Озерки

Вагон мягко покачивался на рельсах, унося Пашку в его юность. В этом маленьком городке на Урале он окончил институт. А потом уехал по распределению в Москву и с тех пор больше никогда сюда не возвращался. Двадцать пять лет…

Он совершенно забыл, как выглядят его однокурсники. За эти четверть века, так уж получилось, он ни разу не виделся ни с одним из них. И как они его только разыскали? Когда месяц назад раздался телефонный звонок, он даже не понял сразу, кто ему звонит. И только после пятиминутного разговора, с множеством уточнений и переспрашиваний, наконец-то догадался, что это его однокурсница Люська.
– А… – сказал Пашка.
– Узнал?! – обрадовалась Люська на том конце провода. – Я знала, что ты меня вспомнишь! Всё-таки пять лет в одном котле варились! А помнишь, как ты у меня курсовик по сопромату содрал?
– Люська, – немного оживился Пашка, – ты чего, позвонила мне через двадцать пять лет, чтобы напомнить, что я у тебя курсовик содрал?
– Болван! – ласково сказала Люська. – Болваном был, болваном и остался. Юбилей у нас! Четверть века как институт окончили! Мы пять лет назад уже собирались на двадцатилетие, но тебя тогда не нашли. А сейчас Лёнчик – Лёнчика-то ты помнишь?.. – Пашка никакого Лёнчика не помнил. – Вот, он по телевизору тебя увидел и узнал. Я выяснила, что это была за передача, откуда, ну, а там уже было дело техники. В общем,
я тебя разыскала!
Кто бы сомневался! Люська была единственной девчонкой в их группе, но по части «достать», «узнать» и «договориться» могла дать сто очков любому парню. Не удивительно, что именно она разыскала Пашку.
– Я вас поздравляю! – сказал Пашка в трубку.
– Что значит, ты нас поздравляешь? – закричала Люська. – Это мы тебя поздравляем! Поздравляем и ждём через месяц двадцать пятого июня в ресторане напротив главного корпуса института. В шесть вечера. Ты ещё не забыл, где находится главный корпус?
Конечно, Пашка забыл. Он не только забыл, где находится главный корпус. Он с трудом вспомнил название городка, где отучился пять лет. Вот Люську вспомнил. И ещё пяток ребят из группы, если бы возникла такая необходимость, вспомнил бы. А так – нет.
– Ну, конечно, помню! – бодрым голосом сказал он в трубку. – Только знаешь, я, скорее всего, не приеду. Лето, сезон отпусков. Меня с работы никто не отпустит.
Тут Пашка лукавил. Он теперь был заместителем генерального директора, и вряд ли кто-нибудь стал возражать, если бы он взял несколько дней за свой счёт. Но ехать не хотелось. Мало того, что он не сохранил никаких тёплых чувств к однокурсникам, так и ехать ещё пришлось бы поездом.
Аэропорта в городке до сих пор не построили, и единственным транспортом, на котором туда можно было добраться, оставался поезд. Конечно, можно было бы поехать на машине, но тащиться  почти сутки за рулём Пашка не собирался.
– Да, – уверенно сказал Пашка, – спасибо за приглашение, но я не приеду. Передавай привет ребятам.
– Что значит – не приеду? – заверещала в трубку Люська. – Я тебя два года разыскивала! Хочешь, я с твоим руководством переговорю? Объясню, расскажу… Тебя отпустят!
Пашка усмехнулся. Он представил себе, как Люська звонит генеральному и объясняет ему, что у Пашки встреча выпускников, и ему обязательно надо на ней присутствовать. Нет, конечно, старик – мужик понимающий. И если бы всё действительно от него зависело, он бы сказал Пашке «езжай, конечно». Но в данном случае он просто пожмёт плечами.
– И ты ещё самого главного не знаешь! – продолжала кричать в трубку Люська. – Рудик – ты же помнишь Рудика? – Рудика Пашка тоже не помнил. – Так вот, Рудик теперь бизнесмен. И он оплатил нам ресторан и пообещал оплатить билеты всем иногородним!
Пашка вновь усмехнулся. Он сегодня сам бы мог, наверное, оплатить и ресторан, и билеты всем иногородним. Зарплата заместителя генерального позволяла. Но он не хотел ехать.
– Ты знаешь, – сказал он Люське, – это здорово, конечно, но я всё равно не смогу. Во-первых, настроения нет. Я, знаешь ли, неделю назад развёлся…
– Так это здорово! – почему-то обрадовалась Люська. – Ты помнишь Ленку из параллельной группы? Так вот, она до сих пор не замужем.
– Спасибо, – сказал Пашка, – искреннее тебе спасибо, но я уж как-нибудь сам.
– Ну, как знаешь, – почему-то обиделась Люська. –
Я тебе дату и время скину эсэмэской. Пока, – и отключилась.

Пашка всё-таки поехал. Во-первых, после всяческих жизненных передряг ему захотелось развеяться. Во-вторых, накатили воспоминания: оказывается, он всё-таки многих помнил. А в-третьих, было неудобно перед Люськой, которая два года его разыскивала…


***
Пашка откупил оба места в двухместном купе. Привыкнув к отдельному кабинету и другим благам жизни, он не собирался создавать себе в пути дополнительные неудобства. Пусть купе будет полностью принадлежать ему: что захочет, то и будет делать. А, кроме того, Пашка не любил попутчиков, особенно надоедливых, которые, только поставив вещи, начинают рассказывать о своих проблемах, а то и о своей жизни. Поэтому он и выкупил оба места. Слава богу, он мог теперь себе это позволить. А ещё он просто любил одиночество. Особенно теперь, когда двадцать пять лет семейной жизни остались позади. Нет, Пашка ничего плохого не мог сказать о своей, теперь уже бывшей, жене, но уж очень она была шумной. Особенно это стало ему заметно в последние пять лет семейной жизни, когда любовь уже прошла, а расстаться они всё никак не решались.

Пашка выглянул в окно. Мимо проносились леса, деревеньки, маленькие станции. На них поезд не останавливался. Он вообще почти нигде не останавливался, потому что был скорым. Так, изредка, максимум – на пять-десять минут, а то и на одну.
«Интересно, – подумал Пашка, – сколько ещё ехать?»
Он вспомнил, что около купе проводников на стене висит расписание маршрута.
«Пойду, посмотрю, – подумал он. – А там – или спать, или чаю сначала попрошу».
Он встал и направился в конец коридора…
– Так, – сказал он самому себе, ведя пальцем по списку. – Это мы уже проехали, здесь мы не останавливаемся, а здесь… Что-то знакомое мелькнуло в длинной лесенке слов. Озерки. Озерки… Озерки… Что-то у него было связано с этими Озерками?..
– Вам чайку? – спросила проводница, выглянув из своего купе.
– Да, – рассеянно сказал Пашка, – два стакана. Но без сахара.
– Диабет? – участливо спросила проводница.
– Нет, просто не люблю сладкий чай. Четвёртое купе, пожалуйста.
– Помню, помню, – кивнула проводница и загремела подстаканниками.
Озерки! Ну конечно! В эти самые Озерки они ездили в стройотряд после четвёртого курса. Тянули линию электропередач в одну богом забытую деревеньку. Как же она называлась? Ах, да, так и называлась – Озерки! Точно – Озерки! А там, в этих Озерках…
– Я вам в купе чай поставлю, – сказала проводница, ловко протискиваясь мимо него.
– Спасибо, – машинально ответил Пашка и вдруг спросил: – А скоро мы в Озерках будем?
– Через полчаса, – посмотрев на часы, сказала проводница. – Стоим пять минут.
– А почему – пять? – спросил Пашка. – Здесь написано – десять.
– Опаздываем, – пояснила проводница. – Все стоянки сокращены. – И, повиливая задом, отправилась к Пашкиному купе.
«Почему – пять? Почему – пять, а не десять? – разволновался Пашка. Как будто эти пять минут могли что-то изменить. – Ведь написано же – десять!»

Он вернулся в купе, прикрыл дверь и сделал глоток крепкого горячего чая. Озерки… В эти самые Озерки они приехали утром. На таком же поезде, только шедшем в противоположном направлении. От станции до деревни было километров пять. Их обещали встретить, но не встретили. И они шли, гружёные своими пожитками по лесной дороге больше часа. Наконец, когда лес кончился, они увидели эти долгожданные Озерки. Деревенька ещё спала, и только пастух, попавшийся им навстречу, шёл по главной улице, собирая по дворам коров.
Разместили их в старом здании сельсовета. Ввиду малочисленности населения деревни и слабого здоровья председатель перенёс офис к себе домой, а старое здание теперь использовалось колхозом в качестве гостиницы: то приезжих специалистов поселить, то шефов, приехавших помогать собирать урожай, а то вот теперь – их, стройотрядовцев. Единственным постоянным жителем этой гостиницы был пастух. Пастуха Пашка хорошо помнил. А ещё бы его не помнить! Колоритнейшая личность! Отчисленный в 1952 году с четвертого курса факультета философии МГУ за «неправильную» гражданскую позицию и высланный из Москвы, Анатолий поселился в этой деревне и устроился на работу пастухом. Весной, летом и осенью он пас коров. А зимой, живя на полном деревенском обеспечении, писал свои философские труды и всеми возможными и невозможными способами рассылал их по всему миру в признанные научные журналы. Журналы охотно печатали его статьи, приглашали приехать, но он, выдумывая разные предлоги, приезжать отказывался. А действительность была такова, что его просто из страны не выпустили бы. Это на западе он был советским философом, а в родной стране – пастухом. И при этом, если Пашка правильно запомнил, членом-корреспондентом двух европейских академий наук. Не по этой причине, конечно, а просто по стечению обстоятельств, Анатолий занимал четверть здания и при этом имел отдельный вход.

Но отнюдь не пастух был причиной того, что Пашку захлестнули воспоминания. Нет, истинной причиной была Катька…

В первый раз он её увидел со спины, когда она на второй день вечером принесла Анатолию какие-то продукты. Съестным его по очереди снабжала вся деревня, а живые деньги платила администрация: семьдесят рублей в месяц. Но деньги Анатолий на еду не тратил, а откладывал их на бумагу, ручки и почтовые расходы. Так вот, Катька отдала Анатолию какую-то еду и, резко развернувшись, столкнулась с Пашкой, который как раз входил в дверь. «Миленькая какая!» – машинально отметил он, а Катька покраснела и произнесла:
– Извините.
Пашка кивнул и пошёл на студенческую половину.
В следующий раз он столкнулся с Катькой на улице. Вообще-то, они целыми днями пропадали на стройплощадке и в деревне днём появлялись редко, но в этот раз ему понадобилось что-то выписать в сельсовете. И он заехал в деревню. Именно заехал, потому что для тяжёлых работ им была выделена лошадь – старая, немало потрудившаяся на своём веку кобыла. А до деревни от места работы было километров пять. Поэтому Пашка, не долго думая, оседлал лошадку и поехал. И вот, когда он подъезжал к дому председателя, из соседней калитки вышла Катька. «До чего же хороша!» – опять подумал Пашка и, чуть склонил голову, поздоровался с девушкой. И тут же представил, как это выглядит со стороны: этакий ландскнехт на коне приветствует местную крестьянку. Озвучив в уме эту мысль, он прыснул в кулак. Но Катька, не зная, естественно, о чём он подумал, восприняла эту усмешку на свой счёт. Она встала перед лошадью и сердито спросила у Пашки:
– Ну, и что во мне смешного?
Пашка смутился. У него и в мыслях не было обижать девушку. Он спрыгнул с лошади (тем более что до дома председателя оставалось несколько метров) и вновь склонил голову.
– Помилуйте, сударыня! – рыцарский стиль почему-то привязался к его словам, – у меня и в мыслях не было смеяться над вами! Это… это мне комар в нос попал! – выпалил он.
Теперь уже засмеялась Катька.
– Какой коварный комар! – сказала она. – В самый неподходящий момент залетел!
Теперь они засмеялись оба.
– Павел, – представился Пашка. – Можно просто Пашка.
– Катерина, – ответила девушка и, свою очередь добавила: – Можно просто Катька.
– Очень приятно, – кивнул Пашка и замолчал. Ему почему-то вдруг стало ужасно неловко.
– И мне, – кивнула в ответ Катька и тоже замолчала. Повисла неловкая пауза.
– Я к председателю, – сказал Пашка.
– А, – обрадовалась Катька неожиданной развязке ситуации, – это рядом. Я покажу, – и ткнула пальцем в соседнюю калитку.
И настолько это было нелепо, что они опять вместе засмеялись.
– Я быстро, – зачем-то сказал Пашка, накинул уздечку на ограду и нырнул в председательскую калитку.
Когда он вышел, Катька стояла у калитки и кормила лошадь морковкой.
– А где ты морковку взяла? – удивился Пашка.
– А на огороде, – кивнула Катька в сторону своего дома. – Хочешь, и тебя покормлю.
Пашка смутился.
– Не, не надо, спасибо. Я это… морковку не очень люблю.
– Ну, как знаешь, – кивнула Катька. – Ладно, я побежала. Мне ещё на ферму надо. Увидимся.
– А когда? – непроизвольно спросил Пашка.
– Как-нибудь. Заходи. Адрес знаешь, – вновь засмеялась Катька и побежала вдоль по улице.
«Как она заразительно смеётся! – подумал Пашка. – Да и смех у неё особый – серебряный!»
Пашка смотрел ей вслед и понимал, что влюбился…

Встретились они только через три дня. Да и то случайно. Пашка был дежурным по отряду, поэтому побежал в сельмаг за хлебом. Он уже было хотел потянуть на себя дверь магазина, но тут та сама распахнулась, и из магазина вышла Катька.
– Привет, – сказала она. – Чего не заходишь?
– Да как-то неудобно, – смутился Пашка.
– Неудобно на потолке спать, – усмехнулась Катька, – одеяло сваливается. Чего тут неудобного? Я ж тебя не на сеновал приглашаю, а в дом. И чего это вы, городские, все такие стеснительные? Не трусь, мы не кусаемся!
– Кто – мы? – не понял Пашка.
– Деревенские. Так что, зайдёшь сегодня вечерком? Сходим, погуляем…
– Только если попозже. Я сегодня дежурный по отряду. После ужина надо будет ещё посуду помыть… А это не быстро: воды-то горячей нет.
– А хочешь, – вдруг предложила Катька, – я тебе посуду мыть помогу? У вас когда ужин?
– Вечером, – машинально ответил Пашка и, вдруг осознав, что ответил как последний идиот, добавил: –
В восемь.
– Тогда жди меня в восемь тридцать, – чуть подумав, сказала Катька. – Научу без горячей воды посуду мыть.

Обедать стройотрядовцы не обедали, потому как бегать каждый день пять километров до деревни было накладно по времени, а доставлять обед на трассу было некому. Поэтому ужин совмещал в себе и пропущенный обед, и вечернюю трапезу.
– У меня тут это… – сказал за едой Пашка ребятам, – помощница вечером будет. Из местных. Поможет посуду помыть.
– А хороша ли помощница? – шутливым тоном спросил кто-то из парней.
– А это не ваше дело! – осадил его Пашка. – Это моя помощница, ясно? И попрошу без комментариев!
– Влюбился! – резюмировал бригадир. – Ты смотри, Пашка, стройотряды кончаются, а дети остаются.
Драться Пашка не полез: бригадир был его на голову выше и вдвое шире в плечах…
Парни заржали. И ещё долго, до конца ужина, то от одного конца стола, то от другого в сторону Пашки доносились сальные шуточки.

Но когда в конце ужина в комнату вошла Катька, шуточки разом прекратились. Более того, все ребята стали активно предлагать свою помощь. Но Катька со словами «сами справимся» собрала грязную посуду в два полиэтиленовых мешка, вручила их Пашке.
– Скоро не ждите, – сказала она парням. – Посуда у вас жирная, её отмывать и отмывать. Мы на речку, – и подтолкнула Пашку к выходу…

– Ну, вот и всё, – сказала Катька, глядя на разложенную на берегу сверкающую посуду. – Сейчас подсохнет, соберём, и можно назад.
– Ага, – сказал Пашка и замолчал.
– Славно погуляли, – усмехнулась Катька.
– Так ведь мы можем никуда не уходить, – сказал Пашка. – До утра я свободен. А ты?
– Я всегда свободна, – вздохнула Катька. – Живу я с бабкой, она меня ни в чём не ограничивает.
– А родители? – спросил Пашка.
– Родители на северах. Деньгу зашибают. Восьмой год уже зашибают, всё зашибить не могут.
– Почему? – удивился Пашка.
– А пьют! – вдруг зло сказала Катька. – Запойные они у меня. Что мамка, что папка. Весь год пашут, а как деньги получат – в запой. А потом пишут: «Деточка, ты уж нас прости, у нас опять деньги кончились. Вот на следующий год накопим, обязательно вернёмся, тебе куклу купим…». Представляешь, мне – куклу! Мне уже восемнадцать, а они об этом не помнят!
– Расскажи мне о себе, – вдруг попросил Пашка.
– А что рассказывать? Главное я о себе уже рассказала. А остальное – как у всех. Не лучше, не хуже…
Не зная, что ответить, Пашка подошёл к реке, присел и опустил руку в воду.
– А вода тёплая, – сказал он. – Давай искупаемся?
– У меня купальника с собой нет, – ответила Катька.
– А мы – так, – предложил Пашка.
– Как – так? – спросила Катька. – Голышом, что ли?
– Ага, – кивнул Пашка.
– А не застесняешься?
– Не знаю, – пожал плечами Пашка. – Думаю, что нет. Ты знаешь, у меня такое чувство, что мы с тобой знакомы тысячу лет и знаем друг о друге всё. И, столкнувшись случайно, мы обнажили друг перед другом души. А тела… Что – тела? Тела – это уже так, вторично…
– Ну, тогда не взыщи! – бросила Катька. Она одним движением сняла с себя платье, оставшись в маленьких узких трусиках. – Ну, что же ты, герой? Или передумал?
Пашка сдёрнул себя рубашку и расстегнул брюки.
– Ну, – сказала Катька, – продолжай!
Пашка  бросил брюки на прибрежную траву и снял трусы.
– Уважаю, – протянула Катька. – Я думала, ты не решишься.
Она сняла трусики и взяла Пашку за руку.
– Пойдём в воду!
И тогда Пашка в первый раз обнял её и поцеловал…

Вода была теплой и ласковой. Пашка кружил лёгонькое Катькино тело над гладью реки, не давая ей погрузиться в воду, а Катька смеялась своим серебряным смехом.
– Отпусти меня, – говорила она, одновременно припадая к нему губами. – Отпусти меня, я хочу поплавать.
– Никогда, – выдыхал Пашка, целуя её грудь, – никогда! Я теперь никогда тебя не отпущу!
– Врёшь ты всё, – с какой-то затаённой грустью сказала Катька и ловко вырвалась из его рук. – Всё-то ты врёшь. Наступит утро, ты вспомнишь то, что было, и поймёшь, что всё это глупо и безрассудно. И вообще, пойдём по домам, а то уже скоро светать начнёт.
Они вышли на берег и, отвернувшись друг от друга, стали быстро одеваться. Как Адам и Ева в раю, вкусивши плод познания.
– Я завтра уеду, – вдруг сказала Катька. На неделю или на две. Надо подругу в городе проведать. Давно обещала.
– Как – уедешь? – оторопел Пашка. – А я? А мы?
– Никаких «мы» нет, – отрезала Катька. – Есть я. Есть ты. А мы – нет!
– Но, как же? – Пашка чуть не плакал. – После того, что было между нами сегодня?..
– А ничего не было! – Катька чуть не кричала. – Не было ничего! Ты что думал? Полапал девку, и она твоя? Фиг тебе!
И, неожиданно бросившись на траву, Катька зарыдала в полный голос.
– Ты чего? Я тебя чем-то обидел? – осторожно спросил Пашка после недолгого молчания. – Я не хотел. Извини…
– Да не ты, – всхлипнула Катька. – Был тут один. В прошлом году. Всё слова красивые говорил! Всё в вечной любви клялся! А потом уехал и пропал.
– Я не пропаду, – сказал Пашка. – Вот увидишь, я не пропаду…
– Зато я пропаду, – глядя на него, сказала Катька. – Знаешь, давай не будем видеться пару дней. А потом, если не передумаешь, приходи. Через два дня, слышишь?
Она вскочила и, взмахнув платьем, как крыльями, растаяла в утренней дымке…

Два дня Пашка ходил сам не свой. Всё у него валилось из рук. Он криво ставил пасынки, не дотягивал обвязку, ронял инструмент. Бригадир даже пообещал выгнать его ко всем чертям, если он не включится в нормальный трудовой ритм. А Пашка не мог включиться. У него в ушах всё звучали Катькины слова о том, что ничего не было.
«Было, – говорил он себе, – всё было. И будет ещё…»

Наконец два дня прошли. И Пашка, едва они вернулись в деревню, бросился к Катькиному дому.
– А нету её, – сказала Пашке старая женщина, вышедшая на стук, – очевидно, Катькина бабка. – Нету. Вчерась вечером уехала. А когда вернётся, не сказала. Ты заходи, милок, заходи. Авось и застанешь.
Пашка заходил каждый день. Но бабка, встречая его, говорила одну и ту же фразу:
– А нету её. Не приехала. Но ты заходи…
Июнь плавно перешёл в июль, а тот уже близился к августу. Работа была закончена, приёмная комиссия приняла её на отлично. Бригада начала собирать вещи. Катька так и не появилась. Пашка, купив на почте лист бумаги и конверт, написал Катьке длинное письмо, умоляя её ответить ему.
И оставил это письмо бабке. И потом, уже из города, писал ей длинные письма, но ответа ни на одно из них не получил. А потом стал писать реже, потому что началась учебная суета, зачёты, экзамены, защита диплома…
А потом случилась Ленка.

***
– Озерки! – закричала проводница. – Озерки! Стоим пять минут. Это ведь вы спрашивали про Озерки? – обратилась она к Пашке.
– Да, – ответил Пашка, – да, это я спрашивал!
Он накинул ветровку и почти на ходу выпрыгнул из вагона.
– Стоим пять минут! – крикнула ему в спину проводница. – Пять минут!
Пашка окинул взглядом платформу. Она была пуста.
«А ты что думал? – сказал он себе. – Ты что, надеялся, что все эти четверть века она будет стоять здесь и ждать, пока ты соизволишь приехать? Нет уж, надо было тогда не ждать эти два дня, а бежать к ней, падать на колени и умолять, умолять…»
Он посмотрел на дорогу, убегающую через лес к деревне, и всё его существо готово было рвануть по ней в ночную тьму, через ямы, колдобины, через годы…
– Внимание, пассажиры, отправляемся, – закричала проводница, хотя кроме него на платформе никого не было. – Пройдите в вагон!
Пашка вздохнул и шагнул на подножку.

***
С поезда Пашку встречала почти вся группа. Кто-то его обнимал, кто-то хлопал по плечу, кто-то просто лез целоваться. Пашка всё терпел. Нет, у него не возникало ответного желания целовать кого-нибудь, но он всем улыбался, жал руки и отвечал на приветственные возгласы. Судя по тому, как его встречали, Люська за это время сумела выяснить, где и кем он работает, и рассказала об этом всем однокурсникам.
«Ну и пусть завидуют, – думал Пашка. – В конце концов, я всего этого добился сам. Благодаря своему таланту и трудолюбию».
А потом они пошли в ресторан. Стол – спасибо Рудику, которого Пашка так и не вспомнил, был действительно «на уровне». И заморские деликатесы присутствовали, и местные дары леса тоже. Ну, и спиртное было не местного разлива. Через час все приняли свою дозу, делились семейными и производственными новостями, клялись друг другу в вечной дружбе и предлагали встречаться каждый год.
А Пашка почти не пил. Он сидел и думал, что на обратном пути он обязательно сойдёт в этих самых Озерках, доберётся до деревни, найдёт Катьку и узнает, почему она тогда сбежала от него. Обязательно узнает, а там – будь что будет! И эта мысль согревала его, позволяла широко улыбаться однокурсникам и быть в хорошем настроении.

Он не знал, что поезд, на который он купил билет ещё
в Москве, в Озерках не останавливается…