В море

   (Наилю Гилязову)         
   В морском путешествии нет чудесней минут чем те, когда, поднявшись на верхние палубы и уединившись от команды, и, если они есть, пассажиров, вольно усядешься в тени на оставленной кем-то скамейке, доске или подвернувшемся каком-то выступе. Легкий ветерок скользит по телу, а взгляд выхватывает где-то разрезаемую, невидимым с палубы форштевнем, чуть пенистую волну, убегающую в даль Великого океана, и чем дальше, тем менее выразительную, пока она не выдохнется и станет совсем неотделимой от хаоса волн, кочующих по его бескрайним просторам.

   И вокруг ни берега, ни островов, на горизонте ни встречных, ни попутных судов, и даже мысли, кажется, замедлились в своем непрерывном беге – всё в человеке переживает неповторимые минуты блаженства. И долго жалеешь, если это состояние прервет объявление по судовой трансляции или неожиданно грохнут по металлу – вечно что-то убирающие, крепящие, красящие – боцман и его команда. 

   Порт N открыт океану настежь. Там нет ни закрытой бухты, ни хотя бы прикрывавшего гавань мыса, в других портах защищающих от волнения причалы и суда – есть мол, но он не способен гасить разыгравшуюся океанскую волну. 

   С утра передали штормовое, судно сменило курс в поиске убежища. До выбранного капитаном порта хода несколько часов.

   Южное солнце безжалостно калит надстройку, палубу, крышки трюмов, а они – всё вокруг; в каютах, шурша лопастями-крыльями, месят горячий воздух, впавшие в бесконечное кружение, вентиляторы.    

   На судне он пассажир и может, пристроиться в тени спасательных шлюпок на куске парусины – случайной имитации шезлонга, беззаботно наблюдать за неповторимостью бегущих волн, и не торопясь предаваться воспоминаниям.

   В памяти всплыла другая жара. Здешняя мало похожа на ту в далеком отрочестве. Здесь море и влажность, там – песок и сушь.

   Тогда тоже был сентябрь. Сентябрь всегда – не палящий август. И хотя с утра начинался изматывающий ад, а днем покрытие окраинных улиц пылало жаром и таким запахом расплавившегося гудрона, что даже сейчас, спустя десятилетия, стоит закрыть глаза и подумать об этом, чувствуешь его запах. Но то был уже не палящий август.

   Был сентябрь. Это ещё и когда в школу.

   На родине давно минуло жаркое лето. Дни зачастили утренней прохладой. На улицах чаще встречались одетые по-осеннему.

   В городах ветры поземкой гоняли опавшие листья, ими и поникшими в скверах цветами, вместе с запахами, дворники паковали большие мешки. Целыми днями их увозили машины.

   На сельских участках, хотя еще белели кочковатые островки капусты, но уже сгребали в большие горки, накиданные где придется, побуревшие кучки бурьяна, картофельной ботвы, высохшие кукурузные стебли, шершавые палки подсолнухов. По окраинам в янтарь и тусклую медь красились клены, по низинам засквозила желтизна в еще зеленых ветвях берез. Речки и озёрца, по мелководью заросшие осокой, сквозь рваные покрывала утренних туманов, мерцали латками стылой воды. Вместо задорных трелей веселых жаворонков, зависших в вышине над гнездами, грустили другие птицы.

   А здесь, в городе, ещё благоухало лето. И если бы не школьный этикет, то впору было ходить в шортах и панамах.

   Но школа началась позже. Вначале – хлопок. Первый сбор уже прошел, оставалось собрать остатки.   

   По утрам мужская половина растекалась по высохшим до каменной тверди междурядьям и по-пластунски, с азартом стаи молодых койотов, рвалась с тыла к белой пушистой скирде набить мешки ворованным хлопком – без этого осилить дневную норму было почти невозможно. В дело шли и спекшиеся комья земли – их при взвешивании беззлобно выбрасывал пожилой приемщик в замусоленном полосатом хала-те и такой же чалме, с лицом и руками, выдубленными солнцем до черноты, молчаливый как дервиш.

   Потом учеба. Знакомство с ребятами шло своим чередом. С кем-то сошелся, с другими – только по имени. И всё же появились приятели, даже друзья. В детстве легко заводят друзей. Один носил белорусскую фамилию, бог весть, как появившуюся в их татарской семье. Помнится, его бабушка по-русски говорила лишь слово кумпол. Так по-местному называли городскую достопримечательность с купольной крышей. Может в фамилии была маленькая семейная тайна, в которую его не посвятили. Другой – проще, но семья колоритней. Отец – слишком большой раис, если вообще возможно быть раисом большим слишком. На последней встрече, еще один просил запомнить его адрес, хранящийся в памяти до сих пор: "Железнодорожная, два сапога” – ассоциация с номером дома.
 
   Было еще несколько ребят с которыми ему было интересно, но дружба не сложилась. Возможно, не успел или был им неинтересен.

   Девочки – у них свои компании и интересы, там только время могло что-то изменить. Маленькая, милая, темноволосая с непривычным именем - Матлябка. Две неразлучные подружки: с большим открытым челом Надя и хрупкая приветливая Маша. Еще одна – смуглая, задумчивая. Помнятся её серьезный взгляд, восточная пышность темных волос. 

   Школа была давней русскоязычной, она и класс славились обилием известных в городе фамилий. Местный язык был уже вторым национальным, который ему пришлось учить. Полиглотом он стать не собирался.
   
   На новом месте учеба даже по любимому предмету не заладилась, становилось тоскливо. Он держался партизаном.

   Уехал.

   Не каждое десятилетие писал.

   Полвека кануло в Лету.

   И вот снова где-то на крыше ворковали горлицы, незатейливо пели беданы;. Как и полста лет назад, древние улочки пылили прахом тысячелетий. Пятивековой тутовник отражался в серой воде ровесника хауза. В гостинице, как с иностранца, взяли в долларах.

   Как когда-то прошли под куполами, не обошли хауз, разделив места с местным торжеством, а пространство с мудрым Ходжой на норовистом ишаке; гонимые тоской, пришли в знакомый переулок, шагнули в состарившийся сад: в нем какой-то озорник перепутал, переставил старые деревья. 

   Всё так же на фасаде медресе стремилась к солнцу  вещая птица симург, суть васнецовский алконост, отсчитывали столетья каменные своды торговых куполов, и город сторожили нестареющие минареты.

   Но не было окошка, в котором мороженое по пять копеек, и дома того нет. И не было привычной улицы – ее застроили и у нее теперь другое имя...

  ...Можно вернуться в загадочную Японию, к горам и скалам Чукотки,в жаркий зимний Сайгон, посыпанный солью Карфаген. Но нельзя вернуться в прошлое – там не остается ничего кроме воспоминаний.