?
- Надо, старик, надо. - Соболезнующе и невыносимо снисходительно прошептал мне Лёнька. - Никуда от уготованного тебе не денешься. Из краевой вон не просто звонят, а обзвонились. Бают – не просто надо, а бегом надо мне туда. Да и Кузьмич за это. Прямо выталкивает меня наверх. Видно приглянулся я ему за что-то. Зауважал. Видимо, уж очень ему нужен там, в крае, свой человек. Конечно же, ещё один. Все как сговорились, прямо хором кричат, как жутко именно я там вдруг понадобился. Да и мой внутренний голос - туда же и о том же. Причём, соло ведёт. А уж он, ты-то знаешь, не сбрешет никогда!

- Но ты ж прирождённый сельхозник! Чего тебе в городе на заводах и в конторах делать?! Смотри, пожалеешь. И очень скоро.
- Не каркай. Я в спецкоры пойду, понял? К вам скоро приеду. В первую же командировку.
- Давай-давай! Держат там для тебя эту должность. Ещё скажи, что зону дадут собкорить. Как же. Держи карман шире. Нужен ты им больно.
- Значит, нужен, - действительно хамовато даже для него глянул на меня Лёнька, - раз так зовут. Не завидуй, пожалуйста. Это даже неприлично. И зону дадут, не переживай!

Как-то незаметно флёр его изысканной, фирменной пакостности прямо на глазах перешёл из лёгкой весовой категории в среднюю и даже полутяж. Никакой изысканностью теперь не пахло. А если и вправду в большие начальники выбьется друг наш ситный?! С помощью Кузьмича, того ещё фрукта на самом деле. Какую козу тогда поить, да запрягать, чтоб подъехать с челобитной?! А вдруг и секретарю райкома Ленька раков в труселя заворачивал?! Оттого и подфартило так. Тогда всё ясно становится.

Зато вот Илья Михайлович оказался куда великодушнее всех нас. Сказано ж - поэт! Помешан на проекции своего в принципе доброжелательного внутреннего мира во внешний. Он даже обнял неисправимого подкольщика и наглеца за плечи и пропел своим фирменным дискантом-тенором:
- Что ж… Поздравляю тебя, Лёня, от всей души. И рад за тебя, это абсолютно честно. Между прочим, я давно предвидел, что рано или поздно, но это должно было случиться. Хватка у тебя волкодавья, пишешь ты неплохо, толково…
- Хорошо, Илья Михайлович, пишу, хорошо! Давайте без ложной скромности. Иногда так даже очень хорошо. Получше некоторых. - Оглядывая всех нас, поправил поэта и впрямь невиданно вознёсшийся и на деле вовсе не элегантный, не изысканный Лёнька.
- Наша редакция много тебе дала, - помедлив, всё же улыбнулся Бусиловский. - Да и мужик ты стоящий, несмотря ни на что.
- Именно. И я её осчастливил своим пребыванием, - засмеялся Лёнька. - Вообще все Леониды стоящие мужички, от спартанского царя до меня. Откройте любую книжку, раз Лёня, значит - во! В мою честь даже городишко один назвали, не слышали разве? Лёнинград.
- Ты всё шутишь, а я совершенно серьёзно. - Всё больше хмурился Илья Михайлович, никогда не переносивший нахалов, к тому же при первом удобном случае окончательно хамеющих. - Счастливого пути тебе и в большой журналистике. Может, женишься, что ли. А мы… что ж, мы запомним тебя весёлым и счастливым. Когда у тебя ещё всё было в порядке.
- Спасибочки уж… Намёк понял. Бывайте, старички, не кашляйте. Не обессудьте, если что не так было.
- Вам, Виктор… Г-григ… тебе, Витя, принимать отдел. - Продолжил свои сообщения шеф, совсем уж раскрасневшийся, сам как после скоромного Трифона. Когда же он остограммился, интересно?! – Кузьмич за тебя обеими руками. Ценить надо. Возражений нет?

Я вроде бы безразлично подвигал бровями и сказал неопределённо, без особого порыва:
- А потяну ли?!
- Не потянешь - подстегнём! - Мечтательно улыбнулся Владимир Николаевич и вытер уголок губ. Точно, трифанул маленько шеф где-то на пять звёздочек. Да с рыбкой холодного копчения.
- Обойдётся и без этого. - Лёнька всё ещё как бы по-дружески пхнул меня кулаком под рёбра. - Ты, старче, не боись, - справишься. Я тебя давно понял. И потом, не забывай, практикантки ещё месяц с тобой жуликов гонять будут. Так что я даже тебе местами завидую.
Да-да, а потом заявится наконец моя жена с детьми и я позавидую тебе! Теми же самыми местами.
- Ох, спасибо на добром слове. Меня ты им ещё никогда не обижал.
- Таким образом, ребятки, жизнь как ни странно продолжается! - Поднялся с дивана пунцовощёкий Белошапка. - Теперь в отношении последних материалов. В райкоме наши выступления по маслозаводу одобрили. Начальника милиции, теперь бывшего, должен вам сказать, срочно отозвали в край. Под следствием теперь сам. Щекотать будут, пока всё не расскажет про царицу Таню. Но и без него ясно, что Иванова с несколькими своими подчинёнными, а также некоторыми, а точнее многочисленными, так сказать, «ответственными лицами» района и края - составляла настоящее мошенническое формирование. Ими был создан реально преступный бизнес, к тому же являющийся только частью ещё не понятной нам куда более крупной структуры. Во всяком случае, ясно, что накопленные ими за счёт систематического занижения жирности молока излишки масла по фиктивным документам перевозились на краевую базу и оттуда реализовывались по магазинам в обычном порядке. Выручка же шла к ним в карман. Это по минимуму! Как видите, Илья Михайлович, и анонимные письма нужно проверять. А вы, помнится, возражали когда-то.

- И опять возразил бы. Из принципиальных соображений. Терпеть не могу тявкающих из-за угла правдоискателей! Попомните, они ещё нашу державу обидят. В гроб сведут! Обязательно.
- Уж больно вы опять пророчествуете, Илья Михайлович. Прямо каркаете! - Поморщился редактор, естественно, неизбывно жаждущий позитива, а вовсе не мрачных предсказаний очевидного, на пороге стоящего.
- А вот увидите. Ещё при нашей жизни. Поэтическая натура - самый лучший сейсмограф! Вот она сейчас предсказывает грозу. Не просто грозу. Тайфун!
- Самый лучший сейсмограф - это всё-таки задница! – Вдруг по-прежнему мрачно заявил Лёнька. - Но тут и она с вами согласится!

- Есть ещё одна исключительно важная для всех нас новость, которую я просто должен вам сообщить. Состоявшиеся выступления по Курилову, рекордсмену из «Колоса», и по маслозаводу, а особенно те материалы, которые мы задумали и собрали в колхозах имени Ленина, Калинина, в том же «Колосе» и которые мы в ближайшие дни опубликуем, районный комитет партии берёт за основу в подготовке к очередному пленуму. На нём будет рассматриваться и вопрос о путях повышения общественной активности сельского населения. Нам оказывают большое доверие, большую честь, и нужно сделать всё от нас зависящее и не-зависящее, чтобы наши материалы получились самой высокой - и главное, выверенной - пробы! Итак, завтра с утра за дело. На подготовку - два дня.

Тут редактор не совсем убедительно позавидовал количеству дорог, стоящих перед нами, молодыми, здоровью нашему «бугаиному», обилию девичьих сердец в окрестностях наших бескрайних и тоже якобы «бугаиных» возможностей. Вот только в последнем высказывании он показался ещё вполне искренним. Настоящую зависть никогда не скроешь. Но видимо звёздочки всё-таки выходили. Трифанация откровенно заканчивалась. А ничего другого за душой не оставалось. Поэтому в остальной части своих иссякающих напутствий Белошапка выглядел не слишком убедительным.

Лёнька, как всегда очень чуткий к подобным делам и поэтому исключительно целеустремлённый ещё и в этом направлении, перестал чесаться и вскочил с дивана.
- А теперь пожалте в эту комнату, граждане-товарищи. Ибо! Ибо с меня причитается.
- О! Витя! Мы с тобой чуть не забыли. - Очнулся Илья Михайлович. - Да у нас там в багажнике на редкость мощный закусь фырчит! Настоящий позитив! Не то классический сазан, но уж больно здоровый, не то самый настоящий толстолоб! Старики, вы подобного ещё не видывали! Да и я такого не брал, не лавливал - ни в одной командировке! Клянусь своей последней публикацией! Волоки его сюда за жабры, редактора откармливать будем. Тащи-тащи. А я пока плитку включу. Где сковородка? Послушайте, вы не поверите, как я его поймал! Страна должна знать своих героев, не правда ли? Так внимайте же, смертные!
- Этот день побе-е-еды порохом пропа-ах! - Расставляя стаканы, всё наглее и наглее пел наш «непокобелимый» победитель-Лёнька, но скорее пел-свиристел один только его сейсмограф, как на исподволь и внаглую обогнавшей всех антилопе. Да ещё и душил нас своею гадкой и едкой пылью:
- Жаль, девчонок нет. Не услышат Илью Михайловича?! Представляете, вхолостую заливать будет?! Но сразу предупреждаю – я на ваши стихи ссылаться не буду!

Вот так! Нам оставалось только переглянуться! А мне ещё раз, теперь уж напоследок, осознать очевидное. Состояние хронической боевой ничьи между нами закончилось. Теперь-то это уж точно. Он счёл, что выиграл.

Вечером мы с Лёнькой ещё боролись, вроде как бы шутливо. Я конечно решительно и трижды припечатывал к полу нового собкора краевой газеты. Гниловатый он оказался на самом деле, наш всегдашний каратист. Даже петь-свиристеть перестал. Задница есть задница, даже когда она столь убедительно мнит из себя победоносно «непокобелимый» сейсмограф. К тому же, на радостях новоиспечённый собкор всё же перебрал, потому что падал под меня как тот толстолобик под Илью Михайловича.

Этого в своём новом положении, да ещё в публичном варианте, великий и ужасный Леонид Григорьевич Куделин совсем не мог перенести и потому окончательно охладел ко мне. Перестал учить. И даже не смотрел в мою сторону. Но с ещё более выраженным, надменным превосходством - мол, как бы я ни прыгал, но сравнять счёт, как всегда бывало, теперь вряд ли смогу. Сколько бы ни клал соперника на лопатки! Не конкурент, мол, ты мне, не конкурент! Так что отвали! Именно это и говорил сейчас насмешливый и уже отстранённый Лёнькин взгляд: бывай, мол, старик, не кашляй! Как же всё-таки всё меняется! Буквально, в одночасье! Словно оземь под луною некоторые ударяются! И не узнать! Аж мороз по коже!

Через два дня мой сельхозотдел сдал очередной разворот в набор. Ещё спустя неделю состоялся пленум, на котором с большим докладом выступил сам великий притяжитель гроз, молодой да перспективный председатель колхоза имени Ленина Василий Сергеевич Глушков. И понёсся к зениту. Повсеместному наплыву частного собственничества от этого на время пришлось очень туго. Калининцы так просто плакали от счастья, получив очередную дотацию. Как мыши, продолжили кушать свой любимый социалистический кактус. В смысле всё тот же кукиш. Отчасти, но косвенно, досталось даже Генералову. Образцово-показательный социально-экономический позитив разложил отовсюду наступающие негативы буквально на все лопатки. В том числе и с помощью нашей газеты. И всем всё стало ясно. Разумеется, на время. Но и то дело.

В результате река нашей жизни сразу же потекла в нужном, единственно правильном, русле, теперь как бы совсем без наплывов и с удвоенной энергией. И повели всех нас вперёд отныне именно ленинцы Весёлого. Те самые, которые как бы с человеческим лицом повёрнутые больше всех оказались. Хотя, конечно, мало кому налили от этого, но и с тех пор заново начали расписывать повсюду, что жить всем сразу стало лучше, а также веселей. В том числе и потому, что главный ленинец, великий притяжитель-повелитель гроз Глушков, по хорошо проверенным сведениям, скоро должен был сменить самого Кузьмича, давно всем изрядно надоевшего. Потому такое внимание и было уделено его докладу. Потому с помощью инструкторов крайкома и сделаны такие правильные оргвыводы. Кузьмичу оставалось только хлопать. В том числе ушами. Глушков - грозовой магнитный пахан! с грозовой отметиной во всё чело! - пришёл-таки и по его душу. А потом и по душу очень и очень многих. Наконец, всей страны.

Как сообщил впоследствии наш «Авангард», пленум глубоко проанализировал деятельность партийных организаций в деле повышения политической и трудовой активности сельских тружеников. Пленум подверг резкой критике тех руководителей, которые нарушили единство моральных и материальных стимулов и тем самым способствовали в некоторых хозяйствах наплыву чуждых нашему социалистическому обществу частнособственнических устремлений. Были розданы выговоры, буднично, как положено, будто синеньких курочек в целлофане под Новый Год. Но на меня будущий первый смотрел не очень сердито – видно написал-то я то что надо! Неважно, что при этом думал, что говорил, как глядел и как выглядел. Главное, что буквы правильно составил.

Аккредитован был при пленуме и новый собственный корреспондент краевой газеты по южной группе районов Леонид Куделин. И многие в районе поначалу очень даже гордились тем, что вознёсшийся земляк что-то там ещё записывает на свой новенький японский диктофон. Вдруг Там напечатают, ещё повыше?! Ах! Лёнька ходил настолько важный, настоящий инопланетянин из созвездия Гончих Псов, что мы просто боялись к нему подступиться. Да он к нам  и не приближался, притом, сам по себе не хотел. Правильно, чего якшаться с туземцами?! Ещё по старой памяти обгавкают! Знают же как облупленного.

Кузьмичу наверно не раз икнулось при слухах о новых ленькиных фортелях в краевом масштабе. Сам виноват. Помог этой буре с ветром резко выслужиться наверх. С глаз долой как бы отослал. А на деле получил себе старую головную боль в ещё большем масштабе. Потому что Лёнька, став краевым собкором, не забывал мелочно и регулярно дербанить родной район. И теперь его было не одёрнуть. Потому что за ним отныне стояло краевое бюро. На могущественнейший партийный синклит повлиять, конечно, было не то что на свой райком, ясное дело. С ними на рыбалку никак не поедешь, раков в трусы так вообще не завернёшь. Но всё же.

Впоследствии говорили, что великий журналист Куделин сподобился написать большой позитивный очерк о Соколове, о бывшем начальнике нашей районной милиции, родимом жулике, нашедшем в крае приют и прощение, даже на какой-то момент ставшем большим учёным в местной школе милиции. Правильно, такой опыт - и не передать подрастающему поколению коррупционеров! Чистейшая грязь! Текст я случайно не читал, но представляю, как Лёнька это вывернул и преподал. Красиво и хлёстко! Именно профессионально! Как это только он умеет! Поэтому-то его ни один комар и не укусит теперь. Боится отравиться. Потому что всегда предпочтёт облететь такое дерьмо за десять вёрст. Поскольку лучше сразу сдохнуть!
Вот это и называется - истинный мастер-класс! Чтобы к тебе боялись приблизиться. Только стажируясь в силовиках или где-нибудь в родном созвездии Гончих Псов, его  и можно обрести. Поэтому на такой поляне я и в самом деле никогда с ним не сравняюсь! Любая ничья, мне кажется, просто оскорбительной получилась бы. Даже наш редактор предпочитал не гордиться таким своим выкормышем. Молчал наотрез. Вот тогда-то и я прозрел на Лёнькин счёт окончательно! Когда он всей мощью своего таланта восславил продажного мента, за которым только что гонялся, мечтая уконтрапупить!

В отличие от меня, Леночка и Шурочка, недавние наши практиканточки, мгновенно, просто замечательно уловили и усвоили сильно элегантную методологию бывшего шефа их преддипломной практики. Принципиальная богинька по имени Леночка и вправду оказалась удачливой конкуренткой. Недаром мы её так подкалывали за патологическую правдивость. И сразу стали побаиваться, ещё тогда, после первого визита на молокозавод к царице Тане. Пошла бывшая комсомолочка Леночка действительно далеко. Вскоре принялась учить всех оставшихся позади, чем на самом деле отличается рожь от пшеницы и ячменя, карбюратор от дизеля, а бензин от солярки. А ничем. С этим практически ничего нельзя было поделать. Приходилось соглашаться. Ну да, если подумать, по большому счёту ничем не отличается! Комсомол побеждает всегда! Оставалось только гордиться такой кусачей и всё знающей теперь заинькой. «Мы вскормили её и вспоили! Только дать ей по шее забыли!»

Уже через два месяца после стажировки в нашей газете, однако, так и не начав толком самостоятельно писать, обворожительно-дефективная богиня была послана сразу заместителем редактора в соседнюю районку. Причём тамошний редактор скоро уходил на пенсию и всё с его наследником, точнее, наследницей, конечно, кем-то наверху в крае было предопределено.

Можно, конечно, только подозревать, как именно сия дефективная богинька заработала себе настолько замечательный взлёт. Вряд ли одними только принципиальными зубками. Про своё начальное правдорубство она тоже забыла. Помнили только мы, умудрённые опытом, знающие по нему, чем такое правдорубство в конце концов обычно заканчивается. Все руководящие держиморды из них получаются. Потому что чрезвычайно эффективны в погашении живых мыслей на местах. Потому что сами были такие, знают тему изнутри, с собственной шкуры когда-то снятую.
Именно такая работа оказалась абсолютно по ней. Она-то всегда пылко проявляла себя не только правдолюбивой, но ещё и очень и очень обстоятельной. К тому же это было так интере-е-есно - руководить таким большим коллективом, как редакция районной газеты. Приняли её у соседей, как и у нас, более чем хорошо. Во всех отношениях. Началось то, что иногда в шутку называют бурным карьерным ростом. У очень принципиальных журналисток обычно он и бывает. Берут интервью всегда точно и всегда с расчётом. И не только интервью. Добрые девушки Робин Гуд на ровном месте. Ей, впрочем, никто не завидовал, ни там, ни у нас, а даже сопереживал, даже болел за неё, как за знакомую рекордсменку. А мы в своей районке так все себе и сказали, узнав о скоропалительном воцарении нашей практикантки на соседском журналистском престоле: вот и попутный ветер тебе в попку! Лишь бы выдержала! И все вокруг тоже.

Коза-красавица Шурочка стала блондинкой. Бесцеремонная и забавная, не умевшая и устно связать двух слов, если не про тряпки и деньги, - она теперь довольно связно принялась тараторить по телевизору на фоне идущих по золотому склону уборочных комбайнов. Эта милая, но ушлая чайка полетела ещё дальше, хватая на лету чего ни попадя всё больше и больше. В итоге пометила в свою территорию уже весь край, а также некоторые соседние республики и области.  Внешне цепляющих дефектов в ней по-прежнему никаких. Тем более - каких-то там, как их… ах- да, о-ля-ля!.. принципов.
Поэтому она, как раньше о своих тряпочках, теперь очень складно рассказывала с экрана народу как правильно организовать соревнование по уборке колосовых, что и как именно верно говорит по этому поводу то или иное начальство, даже отраслевое. Судя по новым тряпочкам на ней, платили ей так, что и Кузьмич-вседержитель, а теперь всё более верный ленинец Глушков наверняка позавидовали бы. Так что для неё коммунизм наступил конкретный. И тоже скоропостижно. Никаких Трифонов не надо! Сама себе Трифонихой стала. Из колеса фортуны персональную рулетку сообразила и теперь зашибает на ней немерено.

С элементарным письмом по калининским кучугурам не смогли разобраться желторотицы, и одна и другая, принципиальная и беспринципная. А теперь погляди - чем ворочают! Как опять же делаются подобные карьеры?! Ладно, Глушков. Тот и сам спец изрядный по хозяйству, и политикан всё-таки знатный, ушлый, тёртый. Дай палец, всю руку оттяпает! Этот действительно просто помечен для звёздного старта.
Но вот наши бывшие практикантки… По-прежнему ячменя от ржи не отличат! Жатки от комбайна. Дизель от карбюратора! Им даже на пальцах показывали, понюхать давали, где соляра, а где бензин! Но так и не въехали они ни во что, хотя и учат всему этому, но наоборот. Только и могли что бутылочки для молока на анализы собирать под нашими окнами! И вот, нате нам, пожалуйста. Тоже в инопланетяне выбились.
Вот что движет людей по жизни?! На самом деле?! И тех и этих?! И вон тех тоже?! Ум? Трудолюбие?! Талант?! Порядочность и совестливость?! Ха-ха! Не смешите наши мотоциклы!
Да то же, что своим деревенским чутьём угадал и ухватил далеко не один лишь стремительно взлетевший Глушков, но даже и Ванька Курилов, простой дуролом, соответственно знатный механизатор и правофланговый социалистического соревнования - дутость, показушность, антилопье пускание пыли в глаза, имитация, преданное служение хозяину. Как у животных. Это и тащит по жизни! Только это и вздымает! Для них для всех - главное - казаться, а не быть! Всё мало-мальски значащее, настоящее, подлинное заведомо обречено здесь на прозябание, а процветают и пахнут только вот такие болотные, но такие принципиальные, как их там… – о-ля-ля! - пузыри.
Поэтому-то наверх нормальные люди никогда не пробиваются. Делать там им и вправду нечего.

Тем не менее - и всё-таки! и всё-таки! - у нас жизнь не заканчивалась и без него, без зазнавшегося при своём внезапном всплытии журналиста-милиционера Лёньки Куделина. Как не заглохла она без таких же лихих и приблудных гангрен, принципиально-беспринципных красоток, напрочь позабывших как нас всех звать-величать, и в розницу и оптом. И даже, наверное, не помнящих само название нашей газеты. Но кто-то сверху всё-таки очень мудро всё распределил. Куда апатиты, а куда навоз. Всем-всем в его мире всегда хватает места под солнцем. Всегда и повсюду оказывается так, что жизнь вполне продолжается и без заоблачных заработков и без сумасшедших, совершенно непостижимых, звёздных или даже простых трудовых карьер! Всё-таки и на обычных собаках всегда остаётся жизнь! Наверно, даже не менее замечательная, чем на необычных! Главное - не обязательно всплывать или даже вообще плыть куда-то.
Главное - просто жить, радоваться этому и много не гавкать. На всякий случай.

Мы и в простой районке, имя которой звёздные счастливцы постарались поскорее забыть, всё равно ходили чуть ли не именинниками этой самой жизни. И правильно конечно делали. Хотя это и громко, может быть, сказано. Но нам, убогим, для счастья вполне хватало. Это же главнее главного - чтобы ты сам считал, что тебе хватает. Да и со стороны, если глянуть - всё равно неплохо сложилось. В самом деле, не часто же такое бывает, чтобы на пленуме районного комитета партии чуть ли не в каждом выступлении упоминалась районная газета, использовались опубликованные ею факты.
Газета действительно внесла свой, достойный вклад в подготовку читателей и, конечно, всех участников пленума к обсуждению действительно сложной социальной проблемы. Именно наша газета, а не кто иной, в рамках не сейчас и не нами принятых жёстких правил игры, тем не менее продемонстрировала очередной впечатляющий бой хорошего с плохим, принципиального с беспринципным, белого с чёрным, капиталистического наплыва с истинно социалистическим отношением к труду. Таким, понимаешь, светлым-светлым! И при этом всё ещё чётко отличала рожь от ячменя, а дизель от карбюратора! То есть, умудрилась сохранить уважение к себе со стороны профессионалов и нормальных людей. И преуспели и людьми остались! Где такое ещё бывает?! Конечно, именинники!

Тогда же, через день после Лёнькиного отбытия в верхние сферы бытия, в редакцию позвонил Лукич, Генералов, человек-пароход который, заклятый друг притяжителя гроз Глушкова.
- Виктор? Здравствуй. Как твоё здоровье?!
- Не дождётесь,  товарищ Генералов!
- Значит, всё ещё обижен. - Грустно констатировал Лукич. - Ладно, пусть даже и так. Вообще-то, хотел я тебя за все твои делишки ракам в Кутулуке скормить или в кормоцех на гранулы пустить. Да ладно уж, корма ещё хватает. Живи пока такой. - Великодушно разрешил он.

Потом была пауза. Генералов всё кряхтел, усаживаясь, видимо, удобнее в своём собакевическом столе-великане. Готовился. Я терпеливо ждал, приготовив блокнот. Наверняка ещё чего-нибудь вывалит пахучего, грамм, то есть, строк на триста. Надо подхватить. Служба-с.

- С Глушковым мы договорились-таки о кооперации, окончательно на этот раз. Пока он ещё там, на Ленина, сидел. Уходя, великодушно подарил мне полноценное сотрудничество. Дал ход настоящей межхозяйственной кооперации. Просто молодец, Глушок! С чего-то прорвало его! Глобально мыслит мужик, оказывается. Недооценивал я его всё-таки. Тему видишь? Это хорошо. Тогда давай, приезжай. Рыбка холодного копчения поспела, отведаем. Лучше сёмги. Такой ты ещё не видел. Да-да! В подвале. Однако самого-то Трифона там и нет. Вот так! Тю-тю. Подвал есть, рыбка есть, пиво и все остальное тоже – а самого Трифона-то и нет. Не подаёт ничего ни в кружках, ни в бокалах. Да с янтарным синцом вприкуску! Эх-х!
- Как нет? Умер? Наш великий и всемогущий хранитель Древа жизни?!
- А вот так. Нет, не умер. Такие не умирают. Уволил я его. Из его же подвала. Может как раз за то, что тебе ума не дал в нужное время. Не сфокусировал на главном.
- Выгнали и не пожалели? Или спился старикан? Не вынес тяжести службы, спился, не устоял, девочки динамо прокрутили? Что?! Что на самом деле произошло?! Комета с неба упала?!
- Не-а. Просто так выгнал. Чтоб вы все не гавкали на его счёт. А то чуть что, по всему району гудит - Трифон-Трифон! Как будто ничего другого у меня нет! Я хозяин, что хочу, то и делаю.
- Да вы просто приревновали к его славе! Своего же исполнителя желаний! Он же как античный Грифон крутил колесо фортуны каждому смертному. И вам, Лукич, первому. А вы не боитесь теперь, что фортуна от вас отвернётся и всё у вас лично покатится вниз?! С такими, внешне вроде бы незначительными, сущностями так поступать нельзя. Очень опасно. К тому же Грифон всегда возит колесницу богини возмездия, Немезиды. Он фактически стережёт пути спасения вашей души. Что ему стоит шепнуть словечко своей покровительнице, рассказать, как вы с ним поступили?! Месть ведь будет ужасна.
- Б-брехня всё это. – Вздрогнул Лукич. - Нахватался ты всякой ерунды и опять забиваешь мне голову такою хренью. Трифон без меня ничто, ты же знаешь. Главное не он, а то, что он у меня из подвала сделал. Весь район в кулаке собрал. Задачу выполнил. Теперь пора уходить. Я ему ничем не обязан. Пенсию дал хорошую, в смысле, для колхозника.
- Да понял-понял! Но всё равно сочувствую ему. Мир просто осиротел. Солнце скоро погаснет! Колесо фортуны остановится. Хоть, полагаю, что свято место пусто не осталось?! Да конечно-конечно - у вас наверняка не осталось!

- А ты как думал? Правильно! У нас как при капитализме. Мы ж теперь с человеческим лицом. Очень отзывчивые, доброжелательные. Чуть что - пошёл вон, скотина. И ни на какие заслуги не посмотрим. Подумаешь, колесо желаний, древо жизни, Немезида… Тьфу! Да ты знаешь, сколько на его место желающих было?! Херувимы похлеще Трифона в очередь на спасение своей собственной души становились! Заметь, ко мне становились! Ко мне-е-е! А не к Немезиде твоей.
- Догадываюсь, о великий и ужасный.
- Так что есть, есть новый человечек при той рыбке и пивке, не переживай, подаст как надо. Крутанёт любое колёсико, любую богиню ублажит и её повозку вдобавок смажет. Главное же не в нём, а в том, кто ему самому подаёт что подать. И чтоб рыбка была. Да раки в трусах. Да чтоб приятно покусывали за что надо. Наконец-то ты понял, писатель?!
- Я горжусь вами, о, великий председатель! Всё! Мчусь, мчусь! Бензином снабдите на обратную дорожку? Мой «Урал» кушает любой! Кроме конечно солярки.
- Вот и хват же ты стал, узнаю Лёнькину школу! Тоже теперь своего не упустишь. Тут Немезида точно никому не поможет. Тем более, её извозчик. - Облегчённо вздохнул Генералов. - И правильно. Только за нами будущее. Остальные сдохнут. Рано или поздно. Вот увидишь. Куда им тягаться вот с такими нами!


Через час я согласовал с Белошапкой все вопросы, которые предстояло поднять в связи с начавшейся в районе промышленной кооперацией хозяйств. Именно она, как мы немедленно стали держать нос по ветру, и явилась коньком нашего нового руководства. Именно на неё теперь поставил Глушков, уходя из Весёлого на пост первого секретаря райкома партии. Именно с её помощью он надеялся взлететь ещё выше. И таки взлетел же потом, выдвинув очередную, теперь грандиозную фикцию продовольственной программы для всей страны.
Перед коллективом нашей редакции непрерывно, одна за другой, возникали задачи первостепенной важности - не выпасть из очередного русла генеральной линии. Из её нового, но уже хорошо проработанного фарватера. Стараясь не слишком противоречить тому, о чём только что писали, что буквально намедни возвеличивали. Хотя всем без исключения становилось ясно, что отработал стремительно возвеличиваемый Глушок своё хозяйство по полной форме. Выжал его как мандарин, создал себе пробивную репутацию и теперь попросту выбрасывал его. Пустил чужого хозяина, Лукича, в бывшие свои владения, значит, фактически вышвыривал. В сторону и далеко назад.

Что тут непонятного?! Главное-то всё же сделано! Но раз так, то и не жаль ему сдать отработанные владения в нелюбимую прежде кооперацию. Вот раньше, когда являлся полновластным хозяином, было жалко. А сейчас, когда уходит из хозяйства, когда оно уже не своё, - нет. Потому что отныне «мыслит глобально» и от этого уже страстно любит прежде презираемую конъюнктуру межхозяйственной смычки производств. Даже считает, что без неё у страны совсем нет будущего! Поэтому теперь нисколько не замыкается в узких, эгоистических рамках одного хозяйства. Налицо высшая математика политики, как не понять! Ни перед чем не останавливаться. Всегда отметать прежние посылы, лозунги и людей. Это же самое примитивное, а потому самое верное в любом продвижении наверх! Соответственно высшей социальной математике был немедленно переориентирован и наш послушный, расторопный «Авангард»! Так что забот с новым политическим разворотом у нас тут же прибавилось – о-ё-ёй как и сколько! Только впрягайся!

ВОТ я и впрягся по новой. Как будто у меня был выбор! Завалив осиротевшее без Лёньки машбюро своими последними произведениями, я снова оторвался от ненавистной канцелярщины и который раз оказался в дороге, посреди полей и запаха чабреца с полынью. В одном только оставался уверен - что найду, всё моё будет! Если конечно удержу до получки.

Я ехал и, как положено в этом лучшем из миров, совершенно не знал, слава богу, что со всеми нами произойдёт дальше. Да и что вообще будет. Честно! Не знал я даже того, что вскоре после всех этих замечательных событий у бронзового дискобола в ансамбле помпезной арки на въезде в хозяйство Генералова неизвестный капиталистический мститель из команды Немезиды, вероятно, ещё невычисленный нами командир Наплыва из восточного козлиного хозяйства, отобьёт руку. Правую, вместе с диском, которым тот целился то ли в нашу настырную редакцию, то ли в хозяйство новейших, с человеческим лицом ленинцев Глушкова, любимцев грозовых инопланетных туч. То ли даже в самое святое медленно тонущей страны, в центре той триумфальной арки высеченное, как над столичной артиллерийской академией: «Наша цель - коммунизм!». И попал-таки в эту нашу некогда всеобщую цель, стервец! Не мог, что ли, какую-нибудь другую выбрать, поплоше. Так что, может быть, никакого мстителя на самом деле и не было, а тот диск вместе с рукой улетел. Больно много энергии накопилось.

Никто ничего не станет выяснять. Отломанную руку своего священного истукана Лукич приделывать на место тоже не будет. Совсем выкорчует самого дискобола и увезёт куда-то к чёртовой матери. Уволит. Как Трифона. А ещё погодя, не выдержав дальнейшей конкуренции со своим заклятым другом Глушковым, ставшим его неумолимым и безжалостным начальством, и сам уволится, притом насовсем - сляжет с инфарктом. Первым и, вероятно, последним. Видимо неумеренная частота посещений того же Трифона всё-таки выйдет ему совсем не тем местом, которым уж так хотелось. А может раки из Кутулука хорошо поработали. Но, скорее всего, догнала-таки сама богиня мщения Немезида. Её же колесницу точно вывел на объект возмездия именно Трифон, он же божественный Грифон, кто ж ещё. Мифические существа ещё более мстительны, чем люди. И за безмерный кайф не по делу всегда взыскивают более чем строго. Хуже чем любой оголодавший пристав.
Когда слишком хорошо - это и в самом деле всегда нехорошо. Потому что обязательно захочется понять почему это у тебя всё всегда на мази. А это уже путь в никуда. Потому что не всё человеку можно. Он должен уметь остановиться. Внутри у нашего человека тормозами и не пахло никогда. Мало назваться всемогущим и самодостаточным, надо ещё и быть им. Причём, на самом деле. Изнутри. А попытка даётся всего одна. Без права на понимание зачем. Иначе сразу конец. Кругом-то по-прежнему одни менты и мины. Не подорвёшься сам, так схватят. Лукич подорвался. И пути к его спасению оказались перерезаны недрожащей рукой. Теперь уже неважно чьей.

Даже русаки-репатрианты во главе с Димкой-уругвайцем, механизатором из четвёртой бригады, восхищавшимся нашими недоделанными комбайнами, сбежали назад в свой Уругвай. Якобы только сказали на прощание в новороссийском порту: да ну вас всех на фиг! Жаль, не знал я этого пока никак. Иначе вместе с Димкой точно бы утёк  в тот самый Уругвай. От совершенно очевидного финала всех наших дел и делишек, а вместе с ними и самой страны, погребаемой наплывающим со всех сторон вселенским чавкающим благополучием.
Как спички трещали, разламываясь и уносясь назад все символы и печати уходящей советской реальности. Нищей, строгой и безжалостной. Неужели они тоже где-то осядут, окажутся тамошним наплывом?! В невидимом божьем затоне?!

Таким образом, судьба местного кагайского дискобола, метящего в уплывающий на дно коммунизм, оказалась очень даже символической, но также включит в сеть и весьма грустную побочку для многих и многих хозяев первой волны поднимающегося нового строя. Членовредительство символа местного благополучия на самом деле вышло боком, прежде всего для Генералова. Отломанная или отлетевшая от его хозяйства главная рука с диском по коммунизму даже как будто запустит завершающую цепь событий. Безошибочно угодит прямо в темечко выстроенного Лукичём лично для себя отдельно взятого микро-коммунизма, с персональным Николаем угодником на побегушках. Потому что других значимых целей поблизости попросту не окажется. Череда забот, хлопот, дел великих и малых сразу же прекратится, словно и не было их никогда. Заканчиваясь, всё бывшее сразу обессмыслится! Опустеет подвал каких-нибудь желаний! Зарастут все тропки к спасению души. Протухнут раки в Кутулуке. Разбегутся последние трифоны. Некому будет налить осиротевшему человечеству остатнюю чарочку смысла! Завянет древо жизни! Поскольку не желать куда хуже, чем не быть в состоянии что-либо сделать. В результате колесо фортуны, не выдержав тягот очередной русской перестройки, заскрипит и остановится. Даже Немезиде не на ком станет выезжать в человечий свет, и она, чертыхаясь, уйдёт в монастырь. Потому что без объектов потеряет смысл и само возмездие. Основное погоняло.

Не знал я, трясясь верхом на редакционном драндулете, и что Илья Михайлович Иванов-Бусиловский скоро напишет и, конечно, запросто опубликует ещё одну поэму про девушку красивую под густою веткою, про любовь безбрежную, вяжущую всех натуго. Опять про главное человеческое удобство и желание, подозреваю, давным-давно им самим позабытое. Но на этот раз эта поэма окажется его последним опубликованным произведением. Потому что почти сразу же поэта-газетчика разобьёт левосторонний паралич, а потом вдогонку ещё и правосторонний. Скорее всего девушка та наконец догнала и приложилась, мол, достал писатель.
И станет Илье Михайловичу тогда нехорошо. Слишком, «потрясающе» нехорошо. И совсем непоэтично. Его красивый внутренний мир быстро утратит самую последнюю проекцию в мир внешний. Со временем там не останется даже контура его. Избыточный вес, чрезмерное «хорошо» беспощадно карает не одних лишь генераловых, но, оказывается, и поэтов. Хотя уж их-то природа могла бы пощадить, пусть даже в порядке исключения. Но вот не пожалела самого Илью Михайловича равнодушная и прожорливая свинья жизни. Ничего не нужно станет надежде русской литературы, потрясающему и одновременно добрейшему оплоту районной поэзии и публицистики. Ни девушки красивой, ни любви тугой и безбрежной, разве только, чтобы его вовремя поворачивали с бока на бок да выносили из-под него судно. И до пенсии не дожил. Впрочем, зачем поэту пенсия, да и сама кончающаяся жизнь? Посмотреть разве что с совсем холодной грустью. На то, как целиком угасает твоя проекция во вне, а с нею теперь и сам ты.

Вот Белошапка – тот сам уйдёт с редакторства на пенсию и по последующим слухам сам примется писать критические сигналы в ЦК, чётко подписывая их своим именем, совсем позабыв при этом, чем это жалостливое дело всегда на Руси кончается. Как он сам чаще всего поступал с такими «сигналами с мест». Как сам ненавидел назойливые тучи жалобшиков, атакующие редакцию со всех сторон. Может быть, он просто не мог жить без читателей, хоть бы каких. И должен был во что бы то ни стало сказать! Хоть кому-то и хоть что-то! Тем не менее, как будто его письма читали. По крайней мере, сначала. Профессионал всё-таки, заслуженный. Даже пару раз приезжали какие-то ответственные товарищи из верхних органов, но потом, разобравшись, с кем имеют дело, конечно, перестали. Кому нужен пенсионер, да ещё с неостывшими амбициями?!

Так у нашего славного редактора пропали последние читатели. После чего для него земная жизнь вошла в совсем-совсем иное русло. Приобрела решительно иной смысл. Здоровье у Белошапки резко поправилось. Наконец зажил спокойно и безмятежно, как все, которые бросили писать. Плюнув на всё, в том числе на прочие смыслы и на то, что он должен был бы про них сказать. Да и на фиг, оказывается, это никому не нужно было никогда. Никому он на самом деле ничего не должен! Тем более, сказать. Повезло человеку, конечно, хоть и не сразу. Но заслужил мужик покой, чего уж! Курей вот стал выращивать. Говорит, для забавы. А там кто его знает.

Кузьмич же на пенсии с самого начала переключится на этот, самый оптимальный режим земного финиша. Всё-таки, с горки катясь, почему-то быстрее набираешься смысла. Бывший наш первый секретарь, конечно же, никому и никак писать не станет. Ещё чего. Себе дороже. Сожранный притяжителем гроз Глушковым, он никуда жаловаться не будет. Сразу и наглухо замолчит. Получая взамен полное довольствие от райкома и райисполкома. Конвертация тут произойдёт полная. А всё потому что прочно стоял на земле. Сразу брал с обидчиков и покровителей чем надо. И всегда крестился по самой последней партийной моде, хоть по-прежнему и как бы шутливо, но всё же именно как надо, строго соблюдая очерёдность взмахов проверяющей щепоти. «Что забыл?» Сначала далеко вниз, к истоку, где раки водятся, и только потом вверх и влево, партбилет, а в конце и вправо, остальные документы. Но никак не наоборот.

Наш неизменно толковый экс-секретарь предельно надёжно преобразовал неизменно продажный смысл жизни в самую прочную из валют - здоровье и долголетие. А их никому ни один Трифон в бокальчик не нацедит. После чего смысла обретённого жизнестояния никак и ни за что не хотел терять. Уж он-то лучше всех и всегда знал, почём фунт господского изюма. И что плетью обуха не перешибёшь. Однако, как ни странно, достигнув нирваны, вскоре Кузьмич всё-таки помрёт. Даже на остатнюю рыбалку не съездит. Какой смысл?!  Хотя, казалось бы, теперь-то уж - на вершине исполненных и пока ещё в накат исполняемых желаний, когда ты сам себе Трифон, предельно рационально забив на все последние треволнения жизни, - жить бы да жить. Да видно считался у чертей на примете. Пасли, пасли они своего любимого теля, пестовали, да и выпасли. Выкормили. Надо же и к столу подавать! Бедный мужик, разбитый последним инсультом, он даже шутейно перекреститься по-новому не смог. Нарушил очерёдность. Ширинку с партбилетом спутал. Вот таким его бог и принял, расстёгнутым. А мы запомнили. И с тем и с этим. В миксе.

Эх. На рыбалку мы с ним и вправду так и не съездили. Сначала он долго колебался, но так и не решился на риск ущерба своему авторитету. Вдруг, мол, я растреплюсь повсюду какого цвета труселя первого секретаря. И сколько туда влезает раков. Потом и я, став московским собкором по всему региону, никак не мог подобрать форму приглашения, чтобы не обидеть старика. Да и сам он, видимо, отловился напрочь. Даже в нечаянных, под рюмочку, рискованных мечтах. Потому что реальная рыбалка, с фактическим уловом, да ещё и с натуральными злыми раками возле причинного места у подавляющего большинства мужиков лишь по бесшабашной юности бывает. Чтобы потом вспоминать и хохотать с друзьями. Иногда до упаду. В прямом и переносном смысле.

Может быть, тоже лишь при функции был наш Кузьмич, а без неё напрочь сдулся, да похлеще Трифона у Лукича?! Или рикошет от генераловского дискобола, попавшего в туземный коммунизм, ненароком и бывшего первого коммуниста района зацепил?! А затем и срубил под корешок. Вот и гадай теперь, как жить! Вот и рыскай в поисках действительно надёжного жизненного ориентира и способа! Куда, что и как ни кинь - везде клин! Всё обязательно канет, как в прорву. И круги за спиной никогда не разойдутся! Подозреваю, что и с Уругваем будет то же, как только там наших поднакопится побольше. Бедный-бедный уругвайчик.

Оказывается, чем больше держишься за эту нашу жизнь, тем меньше за что в ней получается. Потому что по большому счёту, конечно же, вовсе и не жизнь здесь бывает, есть или может ещё немножко будет. До того тяжело даётся! Словно порядочная! Тогда чего ради вообще затеваться, появляясь в такой свет?! Что угодно в нём, при любом раскладе всегда и повсюду непременно потеряет смысл. Рано или поздно. Наверно, каждый у гробовой доски ума не приложит именно этому «вновь открывшемуся», исключительно неприятному обстоятельству! Для вот этой-то фигни всё-всё и было?! Тьфу!!!

Вот и я, некоторое время спустя, формально, по внешним критериям жизненного успеха обгоню Лёньку. Притом, по всем статьям. И без всей его пробивной «элегантности» и прочей бесстыдной «изысканности». О боевой ничьей останется несбыточно помечтать теперь ему, моему бывшему непосредственному начальству и конкуренту, да поглотать злые, отчаянно завидущие слёзы. Но сам начальством я всё-таки не стал, пронесло, спас душу. Однако и так называемого, прости господи, счастья я конечно тоже не нашёл. Нигде, ни тем более в самом себе. Оно же при любом приближении всегда ускользает за горизонт призрачной нашкодившей зарницей. Знает, что будет, если поймают. Всю жизнь коварно намекало на себя, лишь бы душу человека растревожить. А самого-то и не бывает вовсе. Хорошо тебе прямо сейчас?! Вот и не копайся почему. Если оно ещё работает, хоть как-то, лучше в него не лезть. Это и есть оно самое, на этот миг.

Всё-таки, даже работая на Москву, в центральном органе партии, у меня почему-то никогда и мысли не закрадывалось хотя бы раз воспользоваться Лёнькиными услугами. Всё-таки журналистом-то он всё равно оставался неплохим, хотя и классическим лакеем лакеев лакейских. Впрочем, пересечься мы и не могли. Даже если я ехал в его районы. Потому что в хозяйствах, предприятиях и конторах ждали именно меня, а не его. А потом, как водится, ставший ненужным журналист Куделин спился, даже, говорят, пропил дорогую редакционную аппаратуру или её у него банально украли. Во всяком случае, Лёнька был вынужден написать увольнение по собственному желанию. Чтоб хоть не по статье уйти. И вернуться в милицейские пенаты, пусть даже участковым по каким-нибудь хуторам. Однако после всего его вряд ли и туда взяли. Даже с учётом его напористости, которая, конечно, тоже сойдёт лишь для любителя покопаться в чужих заработках.

Вот чем страшна среди людей любая должность - как только ты её потерял - ты и вправду не человек! И судьба отворачивается от тебя! Ты никто и звать тебя никак. Кто в Отчизне устоит после такого удара, как потеря должности, да вдобавок ничего не имея за душой?! Кто ж на тебя посмотрит, если ты не при исполнении, если ты не при функции? Вот и Лёня это испытал на своей шкуре, наверно, как никто из персонажей его многочисленных разоблачительных материалов. Чем выше он сам заносился, становясь большой шишкой среди писарей, тем катастрофичней оказалось его падение. Вот почему бы не оставаться простым и будучи вознесённым?! Может боженька и зачёл бы это в графе под фамилией «Итого»?! А то ж ведь так и не женился ни разу! Не говоря уже про деток всяких. Впрочем, неизлечимое женолюбие чаще всего именно так и заканчивается.
      
Буквально с первого впечатления, физиономия перемётной сумы Куделина мне всё время кого-то напоминала. И не человека конкретного, а скорее типаж. Его бог всё же пометил в своей галерее явно отпетых персонажей. Только по факту беспрерывного пикирования, схваток со всеми подряд и последующего неизбежного срыва на дно я всё же осознал долго мучившее меня предощущение на его счёт. Встречал, встречал я, конечно, и раньше таких вот болезненно деятельных субъектов - типично леченых алкашей, с вымученно праведным и одновременно залихватским, трусливо-хамским выражением лица. Финал конечно вполне закономерный. И друзья ОБХа-эсэсовцы с прочими инопланетянами, вроде непотопляемого милицейского начальника Соколова, не помогли! Даже они! И некогда благодарное районное человечество, давно позабывшее все до единой его лихие публикации и его самого! Оно-то и не такое и не про таких напрочь забывало, что конечно же есть сугубый закон мироздания!

Впрочем, гораздо-гораздо позже, уже на излёте всех-всех наших событий, дошёл слух, что взял его на работу начальником своей охраны какой-то очень крутой босс из поднимающейся отовсюду кооперации, из межхозяйственного детища Глушкова-Лукича, ставшей корпоративным бизнесом, принявшемся, подобно стае голодных волков, дербанить вовсю затрещавшую страну.
Я долго думал, ломал голову над тем, кто бы это мог быть, кому могла понадобиться газетно-ментовская пакостность Лёньки, но так никто ничего не мог мне сказать, пока однажды я сам не увидел в своей собственной газете, пока ещё важной по стране, снимок выдающегося хозяйственного руководителя своего родного региона. Будущего заместителя губернатора. Да, судьба, разумеется, их неизбежно свела опять вместе. Преследователя и его «жертву». «Вот и встретились два одиночества», как певала когда-то моя бывшая хозяйка-бабушка дуэтом со своей проницательной, но рыжей кошкой Дунькой. Мур-р, мяу! Конечно, это был именно хан половецкий, бывший завсклада заготовительной базы краевой потребкооперации, Алексей Петрович Нестеренко. Всё произошло, в точности, как он и предрёк нам на дорожку. Отсидел, как положено, свои три года, навешенные ему доблестным лейтенантом Витькой Титаренко и пронырливым газетчиком Лёнькой Куделиным. Причём и там, на зоне, конечно как сыр в масле катался. Так вот бывший завсклада и отомстил крутому расследователю всех своих грязных дел, сделав его своим охранником, прибегающим на щелчок хозяина. «Чего изволите, Алексей Петрович?!». В результате такого кунштюка судьбы фирменная пакостность Лёньки, разумеется, полностью слиняла, в ноль ушла, потеряла даже следы былой лёгкости, в том числе некогда своеобразной элегантности. Где вы видели элегантного цепного пса?!

Непотопляемый хозяин жизни, межзвёздный рейнджер Алексей Петрович даже царицу Таню, бывшего директора нашего районного молокозавода пристроил куда-то там поближе к себе, кажется, чуть ли не ректором кооперативного института сделал. С ума сойти, оказывается, она ещё и кандидатскую диссертацию защитила, а потом как положено профессором стала. А вот взамуж так и не вышла. Не сыскала смертника. Даже её дружок, супер-милиционер Соколов побоялся насовсем с нею связываться. Своими губами-лезвиями вероятно немало студентов покромсала, из тех, кто не так зарядил зачётку, в смысле недоложил. Татьяна Васильевна Иванова, по-прежнему простенько и со вкусом именуемая царицей Таней, конечно, также немного посидела в тюрьме на пару с великим и могучим половцем, на посошок замечательного пути в ещё более увлекательную и куда более сытную жизнь. Всех-всех своих собрал под крыло хан половецкий Алексей Петрович. Даже бравого отставного милицейского начальника Соколова поставил на специально созданную под него общественную милицию. Дал внеочередное звание полковника и поставил после школы милиции править новым учреждением внутренних дел, чем-то средним между обычной милицией, народной дружиной и крышующим всех и вся бандформированием, законным и вооружённым. Все стали при должности и при деле, как о том с детства мечтали. А на планёрках со своими архаровцами Алексей Петрович, говорят, зачастую стал приговаривать свою старую, наконец полностью воплотившуюся мечту: «Самый лучший бизнес – это власть! Лучше не бывает. Только во власти можно по-настоящему жить и богатеть. Сейчас как никогда!»

Непостижимо вознёсшийся бывший председатель колхоза Ленина товарищ, а потом господин Глушков, впоследствии оказался лучшим доказательством извечному, животному императиву человеческого бытия. Прорвался-таки наш земляк, супер-механизатор отечественной истории на самую-самую вершину государственной власти. Отбросил и предал всё и вся. Обездолил, сукин сын, вековые чаяния остального прогрессивного человечества!
Как и вправду Уругваю по жизни повезло! Что он ещё туда не попал. Вот просто не то слово!


Пока я всех этих ошеломительных, банально-поучительных да закрывающих тем и дел не знал и потому тихонько да почти безоблачно, практически беззвучно катил себе внатяг по просёлочной дороге на раздолбанном редакционном мотоцикле. Мне уважительно пели осипшие жаворонки в выцветающем, почти неживом от счастья небе. Они-то лучше всех знали, что на тихом ходу, без буйной пыли за кормой, я обязательно их услышу. И не буду скучать нисколько. Вот я и услышал и слушал их, но ещё и додумывал себе «за жизнь свою». Строил новые планы, воображал следующие смыслы, к кому пойти и что узнать, потому что жить-то вроде надо. Вынашивал в себе ту самую формулу победы, которая, как мне хотелось и как ещё казалось, теперь-то уж точно, решительно и навсегда изменит моё будущее. А уж к лучшему ли, так на то у кого надо есть свои соображения. Кто-то желает, а кто-то располагает.

Скорость я и в самом деле довольно долго держал совсем небольшую, как будто снова драгоценного и ещё во всей силе и красе Илью Михайловича вёз - грозу толстолобиков, красивых девушек и всякого прочего мыслимого и немыслимого позитива. А на самом деле просто в полное своё удовольствие катил под тишиной, ветром и каким-никаким, а всё-таки солнцем.
Как там однажды сказал товарищ Будда? «Если что-либо должно быть сделано, - делай, совершай с твёрдостью. Ибо расслабленный странник только больше поднимает пыли». Вот я и сделал всё для того, чтобы она не вилась за мною слишком густым шлейфом.

Вот ехал-ехал, а потом опять думал-думал, прежде всего, о следующем деле, которое также должно быть сделано. Потом про бедного, перетрудившегося Трифона, бывшего главного механика колеса фортуны и садовника дерева желаний. Целиком к этому времени накрыло пока только его одного. Заслужил, ничего не скажешь. Каково оно было сидеть при исполнении желаний, на кране, да ещё в таком колхозе такой-то страны?! Когда мало кто ещё что-то умеет, зато все поголовно так отчаянно хотят. Хоть чёрта в ступе, но хотят! Если ты не хозяин этого крана, то в принципе нечего было даже и браться исполнять! А он взялся. Отсюда и результат. Полтинник беспорочной службы в подвалах не своих желаний - и всё равно коту под хвост, быстрее всех ушло. Не из-за чего вылетел. За просто так. Надоел и всё. А может, чихнул когда-то под руку. Не так раков в трусы кому-то из начальства завернул. И кто-то из тех раков куда-то не туда прорвался. Пшёл вон! Самого тебя, единственного и незаменимого крановщика, запросто, как и всех, выжали и выбросили. Не успел оглянуться, а на могилке твоей - глядь-поглядь - уж и сторож пьяный, икая, полеживает, поклёванными конфетками с соседней плиты закусывает. Какая тут Немезида поможет?! Надорвётся!

Правый цилиндр, чую, тоже чего-то почихивает, икает. И мотоцикл не так тянет. Хотя и на шоссе выскочил. Всё-таки допекли его районщики своими геопатогенными расследованиями. Вроде бы даже появился некий посторонний стук, похоже, клапана в том цилиндре пригорели. Но вот поддал слегка газку и всё сразу выправилось. И снова мощный рёв и снова аппарат сильно рвёт вперёд, кидая шинами метры, а иногда и километры.
Вот так и по жизни. Как только полный газ - так и прорываешься мощно и напористо, весь переполнен чем надо, и всё у тебя получается. А едва послабже стал, да хоть совсем чуть-чуть, просто временно сбросил напор, решил слегка передохнуть, сменить направление - так и гаснешь моментально. Плашмя лежишь, стук клапанов во всех цилиндрах слушаешь. Обливаясь холодным потом. И тебя тут же, как самого незаменимого Трифона, а всё равно - взашей, взашей! Получается, что главнее главного - не как начал, а как закончил! Но почему-то все всегда заканчивают одинаково плохо. Почему-то к финишу каждого любимца фортуны даже самые молоденькие и глупенькие девки и пацанчики шутя обходят на повороте! В попки ветер дует только им. В сорок лет ты старик, тебя обскакали самые ленивые. Ты даже не понимаешь, как именно это всё произошло. И что будет дальше-то?! Может быть, твой персональный исполнитель желаний, обессилев от тебя, примется докладные богиням всяким строчить?! Мол, а не пора ли эту бесперспективную скотинку сгонять с пастбища?! Или уж сразу пускать на мясо. На месте.

Это же надо всё время гончим псом бежать и бежать поперёд самого себя, лишь бы оставаться на месте! Чтобы считаться и быть ещё в состоянии. А не просто хотеть всего и побольше, даже таблеток от жадности. Или чтобы не так уж быстро и больно падать. Другого-то всё равно не будет, что бы там весёлые ленинцы на посошок, уходя насовсем, ни вешали людям на уши! С этим Наплывом из созвездия Гончих Псов никому всё равно не справиться! Да и не потянуть его никогда! И никакая здесь промышленная межхозяйственная кооперация, смычка, даже случка - ничто не поможет! «Всё вечности жерлом пожрётся И общей не уйдёт судьбы!»

Солнце било сбоку из-под кучевого козырька бессмертных грозовых туч. Они никуда с этого неба и не уходили. Солнечные лучи казались какими-то уж очень чётко прорисованными, неземными, как у Рембрандта. А потом большая капля ударила в глаз, другая в нос, третья - уж и не стану говорить - и зачастило. Я прибавил скорости, потому что за мною вновь погнался дождь, словно бы опять караулил. Без Глушкова на хозяйстве он, наверно, совсем одичает. Никто больше сюда не позовёт, никого никто не притянет за уши. Вот и будет бросаться, как бродячая собака. На кого ни попадя.
Дождь пятнил асфальт всё стремительней, всё мстительней, всё немезиднее, того и гляди, что на этот раз всё-таки утопит. Так и не дав интервью.

Вот и мчусь я с дождём наперегонки к ещё всесильному Генералову, на рыбку холодного копчения да с запотевшим чешским, что кубыть поспела в подвале имени Трифона, хоть и однопрофильного, но зато образцово безотказного исполнителя желаний, неповторимого главного механика всеобщего колеса фортуны. Уж он-то её крутил как никто, были времена. Потому что действовал даже при полном отсутствии возможностей. За так. Лишь бы кто-то ещё хоть что-то хотел. Когда хочет, всегда можно что-нибудь сообразить.
Несусь, нисколько не пыля, и думаю, что партитура Трифона в действительности бессмертна. Потому что обязательно сидит заместо него на пресвятом престоле жизни, на входном кране, у пульта, в сокровенных лабиринтах желаний теперь кто-то другой. Может быть даже сам Николай-угодник, взятый вздорной бабой Немезидой на полторы ставки. И ассортимент исполняемых желаний у нужных человечков раздвинется им теперь до последних разрешённых пределов, с учётом самых-самых последних грозовых веяний и иных преференций прогресса! Отчего растроганный боженька этот схваченный мир из своего потного кулачка уже никогда-никогда не выпустит. Ничего никому не попустит.

Потом дождик, став ещё сильнее, вдруг кончился. Или отстал. А солнце, хотя и светило, нисколько не переставая, внезапно гораздо ниже к горизонту очутилось. И било оттуда в глаза прямой наводкой, раскачивая неумолимо растущие тени за спиной. Вновь показалось, что проходит и оно. Когда-нибудь да навсегда. Как и всё вокруг. Как даже такая красота! Когда все наконец будто вымерли. И словно не было никого!
На востоке незамедлительно явилась луна, полузадёрнутая шторкой уходящей фазы. Ночь наполовину светла получится, но наполовину и темна. И без примет знаю. Сверчки в кустах затянут безотказную арию старого мастера Трифона из бесконечной оперы про нашего мальчика, который хватал всё подряд и никак не мог остановиться. Персонально для него станет исполняться только одно желание.
Зато самое заветное. Потому что первое и потому что именно последнее. Потому что без него, желания того, - и в самом деле - не за что будет напоследок зацепиться, даже за этот, самый распоследний миг. И поэтому так хотелось… эх, так хотелось верить, что уж оно-то, пусть конечно опять не сбудется, но всё равно - всё равно не пройдёт никогда!